скачать книгу бесплатно
– Тятя, это всё тоже тебе купцы подарили?! Чудо чудесное ведь! И стоит-то гривен несчитано, небось! – И отвёл глаза от прямого, пристального взгляда отца.
– Крови невинной, злобы и навета через вещи эти нет на мне, сын! В том ложу я крест честной! – И он перекрестился на образа в чистом углу. – Веришь мне?
Митя вздохнул, улыбнулся и прижался к Андрею, засопев на груди:
– Верю, тятенька, как не верить, ты же у меня самый хороший… и добрый. Никогда бы ничего худого никому не сделал.
Как мало ребёнку нужно, главное, чтобы родители были всегда рядом, а уж они уже для него всегда самые хорошие, правильные и наделённые наивысшим детским доверием.
– Ну, вот и ладно, сынок. О вещах этих чудных говорить всё же никому не нужно. Ценности они и правда великой, да и нам послужить ещё могут премного. А вот завистники и лихоимцы нам с тобой не нужны. – И усмехнулся: – Обрубай им потом языки да руки! На вот тебе гостинец пока, – и протянул, разворачивая, батончик «Марс». – Покушай. В нём и мёд на густом молоке, и орешки есть. Не спеши только, спокойно кушай. А потом я тебе и яблочек дам, только вот семечки с них всех уберу. Ты ведь, Митя, ни разу не кушал такого!
И он с удовольствием стал наблюдать, с каким искреннем наслаждением да по крупице малой откусывает сие невиданное кондитерское чудо его сынок. Эх, и не избалованная ещё ребятня в этом веке!
Глава 5. Волчок
Волчок был самой счастливой собакой на свете. У него были прекрасные хозяева, которые его искренне любили. Старший хозяин, конечно, был порою строг и мог его поругать, если он слишком сильно резвился или плохо выполнял его команды. А их они почти что каждый день с ним отрабатывали. Все эти: «Лёг! Встал! Голос! Искать! Фас! Паси скотину!» Да мало ли какие ещё были! Но это был Хозяин! И только за одно это ему следовало быть беззаветно преданным. А в его роду только такие псы всегда и были.
А ещё у него был младший хозяин. Товарищ по всем его весёлым играм и шалостям – Митяй.
Был у него свой большой дом – сарайка. Где под его охраной и постоянной опекой жила хозяйская скотина – козы, овцы, жеребец Орлик и куры-хохлатки.
Ещё будучи маленьким щенком, как он себя помнил, всегда вокруг было вот так же.
В Лычково, где Сотник по случаю его и приобрёл, испокон веков такие вот собаки охраняли и пасли скотину. Готовы они были и жизнь свою отдать за хозяйское добро, но не уступить волчьему клыку или рысьей когтистой лапе. И порой отдавали, как его отец, когда сдерживал, сколько мог, он волчью стаю у хозяйского овина и там же был разодран в клочья, но не струсил и не сбежал, позорно бросив доверенное.
Вот и Волчку пришлось вступить в свою первую схватку ещё молодым псом-подростком с взрослым и матёрым лисом из ближайшего к усадьбе соснового бора. Ветреной сентябрьской ночью, когда вокруг скрипели и шумели, пригибаясь, сосны, услышал он, как в углу, у начального венца сарая, кто-то настырно скребётся снаружи. Как ни лаял и ни подавал он тревогу, видно, совсем не слышали его хозяева из избы, и, когда в подкопанную щель между венцами пролез с улицы лесной рыжий разбойник, он смело вступил с ним в бой, даже не задумываясь.
Вора погубила его наглость и самонадеянность. Он был уверен, что сможет легко одолеть это глупое длиннолапое недоразумение, которое тут порою носилось по всему двору, но ничего не стоило без своих опасных хозяев. Особенно того старшего, что уже чуть было один раз не подстрелил его совсем недавно из своего лука. Спасла тогда лиса только его великолепная чуйка и хорошая реакция, что и смогла увести вовремя от стрелы. И вот сейчас он думал по-быстрому разделаться с этим глупым щенком и уже затем заняться самими курями.
