Кола ди Риенцо, последний римский трибун

– Эти слова не должны произноситься между друзьями, – сказал Бреттоне, побледнев от сдерживаемого волнения.

– Друзьями? Значит, вы – мои друзья! Ваши руки! Так вы друзья и докажите это! Милый Аримбальдо, ты, подобно мне, книжный человек, ученый солдат. Помнишь ли ты в римской истории один случай, когда в казне недоставало денег для солдат. Консул созвал патрициев и сказал: мы, люди начальствующие и должностные, должны первые пополнить этот недостаток. Вы слушаете меня, друзья мои? – Патриции поняли намек. Они нашли денег, и армии было заплачено. Этот пример как раз для вас. Я сделал вас предводителями моего войска, Рим осыпал вас своими почестями. Вы покажете пример щедрости, и римляне таким образом поучатся у вас этому. Не смотрите на меня, друзья мои! Я читаю в вашей благородной душе и благодарю вас наперед. Вы пользуетесь почестями и должностями. У вас есть и деньги, заплатите наемникам, заплатите.

Если бы гром разразился у ног Бреттоне, то он не был бы ошеломлен сильнее, чем при этом простом внушении Риенцо. Он посмотрел на лицо сенатора и увидел улыбку, которой научился уж бояться, несмотря на свою смелость. Он почувствовал, что попал в яму, которую вырыл для другого. По лицу сенатора он видел, что отказать, значит объявить открытую войну, а время еще не созрело для этого.

– Вы соглашаетесь, – сказал Риенцо, – и хорошо делаете.

Сенатор ударил в ладоши, вошел его телохранитель.

– Позови главных старшин.

Старшины вошли.

– Друзья мои, – сказал Риенцо, – мессер Бреттоне и мессер Аримбальдо имеют от меня поручение разделить между вами тысячу флоринов. Сегодня вечером мы станем лагерем под Палестриной.

Старшины удалились, заметно удивленные. Риенцо посмотрел на братьев, смеясь в душе; его саркастический нрав наслаждался своим торжеством:

– Вы не жалеете о вашем пожертвовании, друзья мои?

– Нет, – сказал Бреттоне, вставая, – эта сумма мало увеличивает наш долг.

– Откровенно сказано. Ваши руки еще раз! Добрый народ Тиволи ждет меня на площади. Надо сказать ему несколько слов! Прощайте до полудня.

Когда дверь затворилась за Риенцо, Бреттоне гневно ударил по рукоятке своего меча.

– Римлянин смеется над нами, – сказал он. – Но пусть только Вальтер де Монреаль явится в Риме, и гордый шут дорого заплатит нам за это.

– Тс! – сказал Аримбальдо. – У стен есть уши. Этот чертенок, молодой Виллани, кажется, постоянно ходит за нами по пятам!

Солдатам было заплачено. Армия двинулась. Красноречие сенатора увеличило войско его волонтерами из Тиволи, и беспорядочная полувооруженная толпа крестьян из Кампаньи и соседних гор присоединилась к его знамени.

Палестрину осадили. Риенцо продолжал искусно наблюдать за братьями Монреаля. Он удалил их наемных солдат под предлогом обучать итальянских волонтеров военному делу и дал им начальство над менее дисциплинированными итальянцами, которых, как он думал, они не осмелятся подстрекать. Сам он принял начальство над иностранцами. Но как охотники преследуют свою добычу на всех самых хитрых поворотах ее, так непреклонная и быстрая судьба гналась по пятам за Колой ди Риенцо.

V

Происшествия ведут к концу

Между тем Лука ди Савелли и Стефанелло Колонна разговаривали наедине с гостем, который тайно пробрался в Палестрину накануне того дня, когда римляне разбили свои палатки под ее стенами. Этот посетитель, которому можно было дать несколько более сорока лет, сохранял еще вполне необыкновенную красоту фигуры и лица, которой он отличался в молодости. Но это был уже не тот характер красоты, который мы описывали, представляя читателю эту личность в первый раз. Почти женская нежность черт и цвета лица, аристократический лоск, грациозная приятность манер, отличавшие Вальтера Монреаля, исчезли; жизнь из превратностей и войн сделала свое дело. Его манеры были теперь отрывисты и повелительны, как у человека, привыкшего управлять дикими умами: грация убеждения заменилась теперь суровостью приказания.

