Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Вы не сказали бы может быть, этого, милорд, отвечал Леонард печальным голосом: – если бы знали, как то, что вы называете «идеалом», бессильно заменить для поэта потерю привязанности одной из гениальных личностей. Независимость от действительной жизни! Где она? Здесь у меня есть исповедь истинно-поэтической души, которую советую вам прочитать надосуге; когда вы прочитаете ее, потрудитесь сказать, будете ли вы желать сделаться поэтом!

Говоря это, он подал дневник Норы.

– Положите это туда, на мою конторку, Леонард; я прочитаю со временем эту рукопись.

– Прочитайте со вниманием; тут есть много такого, что связано с моею судьбой, – многое, что остается для меня тайной, на что вы, вероятно, сумеете объяснять.

– Я! вскричал Гарвей. – Он шел к конторке, в один из ящиков которой Леонард бережно положил бумаги, не в эту самую минуту дверь с шумом отворилась, и в комнату стремительно вбежал Джакомо, в сопровождении леди Лэнсмер.

– О, Боже ней, Боже мой! кричал Джакомо по итальянски: – синьорина, синьорина! Виоланта!

– Что с нею? Матушка, матушка! что с нею? Говорите, говорите скорее!

– Она ушла, оставила наш дом!

– Ушла! нет, нет! кричал Джакомо. – Ее обманули, увезли насильно. Граф! граф! О, мой добрый господин, спасайте ее, как вы некогда спасли её отца!

– Постой! вскричал Гарлей. – Дайте мне вашу руку, матушка. Вторичный подобный удар в жизни выше сил человеческих, – по крайней мере выше моих сил. Так, так! Теперь мне легче! Благодарю вас, матушка! Посторонитесь, дайте мне подышать свежим воздухом. Значит граф восторжествовал, и Виоланта убежала с ним! Объясните мне это хорошенько: я в состоянии перенести все, что хотите!

Глава CXII

Теперь нам должно возвратиться назад в нашем повествовании и передать читателю обстоятельства побега Виоланты.

Припомним, что Пешьера, испуганный неожиданным появлением лорда л'Эстренджа, имел время сказать лил несколько слов молодой итальянке, успел лишь выразить намерение снова увидеться с нею, с тем, чтобы окончательно решиться насчет хода дела. Но тогда, на другой день, он так же тихо и осторожно, как и прежде, вошел в сад, Виоланта не появлялась. Просидев около дома до тех пор, пока совершенно стемнело, граф удалился с негодованием, сознаваясь, что все его ухищрения не успели привлечь на его сторону сердце и воображение, избранной им жертвы. Он начал придумывать и разбирать, вместе с Леви, все возможные крутые и насильственные средства, которые могли только представиться его смелому и плодовитому воображению. Но Леви с такою силою восставав против всякой попытки похитить Виоланту из дома лорда Лэнсмера, в таком комическом свете представил все подобные ночные похождения, имеющие девизом веревочную лестницу, что граф немедленно оставил мысль о романтическом подвиге, не употребительном в нашей рассудительной столице, – подвиге, который, без сомнения, окончился бы тем, что графа взяли бы в полицию с похвальною целию посадить его потом в Исправительный Дом.

Сам Леви не мог, впрочем, присоветовать ничего применимого к делу, и Рандаль Лесли был призван тогда на совещание.

Рандаль кусал себе губы, в припадке бессильного негодования, как человек, который мечтает о часе своего будущего освобождения и который преклоняет между тем свое гордое чело перед необходимостью унижаться, с каким-то безотчетным, механическим спокойствием. Необыкновенное превосходство глубокомысленного интригана над дерзостью Пешьера и над практичностью Леви выказалось с полным блеском.

– Ваша сестра, сказал Рандаль Пешьера:– должна быть действующим лицом в первой и самой трудной части вашего предприятия. Виоланту нельзя насильно увести из дома Лэнсмеров: ее нужно убедить оставить этот дом добровольно. Здесь необходимо содействие женщины. Женщина сумеет лучше обмануть женщину.

– Прекрасно сказано! отвечал граф. – Впрочем, хотя её брак с этим молодым Гэзельденом находится в зависимости от моей свадьбы с прекрасною родственницею, но она сделалась до того равнодушною к моим выгодам, что я не могу рассчитывать на её помощь. Нельзя не заметить, хотя она прежде очень желала замужства, но теперь, кажется, вовсе не думает о том, так что я теряю на нее своы влияния.

