скачать книгу бесплатно
С приходом ночи я опять сидел за столом. Я не ел весь день, но голода не чувствовал. За этот день у Хальвдана отвисла нижняя челюсть, изо рта шла кислая вонь. Будто внутри у него что-то протухло.
Я попытался собрать все мужество, чтобы подойти к нему и вытащить наружу. Но мужества во мне, похоже, не было, и я так и не двинулся из-за стола. Какое-то время я размышлял, не отнести ли остатки серебра Харальду Рыжему. Если я верну ему серебро, он не будет меня подозревать. Но, может, это, наоборот, и будет выглядеть подозрительно, будто я хочу предложить виру за убийство.
Так что я остался сидеть. Тем вечером не зажигал огня в очаге, не ложился на шкуру вместе с Фенриром, как обычно. Сидел в полной темноте.
Должно быть, я в конце концов и заснул там, за столом. Когда проснулся, уже брезжил рассвет. Отблески зари пробивались в щели вокруг двери. Мне показалось, я слышу вдалеке чей-то крик, мужской голос, но затем вновь стало тихо. Я поднялся. Ноги затекли, ведь я всю ночь просидел за столом. Фенрир уже проснулся. Он стоял у двери с беспокойным видом, наверное, просился наружу.
Вдруг я вновь услышал крик. Казалось, он шел от причалов.
Я увидел его, как только вышел наружу. В гавань заходил боевой корабль. Весла двигались в такт, парус и мачта убраны. Гребцы на веслах двигались в совершенном согласии. На форштевне скалилась красная голова дракона. И тут я все понял. Вот о каком драконе говорил ведун.
Корабль врезался в причалы. Он протаранил первый и увяз носом во втором. На берегу стоял человек, кажется, один из охотников. Не успел он что-то прокричать, как один из воинов на корабле поднялся с длинным луком в руке. Охотник отступил на пару шагов и свалился в воду, я успел разглядеть стрелу в его груди.
Воины на корабле разобрали щиты, висящие у борта. Я слышал их вопли, когда они запрыгивали на причал. Многие из них были вооружены топорами, только двое держали длинные луки. Мужчины рассредоточились между домами, выбивали двери, я услышал женские крики. На улицу вышел Отар Янтарщик и тут же получил стрелу в бок, но будто не заметил этого и побежал вверх по улице, в мою сторону, крича, что надо пробираться к усадьбе хёвдинга, предупредить Харальда Рыжего. Но я не шевелился, будто вопли яростных воинов сковали мне тело и я мог только смотреть, как они рубят всех, кто выходит наружу – сонных, полуголых, не в состоянии толком защититься. У кого-то в руках были палки и молотки, другие пытались натянуть луки. Бьёрн Бочар выскочил из своей мастерской и попытался рубануть топором по голове одного воина, но не успел и размахнуться, как другой вонзил ему в горло копье. Из одного дома выволокли девочку, она приехала на торжище с матерью-пряхой совсем недавно. Возможно, чернобородый воин, тащивший ее по улице, собирался захватить ее в рабство. Но она изо всех сил отбивалась, выворачивалась из его рук, и он вдруг вытащил нож и полоснул ей по горлу. Из раны струей забила кровь, чернобородый поднял глаза и заметил меня. Он вытер нож о волосы девочки и вернул его в ножны, а затем вытащил топор.
Помню, что я рыдал. Стоял у дома Хальвдана Корабела и плакал как ребенок. Я опустил глаза, в ушах стояли крики из домов, но пошевелиться я не мог. Я слышал, как чернобородый приближается. И знал, что это идет моя смерть.
Однажды отец обмолвился, что хороший пес в битве стоит двух мужчин. Я вдруг услышал рычание. То был маленький колченогий Фенрир, он стоял передо мной, ощетинив загривок и оскалив клыки. Никогда раньше не слышал, чтобы он так рычал. Это был удивительно низкий, глубокий звук. От рыка Фенрира с меня спало оцепенение, я поднял глаза и увидел, что чернобородый уже в нескольких шагах от меня. Я проворно подхватил Фенрира и помчался к опушке.
Я был уже на полпути к усадьбе хёвдинга, когда увидел старого Отгара. Он, обмякнув, лежал на тропинке. Я выпустил Фенрира и подошел, чтобы помочь ему подняться, но он отпихнул меня.
– Нет, оставь меня. Беги отсюда, мальчик.
Я побежал дальше. По пятам за мной скакал Фенрир, он не отставал даже на трех лапах. Вскоре я добрался до двора хёвдинга, но Харальд с сыновьями, должно быть, уже услышали крики, ибо облачились в кольчуги и садились на коней. Харальд Рыжий два раза объехал вокруг жертвенного камня, повернув острие меча к рунам, высеченным на нем. Вокруг него стояли челядинцы, многие с колчанами, набитыми стрелами, и с тисовыми луками. В некоторых я узнал свою работу.
Я остановился у края двора. Какая-то старуха рыдала. Две женщины, намного моложе, поддерживали ее с двух сторон. Харальд Рыжий будто и не видел ее. Он надел протянутый ему шлем. Щиток с пятнами ржавчины скрывал его лицо до бороды. Теперь он уже не был старым пузатым херсиром торжища, он походил на эйнхерия из Асгарда. Он направил коня туда, где стоял я, и, проезжая мимо, промолвил:
– Убирайся отсюда, парень. Нет нужды умирать тебе сегодня.