– Вам должно быть известно, – сказал Монреаль, продолжая речь, которая, по-видимому, производила большое впечатление на его собеседников, – вам должно быть известно, что в вашей борьбе с сенатором я один поддерживаю равновесие. Риенцо полностью в моих руках: мои братья командуют его войском, я его заимодавец. От меня зависит утвердить его на троне или отправить на эшафот. Мне стоит только приказать, и Великая Компания войдет в Рим, но, мне кажется, и без ее помощи наша цель может быть достигнута, если вы не измените мне.

– А между тем ваши братья осаждают Палестрину! – сказал Стефанелло резко.

– Но они имеют от меня приказание тратить попусту время под ее стенами. Разве вы не видите, что через эту самую осаду, которая будет бесплодна, если я захочу, Риенцо теряет свою славу в Италии и популярность внутри Рима?

– Господин рыцарь, – сказал Лука ди Савелли, – вы говорите, как человек, хорошо знакомый с глубокой политикой времени, и при угрожающих нам обстоятельствах ваше предложение кажется приличным и умеренным. Значит, вы беретесь восстановить наше положение, а Риенцо уничтожить…

– Нет, нет, – возразил Монреаль с живостью. – Я согласен или покорить и уменьшить его силу, так чтобы сделать его куклой в наших руках, а власть его – пустой тенью, или, если его гордая душа будет биться в своей клетке, дать ей больше простора в пустынях Германии. Я хочу или заковать, или изгнать его, но не убивать.

– Я понимаю ваши намерения, – сказал Лука ди Савелли со своей ледяной улыбкой, – и согласен с ними. Пусть бароны будут восстановлены, и я готов согласиться на долговечность трибуна. Вы обещаете сделать это?

– Обещаю.

– И взамен вы требуете нашего согласия на предоставление вам звания подесты на пять лет?

– Да.

– Я, по крайней мере, соглашаюсь на ваши условия, – сказал Савелли, – вот моя рука.

– А я, – сказал Стефанелло, – чувствую, что нам остается только выбирать из двух зол. Мне не нравится подеста-иностранец, но еще более мне не нравится сенатор-плебей; вот моя рука, кавалер.

– Благородные синьоры, – сказал Монреаль после короткой паузы и медленно обращая свой проницательный взор то на того, то на другого из собеседников, – наш договор подписан; теперь одно слово добавления к нему. Вальтер де Монреаль – не то, что граф Пепин ди Минорбино. Прежде, признаюсь, не подозревая, что победа будет так легка, я поручил ваше и мое дело поверенному. Ваше дело он подвинул, а мое потерял. Он выгнал трибуна, а потом позволил баронам выгнать его самого. На этот раз я сам наблюдаю за своими делами, и помните, что в Великой Компании я научился одному: никогда не прощать шпиону или беглецу, каков бы ни был его ранг. Извините за намек. Переменим разговор. Вы держите в своей крепости моего друга Адриана ди Кастелло?

– Да, – сказал Лука ди Савелли. – Через это в совете трибуна одним нобилем меньше.

– Вы поступаете благоразумно Но, прошу вас, обращайтесь с ним хорошо. А теперь, господа, мои глаза устали, позвольте мне уйти.

– С вашего позволения, благородный Монреаль, мы проводим вас в вашу спальню, – сказал Лука ди Савелли.

– Право, не нужно. Я не трибун, чтобы иметь великих синьоров своими пажами, а простой дворянин и дюжий солдат: ваши слуги могут провести меня в комнату, какую вы назначите.

Савелли однако же настаивал на том, чтобы проводить будущего подесту в его комнату. Потом он вернулся к Стефанелло, который ходил по зале большими и беспокойными шагами.

– Что мы сделали, Савелли! – сказал он с живостью. – Продали свой город варвару!

– Продали? – повторил Савелли. – Мне кажется, есть и другая сторона в договоре, в которой мы имеем свою долю. Мы купили, а не продали: мы выкупили нашу жизнь от осаждающей нас армии, выкупили нашу силу, богатство, замки от демагога-сенатора. Мало того, первое, что будет сделано по договору, служит в нашу пользу. Риенцо попадется в ловушку, и мы возвратимся в Рим.

– А затем провансалец сделается деспотом города?

– Извините, подестой. Подесту, оскорбляющего народ, побивают камнями; подесту, оскорбляющего нобилей, часто закалывают, а иногда отравляют ядом, – сказал Савелли. – Покамест не говорите ничего этому медведю, Орсини. Такие люди расстраивают всякие благоразумные планы. Полно, развеселитесь, Стефанелло!