– Не увидала ли она кого нибудь в последнее время, кто ей больше пришелся по сердцу, чем бедный Франк?

– Я подозреваю это, но не придумаю, кем она может быть теперь занята…. разве ненавистным для вас л'Эстренджем….

– Впрочем, все равно. Вы можете и не вступить с ней в переговоры; будьте только готовы оставить Англию, как вы и прежде предполагали, когда Виоланта будет в ваших руках.

– Все уже теперь готово, сказал граф – Леви взялся купить мне у одного из своих клиентов прекрасное парусное судно. Я нанял человек двадцать отчаянных генуэзцев, корсиканцев, сардинцев, которые, не будучи разборчивыми патриотами, держат себя как истинные космополиты, предлагая свои услуги всякому, у кого есть золото. Лишь только бы выйти в море, и когда я пристану в берегу, Виоланта, опираясь на мою руку, будет уже называться графиней Пешьера.

– Но нельзя же схватить Виоланту, сказал с неудовольствием Рандаль, стараясь, впрочем, скрыть отвращение, которое внушал ему дерзкий цинизм графа:– нельзя схватить Виоланту и умести на корабль среди белого дня и из такого многолюдного квартала, в каком живет ваша сестра.

– Я и об этом подумал, возразил гран. – Моя агенты отьискали мне дом возле самой реки: этот дом так же надежен для нашего предприятия, как какая нибудь Венециянская темница.

– Это уже не мое дело, отвечал Рандаль, с некоторою торопливостью! – вы расскажите госпоже Негра, где взять Виоланту, моя обязанность ограничивается изобретательностью, составляющею дело рассудка; что же касается насилия, то это не по моей части. Я сейчас отправлюсь к вашей сестре, на которую надеюсь иметь более сильное влияние, чем вы сами. Между тем, в то самое время, как Виоланта скроется и как подозрение падет на вас, старайтесь постоянно являться в обществе, в сопровождении ваших друзей. Покупайте, барон, корабль, и приготовляйте его к отплытию. Я извещу вас, когда можно будет приступить к делу. Сегодня у меня бездна хлопот…. Надеюсь вполне успеть в вашем предприятии.

Когда Рандаль вышел из комнаты, Леви последовал за ним.

– Что вы задумали сделать, будет сделано успешно, без всякого сомнения, сказал ростовщик, взяв Рандаля за руку: – но, смотрите, чтобы, вдаваясь в подобное предприятие, не повредить своей репутации. Я многого ожидаю от вас для общественной жизни; а в общественной жизни репутация нужна, по крайней мере на столько, на сколько нужно понятие о чести.

– Я стану жертвовать своею репутацией, и для какого нибудь графа Пешьера! сказал Рандаль, с изумлением открыв глаза:– я? да за кого вы меня принимаете после этого?

Барон опустил его руку.

«Этот молодой человек далеко пойдет», сказал он самому себе, возвратясь и графу.

Проницательность, свойственная Рандалю, давно уже подсказала ему, что в характере Беатриче и её понятиях произошел такой странный и внезапный переворот, который мог быть лишь делом сильной страсти; какое-то недовольство, или, скорее, негодование заставляло ее теперь принять предложение молодого и ветренного родственника. Вместо холодного равнодушие, с которым в прежнее время она стала бы смотреть на брак, могущий избавить ее от положения, уязвлявшего её гордость, теперь она с заметным отвращением уклонялась от обещания, купленного Франком так дорого. Искушения, которые граф мог бы противопоставить ей, с тем, чтобы завлечь ее в свое предприятие, оскорблявшее её более благородную натуру, не могли иметь успеха. Приданое теряло свою цену, потому что оно ускоряло бы только свадьбу, которой Беатриче избегала. Рандаль понимал, что иначе нельзя рассчитывать на её помощь, как действуя на страсть, которая была бы в состоянии лишать ее рассудка. Он остановился на мысли возбудить в ней ревность. Он все еще сомневался, был ли Гарлей предметом её любви; но во всяком случае это было очень вероятно. Если это так, то он шепнет Беатриче: «Виоланта ваша соперница. Если Виоланты не будет здесь, ваша красота вступит во все права свои; в противном случае вы, как итальянка, можете по крайней мере отмстить за себя». С подобными мыслями Рандаль вошел в дом г-жи Негра. Он нашел ее в расположении духа, которое вполне благоприятствовало его намерениям. Начав разговор о Гарлее и заметив при этом, что характер его вообще не изменился, он мало по малу вызывал наружу тайну Беатриче.