Так что я убежал. Но единственным не был. Пока Харальд Рыжий с сыновьями и всеми мужчинами из усадьбы направлялись к торжищу, женщины и дети пошли в противоположную сторону. Они несли одеяла, шкуры, луки, колчаны; у одной девочки под мышкой был щенок.
Некоторое время я бежал вместе с ними, а потом остановился. За нами остался след из примятого папоротника, сломанных веток, отпечатков ног на влажной почве. Если Харальд Рыжий со своими воинами не сможет остановить нападавших, они придут грабить усадьбу хёвдинга. И тогда найдут следы, пройдут по ним и захватят женщин и детей.
Сейчас мы находились на ровной местности в бухте залива, заросшей лесом. Всего в нескольких полетах стрелы от нас возвышался горный кряж, служивший своего рода границей между торжищем и необжитыми землями. Разбойники не уйдут далеко от берега, подумал я. Вряд ли они захотят отдаляться от своего корабля.
Вначале я попытался докричаться до других. Надо поворачивать, надо подняться на кряж. Эти слова изменили что-то во мне. Теперь я думал не как раб, а как мужчина. Я спасу женщин и детей хёвдинга и уведу их в безопасное место. Не помню, надеялся ли я, что Харальд Рыжий в благодарность дарует мне свободу, или я просто боялся остаться один. В любом случае, с тем же успехом я мог ничего не говорить, ведь они не услышали меня. Будто стадо напуганных оленей, они не видели и не слышали ничего вокруг.
Мы с Фенриром поднялись на кряж. Там я взобрался на сосну и принялся наблюдать за тем, что творилось на торжище. Боевой корабль нападающих по-прежнему стоял у разбитых причалов. Несколько мужчин кидали в него какие-то предметы. Кажется, это были ковры, шкуры, мешки с зерном. Один поднял руку к солнцу, и в ладони что-то блеснуло – золото или серебро. Кажется, это был кубок или большая кружка. На таком расстоянии разглядеть было трудно. Я услышал чей-то крик. Голос был мужским, но я никогда не слышал, чтобы человек издавал такие звуки. Я понял, что слышал предсмертный вопль человека. Потом крики стали тише, перешли в страдальческий плач, а затем все стихло.
Я остался на дереве. Спустя некоторое время я попытался слезть, но опять почувствовал оцепенение, руки и ноги не двигались, и мне оставалось только сидеть на той сосне. Я видел, как воины обыскивают дома. Один из них пришел на двор к Хальвдану, долго рассматривал мою лодку, а затем пинком открыл дверь и зашел в дом. Он там пробыл недолго, вскоре воины начали собираться внизу, у пристаней. Двое волокли кого-то, должно быть, раненого. Его вынесли на причал, сначала я решил, что это один из них. Но они затащили его на корабль и накинули на шею петлю. Двое ухватили его за руки и поставили лицом к мачте, а третий подошел с длинным ножом в руках.
Когда нож вошел в его спину, пленник закричал. Он призывал Одина, и я узнал этот голос. Это был Харальд Рыжий. Крик перешел в хриплый вой и вдруг оборвался. Он висел на веревке, а нападавшие рубили и полосовали его спину. Затем они вывернули что-то красное из спины, его повесили за шею, и он задергал ногами, еще живой. Воины на палубе подняли над головой топоры и издали протяжный вопль:
– О-о-о-у-у-у, о-о-о-о-у-у-у!
Я слез с дерева, повернулся спиной к торжищу и пошел дальше, вверх по кряжу. Здесь почва была каменистой, так что я мог идти не оставляя следов. Добравшись до верхушки кряжа, я остановился и обернулся. Разбойники поймали лошадей. Они уже ехали вверх по дощатой улице. Всем лошадей не досталось, поэтому остальные следовали за всадниками пешком. У каждого в руках был десяток факелов, и они поджигали по дороге крыши домов.
Дом Хальвдана тоже подожгли, а потом разбойники скрылись в лесу. Тропинка выведет их к усадьбе хёвдинга, а оттуда им будет легко пойти по следам женщин и детей. Скоро они вернутся к кораблю с добычей и новыми рабами.
Я продолжил свой путь. Нужно было уйти отсюда не оглядываясь. Если кто-то на торжище и выжил, они решат, что меня тоже убили, что тело сгорело в доме. Или что меня увели в рабство и увезли далеко-далеко. Никто и не вспомнит обо мне. Если только мне удастся скрыться, я обрету свободу.
Вдруг я ударился ногой о корень и упал. Быстро вскочил на ноги, но дальше не пошел. Серебро. Сундук Хальвдана надежно спрятан. Может, они и не нашли его.
Я повернул обратно к заливу. На корабле оставалось двое воинов, больше я никого не видел. Если только у меня получится пробраться в дом, пока они не вернулись, жизнь моя переменится. Ведь в сундуке лежало не только серебро. Там были шлем и кольчуга, а еще парус. Как я слышал, такой парус стоил не меньше, чем корабль. Если я смогу его унести, да вдобавок избавлюсь от ошейника, я уже не буду мальчишкой-рабом. Я стану свободным и богатым, богаче многих. Я смогу отправиться по западному пути на поиски Бьёрна.