– Лука ди Савелли, – сказал молодой синьор гордо, – вы не имеете в Риме такой большой ставки для риска, какую имею я; никакой подеста не может отнять у вас звания первого синьора итальянской митрополии.

– Если бы вы сказали это Орсини, то дело дошло бы до мечей, – отвечал Савелли. – Но успокойтесь! Повторяю вам, разве уничтожить Риенцо – не есть первая наша забота? Ободритесь, говорю вам, и на следующий год, если мы только будем в союзе между собой, Стефанелло Колонна и Лука ди Савелли будут совокупно римскими сенаторами, а эти великие люди – пищей червей!

Между тем, как бароны разговаривали таким образом, Монреаль, перед отходом ко сну, стоял у открытого окна своей комнаты и смотрел вниз на ландшафт, озаренный лунным светом. Вдали сияли бледно и неподвижно огни вокруг лагеря осаждающих.

– Обширные равнины и ущелья, – думал воин, – скоро вы будете мирно покоиться под новым владычеством, против которого мелкие тираны не осмелятся бунтовать. Как торжественна ночь! Как спокойны земля и небо! Такую же торжественность и тишину я чувствую в моей душе и неведомое мне до сих пор благоговение говорит мне, что я приближаюсь к перелому в моей отважной судьбе!

Книга X

Базальтовый лев

I

Соединение враждебных планет в дом смерти

На четвертый день осады, пригнав к этим, почти неприступным стенам, войско баронов, бывшее под предводительством князя Орсини, сенатор вернулся в палатку, где его ожидали депеши из Рима. Он наскоро пробежал их, пока дошел до последней; однако же каждая из них заключала в себе известия, которые могли бы на более долгое время остановить на себе внимание человека, менее его привыкшего к опасности. Из одной он узнал, что Альборнос, утвердивший его в звании римского сенатора, принял с особенной благосклонностью послов от Орсини и Колонны.

Далее он узнал, что, несмотря на недавность его отсутствия, Пандульфо ди Гвидо уже дважды взывал к черни не в пользу сенатора, распространяясь в хитрых сожалениях об упадке римской торговли в отсутствие богатейших нобилей.

– Значит, он изменил мне, – сказал Риенцо про себя. – Пусть бережется!

Вести, заключавшиеся в следующей депеше, сильно его встревожили; Вальтер де Монреаль открыто прибыл в Рим. Жадный и безжалостный бандит, хищность которого наполнила разбойничьей добычей все углы Европы, Компания которого равнялась армии какого-нибудь короля, обширное, бесчестное и глубокое честолюбие которого он так хорошо знал, братья, которого более чем подозреваемые в измене, находились в его лагере, Вальтер де Монреаль был в Риме!

Сенатор оставался некоторое время в совершенном остолбенении от этой новой опасности, а затем сказал, сжав зубы:

– Дикий тигр, ты в логовище льва! – После паузы он продолжал: – Один неверный шаг, Вальтер де Монреаль, и все руки Великой Компании, покрытые кольчугами, не вырвут тебя из бездны! Но что мне делать? Возвратиться в Рим – тогда планы Монреаля не обнаружатся, против него не будет никакой улики. Под каким предлогом могу я снять осаду с честью? Оставить Палестрину – значит уступить баронам победу, оставить Адриана – унизить мое дело. А между тем отсутствие мое в Риме каждый час порождает измену и опасность. Пандульфо, Альборнос, Монреаль, все действуют против меня. Теперь мне нужен хитрый и верный шпион… А, хорошая мысль! Виллани! Эй, Анджело Виллани!

Виллани явился.

– Кажется, – сказал Риенцо, – я не раз слышал от тебя, что ты сирота?

– Да, синьор; старая августинская монахиня, которая воспитывала меня в малолетстве, часто говорила мне, что мои родители умерли. Оба они были благородные, но я – дитя стыда. Я об этом говорю часто и думаю постоянно для напоминания себе, что Анджело Виллани должен сам приобрести себе имя.

– Молодой человек, служи мне, как ты всегда служил, и тогда, если я буду жив, ты не будешь иметь надобности называть себя сиротой. Слушай! Я имею нужду в друге, сенатор Рима нуждается в друге, только в одном друге; праведное небо! Только в одном!

Анджело опустился на колено и поцеловал плащ своего господина.

