скачать книгу бесплатно
Таинственным образом два мальчика исчезли из Константинополя. И объявились вскоре при дворе грузинской царицы Тамары, которая приходилась им родственницей. Факт родственных связей известен всем летописцам и современникам царицы, но в чем они выражались, летописцы не сочли нужным сказать.
Византийские царевичи, законные наследники трона, росли в Тбилиси, играли со своими грузинскими сверстниками, называли царицу Тамару тетей (что отражено в документах) и стали, пожалуй, больше грузинами, чем византийцами.
Неизвестно, как бы сложилась их дальнейшая судьба, потому что Грузия, хоть и была в те годы могучим и процветающим царством, сражаться с самой Византией – одряхлевшей, но могучей мировой империей – не могла.
Алексей и Давид оставались козырем в грузинской политике, но козырем, спрятанным в рукаве, – показывать их пока было некому.
Но тут произошла катастрофа. Очередной, четвертый крестовый поход, в который собралось рыцарство всей Западной Европы, вместо того чтобы освобождать от неверных Иерусалим, направил все свои силы против Константинополя. Византийцы не были готовы к такому коварству, и потому объединенная армия крестоносцев взяла штурмом Константинополь и свергла императора, отчего империя рассыпалась на ряд независимых владений.
Вот тут и наступил звездный час царицы Тамары.
Она собрала армию и послала ее на запад вдоль южного берега Черного моря, покоряя византийские гарнизоны и громя губернаторов. В ее армии скакали бок о бок два молодых отважных грузинских рыцаря – два наследника византийской короны.
Когда успешный поход грузинской армии завершился, Тамара не только отомстила византийцам за смерть Андроника, но и выкроила для своих воспитанников обширные земли по южному берегу Черного моря с центром в Трапезунде.
Там Давид и Алексей были коронованы императорами Трапезундской империи, а их потомки правили Трапезундом четверть тысячелетия, несмотря на то что все эти годы небольшая империя находилась в полукольце врагов. Но умелая и хитрая политика императоров, сила многонациональной торговой элиты Трапезунда, сложные и конфликтующие интересы соседей – все это позволяло Трапезунду сохранять независимость, а жителям его торговать, рыбачить, пахать землю, строить дворцы и церкви, писать книги, петь песни…
– Я освобождаю туалет, – сообщил торжественно Российский, обладавший чувством юмора висельника. – Вам не кажется, коллега, что еще в прошлом году там кто-то забыл дохлую крысу?
– Мстислав Аполлинарьевич, неужели нельзя обойтись без таких шуток? – взмолился Андрей.
– Для вашего юного возраста вы слишком впечатлительны. А может, в прошлом году «Измаил» перевозил сыр? Вы читали повесть Джерома Клапки Джерома «Трое в одной лодке»?
Андрей с сожалением оторвался от лицезрения бухты. С лодок, подошедших к высоким бортам транспорта, неслись крики: торговцы предлагали все – от сувениров и лепешек до женщин.
Через полчаса археологи в последний раз собрались за завтраком вокруг своего стола, обычно отмеченного присутствием капитана транспорта, капитана второго ранга Белозерского, старика с расчесанной надвое седой бородой, орла времен защиты Севастополя, который не смог отсиживаться в своем имении в годину испытаний и вернулся из запаса к действительной службе.
На этот раз капитан был занят разгрузкой.
Авдеев обвел строгим взором свою немногочисленную компанию – супругу княгиню Ольгу, палеографа Мстислава Аполлинарьевича Российского, отличного специалиста, но невыносимого остряка, а также фотографа Тему Карася, хромого родственника княгини Ольги, которого та пристроила в экспедицию, и никто, кроме самого Карася, не знал, умеет ли он фотографировать или намерен сбежать через Турцию в Египет и греться там на солнце. Наконец взгляд Авдеева остановился на самом молодом участнике похода – Андрее Берестове. Именно к нему оказались обращены слова речи профессора:
– Мы вступаем на древнюю землю, которая должна наградить нас славой или бесчестием. И это касается не только меня.
Тут профессор замолчал и растерянно поглядел на супругу, будто она забыла положить ему в карман отпечатанную на «Ремингтоне» торжественную речь.