Я побежал к торжищу, но вскоре остановился. На меня вновь накатил ужас, я представил себе искореженное тело Харальда Рыжего, как оно болтается на мачте, и решил повернуть обратно. Но, может, отец нашептал мне из Асгарда, что это мое испытание, что боги хотят посмотреть, что я за человек. Кто я – рабская душонка или воин? Фенрир уже пробежал вперед по склону и ждал меня.
Когда я добрался до торжища, почти все дома пылали. Я пробирался, прячась за деревьями, и вскоре оказался у двора Хальвдана. Его дом тоже был в огне, но мне показалось, что пламя еще не полностью охватило стены. Я не заметил во дворе ни души, на улице тоже никого.
Вначале я укрылся за своим корабликом и вновь бросил взгляд вниз по улице. По-прежнему никого. Я рванул в дом. Там клубился густой дым, нужно было торопиться.
Фенрир остался в дверях. Он скулил от испуга. Я и сам боялся, в лицо ударил жар. Хальвдан лежал точно так же, как я оставил его, грабители его не тронули. Все остальное в хижине было перевернуто. Кружки и миски валялись на полу, одеяла и инструменты разбросаны. Но стол они не тронули, а шкура, скрывавшая крышку сундука, оставалась на месте.
Я откинул крышку. Все лежало как и раньше. Мешочек с серебром, шлем, кольчуга, топор, а в самом низу – сложенный парус.
Поднять сундук было невозможно, он был слишком тяжелый, так что я завернул все добро в шкуру и выволок ее во двор. Глаза ел дым, я задыхался. Крыша затрещала, пламя взметнулось вверх. Спиной вперед я вывалился наружу и плюхнулся на зад. Фенрир залаял. Я протер глаза и собрался было вытащить шкуру, но тут увидел, как кто-то стоит прямо надо мной. Над головой просвистело что-то блестящее, я едва успел увернуться. Воин поднял топор и примерился для следующего удара. Я поднялся на ноги, и, когда он взмахнул топором, метя мне в живот, я успел отскочить. Но топор вернулся как маятник, воин взмахнул тыльной стороной топора и ударил меня в бедро. Толчок сбил меня с ног.
Поначалу я не почувствовал боли. Видел только воина, его усмешку в зарослях золотисто-пшеничной бороды, грубые грязные пальцы, обхватившие топорище. Я подался назад и, поскольку другого пути не было, ввалился в горящий дом.
Помню, что по щекам текли слезы. Сквозь дым я видел воина снаружи. Фенрира я не видел и не слышал. Не слышал ничего, кроме воя пламени.
Не знаю, что за мысли проносились в моей голове в то мгновение. Думаю, что мне на ухо нашептали боги, иначе как бы я обрел мужество сделать то, что сделал? Вот я поднимаюсь на ноги. В руке у меня топор из сундука Хальвдана. Меня опаляет жар пламени, ослепляет дым. Но я по-прежнему вижу угрожающую тень снаружи, и вдруг бросаюсь вперед. Налетаю на него. Вонзаю топор ему в лицо, еще и еще. Он уже лежит навзничь подо мной, а я сижу на нем верхом, бью топором, пока лицо не исчезает в крови, а борода не превращается в кровавый клубок. Я возвращаюсь в хижину, едва замечая жар, и выволакиваю шкуру. Потом облачаюсь в старую кольчугу Хальвдана, надеваю на голову шлем и заворачиваю в парус мешочек с серебром и окровавленный топор. Вдруг слышу приближение множества людей. Я их вижу между деревьями, они ведут женщин из усадьбы. У них связаны руки, на шеи наброшены веревки.
Я быстро подхватываю парус и убегаю.
6
Свобода
Я видел, как разбойники уплывали, увозя своих пленников, но не осмеливался вернуться на торжище, пока не минуло два дня. Я оставался в лесу. Когда они обнаружили убитого мной, то разразились злобными криками, я слышал, как они вопили там, между пылавшими домами, и похромал вглубь леса, лицо и руки по-прежнему были в крови. Я так испугался, что намочил штаны. Но вскоре я увидел, как они волокут вниз, к кромке воды, какого-то бедолагу, окружают его и забивают до смерти. Вероятно, это был последний из выживших на торжище. Они, пожалуй, решили, что это он убил их брата по оружию, и это спасло мне жизнь.
Когда они уплыли, воцарилась тишина. Я помню, как на следующий день небо заволокло сизыми тучами. Над заливом ударила молния, в небо, крича и хлопая крыльями, поднялись стаи ворон и чаек, но потом они снова вернулись пировать на трупах. Даже вверху, на сопке, мне чудился этот запах, запах крови, кишок и намокших под дождем головешек. Но хуже всего была тишина. Когда к вечеру следующего дня дождь перестал, вокруг стало так тихо, будто весь мир остановился. Не было ни шелеста ветра, ни звука зверей или людей. Я стоял под мокрой сосной и смотрел, как на залив надвигается темнота, и меня охватывало удивительное оцепенение. Я вдруг подумал, действительно ли я остался жив, или я просто призрак, еще не понявший, что его жизнь так рано оборвалась.
В эти дни у меня распухло бедро. Поначалу ничего толком не ощущалось, но утром третьего дня, когда я поднялся, меня пронзила резкая боль. Обух топора оставил на правом бедре почти квадратный, иссиня-черный отпечаток, кожа онемела.