– Я должен вам сказать, произнес Рандаль, с важностью:– что если тот, к которому вы питаете нежную дружбу, посещает дом лорда Лэнсмера, то вы имеете полную причину бояться за себя и желать успеха плану вашего брата, призвавшему его в Англию, потому что в доме лорда Лэнсмера живет теперь прелестнейшая девушка; я должен вам признаться, что эта та самая особа, на которой гран Пешьера намерен жениться.

Пока Рандаль говорил таким образом, чело Беатриче мрачно хмурилось и глаза её горели негодованием.

Виоланта! Не повторял ли Леонард этого имени с таким восторгом Не протекло ли его детство на её главах? Кто кроме Виоланты мог быть настоящей соперницей? Отрывистые восклицания Беатриче, после минутного молчания, открыли Рандалю, что он успел в своем намерении. Частью стараясь превратить ревность её в положительное мщение, частью лаская ее надеждою, что если Виоланта будет немедленно удалена из Англии, если она сделается женою Пешьера, то не может быть, чтобы Леонард остался равнодушным к прелестям Беатриче, – Рандаль уверял ее в то же время, что он постарается охранить честь ее от притязаний Франка Гэзельдена и получить от брата удовлетворение долга, который сначала заставил ее обещать руку этому доверчивому претенденту. Одним словом, он расстался с маркизой тогда лишь, когда она не только обещала сделать все, что предлагал Рандаль, но настоятельно требовала, чтобы он ускорял исполнением своих намерений. Рандаль несколько времени молча и в рассудке ходил по улицам, распутывая в уме своем петли этой сложной и изысканной ткани действий. И здесь его дарования навели его на светлую, блестящую мысль.

В течение того времени, которое должно было пройти от побега Виоланты до отправления её из Англии, было необходимо для отклонения подозрений от Пешьера (которого могли бы даже задержать) представить какую нибудь правдоподобную причину добровольного отъезда девушки из дома Лэнсмеров; это было тем более необходимо, что сам Рандаль непременно хотел очистить себя от нареканий в участии в планах графа, если бы даже этот последний и был признан главным действователем. В этих видах Рандаль немедленно отправился в Норвуд и увиделся с Риккабокка. Представляя себя очень взволнованным и огорченным, он сообщил изгнаннику, что имеет основательные причины думать, что Пешьера успел тайным образом увидаться с Виолантой и даже произвел очень выгодное для себя впечатление на её сердце. Говоря как будто в припадке ревности, он умолял Риккабокка поддержать открытое домогательство его, Рандаля, руки Виоланты и убедить ее согласиться на безотлагательный брак с ним.

Бедный итальянец был совершенно расстроен известием, сообщенным ему. Суеверный страх, который он питал к своему даровитому врагу, в соединении с убеждением в склонности женщин уступать наружным преимуществам мужчин, не только сделали его доверчивым, но даже преувеличили в его глазах опасность, на которую намекал Рандаль. Мысль о женитьбе дочери с Рандалем, которого в последнее время он принимал так холодно, теперь улыбалась ему. Но первым движением его было желание отправиться самому или послать за Виолантой и перевезти ее к себе в дом. Против это одного Рандаль восстал.

– К несчастью, сказал он:– я уверен, что Пешьера знает о вашем местопребывании, и, следовательно, дочь ваша будет здесь скорее подвергаться опасности, чем там, где она теперь.

– Но какже, чорт возьми, вы сами говорите, что этот человек видел ее там, несмотря на все обещания лэди Лэнсмер и меры предосторожности, принятые Гарлеем?

– Совершенно справедливо. Пешьера сам признавался мне в этом, хотя и не совсем открыто. Впрочем, я пользуюсь достаточно его доверенностью, чтобы отклонить его попытки в этом роде на несколько дней. Между тем мы можем отыскать более надежный дом чем ваш теперешний, и тогда будет самое удобное время взять вашу дочь. Если вы согласитесь притом дать мне письмо, которым будете убеждать ее принять меня, как будущего мужа, то это разом отвлечет её мысли от графа; я буду иметь возможность, по приему, который она мне сделает, открыть, в какой мере граф преувеличил влияние, произведенное им на нее. Вы можете дать мне также письмо к леди Лэнсмер, чтобы предупредить вашу дочь насчет переезда её сюда. О, сэр, не старайтесь меня разуверить. Будьте снисходительны к моим опасениям. Поверьте, что я действую в видах вашей же пользы. Не соединены ли мои интересы в этом случае с вашими?