– Скажи: в приверженце. Я слишком ничтожен для того, чтобы быть другом Риенцо.

– Слишком ничтожен? Полно! Нет ничего ничтожного перед Богом, кроме низкой души под высоким титулом. Я признаю только одно благородство, и природа подписывает грамоту на него. Слушай: ты, конечно, слышал о Вальтере де Монреале, брате этих провансальцев – великом предводителе разбойников?

– Да, я видел его, монсиньор.

– Хорошо. Он в Риме. Только какая-то смелая мысль, какое-то глубоко задуманное злодейство, имеющее для него большое значение, могли заставить этого бандита открыто явиться в итальянский город, земли которого он опустошал огнем и мечом несколько месяцев назад. Он рассчитывает на мою предполагаемую слабость. Я знаю его давно. Я подозреваю – мало того, читаю его планы; но не могу доказать их. Без доказательства я не могу оставить Палестрину для того, чтобы обвинить и схватить его. Ты смышлен, хитер и рассудителен: не можешь ли ты отправиться в Рим? Там день и ночь следи за его действиями, наблюдай – не принимает ли он послов от Альборноса или от баронов, не имеет ли сношений с Пандульфо ди Гвидо; наблюдай за его жилищем ночь и день. Он не старается прятаться: твой труд будет легче, нежели кажется. Уведомляй синьору обо всем, что узнаешь. Сообщай мне вести ежедневно. Берешь ты на себя это поручение?

– Беру.

– Так скорее на коня!.. И смотри… Кроме жены, я не имею ни одного доверенного в Риме.

II

Монреаль в Риме. Прием, сделанный им Анджело Виллани

Тайно оставив Палестрину, переодетый, с маленькой свитой, Монреаль отправился в Рим.

Открытое появление Монреаля возбудило в Риме немалое волнение. Друзья баронов распространяли слух, будто бы Риенцо был в союзе с Великой Компанией и что он хочет предать императорский город грабежу и хищности иностранных разбойников. Наглость, с какой Монреаль (против которого первосвященник не раз издавал указы) явился в столичный город церкви, казалась еще более дерзкой при воспоминании о строгом правосудии, побудившем трибуна объявить открытую войну против всех разбойников Италии: и эту смелость связывали с бросавшимся в глаза фактом, что друзья смелого провансальца помогли возвращению Риенцо.

В пору возрастающего волнения Анджело Виллани приехал в Рим. Характер этого молодого человека сложился под влиянием особенных обстоятельств. Он имел качества, которые часто встречаются у незаконнорожденных. Он был дерзок, как большая часть людей сомнительного ранга; и стыдясь своего незаконного происхождения, в то же время высокомерно гордился предполагаемым благородством своего неизвестного родства. Подобно большей части итальянцев, хитрый и лукавый, он не совестился никакого обмана, который служил для какой-либо цели, или в пользу друга. Его сильная привязанность к Риенцо бессознательно увеличилась удовлетворением его гордости и тщеславия, которым льстила благосклонность такого знаменитого человека.

Когда Риенцо подробно излагал ему причины его настоящего посольства, то он вдруг вспомнил свою авиньонскую встречу с высоким солдатом в толпе.

«Если ты когда-нибудь будешь нуждаться в друге, то ищи его в Вальтере Монреале», – эти слова часто раздавались в его ушах и теперь пришли ему в голову с пророческой явственностью. Он не сомневался в том, что он видел самого Монреаля. Почему великий вождь принимал в нем участие, над этим Анджело не слишком задумывался. По всей вероятности, это было только хитрое притворство, которым вождь Великой Компании привлекал к себе молодых людей Италии, так же как и северных воинов. Теперь он думал только о том, каким бы образом ему воспользоваться обещанием рыцаря. Что может быть легче, как явиться к Монреалю, напомнить ему о его словах, поступить к нему в услужение и таким образом успешно наблюдать за его поступками. Должность шпиона не такова, чтобы нравиться всякому человеку, но она не оскорбляла брезгливости Анджело Виллани, и страшная ненависть, с которой его патрон часто говорил о жадном и свирепом разбойнике, биче его родины, заразила подобным же чувством и молодого человека, в котором было много надменного и ложного патриотизма римлян. Наконец, всякая выдумка казалась ему приличной и непредосудительной, если она спасала его господина, служила его родине и возвышала его самого.