Кольчугу я носил не снимая. Конечно, она была мне великовата, но так я чувствовал себя уверенней. Теперь я надел и шлем, взял топор, парус и кошелек и начал спускаться по склону. Страх, угнездившийся во мне за последние дни и подтачивающий силы, начал потихоньку исчезать, и я почувствовал голод. Мне надо раздобыть лук и стрелы, чтобы поохотиться.
Пока я шел, нога раздувалась все больше, даже через ткань это было заметно. У подножия кряжа мне стало так больно, что пришлось вырубить палку и идти, опираясь на нее. Так я пробирался сквозь лиственный лес, пока мы с Фенриром не оказались на опушке у двора Хальвдана.
Все поселение превратилось в пепелище. Торчали только обгорелые балки. Причалы разрушены, у рыбачьих лодок пробито дно. В воде плавал труп, на его груди сидели чайки и выклевывали плоть. Среди головешек я тоже увидел трупы: женщины, мужчины, дети. Над ними уже попировали птицы и хищные звери, из животов вывалились кишки.
Мой кораблик высился, как и прежде. Похоже, его они не тронули. Форштевень повернут прямо к морю, и весь он был овеян какой-то гордостью, бесстрашием.
Во дворе я не задержался. Забрался в шнеку, ведь я помнил, что оставлял там тесло. Я прихватил его и отправился обратно в лес, а там срубил толстую ветку и наспех вытесал из нее грубую рукоятку. Теперь в одной руке я сжимал топор, а в другой была палка. Чтобы уехать отсюда, мне нужна лошадь. Возможно, наверху, у усадьбы, осталась еще хоть одна.
На тропинке в лесу я натолкнулся на янтарщика. Он лежал в зарослях папоротника, недалеко от того места, где я видел его в последний раз. Старик лежал навзничь, мертвый взгляд открытых глаз прикован к лиственным кронам. Живот был разворочен, кишки выедены. В этом лесу водились и лисы, и волки, должно быть, именно они попировали здесь. Но руки ему отрубили вовсе не хищники.
Мгновение я постоял, глядя на него. Казалось, что в лесу по-прежнему гуляет эхо его криков. Я не мог понять такой жестокости. Если они пришли, чтобы убивать, почему они не убили быстро? Зачем вырывали легкие у Харальда Рыжего, зачем отрубали руки старику? Для того, чтобы нагнать ужаса на других, или им просто нравилось такое?
До самой усадьбы меня преследовал образ изуродованного старика. Куда ни глянь, везде натолкнешься на жестокость – думал я. Она разлита в земле под моими ногами, ею дышит легкий ветерок, колыхающий ветки берез. Повсюду стоял тяжелый запах крови, вонь вырванных кишок и терпкого страха. Надо как можно быстрее убираться из этого места.
Лошадей в усадьбе я не нашел. Все строения превратились в головешки. Я пошел по следам в лесу и вскоре услышал хриплые крики сорок и ворон.
Некоторое время я бродил между трупами. С них сорвали пояса и браслеты, сняли обувь. Фенрир заинтересовался какими-то красными ошметками и быстро их сжевал. Я не мешал ему, но разглядывать, что это такое, мочи не было.
Вскоре я вернулся на торжище. Прошел по дощатой улице до берега и долго стоял у кромки воды, разглядывая искореженное тело Харальда Рыжего, плавающее среди разбитых досок. Легкие у него уже выели, болтались лишь несколько лоскутов.
С трудом оторвав взгляд от мертвого хёвдинга, я вдруг заметил мешок с зерном. Он валялся у сгоревшей кузни. Мешок порвался, из прорехи зерно просыпалось на землю.
Я захромал к нему, упал на колени, ладонями сгреб зерно и начал торопливо жевать. Воду-то было не так трудно найти, в лесу встречались ручейки, а вот еды я не видел больше двух суток.
Насытившись, я пустым взглядом уставился на пепелище. Наверное, я слишком долго пробыл в рабстве, так что мысль, что я наконец свободен, никак не доходила до сознания. Но когда я поднялся, тяжесть рабского ошейника показалась нестерпимой. Обернувшись, в обгорелых развалинах кузни я увидел наковальню, большой грубо вытесанный камень.
Помню, как я положил голову на наковальню и начал бить по ошейнику обухом своего топора. С каждым ударом я не мог удержаться от крика, топор рвал кожу на щеке, но я не останавливался, пока не почувствовал, что стержень, скрепляющий мой ошейник, выпал из замка. И вот я поднимаюсь на ноги, а ошейник падает. Я свободен. Это было чувство невероятной легкости. Даже сегодня я помню ветер, погладивший шею там, где раньше был ошейник. Я стою на пепелище кузни, а он лежит у ног. Ветер взметнул пепел, я повернулся к своей лодке, так гордо вздымающей форштевень на дворе Хальвдана.