Философ желал бы посоветоваться с женою; но ему совестно было признаться в своей слабости. В это время он нечаянно вспомнил о Гарлее и сказал, отдавая Рандалю письма, которые тот требовал:

– Вот…. я надеюсь, что мы успеем выиграть время, а я между тем пошлю к лорду л'Эстренджу и поговорю с ним.

– Мой благородный друг, отвечал Рандаль, с мрачным видом: – позвольте мне просить вас не стараться видеться с лордом л'Эстренджем по крайней мере до тех пор, пока я не успею объясниться с вашею дочерью…. до тех пор, пока она не будет находиться под родительским кровом.

– Почему же?

– Потому, что я думаю, что вы, вероятно, поступаете чистосердечно, удостоивая меня избрать своим зятем, и потому, что я уверен, что лорд л'Эстрендж с неудовольствием узнает о вашей решимости в мою пользу. Не прав ли я?

Риккабокка молчал.

– И хотя его убеждения были бы ничтожны для человека столь правдивого и рассудительного, как вы, они могут иметь более значительное действие на неопытный ум вашей дочери. Подумайте только, что чем более она будет восстановлена против меня, тем более она будет доступна замыслам Пешьера. Не говорите же, умоляю вас, с лордом л'Эстренджем об этом до тех пор, пока Виоланта согласится отдать мне свою руку, или до тех пор по крайней мере, когда она будет под вашим личным надзором; в противном случае, возьмите назад свое письмо, оно не принесет ни малейшей пользы.

– Может быть, что вы правы. Вероятно, лорд л'Эстрендж предубежден против вас, или, лучше сказать, он более думает о том, чем я был, нежели о том, что я теперь.

– Кто может мыслить иначе, глядя на вас? Я прощаю ему это от всего сердца.

Поцаловав руку, которую изгнанник, но чувству скромности, старался отнять у него, Рандаль положил письма в карман и, как будто под влиянием самых сильных противоположных ощущений, выбежал из дома.

–

Гэлен и Виоланта разговаривали друг с другом, и Гэлен, следуя внушениям своего покровителя, намекнула, хотя и вскользь, о данном ею слове выйти замуж за Гарлея. Как ни была приготовлена Виоланта в подобному признанию, как ни предвидела она такую развязку, как ни была уверена, что любимая мечта её детства навсегда покинула ее, но положительная истина, лишенная всяких прикрас, – истина, высказанная самою Гэлен, породила в ней ту тоску, которая вполне доказывает, что невозможно приготовить человеческое сердце к окончательному приговору, который уничтожает все его будущее. Она не могла скрыть своего волнения от неопытной Гэлен; горесть, глубоко запавшая в сердце, редко может притворяться. Спустя несколько минут она вышла из комнаты и, забыв о Пешьера, обо всем, что напоминало ей ожидавшую ее опасность, она оставила дом и в раздумьи направила шаги свои посреди лишенных листьев деревьев. От времени до времени она останавливалась, от времени до времени повторяла одни и те же слова:

– Если бы еще Гэлен любила его, я не имела бы права жаловаться; но она его не любит: иначе могла ли бы она говорить мне об этом так спокойно, могли ли бы глаза её сохранять это грустное выражение! Ах, как она холодна, как неспособна любить!

Рандаль Лесли позвонил в это время у калитки, спросил про Виоланту и, завидев ее издали, подошел к ней с открытым и смелым видом.

– У меня есть к вам письмо от вашего батюшки, синьорина, сказал Рандаль. – Но прежде, нежели я отдам его вам, необходимо войти в некоторые объяснения. Удостойте меня выслушать.

Виоланта нетерпеливо покачала головою и протянула руку, чтобы взять письмо.