Монреаль был один в своей комнате, когда ему сказали, что какой-то молодой итальянец желает его видеть. Доступный уже по своему ремеслу, он немедленно принял просителя.

Рыцарь св. Иоанна тотчас узнал пажа, которого он встретил в Авиньоне, и когда Анджело Виллани с развязной смелостью сказал: «Я пришел напомнить синьору Вальтеру де Монреалю об обещании», – рыцарь прервал его с приветливым радушием:

– Нет надобности, я помню его. Ты нуждаешься в моей дружбе?

– Да, благородный синьор, и я не знаю, где в другом месте мне искать покровителя.

– Умеешь ты читать и писать?

– Учился.

– Хорошо. Ты благородного происхождения?

– Да.

– Еще лучше. Твое имя?

– Анджело Виллани.

– Твои голубые глаза и низкий широкий лоб будут мне служить залогом твоей верности. С этих пор, Анджело Виллани, ты находишься в числе моих секретарей. В другой раз ты расскажешь мне о себе больше. Твоя служба начинается с этого дня.

Анджело вышел; Монреаль следовал за ним глазами.

– Странное сходство! – сказал он задумчиво и грозно. – Мое сердце рвется к этому мальчику!

III

Банкет Монреаля

Через несколько дней после событий, описанных в последней главе, Риенцо получил вести из Рима, которые, казалось, радостно и сильно взволновали его. Войско по-прежнему стояло под Палестриной и по-прежнему знамена баронов развевались над ее непокоренными стенами. Итальянцы тратили половину своего времени на ссоры между собой; веллетретранцы имели распри с народом Тиволи, а римляне все еще боялись победы над баронами. Шмель, говорили они, жалит больнее перед своей смертью; а ни Орсини, ни Савелли, ни Колонна никогда не прощают.

Неоднократно начальники войска уверяли негодующего сенатора, что крепость нельзя взять и что время и деньги напрасно растрачиваются на осаду. Риенцо знал дело лучше, но скрывал свои мысли.

Теперь он позвал в свою палатку провансальских братьев и уведомил их о своем намерении немедленно возвратиться в Рим.

– Наемные войска будут продолжать осаду под начальством нашего наместника, а вы с моим римским легионом отправитесь со мной. И вашему брату, синьору Вальтеру, и мне нужно ваше присутствие; между нами есть дела, которые мы должны устроить. Через несколько дней я наберу рекрутов в городе и ворочусь.

Этого только и хотели братья; они с очевидной радостью одобрили предложение сенатора.

Риенцо послал за начальником своих телохранителей, тем самым Рикардо Аннибальди, с которым читатель познакомился уже прежде, как с противником Монреаля в единоборстве. Этот молодой человек, один из немногих нобилей, принявших сторону сенатора, выказал большую храбрость и военные способности и обещал, если бы судьба пощадила его жизнь[31], сделаться одним из лучших полководцев своего времени.

– Милый Аннибальди, – сказал Риенцо, – наконец я могу выполнить план, о котором мы тайно совещались. Я беру с собой в Рим двух провансальских начальников и оставляю вас предводителем войска. Палестрина теперь сдастся, да! Ха, ха, ха! Палестрина теперь сдастся!

– Клянусь, я думаю то же, сенатор, – отвечал Аннибальди.

Сенатор подробно изложил Аннибальди составленный им план взятия города, и искусный в военном деле Аннибальди тотчас же признал его реальность.

Со своим римским отрядом и братьями Монреаля, из которых один ехал от него справа, а другой слева, Риенцо отправился в Рим.

В эту ночь Монреаль давал пир Пандульфо ди Гвидо и некоторым из главнейших граждан.

Пандульфо сидел по правую руку рыцаря св. Иоанна, и Монреаль осыпал его знаками самого вежливого внимания.

– Выпейте со мной этого вина – оно из Кьянской долины, близ Монте Пульчьяно, – сказал Монреаль. – Помнится, ученые говорят, что это место было знаменито издавна. В самом деле, вино имеет превосходный букет.

– Я слышал, – сказал Бруттини, один из меньших баронов, – что в этом отношении сын содержателя постоялого двора употребил свою книжную ученость в некоторую пользу: он знает каждое место, где растет лучший виноград.

– Как! Сенатор сделался пьяницей! – воскликнул Монреаль, выпивая залпом большой кубок. – Это должно делать его неспособным к делам. Жаль.

– Поистине так, – сказал Пандульфо, – человек, стоящий во главе государства, должен быть воздержан.