– В конце концов! – воскликнул профессор после паузы. – Неужели каждому из вас не ясно? Это наша святая земля – это наш Иерусалим.
Почему-то все стали улыбаться, словно профессор сморозил глупость. Только Андрей не улыбался. Он понял профессора и разделил его высокое чувство.
* * *
Все гостиницы пыльного Трапезунда были переполнены русскими офицерами, прибывшими по различным делам, а также коммивояжерами и откомандированными Земского Союза, Союза городов, благотворительных ведомств и закупочных организаций. Грабить в Трапезунде было нечего, а если что и было, то исчезло уже год назад. Теперь все торговали или занимались контрабандой. Начиналось второе лето русской оккупации, город привык к этой неестественной жизни, будто всегда находился в ближнем тылу российской армии.
Приезжие офицеры роптали ввиду невозможности попасть в гостиницу. Все места были заняты нуворишами, распухшими от поставок и спекуляции армейским добром.
Успенский не пришел встречать экспедицию Авдеева, а прислал одного из своих сотрудников, голубоглазого блондина лет двадцати пяти, Ивана Ивановича. Фамилию свою этот человек, похожий на гимназиста, проведшего лет десять в выпускном классе и забывшего побриться, произнес столь неразборчиво, что никто ее не понял. Он и сообщил, что экспедиция Успенского вот уже вторую неделю занята на раскопках храма Златоглавой Богородицы и профессор Успенский не может отлучиться.
– Естественно, – проворчал Авдеев, – я иного и не ожидал. Скажите мне, молодой человек, а обеспечена ли наша экспедиция жильем, как я просил профессора Успенского два месяца назад?
– Вы и не представляете, – ответил Иван Иванович, не зная, куда спрятать громадные корявые кисти рук, вылезавшие из обтрепанных бахромой рукавов гимназической куртки. – Комнаты достаются с боем, как добыча на войне.
– И вам добыча не досталась?
Иван Иванович, которого вскоре Российский прозвал крестьянским сыном, развел своими ручищами-лопатами, признавая поражение.
– И где же мы будем жить? – спросил заинтересованно Авдеев.
Иван Иванович оглядел многочисленные свертки, ящики и сундуки московской экспедиции, вздохнул по-бабьи и произнес робким басом:
– А у меня комнатка-то маленькая.
С этого момента начала действовать княгиня Ольга. Она раздобыла какого-то возчика, забрала мужа и, оставив прочих сторожить вещи, отправилась к коменданту города.
Долгое ожидание, сопровождаемое попытками нападения на багаж грязных местных мальчишек, с которыми криками объяснялся Иван Иванович, было окрашено лишь рассказом добродушного крестьянского сына об особенностях археологической экспедиции в прифронтовой полосе.
Никому эта экспедиция не была нужна, тем более после революции, когда Археологическое общество лишилось высоких покровителей, а надежда на то, что Трапезунд и все эти края навечно вошли в состав России, в последние месяцы подтачивалась множеством тревожных слухов, сильным разложением армии и такой продажностью всех чинов, о какой в самой России и не подозревали. В Трапезунде царил пир во время чумы, причем пировали кому не лень и все за казенные деньги. Передовые части, что держали позиции на горах за Трапезундом, никак не желали оставаться в окопах и митинговали, бросая посты. И лишь крайнее нежелание самих турок воевать спасло русское воинство от полного потопления в Черном море.
Профессор Успенский, глава экспедиции и большой авторитет в византиеведении, предпочитал изучать рукописи и надписи на стенах бывших церквей, чем копаться в пыли в поисках черепков. По возвращении из Трапезунда Успенский был намерен выпустить ряд статей о различных памятниках того края, а также монографию по истории Византийской империи. Под стать Успенскому были и его сотрудники, готовые часами нюхать пыль манускриптов и обозревать порталы храмов, но неспособные взять в руки лопату, кисточку или скальпель.