Просчитался лис!
Молодой пёс принял бой на своей территории. И когда в гаснущем сознании рыжего промелькнуло понимание злой ошибки, было уже поздно. После яростного поединка мощные челюсти молодого пса сомкнулись на горле лесного разбойника, свет померк, и вскоре всё было кончено.
…Когда утром Митяй открыл сарай, удивляясь, почему друг не встречает его весёлым лаем, как это обычно у них и бывало, его взору предстала страшная картина. Два зверя, один чёрно-белый, а другой огненно-рыжий, лежали, сцепившись, рядом, разодранные и все в крови. А лис уже был холодный.
– Тятя, тятя! Наш Волчок лиса загрыз и сам в сарае еле живой лежит! – закричал Митяй и припустился обратно вместе с отцом в сарай.
Раны пса обрабатывали и зашили вместе. Митяй сам их промыл, выстриг вокруг шерсть и зашил той иглой, что дал ему тятя.
– Друга нужно уметь лечить, любого, пусть даже и четырёхлапого. То умение всегда может в жизни пригодиться! – наставлял отец.
Несколько дней ничего не ел Волчок и только изредка лакал воду из глиняной миски.
– Тятя, он совсем уже исхудал, никаких сил нет уже у него, издохнет ведь, – тужил Митяй.
– Выживет, сынок, ты не переживай. Он же боец у нас, как воин дружинный после битвы. Нужно ему сейчас только время и покой, ну и, конечно, твоё внимание да участие.
И правда. Прошла буквально седмица, и сначала съел пёс немного утиных потрошков. Потом заячью лапку немного в пасти помусолил. Вот так к нему и вернулся аппетит. А уже через какое-то время всё стало у них по-старому. Игры, весёлая беготня и долгие тренировки. Только во взгляде у Волчка, когда он не играл и не носился с лаем за Митяем, всё больше проступал собачий ум, хватка и пёсья серьёзность. За скотину и птицу Сотнику можно было однозначно не волноваться. Не раз уже свирепо гнал он с хозяйского подворья любопытных куниц да горностаев, что с большим интересом и пристальным своим вниманием относились к хохлаткам и к их цыплятам. А через три седмицы так и вообще притащил он из ближайшего леса задушенную лису.
– Мстит теперь пёс всему окрестному лисьему поголовью, – смеялся Сотник. – Не позавидуешь Патрикеевнам теперь, скоро он вообще их тут всех повыведет.
Но и самому этот случай уроком будет. Нужно как можно серьёзнее укрепить все сараи да и сам наш дом. Чтобы ни один зверь, каким бы сильным он ни был, не смог пробраться ни к скотине, ни к нам. Ведь зимы тут долгие и суровые, а волков, рысей, росомах и медведей в окрестных лесах хватает с избытком. Попробуй только зевни!
Глава 6. Лесная борть
Побежали дни ранней осени. Днём грело солнышко, и порой было даже жарко, а вот ночи уже стали прохладными. На двор без зипуна и куртки выходить-то даже зябко.
Повседневной работы было много. Нужно было как следует подготовиться к долгой и суровой в этих краях зиме. Поэтому и трудились вдвоём, отец с сыном, на славу.
Ухаживали за бортями. Как дикими, разбросанными по всему поместью, так и приручёнными у самого своего жилья. Мёд да воск из них уже не брали, так как пчёлам он и самим был нужен для нормальной и долгой зимовки. Для себя-то они всё забирали ранее, ещё до той самой отлучки Андрея к Игнач Кресту. Сейчас же шла работа по перегонке мёда в липовые бочки да плавке в огромные, пудовые круги воска.
Оставался ещё, правда, недоработанным один небольшой дальний участок к северо-востоку от усадьбы. Было там всего три дерева борти, но зато одно из них там маточное, то есть на нём жило сразу три пчелосемьи. И, не откладывая дело в долгий ящик, Андрей решил спозаранку следующего дня отправиться туда вместе с Митей.