В этот момент я перестал быть ребенком. Я до сих пор помню, как руки вдруг налились силой. Я по-прежнему хромал, едва волочил ноги, но нисколько не колебался. Добравшись до нашего двора, я быстро вырубил несколько круглых поленьев, положил их перед носом лодки на расстоянии руки друг от друга, они были такими же, как дубовые колоды, на которых покоился киль судна. Затем я уперся ногами в землю, налег плечом на штевень и толкал до тех пор, пока больная нога не подломилась. Лодка не сдвинулась ни на пядь. Какое-то время я продолжал стоять, прислонившись плечом к штевню, и думал, может, мне лучше податься в лес? Но куда мне идти? На шее остались отметины рабского ошейника, люди подумают, что я сбежал. А что, если кто-то с торжища уцелел и я столкнусь с ними? Тогда я вновь почувствую тяжесть железа на шее. А может быть, и острие топора.
Я собрал все свои силы и толкал, пока в глазах не потемнело. Но вот, когда я уже готов был сдаться, лодка сдвинулась.
Весь тот день я толкал лодку вниз по дощатой улице. Когда она наконец соскользнула в воду, опухоль на ноге стала с кулак величиной, а я трясся как в лихорадке. Лицо тоже опухло и кровоточило там, где я поранился о топор, пока сбивал ошейник, но я не хотел останавливаться, пока не покину это место. Может, мне следовало остаться на пару дней, как следует подготовиться к путешествию, но я не мог думать ни о чем другом, кроме как о свободе. Я сложил кольчугу, серебро, парус и топор, насыпал зерно в шлем и поднял на борт Фенрира, а затем вскарабкался в лодку и сам. В верхних досках обшивки вырубил пару выемок и вставил туда весла. А потом уплыл из гавани в ночь.
В ту пору мы не исчисляли года так, как это принято среди христиан. Время мы отмеряли поколениями, да еще считали, сколько зим прошло с каких-то важных событий – битв или гибели вождей. Но позднее, когда люди спрашивали меня, когда я в первый раз уехал со своей родины, я отвечал, что это случилось в 994 год от Рождества Христова. Всего год спустя родился Олав Харальдсон, но до него был другой Олав, во имя Христа поднявший меч на древние роды Норвегии. Всего за несколько лет до наступления нового тысячелетия Норвегия изменилась навсегда.
В ту первую ночь я греб очень долго. Моей лодкой мог управлять и один человек, и теперь, в воде, она казалась гораздо меньше, чем на суше. Крутая волна могла без труда перехлестнуть за борт, а ширина была такая, что я мог достать до обоих бортов вытянутыми руками. Не думаю, что Хальвдан собирался переплыть на ней море, он хотел идти вдоль побережья Северного моря и так достичь английских островов.
На рассвете я был уже далеко, и суша превратилась в серую полоску на горизонте. Нога разболелась по-настоящему, опухоль посинела. Пить хотелось ужасно, ведь в спешке я позабыл набрать в дорогу воды. Я и мачту забыл, но хуже всего была жажда. Так что я направился к берегу, хотя все это время меня мучал страх: а вдруг люди, напавшие на торжище, заметят меня? Если наши пути пересекутся в море, они тут же меня поймают.
Северный ветер и прилив подгоняли мою лодку на юг, так что я доплыл до суши только к вечеру. Я нашел мелкую бухточку и причалил к песчаному берегу. Фенрир быстро умчался за деревья, а я похромал за ним, в надежде, что он, как и я, хочет найти воду, и не ошибся. Вскоре я нашел его, он стоял в ручье. Я лег на живот и напился, а надо мной северный ветер шелестел листьями. Казалось, что деревья перешептываются. Порыв ветра налетел на осины, ветки согнулись, будто руки, пытающиеся удержаться друг за друга.
Там мы с Фенриром и заночевали. Мне и в голову не приходило, что прилив может унести нашу лодку. Я лежал на спине у ручья, подо мной мягко пружинил мох. Я до сих пор помню ощущение, что лес присматривается ко мне, что это живое существо, позволившее мне отдохнуть там, у ручья, что осины наблюдают за мной и перешептываются, обсуждая побег мальчика-раба и обретенную им свободу. Закрыв глаза, я слышал отцовский голос. Он повторял названия далеких земель, которые раньше казались такими же чужими и удивительными, как и Асгард или Ванахейм. Я вновь видел, как загрубевший палец отца выводит линии в золе у очага. Северное море… Море, соединяющее королевства северных народов. На востоке живут норвежцы, гёты, обитатели Сканей, свеи и даны. На западе Дании шли песчаные отмели, ровная местность тянулась на несколько дней плавания. К юго-западу на том побережье была земля фризов, а потом – королевство Хрольва Пешехода, вождя, которого прогнал из Норвегии Харальд Прекрасноволосый. Всего лишь узкий пролив отделял эту землю от Англии на севере. А сама Англия делилась на несколько королевств. Отец разделил линиями очертания острова на золе. На юге располагался Уэссекс, Восточная Англия и город Люнденбург, он был построен на широкой реке, и купцы там бывали богаче ярлов. К северу от Уэссекса и Восточной Англии простиралась Мерсия, когда-то ее восточная часть принадлежала данам, но теперь она вновь объединилась под английским владычеством. К северу от Мерсии было еще несколько мелких королевств, одно из них – Нортумбрия, а на самом севере простиралась страна, которую часто называли Альба, но народ, живущий там, звал ее Шотландией, страной скоттов. Однако это еще не всё. На западе был еще один остров. Ирландия принадлежит Норвегии, рассказывал отец, а его отец как-то упомянул, что там живет его сводный брат.