Рандаль наблюдал за её движениями своим проницательным, холодным, испытующим взором, но не отдавал письма и продолжал, после некоторого молчания:

– Я знаю, что вы рождены для блестящей будущности, и единственное извинение, которое я могу представить, обращаясь к вам теперь, состоят в том, что права рождения для вас потеряны, если вы не будете иметь духу соединить судьбу свою с судьбою человека, который лишил вашего отца всего состояния, если вы не согласитесь на брак, который отец ваш будет считать позором для вас самих и для себя. Синьорина, я осмелился полюбить вас; но я не отважился бы признаться в этой любви, если бы ваш батюшка не ободрил меня согласием на мое предложение.

Виоланта обратила к говорившему лицо свое, на котором красноречиво отражалось гордое изумление. Рандаль встретил взгляд её без смущения. Он продолжал, без особенного жара, тоном человека, который рассуждает спокойно, но который чувствует не особенно живо:

– Человек, о котором я упомянул, преследует вас. Я имею причины думать, что он уже успел видеться и говорить с вами…. А! ваше лицо доказывает это; вы видели значит Пешьера? Таким образом дом этот менее безопасен, чем полагал ваш отец. Впрочем, для вас теперь один дом будет вполне надежен: это дом мужа. Я предлагаю вам мое имя – имя джентльмена – мое состояние, которое незначительно, участие в моих надеждах на будущее, которые довольно обширны. Теперь я отдаю вам письмо вашего батюшки и ожидаю ответа.

Рандаль поклонился, отдал письмо Виоланте и отступил на несколько шагов.

Он вовсе не имел в предмете возбудить к себе расположение в Виоланте, но, скорее, отвращение или страх, – мы узнаем впоследствии, с какою целию. Таким образом он стоял теперь поодаль, приняв вид уверенного в себе равнодушие, пока девушка читала следующие строки:

«Дитя мое, прими мистера Лесли благосклонно. Он получил от меня согласие искать руки твоей. Обстоятельства, которых теперь нет нужды открывать тебе, делают необходимым для моего спокойствия и благополучия, чтобы брак ваш был совершен безотлагательно. Одним словом, я дал обещание мистеру Лесли, и я с уверенностью предоставляю моей дочери выполнить обещание её попечительного и нежного отца.»

Письмо выпало из руки Виоланты. Рандаль подошел и подал его ей. Взоры их встретились. Виоланта оправилась.

– Я не могу выйти за вас, сказала она, сухо.

– В самом деле? отвечал Рандаль, тоном равнодушие. – Это потому, что мы не можете любить меня?

– Да.

– Я и не ожидал от вас любви, но все-таки не оставляю своего намерения. Я обещал вашему батюшке, что не отступлю пред вашим первым, необдуманным отказом.

– Я сейчас поеду к батюшке.

– Разве он этого требует в письме своем? Посмотрите хорошенько. Извините меня, но я заранее предвидел ваше высокомерие; у меня есть другое письмо от вашего отца – к леди Лэнсмер, в котором он просит ее не советовать вам ездить к нему (на случай, если бы вам вздумалось это) до тех пор, пока он не приедет сам или не пришлет за вами. Он поступит так, если вы оправдаете данное им обещание.

– Как вы смеете говорить мне это и рассчитывать на мою любовь?

Рандаль иронически улыбнулся.

– Я рассчитываю только за брак с вами. Любовь есть такой предмет, о котором мне нужно было говорить гораздо прежде или придется говорить впоследствии. Я дам вам несколько времени для размышления. В следующий приход мой нужно будет назначить день нашей свадьбы.

– Никогда!

– Стало быть, вы будете единственною дочерью из вашего рода, которая не повинуется отцу своему; вы к этому присоедините еще то преступление, что окажете ослушание ему в минуту горя, изгнания и падения.

Виоланта ломала себе руки.

– Неужели тут нет никакого выбора, никакого средства к спасению?..

– По крайней мере я не вижу средства ни к тому, ни к другому. Выслушайте меня. Я, может быть, и люблю вас; но согласитесь, что меня не ожидает особенное благополучие от женитьбы с девушкой, которая ко мне равнодушна; честолюбие мое не видит приманки в особе, которая еще беднее, чем я сам. Я женюсь единственно с целию выполнить обещание, данное вашему отцу, и спасти вас от злодея, которого вы должны более ненавидеть, чем меня, и от которого не защитят вас никакие стены, не оградят никакие законы. Только одна особа, может быть, была бы в состоянии избавить вас от несчастья, которого вы ожидаете в союзе со мною; эта особа могла бы разрушить планы врага вашего отца, возвратить отцу вашему права его и все почести; это….