На усадьбе за хозяина, к его великому неудовольствию, оставался Волчок, бортники же, нагруженные всеми необходимыми «приспособами», выступили навстречу встающему из-за дальней кромки леса солнцу.
Работа бортника не была простой и требовала много знаний, сил и навыков. Матушка Андрея, Феврония, была из семьи потомственных пчельников, и многое из нужного в этом деле Сотник почерпнул, живя на пасеке деда Кузьмы под Торопцом.
В качестве бортного дерева чаще всего использовалась сосна. И обязательно, чтобы с жёлтой сердцевиной. Считалось, что если сердцевина у неё была красная или чёрная, то пчёлы в борти не поселятся или и того хуже – погибнут.
Сама борть устраивалась высоко над землёй с южной стороны дерева. Неподалёку непременно должен был быть источник воды, например тот же лесной ручей. С помощью веревок и ремней человек поднимался наверх и специальным бортницким топориком выдалбливал дупло. Через узкую выемку (около семидесяти сантиметров в длину, пятнадцати – двадцати в ширину) изнутри дерева долотом и скобелем выбиралась древесина. Бортник следил, чтобы стенки борти оставались толстыми (не меньше десяти – пятнадцати сантиметров), это позволяло дереву и дальше жить и расти, а пчёлы не замерзали в самые холодные зимы. Низ сосны до пяти метров вверх начистую обрубался от веток для затруднения влезания медведей. Сами бортники наверх забирались с помощью длинных верёвок и специальных лап с металлическими вставками на ноги.
Верхушка сосны также обрубалась, что заставляло дерево затем расти только вширь. Иногда они достигали трёх, а порою даже пяти метров, и жили по стоя пятьдесят двести лет, переходя в семье бортника от отца к сыну по наследству.
Борть изнутри натирали душистыми травами или их отваром. Затем отверстие закрывалось плашкой, а для выхода пчёл делалось другое, более мелкое. Особая хитрость состояла в том, чтобы приманить по весне, во время роения, пчелиную семью. Дед Кузьма тщательно натирал борть отваром из мелиссы и иван-чая, а затем обильно смачивал всё сиропом один к пяти мёда и цветочной воды. В самой борте крепилась сушь[5 - Пустая сотовая рамка без мёда.] и две-три узких полоски вощины. Всё это и было приманкой для пчёл-разведчиц, которые активно облетали окрестности и приводили в облюбованную борть молодую пчелосемью.
Много было всяких секретов этого древнего промысла, но Андрею это было по душе, и занимался он им с удовольствием.
Люди борти не разоряли. За это издревле полагались строжайшие наказания, от смертной казни до разорительнейшего штрафа в десяток гривен. А чаще всего вдали от правосудия уличённому в разорении бортей просто «вежливо» предлагалось прыгнуть вниз. Десять – двадцать метров полёта служили хорошей профилактикой для любого лихоимца.
У каждой борти ставился личный знак владельца, называемые знамёна или тамга, которые передавались из поколения в поколение и практически не менялись столетиями. Знамя обычно вырубали или вырезали на высоте роста человека, и оно сразу давало всем понять: эта борть чья-то собственность, не трогай её!
Дорога проходила по девственному лесу. Часто приходилось переходить через маленькие ручьи и речушки. Зверья было много, но он в основном сам скрывался из вида, заслышав людей издали. Скрываться смысла не было, чай, не на охоте ведь, главным было быстрее дойти до нужного им места.
И всё же поволноваться пришлось, когда они нос к носу столкнулись с кабаньим семейством.
Набитая звериная тропа, по которой и передвигались путники, делала резкий поворот у овражка, и Андрей вдруг резко остановился, подняв правую руку со сжатым кулаком. Перед ним из-за поворота выходил здоровенный секач, а за ним выступали самки с поросятами. Из пасти кабана торчали огромные, похожие на изогнутые кинжалы клыки. Маленькие глазки злобно смотрели прямо на Сотника.