В водах, омывающих Англию, было разбросано несколько островов, принадлежащих норвежским хёвдингам. Южные острова и остров Мэн в море между Ирландией и королевствами скоттов и англов, а к северо-востоку от Шотландии – Оркнейские острова и Хьяльталанд. Отважные мужи на хорошем корабле могли с попутным ветром добраться до Исландии, а к западу от нее была Гренландия, где можно было нажить богатство охотой на моржей.
Когда я проснулся, нога болела еще сильнее и ступить на нее было невозможно. Но я добрался до своей лодки и выплыл в море. Когда день клонился к вечеру, я заметил на берегу усадьбу. К тому моменту я устал грести и понимал, что, если хочу плыть дальше, мне сначала надо раздобыть еды и бочку с водой. Я почти доплыл до каменистого берега, но вдруг испугался. Торжище еще было близко. Меня могли узнать, здешние жители наверняка торговали в Скирингссале. Так что я поплыл дальше.
Еще ночь и день на веслах. На рассвете жажда заставила меня пристать к берегу. В шлеме у меня была вода, но бо?льшую часть вылакал Фенрир. Я не знал точно, где нахожусь: либо у южной границы Вестфольда, либо на северо-восточной границе Гренланда – в любом случае всего в полудне пути от торжища. Но терпеть дальше не было сил. Я то и дело оглядывался в страхе, что разбойники меня заметят. Кроме того, я уже перестал чувствовать ногу. Отек не рос, но и не спадал, а болезненно-синеватое пятно стало расползаться вниз по ноге, и это меня пугало. Я слыхивал о ранах, от которых начиналось воспаление. Бьёрн мне рассказывал об одной старухе, которая жила в усадьбе у нас дома, она была однорукой. Лошадь укусила ее за большой палец, воспаление от раны распространилось, и ей пришлось отрубить всю руку целиком.
Я плыл вдоль побережья, пока не заметил какие-то дома, и погреб к ним. Подплыл к бревенчатому причалу, у которого уже стоял маленький кнорр. У конца причала стояли двое мужчин, держа луки. Тетиву они не натягивали, но у каждого в руке были по три стрелы, и они не спускали с меня глаз, пока я подтягивал лодку к причалу. Веревки у меня не было, так что я стоял и держался за доски причала. Но ветер подхватил мою лодку, а больная нога подломилось. Я как упрямый глупец не разжал рук, лодку погнало прочь, и я свалился в воду.
Меня вынесли на берег и устроили у очага в главном доме. Челядь собралась вокруг, ко мне подошла седоволосая женщина с большой связкой ключей у пояса. Она протянула мне мой кошелек и спросила, откуда я взял это серебро. «Я его заработал», – ответил я. От моих слов люди вокруг очага засмеялись, но женщина осталась серьезной. Она встала на колени рядом со мной и протянула Фенриру ладонь, успокоив маленького песика. Она почесала его за ухом и вдруг откинула мне волосы с плеч. Тыльной стороной ладони она дотронулась до шрамов у меня на шее, следов рабского ошейника.
Меня так и не спросили, откуда я сбежал. Может, они решили, что не стоит меня пока пугать. Когда женщина увидела мою опухоль, с меня сняли штаны, и она озабоченно покачала головой. Потом вытащила нож, висящий у пояса. Она калила лезвие в пламени, а работники прижали меня к земляному полу и закрыли глаза.
Она надрезала опухоль, и я закричал. Потом она прижимала бедро, так чтобы вытекла кровь, скопившаяся внутри. Она сказала, что мне повезло, перелома нет. Я молод – улыбнулась она. Косточки еще не затвердели, это меня и спасло. Теперь мне надо отдохнуть. Обо мне позаботятся, бояться нечего.
Меня оставили у очага, накрыли одеялом, накормили мясным супом и дали воды. Вскоре пали вечерние сумерки, и жители усадьбы потянулись в дом. Здесь, в длинном доме, вдоль стен по обыкновению тянулась скамья. Вскоре меня перенесли на нее, а местные расположились у огня. Они так долго сидели, тихонько переговариваясь и запекая рыбу. Один держал в руках мое тесло, другой разглядывал боевой топор. Иногда они поворачивались и смотрели на меня, а я лежал, обняв Фенрира, и боялся пошевелиться.
Улеглись все рано. Эти люди жили тем, что дарила земля, а сейчас ночи были короткими, а дни долгими. На рассвете одни отправлялись в поля, другие – в лес, проверять ловушки и охотиться, а третьи – на море, рыбачить.
Когда все уснули, я подполз к очагу и забрал топор и тесло. Кошелька и след простыл, так что я тихо выбрался из длинного дома. Было прохладно, ярко светила луна. С севера дул легкий ветерок и гнал зыбь по воде. Моя лодка была привязана к причалу. Там же стоял и кнорр местных.
Я поднялся на ноги, похромал к причалу вместе с Фенриром и забрался в свою лодку. Сразу было видно, что местные побывали на борту и попользовались моим добром. Парус с торжища исчез. Не смог я найти и кольчугу со шлемом. Помню, как стоял в лунном свете и с ненавистью смотрел на усадьбу, но вдруг я заметил гик на кнорре. К нему был привязан парус. На корабле были четыре бухты каната и маленькая бочка.