Иван Иванович, вполне привыкший к странностям жизни в Трапезунде военного времени, ничего не понимал в наконечниках стрел и черепках, зато был специалистом по фресковой живописи средневековой Византии. Помимо этого он оказался и знатоком жизни вообще – пока они беседовали, сидя на тюках, сложенных у пирса, к нему время от времени подходили разные люди, большей частью греки, потому что многие турки уехали из Трапезунда, а греки, как единоверцы русских, чувствовали себя законными владельцами города, не желая верить в неизбежное возвращение торжествующего ислама.
Греки о чем-то деловито совещались с крестьянским сыном, передавали ему пакеты, которые Иван Иванович укладывал в суму, висевшую у него на плече. Хоть Российский с Андреем старались деликатно отворачиваться и не задавать вопросов, все же их разговор настолько часто прерывался появлением очередных подозрительного вида личностей, что Российский не выдержал и спросил:
– Черт побери, вы самый популярный человек в Трапезунде?
– Я? Да вы что! – широко улыбнулся крестьянский сын, выпятив вперед массивный подбородок. – Без крутежа тут не удержишься – помрешь. Неужели вы думаете, что на нашем содержании вы продержитесь больше трех дней?
– И вы торгуете? – спросил Андрей, и в его вопросе было видно такое чистое удивление, такая уверенность в том, что археологи в отличие от остального населения планеты взяток не берут и в темных сделках не участвуют, что Иван Иванович вовсе расхохотался и начал колотить себя кулачищами по острым коленям.
– Я не только торгую, – заявил он, отсмеявшись, – я занимаюсь контрабандой и играю на бирже, только что не ворую.
– Но зачем, зачем? – настаивал Андрей. – Вам же некогда копать.
– Вы не знаете моего распорядка дня, – возразил Иван Иванович. – Я, к вашему сведению, никогда не отлыниваю от ученых занятий и нахожусь на лучшем счету у господина профессора.
– Но чем здесь можно торговать? – спросил Российский, который не выказал никакого удивления или возмущения.
– Здесь? Тем, что приходит из России, и тем, что можно отправить на нашу любимую родину, – сказал Иван Иванович. – Я – мелкая сошка, и поэтому меня не трогают большие акулы. Мне бы просуществовать и вернуться домой обеспеченным человеком.
– Зачем? – спросил Андрей.
– Затем, что я хочу жениться, купить небольшое имение, чтобы хозяйствовать со своей будущей супругой. Я, милостивый государь, из крестьян, я люблю землю более, чем историю.
– Странно, – сказал Андрей, краем глаза видя, как Российский поднимается с тюка и медленно, подобно собирателю бабочек, крадется к зданию пакгауза, стоящему в нескольких метрах.
– Что странно?
– В России идет революция. Многие люди полагают, что вообще надо разделаться со всеми помещиками, отнять имения и все разделить поровну. Солдаты бунтуют, а вы рассуждаете так, словно ничего не произойдет.
– Если я буду думать о дурном, – возразил крестьянский сын, – то я опущу руки и стану ждать смерти. А это мне не свойственно. Вы знаете, кто мой любимый писатель?
– Нет.
– Могли бы и догадаться – Максим Горький. И не его книжки – Бог с ними, с его книжками, в них он часто выступает слюнтяем и интеллигентом. Меня он интересует как фигура, как человек, сделавший сам себя. Без помощи покровителя или общества. Я ощущаю родство с ним. Он бы меня понял.
Подошел очередной грек. Иван Иванович заговорил с ним по-гречески, и довольно бегло притом, затем вытащил из бездонной сумы пакет, перевязанный бечевкой, за что получил от грека иной формы сверток. Потом грек раскрыл бумажник черной кожи и, пересчитав, вручил Ивану Ивановичу целую пачку незнакомых на вид денег.
Пока шел обмен пакетами и деньгами, Андрей поднялся и пошел к началу улицы, ведшей от пирса. Он сразу увидел кофейню «Синдбад» и деревянный фрегат над запертой дверью. Видно, было еще рано. Андрей подошел к Российскому, сидевшему на корточках перед сложенной из каменных плит стеной пакгауза.
– Что вы нашли? – спросил Андрей.
– Да вы посмотрите, студент! – ответил Российский, не оборачиваясь. – Это же греческая надпись десятого века. Именно десятого века, и скорее всего – первой половины.