Такая встреча не сулила ничего хорошего! Кабан мгновенно разгонялся с места до огромной скорости и пёр вперёд, как танк. Остановить его можно было только хорошим копьём, уперев в землю, ну или пулей из двенадцатого калибра.
Всего этого у бортников не было, поэтому тихонько, буквально по сантиметру, Андрей начал смещаться с тропы влево. За его спиной тоже, шаг в шаг, еле дыша, повторял это же и Митя.
Секач был уверен в себе, за его спиной замерли самки с детёнышами, за которых он не задумываясь был готов отдать свою жизнь. Но если можно было избежать боя со столь опасным врагом, как человек, он был не против. И, подождав, когда эти люди скрылись в подлеске, стадо проследовало по тропе дальше.
Сотник с Митяем, переведя дух, тоже направились к своей цели.
– Повезло, сын, кабан – страшный зверь, сколько охотников клыками своими рассёк! Навидался я на княжьих охотах! Щетина у него как броня, не всегда и сулицей или стрелой-то возьмёшь враз! Бывало, всего утыкаешь его, а он ревёт только да прёт, как оглашенный, и рогатину-то иной раз ломал на охоте. Ну да и мясо у него жёсткое да вонючее, особенно если ближе к гону. Лучше уж если на мясо-то подсвинка брать.
С первой бортью сработали быстро. На сосну были закинуты верёвки. Вытащен вкладыш-должея, закрывающий вход в борть, а дымарём с гнилушками укрощены насекомые. И вот уже человек в волосяной защитной маске длинным бортевым ножом начал вырезать изнутри дерева янтарные да ароматные, так и сочащиеся вкуснейшим мёдом соты. Все они были на высоте аккуратно перегружены в кожаные мешки и отправлены Митяю вниз.
Взяли немного, менее пуда. Борть была молодой, и следовало оставить пчелиной семье побольше, для её роста.
И вот, управившись, они взяли направление на маточную сосну.
– Тять, а что это за колода сверху висела, как раз над входом в борть?
– Да это мишек отпугивать, сынок, – ответил Андрей, поправляя ремни своего рюкзака. – Пошли быстрее, похоже, что заночевать нам там придётся.
И они ускорили шаг.
До маточной сосны оставалось уже совсем ничего, когда Андрей вдруг резко остановился и присел, оглядываясь, а в руке у него вдруг оказался меч.
– Что такое, тять? – тихо спросил Митяй, приседая рядом и накладывая стрелу на свой небольшой охотничий лук.
– Посмотри сам! – и Сотник отклонился чуть в сторону. На земле виднелся чёткий и совсем свежий след крупного медведя. – Только что он тут прошёл, и идёт мишка туда же, куда и нам надо, так что, сынок, идём вперёд мы со всей осторожностью!
И вот они уже увидели свою сосну, огромное, в два-три обхвата дерево, а под ним стоял, видать, тот самый огромный Потапыч, по следам которого они только что шли.
Митяй натянул лук и посмотрел на отца, но тот усмехнулся, покачал головой и вымолвил шёпотом:
– Погоди, сейчас представление тут увидишь.
Медведь у сосны словно замер и, прямо как человек, приложился своим мохнатым ухом к стволу, что-то там выслушивая. Затем довольно заворчал и начал кругами ходить вокруг дерева, присматриваясь, где бы ему было удобнее залезть.
– Тятя, стреляй! Он же весь наш мёд сожрёт, – азартно зашептал мальчишка.
Сотник опять приложил палец к губам: «Тихо!»
Мишка, видно, определив оптимальный путь и тяжко вздохнув (а как же, метров десять сосны были специально гладко обтёсаны от веток), начал с усилием и стонами карабкаться наверх. С огромным трудом он преодолел сложный участок и уже дальше забирался гораздо увереннее, опираясь на растущие ветки. И вот он уже у первой борти, на десяти метрах высоты, осталось только вскрыть дупло да откинуть зачем-то свисающую тут на верёвке тяжёлую колоду.