Вытащить мачту мне не удалось, она была прочно забита в днище и закреплена с двух сторон сильно натянутыми канатами. Но отвязать гик и ослабить фал не заняло много времени. Я перекинул канаты в свою лодку и прихватил бочку. Затем я посадил на борт Фенрира, отвязал швартовы и уплыл.
Позже в тот день я опять пристал к берегу. Почти весь день провел, пробираясь между деревьями со своей бочкой, хромая и спотыкаясь, пока наконец не набрел на ручей. В бочке было полно рыбьей слизи, но я выполоскал ее дочиста, а затем наполнил водой. Большую часть этой воды я расплескал, пока тащил бочку обратно к лодке, но на небе уже собирались темные тучи, и я подумал, что меня заметил сам Тор и решил даровать мне пресную воду.
Канат я распустил и сплел рыболовную снасть, из вилочковой кости дохлой чайки смастерил крючок. Для приманки собрал горсть ракушек, срубил ровную березку и установил ее вместо мачты. Натянул штаг, ахтерштаг и ванты. Мне неоткуда было взять блок для поднятия гика, так что на верхушке мачты я закрепил веревочную петлю, через которую пропустил фал. Затем закрепил на ахтерштевне весло на петле, так чтобы у меня было и рулевое весло. Когда я наконец поднял парус, его тотчас же подхватил северный ветер и погнал мою лодку прочь от берега.
На востоке, в нескольких полетах стрелы, я заметил парус. Но, должно быть, корабль шел другим курсом и вскоре исчез за горизонтом.
7
Островное королевство
Отец рассказывал нам, мальчикам, о странах на юге. Он поведал о жадных конунгах, о кровожадных диких племенах, об ордах всадников, нападавших на всех без разбора. Поведал он и историю о конунге франков, Карле, который сначала обратил в христианство пять тысяч саксов, а потом велел их всех зарубить. Даны построили Даневирки как раз для того, чтобы защитить свою страну от франков. Эти укрепления шли через всю Ютландию. Южане живут под властью своих повелителей как рабы, говорил отец. У них нет тингов, на которых встречаются и договариваются свободные люди и на которых можно заявить на суде о неправедном деянии и получить виру. На материке правили конунги. А поскольку они ненасытно алкали все новых земель, люди в тех краях не знали мира.
Я знал, что между дикими племенами на юге и более цивилизованным севером проходит граница. Она шла вдоль Даневирки, а оттуда вдоль побережья к Валланду. Там было норвежское королевство, и, по моему разумению, именно это королевство не позволяло южанам пересечь канал и напасть на Англию.
Английские королевства были поделены между многими конунгами и ярлами, рассказывал отец, но норвежцев хорошо встречали во всех этих королевствах. Были там и земли, где обитали норвежцы, как в Валланде. Отец поведал, что народ начал селиться на этих западных землях из-за бесчинств Харальда Прекрасноволосого и его родичей; Норвегию покидали целыми кланами. Но то были знатные люди. Они выстроили себе большие усадьбы, владели боевыми кораблями, набирали дружины, и вскоре я сам убедился, что изгнанники-норвежцы обрели власть не меньшую, чем ярлы дома, в Норвегии. На западе люди владели такими богатствами, какие я и представить себе не мог, а еще там был один человек, морской король, обративший взоры к родине своих предков.
Помню то мгновение, когда Норвегия исчезла за горизонтом и я впервые оказался так далеко в море, что не видел вокруг себя ничего, кроме воды. Моя лодка не предназначалась для открытого моря, и я прекрасно понимал, что, если поднимется шторм, мне придет конец. Но меня манила свобода там, в дальних краях, и мучал страх, что меня поймают и вновь сделают рабом; такая участь пугала сильнее, чем опасность утонуть. На западе, на английских островах, никто меня не узнает, там можно жить в безопасности. Так что я взял курс на запад. Помню, что поначалу дул северный ветер, он относил лодку к берегам Дании. Но потом ветер поменялся, подул с востока и погнал лодку в Северное море. Солнце всходило у меня за кормой, а ночью над правым плечом светила Северная звезда. С таким ветром я надеялся, что доплыву до Англии, прежде чем иссякнет пресная вода. Нога по-прежнему ныла, но, когда я ложился на дно лодки, а ногу клал на планширь, боль утихала; еще становилось легче, когда я лил на опухоль соленую воду. Боль напоминает человеку, что он еще жив, – так учил меня отец. И, наверное, я только теперь в полной мере осознал почти невероятное: я выжил в бойне на торжище, своими руками убил викинга в полном вооружении и отвоевал свободу.
В первые дни на море эта мысль опьяняла. Меня наполняла невыразимая радость, и тогда боль как будто забывалась. Я рыбачил, делился сырой рыбой с Фенриром и поглядывал назад, размышляя, что никогда больше не вернусь в Норвегию. Теперь там остались только горькие воспоминания.