– Это редкость? – спросил Андрей, боясь спугнуть ту творческую углубленность, что владела Российским.
– Это большая редкость. Трапезундская империя упрочилась здесь в начале тринадцатого века, до того это была глухая византийская провинция. Я не знаю другой надписи десятого века из этих мест. Вот только сохранность… – Российский кончиками пальцев погладил стертые буквы.
– Вижу, надпись нашли, – сказал, подходя, Иван Иванович. – Здесь их тысячи. Сначала христиане уничтожали храмы римской эры, используя камень для своих построек, затем их дома, дворцы и церкви с таким же энтузиазмом крушили турки. Чудо, что здесь что-то осталось.
– Выгодно продали? – не без сарказма, как ему показалось, спросил Андрей.
– Весьма выгодно, – добродушно ответил Иван Иванович.
– А что здесь идет? – спросил вдруг Российский, выпрямляясь и почесывая острую бородку.
– Мы вывозим отсюда хороший табак, – с готовностью ответил Иван Иванович. – Он хорошо идет у нас. А еще лучше – опиум.
– Опиум? – удивился Андрей. – Для медиков?
– Есть люди, которые курят опиум.
– Но это опасно, – сказал Андрей. – Может образоваться вредная привычка.
Он пользовался сведениями из журнала «Вокруг света».
– Неизбежно, – сказал Российский. – И человек чахнет, не в силах существовать без этого зелья. А это уже распространено в России?
– Пороки гнездятся повсюду, – уклончиво ответил Иван Иванович. – Пошли к нашим вещам – к ним подкрадываются байстрюки!
Размахивая торбочкой на веревочной ручке, Иван Иванович побежал к экспедиционному багажу, звуками изображая сразу паровоз и стреляющую картечью батарею.
От кучи вещей, подобно тараканам, беззвучно кинулись в разные стороны оборванные портовые мальчишки. Иван Иванович подобрал с земли камень и со злостью запустил вслед воришкам. Камень попал одному из них в ногу, тот завопил и начал сильно прихрамывать.
– Ну зачем вы так! – сказал Андрей.
– Ничего нельзя оставить, ни на секунду, – проворчал Иван Иванович. – Ну вот… – Он показал, что один из вьюков был вспорот и оттуда наполовину вытащен рулон парусины.
– А что же им нужно от нас? – спросил Российский, имея в виду международную торговлю, а не воришек.
– Массу вещей из тех, что цивилизованная европейская страна может подарить своему отсталому восточному соседу. – Он вытащил из кармана тесных гимназических брюк дешевые стальные часы на цепочке и принялся крутить их на пальце. – И так далее, – сказал он, – и прочее.
Из-за края пакгауза завороженно смотрели на часы мальчишки.
Потом они исчезли, и показалась повозка – на более высоких колесах, чем Андрей привык в России. В ней сидели Авдеевы и подполковник в черной кожаной тужурке с серебряными погонами военного медика.
– Ого, – сказал с уважением Иван Иванович, – кого подцепили!
– А кого? – спросил Андрей.
– Подполковник Метелкин – главный ветеринар Трапезундского участка. Фигура. Подозреваю, что ваш профессор поэнергичнее нашего.
– Это наша жена поэнергичнее, – сказал Российский.
– Мальчики! – крикнула княгиня Ольга. – Все в порядке!
Когда пролетка остановилась и фатоватый подполковник Метелкин, с вожделением обозревая зрелые формы профессорши, помог ей сойти на землю, княгиня Ольга объяснила, что все члены экспедиции будут размещены в лучших номерах гостиницы «Галата», за что экспедиция и русская археологическая наука должны быть по гроб жизни благодарны Илье Евстафьевичу, который был так любезен и так далее…
– Я преклоняюсь, – прошептал на ухо Андрею Иван Иванович, – там не смог устроиться даже генерал-майор Зайнчковский. Только Метелкин… – И он развел ручищами.
Профессор Авдеев был и рад победе археологии, и смущен нескрываемым восхищением, с которым Метелкин обращался к его жене. Так что он сразу направился к багажу, давая лишние указания сбежавшимся грузчикам. Это вызвало беспорядок в их толпе, так что в конце концов и грузчиками занялся подполковник Метелкин.