Лапой отодвигаем её в сторону, и вот можно уже лакомиться мёдом. Но странная колода, качнувшись, снова оказалась у борти. Опять отодвигаем её в сторону. И вновь она возвращается на своё место. Те же манипуляции в третий и четвёртый раз. Мишка уже начал терять терпение. Да чтоб тебя! И он дал от души по этой колоде лапой. Та резко отлетела, и всё по тому же закону маятника врезала на возврате Потапычу в ухо. Мишка бешено взревел и со всей своей дури влепил с размаху по дурацкой деревяшке. Колода унеслась к зениту! А её возвратный удар был такой, что ошалевший медведь бурой громадой рухнул на землю.
Уже через минуту, ещё даже не до конца придя в себя, он улепётывал со всех ног прочь, а вслед ему нёсся громкий хохот и улюлюканье восторженных зрителей.
– Теперь-то понятно, для чего там колода привязана?
– Теперь понятно, тять! – ответил Митяй, вытирая слёзы со светившегося смехом лица.
– Ну, спасибо Топтыгину за представление. А нам с тобой ещё тяжёлый труд предстоит, сынок. Борти тут зрелые, не враз и управимся с ними, так что и заночуем тут рядом на полянке.
Глава 7. Половецкий поход
На лесной полянке весело потрескивал костёр. Рядом в углях запекалась утка, подстреленная на недалёкой бобровой запруде, да закипал уже в походном чайнике душистый кипрейский чай.
Можно было вытянуть усталое тело и просто о чём-нибудь поговорить.
– Тять, а расскажи что-нибудь из своей воинской службы? Ты помнишь свой первый поход?
Андрей снял закипающий чайник с огня. Разлил тёмно-бурый напиток по кружкам и добавил в него мёду.
– Пей, Митяй, расскажу я тебе про свой детский поход и как я в нём наш медный котёл боевою добычей получил, – и усмехнулся, задумавшись. – Было это в декабре 1193 года. Я к тому времени состоял в детских дружины князя Мстислава Мстиславича Удатного, что княжил тогда в Триполье. Полтора года прошло, как определил меня в дружину батюшка Хват Иванович, Царствие ему Небесное. Я уже пообтёрся понемногу да привык к службе воинской. Поначалу же, конечно, было мне очень трудно, ну да не зря же тогда прозвище Волчок заработал, продержался уж как-то, – и снова усмехнулся, вспоминая былое. – Так вот, как только замёрзли все реки, то к своему любимцу, князю Ростиславу Рюриковичу, в Чернобыль прибыли послы от чёрных клобуков, наших верных союзников, чтобы звать его в поход на половецкие вежи. Был наш князь лёгок на подъём, и это предложение пришлось ему сильно по душе.
Забросив зимнюю охоту в устье Припяти, он со своей дружиной поспешил в Торческ, на реку Рось. Отослал он так же гонцов в Триполье к своему брату, князю моему Мстиславу Мстиславовичу, с кем в то время был он очень дружен. Оба-то они были схожи характером, лёгкие на подъём, храбрые да боевитые. И дружины их были самим своим князьям под стать. Отменно выученные, вооружённые да закалённые в многочисленных сшибках и сражениях как с лёгкими степняками, так и с тяжёлой конницей князей соперников.
Не теряя времени даром, как только собрались мы все вместе в кулак, двинулись наши рати намётом на юго-восток. Меня, как самого молодого и лёгкого, определили вестовым в дозорную сотню.
Сотня шла в отрыве от главных сил совместно с дозорными от союзных чёрных клобуков. Те же были в родной степи как у себя дома, да и погода нам тогда явно способствовала.
В общем, на реке Ивле выследили мы по следам перехода малый половецкий заслон. Половецкая полусотня дозором прошлась по высокому берегу и расположилась затем на ночёвку в одном из многочисленных степных оврагов. Как раз уже к тому времени начинало хорошо пуржить, и, видно, копчёные захотели укрыться в нём от непогоды.