– Лорд л'Эстрендж?

– Лорд л'Эстрендж! повторил Рандаль, волна и наблюдая за движением её бледных губ и переменами, происходившими в лице её: – лорд л'Эстрендж! почему же именно он? почему вы назвали его?

Виоланта потупила взор.

– Он спас уже однажды отца моего, произнесла она с чувством.

– И после того хлопотал, суетился, обещал Бог знает что, а между тем, к какому результату привели все его хлопоты? Особу о которой я говорю, ваш отец не согласился бы увидать, не поверил бы ей, если бы даже с нею увидался, между тем она великодушна, благодарна, в состоянии сочувствовать вам обоим. Это сестра врага вашего отца – маркиза ди-Негра. Я уверен, что она имеет большое влияние за своего брата, что она слишком хорошо посвящена в его тайны, чтобы страхом заставить его отказаться от всех видов за вас; но, впрочем, к чему я распространяюсь о ней?

– Нет, нет! вскричала Виоланта. – Скажите мне, где она живет: я желаю с нею видеться.

– Извините: а не могу исполнит вашего желания; самолюбие этой женщины задето теперь несчастным предубеждением отца вашего против неё. Теперь слишком поздно рассчитывать на её содействие. Вы отворачиваетесь от меня? мое присутствие вам ненавистно? Я избавлю вас от него теперь. Но приятно или неприятно это вам, а вам придется современем переносить его в продолжение всей вашей жизни.

Рандаль опять поклонился по всем правилам этикета, отправился к дому и спросил леди Лэнсмер. Графиня была дома. Рандаль отдал записку Риккабокка, которая была очень коротка, заключая в себе лишь опасения, что Пешьера открыл убежище изгнанника, и просьбы, чтобы лэди Лэнсмер удержала у себя Виоланту, даже против её желания, впредь до особого распорежения со стороны отца по этому предмету.

– Примите все меры предосторожности, графиня, умоляю вас. – Как ни безразсудны намерения Пешьера, но где есть сильная воля, там и путь к успеху.

Сказав это, Рандаль распрощался с леди Лэнсмер, отправился к госпоже Негра и, пробыв с всю час, поехал в Ламмер.

–

– Рандаль, сказал сквайр, который смотрел очень изнуренным и болезненным, но который не хотел признаться, что очень грустит и беспокоится о своем непослушном сыне: – Рандаль, тебе нечего делать в Лондоне; не можешь ли ты переехать ко мне жить у меня и заняться хозяйством? Я помню, что ты показал очень основательные сведения насчет мелкого сеяния.

– Дорогой мой сэр, я не премину приехать к вам, лишь только кончатся общие выборы.

– А что тебе за надобность в этих общих выборах?

– Мистер Эджертон желает, чтоб я поступил в Парламент; потому действия для этой цели теперь в ходу.

Сквайр поникнул головою.

– Я не разделяю политических убеждений моего полу-брата.

– Я буду совершенно независим от них, вскричал Рандаль, с увлечением. – Эта-то независимость и есть то положение, которое привлекает меня.

– Приятно слышать; а если ты вступишь в Парламент, ты, верно, не поворотишься спиною к своей отчизне?

– Поворотиться спиною к родине! воскликнул Рандаль тоном благочестивого ужаса. – О, сэр, я еще не такой изверг!

– Вот настоящее выражение для названия подобного человека, проговорил доверчивый сквайр: – это изверги в самом деле! Это значит повернуться спиною к своей матери! Родина для ник та же мать.

– Для тех, кто живет её силами, без сомнения, мать, отвечал Рандаль, с важным видом. – И хотя мой отец скорее умирает с гододу, чем живет по милости этой матери, хотя Руд-Голл не похож на Гэзельден, все-таки я….

– Поудержи свой язык, прервал сквайр: – мне нужно поговорит с тобою. Твоя бабушка была из рода Гезельденов.

– её портрет висит в зале Руда. Все говорят, что я очень похож на нее.

– В самом деле! сказал сквайр: – Гезельдены большею частью были крепкого сложения и с здоровым румянцем на щеках, чего у тебя вовсе нет. Но ты, конечно, не виноват в том. Мы все таковы, какими созданы. Впрочем, поговорим о деле. Я намерен изменит свое духовное завещание (с продолжительным вздохом). Тут предстоит адвокатам заняться серьёзно.