Подполковник Метелкин был образцом стареющего светского льва. Он был крайне высок ростом, его маленькая голова с пышными усами была всегда чуть откинута, узкие плечи отведены назад, небольшой, твердый на вид живот существовал как бы самостоятельно в виде авангардного отряда. Длинные ноги подполковник ставил по-балетному, но с ухарским вывертом, так что сапоги его находились в сложном движении и всегда излучали сияние. Волосы подполковника были расчесаны на замечательный пробор и чуть вились, а взгляд был с такой поволокой, что вызывал дрожь в некоторых дамах.
С археологами, которых представила ему княгиня Ольга, подполковник был снисходительно вежлив, дав Российскому и возникшему неизвестно откуда Теме Карасю подержать свою узкую мягкую кисть. Но когда княгиня Ольга произнесла: «А это Андрей Берестов, младший, но далеко не последний сотрудник нашей экспедиции…» – подполковник вдруг замедлил движение руки и, откинув еще более голову, принялся изучать Андрея столь бесцеремонно, что тому стало не по себе.
Он даже отвел глаза и посмотрел на крестьянского сына, надеясь найти у того сочувствие, но Иван Иванович смотрел на Андрея с нескрываемым удивлением.
– Разве мы с вами встречались? – спросил наконец Андрей, прерывая затянувшуюся паузу.
– Не имел чести, – ответил подполковник. – Хотел бы знать, что привело вас в наши края.
– Андрей Берестов, – повторила Ольга Трифоновна, решив, видно, что подполковник не расслышал ее слов, – наш младший, но далеко не последний сотрудник.
– И надолго к нам? – спросил Метелкин, понизив голос, словно эти слова предназначались только для Андрея.
– Как и все, – сказал Андрей.
– Да, конечно, – поспешно согласился Метелкин, хотя по-прежнему был растерян. Но больше к Андрею он не обращался.
Тем временем откуда-то появились два солдата с винтовками, которые встали возле экспедиционного багажа. Метелкин поручил им заботу о грузе, а сам отвез гостей в отель, в пышное, как кремовый торт, но давно не подновлявшееся трехэтажное здание, перед входом в которое сидели сразу четыре чистильщика ботинок, а двери открывали два швейцара в обшитых позументами потертых ливреях.
Отель «Галата» в Трапезунде летом 1917 года был самым фешенебельным заведением, пожить в котором почитали за честь даже генералы и адмиралы, приезжавшие сюда с инспекциями и строжайшими проверками, не приносившими ожидаемых результатов. В действительности, как и предупреждал Иван Иванович, отель был прибежищем крупных спекулянтов и темных дельцов. Так что появление в «Галате» археологической экспедиции с ее сундуками и тюками, с более чем скромными на вид сотрудниками вызвало некоторое презрительное удивление среди челяди, пока челядь не узрела припозднившегося подполковника Метелкина.
Тогда все стало на свои места. Откуда-то из-за стеклянных дверей в стиле провинциального модерна с примесью ориентального борделя, из-за занавесок, издающих хрустальный звон, появились юноши в красных фесках, готовые немедленно разнести багаж экспедиции по апартаментам.
Метелкин беседовал с портье. Они склонились друг к другу через широкое отполированное поле стойки и взволнованно шептались, словно обговаривали ночной мальчишник. В конце концов денежные проблемы, ко всеобщему удовлетворению, были улажены, подполковник сам вручил ключ от апартаментов люкс профессорше и велел прочим сотрудникам – а именно Андрею, Теме Карасю и Российскому – самим забрать ключи от своих номеров.
Княгиня Ольга сияла, как женщина, вознесенная на недосягаемую высоту бескорыстным поклонением паладина, ее муж изображал пренебрежение к житейским благам, давая притом понять, что Метелкин старается исключительно ради его прекрасных профессорских глаз. Карась боялся, не случилось бы чего с его камерой и треногой. Российский ничего не боялся и думал о надписи десятого века, а Андрей смертельно хотел спать, потому что ночью трижды вылезал на палубу, чтобы первому увидеть таинственные берега Турции.