Плохими воинами они, конечно, не были, и дозорных своих выставили, всё как полагается. Да только и наши дружины были волками битыми, и уже к ночи весь тот дозор был вчистую вырезан.
Ну а потом, по команде сотника Добрыни, с двух сторон оврага ударили мы стрелами по половецкому стану, да в мечи, и давай рубить оставшихся.
Я сам стрел пять или шесть успел выпустить, может, и нашли они кого-нибудь среди степных.
Но самое главное, смогли мы тогда взять в живых трёх половцев, и уже через полчаса жёсткого дознания у костра один, чтобы вымолить себе лёгкую смерть, выдал, что половецкие вежи со стадами лежат в одном переходе на правобережье Днепра, а основное их войско ушло ниже, за речку Ингул. Грех было не воспользоваться таким подарком, и уже через десять минут неслись мы вместе со своими союзниками в указанное половчанином место.
Шли ходко, у каждого было по три запасных коня, и мы только и успевали чуть снизить ход, чтобы перепрыгнуть с одного на другого.
Я шёл в головном десятке дозора.
Когда к рассвету мы вышли на вежи, уже прилично пуржило, и мы с трудом смогли рассмотреть пред собой огромный табор из повозок, юрт да ивовых плетёнок. Рядом с вежами паслись огромные табуны лошадей.
Сотник Добрыня всё оглядел и говорит мне: «Ну, Волчок, скачи, что было мочи, и передай всё, что здесь видел сам, и что я тебе скажу, тоже передай для князей. Мы с дозорными союзниками зайдём с противоположной стороны стана и ударим, как только все наши основные силы двинут на вежи. Нам главное – это не дать табун увести, да вестников от этих вон перехватить, всех, сколько сможем! Ну, давай двигай, а то вон берендеич уже как ястреб вылетел к своим с вестью, не отставай!»
И правда, в снежную даль уходил вестовой от чёрных клобуков.
Ну как мне можно было ему уступить, вот я и рванул вдогонку.
Кони у нас были по силе и мере усталости, видать, равные. Ну да я был помоложе чуток да и, небось, полегче немного. Так что догнать его сумел, и мы влетели к своим ратям уже одновременно. Я к своему князю, а тот к хану берендеевскому бегом, ну тут и мы давай вместе с ним хором докладывать. А князья смотрят на нас да ухмыляются: «Не уступил, Волчок?!»
Ладно, план нападения всё начальство быстро наметило, разрисовали что-то там сулицами на снегу. Мы с берендеичем им показали, где что было и как кто там стоял у копчёных.
И вот пошла команда: «Всем воинам выстроится большим полукругом!»
Не знаю уж как, а мы опять с тем молодым берендеичем рядом оказались. Он на меня косит так зло. И я на него тоже, а он ещё такой шипит что-то по-своему, только я и разобрал из всего: «Рус Ивашка».
Ну, я ему тоже выдал в ответ: «А ты шакал худозадый!» Небось, если бы не атака, так бы и сцепились с ним прямо там же, на поле.
И тут вылетают вперёд князья да начальство союзников с мечами и саблями наголо, ну и мы за ними тут в галоп ударились.
Вылетали наши сотни на кочевье половцев уже с самым рассветом.
Для меня это самая первая битва была, и всё смешалось тогда в каком-то сумбуре. Только помню, что вынесло меня к кибиткам. Стоят щиты, сплетенные из ивняка, а за ними копчёные суетятся. Кто из них орёт что-то, кто свой лук ладит, а у кого уже и сабелька или копьё в руке наготове.
Перед защитными щитами здоровенный такой половец стоит, огромную оглоблю в своих ручищах держит и ею уже замахивается, вот как даст сейчас, так и костей не соберёшь.
У меня в руке сулица была, я её и метнул с ходу, а сам дальше несусь. А куда? Входа-то нет впереди, коня останавливать мне даже на миг нельзя – сразу же для стрелка лёгкой мишенью станешь. Только вперёд!