Но вскоре радость угасла. Должно быть, это произошло, когда я был уже на полпути к Англии: в первый раз в своей жизни я испытал беспричинную тоску. Тогда я не понимал, что со мной происходит. Позже мне рассказали, что такое случается, когда мальчик или девочка вступают в возраст зрелости, а я как раз достиг этих лет. В промежности и под мышками стали пробиваться волосы, руки и плечи наливались силой. Я видел, как мой брат превратился из мальчика в мужчину всего за одно лето и осень, а теперь настал мой черед. Но у меня все началось иначе, и это было предвестием того, что стало проклятием всей моей жизни. Я проснулся, охваченный невыносимым ужасом, лежал и чувствовал, как ломит ногу. Ощущал, как лодка покачивается на волнах и смотрел на тучи, проплывающие по серому небу. Видел, как хлопает парус, но был не в силах подняться и сделать что-нибудь с ним. Долго я так лежал, охваченный чувством одиночества и удивительной горечи. У меня всё отняли. Для чего мне жить? Сбежавший раб с хромой ногой, беглец, изгнанный с родины своего отца. Куда бы я ни приплыл, люди увидят шрамы у меня на шее и всё поймут. Они опять наденут на меня рабский ошейник или вообще убьют в наказание за побег.
Какое-то время я представлял себе, как просто лежу и плыву по воле ветра и волн, пока какая-нибудь волна не перевернет мою лодку или я не умру от жажды. Может, я бы так и не двинулся с места, если бы не Фенрир. Маленький колченогий песик провел ночь, свернувшись у меня на руке, но сейчас он подошел к бочке с водой, ткнул ее носом и заскулил.
Позже я не раз думал, что в тот день он меня спас. Дело не только в том, что я поднялся на ноги ради него, ведь когда я посмотрел на море, я заметил, что к нам скользят несколько китов. Похоже, это была стая молодых бычков, как их называем мы, моряки, и они, кажется, приняли меня за своего соперника, отдыхающего на поверхности воды. Я быстро спустил парус и уселся на среднюю банку, подняв весла. Киты оказались прямо рядом с бортом лодки, один из них посмотрел на меня одним глазом, почти человеческим, а потом выпустил в воздух струю воды и пихнул лодку носом. Я опустил весла в воду, и трое бычков ушли под воду. Помню, у меня промелькнула мысль: они вовсе не чудовища, как мне когда-то рассказывали. Они могли разбить мою лодку одним ударом хвоста, но поняли, что я в их мире чужой и не желаю им зла, и пощадили меня. Эта мысль лучом света прогнала мою тоску, и, хотя страх перед грядущим меня не покинул, я по крайней мере пришел в себя. Я напоил Фенрира, напился сам, поднял парус и забросил рыболовную снасть.
Поначалу ветер пригнал мою лодку к северному побережью Шотландии. Здесь берег был крутым, я не увидел ни одного места, где можно было бы причалить, а ветер тащил меня дальше на север. У северной оконечности течение оказалось таким сильным, что я бы и не смог повернуть на запад, впрочем, мне этого и не хотелось – небо в той стороне заволокло грозовыми тучами. Но вот на севере появились очертания нескольких островов. Я еще не знал, где оказался, но вода у меня закончилась, а живот подводило от голода. Нужно было причаливать как можно скорее, а добраться до островов на горизонте казалось легче, чем причалить к обрывистому берегу.
Иногда течение у Оркнейских островов может быть очень сильным, но в тот раз мне повезло. Тем вечером море было спокойным, дул устойчивый ветер с юго-запада. Я сидел на кормовой банке и вглядывался в странные очертания берегов. Здесь не было гладких, покатых скал, к которым я привык дома. Казалось, будто эти острова когда-то построили великаны. Они нагромоздили друг на друга темно-бурые каменные плиты, и именно из таких плит были созданы острова и шхеры, между которых я плыл. Здесь обитали тысячи морских птиц, я видел их гнезда на выступах скал. На камнях отдыхали тюлени, их были сотни. Заметил я и маленьких китов, похожих на тех, что водились в Норвегии. Они скользили под носом моей лодки. Деревьев не было, местность казалась пустынной. Некоторое время я плыл между островами, не понимая, куда я попал. Неужели здесь никого нет, кроме меня? Я надеялся, что это так, но вскоре заметил какие-то белые пятна у кромки воды. Подплыв поближе, я увидел, что это овцы. Они стояли на берегу и жевали водоросли.
Я обогнул мыс и оказался в широком заливе. В глубине залива, на берегу, вырисовывались очертания длинного дома, крытого торфом, на фоне зеленых деревьев. Дом стоял на верхушке холма, и не успел я подплыть ближе, как увидел двух людей, вышедших из дома и направляющихся к берегу, где стояла лодка.
Они столкнули лодку на воду и взялись за весла. Я было решил повернуть и плыть обратно, но тут же понял, что не смогу скрыться от них, плывя против ветра и течения. Так что я остался сидеть на кормовой банке, держа прежний курс, и вскоре они оказались рядом со мной. Это были высокие худые мужчины, облаченные в поношенные кожаные туники. Они сидели рядом на средней банке, каждый греб одним веслом. Волосы и бороды у обоих были темными, но один будто перерос свои волосы, так что на макушке появилась лысина.
– Кто ты? – спросил лысый, выговаривая слова так, как обычно у нас на западе. Он пихнул своего соседа, и тот быстро зацепил весло у моего ахтерштевня, так что две лодки сошлись вплотную.
– Я – Торстейн.
Лысый ухватился за правый вант моей лодки и заметил Фенрира:
– Смотри-ка, собака. Она больна?
– Нет, – сказал я. – Просто такая.