– О, – прошептал Монреаль, – если бы ваш спокойный, здравый смысл управлял Римом, то действительно столица Италии могла бы наслаждаться миром. Синьор Вивальди, – прибавил он, обращаясь к богатому скупщику, – эти беспорядки вредят торговле.

– Очень, очень, – простонал тот.

– Бароны – ваши лучшие покупатели, – проговорил один незначительный нобиль.

– Именно, именно! – сказал суконщик.

– Жаль, что их так грубо выгнали, – сказал Монреаль меланхолическим тоном. – Неужели сенатор не сумел быть настолько ревностен, чтобы соединить свободные учреждения с возвращением баронов?

– Конечно, это возможно, – отвечал Вивальди.

– Не знаю, возможно это или нет, – сказал Бруттини, – но чтобы сын содержателя гостиницы мог сделать римские дворцы пустыми, это ни на что не похоже.

– Правда, в этом как будто видно слишком пошлое желание заслужить благосклонность черни, – сказал Монреаль. – Впрочем, я надеюсь, мы уладим все эти раздоры. Риенцо, может быть, имеет хорошие намерения.

– Я бы желал, – сказал Вивальди, который понял его намек, – чтобы у нас образовалась смешанная конституция. Плебеи и патриции, каждое сословие само по себе.

– Но, – сказал Монреаль со значением, – этот новый опыт потребовал бы большой материальной силы.

– Да, правда, но мы можем призвать посредника-иностранца, который не был бы заинтересован ни в какой партии, который мог бы защищать новое Buono Stato, подесту, как мы делали это прежде. Подесту навсегда! Вот моя теория.

– Вам нет надобности далеко искать председателя вашего совета, – сказал Монреаль, улыбаясь Пандульфо, – направо от меня сидит гражданин и популярный, и благородный, и богатый одновременно.

Пандульфо кашлянул и покраснел.

Монреаль продолжал:

– Торговый комитет может дать почетное занятие синьору Вивальди, а управление иностранными делами, военная часть и прочее могут быть отданы нобилям.

– Но, – сказал Вивальди после некоторой паузы, – на такую умеренную и стройную конституцию Риенцо никогда не согласится.

– К чему же его согласие? Какая нужда до Риенцо? – вскричал Бруттини. – Риенцо может опять прогуляться в Богемию.

– Тише, тише, – сказал Монреаль, – я не отчаиваюсь. Всякое открытое насилие против сенатора может увеличить его могущество. Нет, нет, смирите его, примите к себе баронов и тогда настаивайте на своих условиях. Тогда вам можно будет установить надлежащее равновесие между двумя партиями. А чтобы оградить вашу конституцию от преобладания какой-либо из крайностей, для этого есть воины и рыцари, которые за известный ранг в Риме создадут пехоту и конницу к его услугам. Нас, ультрамонтанцев, часто строго судят, что мы бродяги и измаелиты единственно потому, что не имеем почетного места для оседлости. Например, если бы я…

– Да, если бы вы, благородный Монреаль! – сказал Вивальди.

Собеседники замолкли и, затаив дыхание, ждали, что скажет Монреаль, как вдруг послышался глубокий, торжественный и глухой звук капитолийского колокола.

– Слышите! – сказал Вивальди. – Колокол: он звонит к казни не в обычное время!

– Не сенатор ли возвратился? – воскликнул Пандульфо ди Гвидо, побледнев.

– Нет, нет. Дело идет о разбойнике, который два дня тому назад пойман в Романьи. Я слышал, что он будет казнен в эту ночь.

При слове «разбойник» Монреаль слегка изменился в лице. Вино пошло кругом, колокол продолжал звонить, но впечатление, произведенное внезапностью этого звука, исчезло, и он перестал возбуждать беспокойство. Разговор опять завязался.

– Так что вы говорили, господин рыцарь? – спросил Вивальди.

– Дайте вспомнить. Да! Я говорил о необходимости поддерживать новое государство силой. Я говорил, что если бы я…

– Да, именно, – сказал Бруттини, ударив по столу.

– Если бы я был призван к вам на помощь – призван, заметьте, и прощен папским легатом за мои прежние грехи (они тяготят меня, господа), то я сам бы охранял ваш город от чужеземных врагов и от гражданских смут, моими храбрыми воинами. Ни один римский гражданин не был бы обязан давать ни одного динара на издержки.