скачать книгу бесплатно
– Да нальет Фрейр зерна в колосьях на наших полях и дарует плодородие нашим женщинам!
Все снова выпили. Хотя у нас дома бонд каждый год устраивал зимний праздник жертвоприношения, я никогда в нем не участвовал. Отец считал, что нам с Бьёрном лучше оставаться дома, а сам, возвращаясь на утренней заре домой, всегда был сонным и нетвердо держался на ногах. На следующий день он сидел у очага, стонал, жаловался на головную боль и требовал, чтобы мы с Бьёрном поклялись ему держаться подальше от пива и меда, когда вырастем. А если нам все-таки придется участвовать в пирушках, мы должны пить только с равными нам, родичами и друзьями. Иначе легко нарваться на ссору.
Мужчины опустошили свои рога. Пока женщины вновь наполняли их, Харальд Рыжий заметил, что я не притронулся к питью.
– Ты должен выпить, – сказал он. – Ты сидишь здесь взамен своего хозяина.
– Отец говорил… – выпалил я, прежде чем успел подумать.
– Да? – Харальд покосился на меня со своего места. – Что говорил твой отец?
– Он говорил, что пить можно только с равными.
Харальд пригладил бороду, взвешивая мои слова.
– Твой отец дал тебе хороший совет, – вымолвил он наконец. – Но я все же хочу, чтобы ты сейчас выпил.
И вновь все обратили взгляды на меня. Я поднял рог, приветствуя мужчин, сидящих вокруг очага, как это раньше делали другие, поднес его к губам и сделал глоток. На вкус пиво было слаще, чем я думал. Горечи совсем не чувствовалось.
В тот вечер здравицы звучали много раз. Обычай был таков, что сначала мужчины чествовали Одина и его сыновей, а поскольку молот Тора призывали и для того, чтобы на поля пролился дождь, и для того, чтобы он защитил от подземных жителей и другой нечисти, таящейся в темноте, за него пили и два, и три раза. Пили также за Фрейра, за его сестру Фрейю и за их отца Ньёрда, который приносил удачу купцам и мореходам. Когда мы подняли рога за них всех, мужчины уже опустошали свой третий рог, и нетрудно было заметить, что они начали пьянеть. Я пытался отхлебывать понемногу, но и я уже допил первый рог и приканчивал второй. Голова налилась тяжестью и начинала кружиться. Я чувствовал, что мне пора выйти помочиться, но был не в силах подняться. Когда кубки наполнили для нового круга, Харальд Рыжий перегнулся через подлокотник своего кресла и взглянул на меня.
– Пей больше, – сказал он, – пива еще вдоволь.
Помню, что я не успел ответить: Свейн с рогом в руке, пошатываясь, поднялся на ноги. Теперь настал черед обетов Браги: мужчины поднимались и клялись совершить какое-нибудь славное деяние. Свейн протянул рог в сторону хёвдинга, пролив пиво, и заорал, что встанет плечом к плечу со своим отцом, когда явится дракон. Затем он вытащил меч из ножен и принялся им размахивать, пока отец не велел ему сесть. За ним поднялся Бьёрн Бочар и поклялся найти того негодяя-шведа, который украл его жену. Его слова вызвали насмешливый шепот у окружающих. Эту историю я знал от Хальвдана. Жену бочара никто не крал, ей просто надоел ее старик и она убежала с торговцем с Готланда. Когда Бьёрн Бочар опустился на место, Отгар, старый янтарщик, решил, что и ему нельзя ударить в грязь лицом, поднялся на ноги и начал что-то бормотать, грозить кулаком, а потом плюхнулся на зад. Казалось, что это какая-то игра, в которой каждый участник пытается перещеголять другого. Мужчины поднимались один за другим и говорили о своих отважных замыслах. Месть за убитых родичей, путешествия на восток и запад, клятвы встать рядом с хёвдингом, когда объявится дракон. Я подумал, что такие клятвы давать безопасно, хоть я и мальчик, но уже не дурак. Драконов не существует – уж это мне давно известно.
Ведуна я не заметил. В полумраке между балками стояли в основном женщины и дети. Кое-кто улегся на скамьи вдоль стен, возможно, ведун был среди них? Мне хотелось найти его и расспросить о его странных словах, но тут я почувствовал руку Свейна на своем плече:
– Теперь ты, парень.
Я заколебался, и Свейн вздернул меня на ноги, так что я стоял с рогом в руке и чувствовал, что пол подо мной качается, как палуба корабля. Мужчины захохотали, кое-кто стал тыкать в меня пальцем.
– Подвиг во имя Браги, – произнес Харальд Рыжий. – И не забудь, слова, произнесенные здесь, ты должен исполнить.
Я повернулся к старому вождю.
Харальд Рыжий отхлебнул из рога:
– Твой отец был убит. Возможно, ты поклянешься отомстить за него?
Я шагнул в сторону, держаться на ногах было трудно. Кто-то ухватил меня за руку, помогая удержать равновесие.
– Я не могу, – пробормотал я, опустив глаза. – Ведь я всего лишь раб.
– Боги помогут тебе найти выход. Нить твоей жизни спряли еще до твоего рождения, парень, а я считаю, что каждый добрый муж достоин мести.
Я схватился за голову. Перед глазами встала ужасная картина кишок, вываливающихся из живота отца. Подбородок задрожал, но я изо всех сил пытался сдержаться, нельзя позволить себе расплакаться на глазах у всех.
– Поклянись отомстить за своего отца, парень! – Теперь голос Харальда Рыжего стал суровым. – Он тебя видит, он слышит твои слова!
– Я… клянусь, – услышал я собственные слова будто со стороны.
– Хорошо. – Харальд поднял рог. – Выпьем же за это!
Все выпили. Я стоял, поднеся рог к губам, но не мог глотать. Пиво текло по подбородку, и я бы упал, если бы не жесткая рука, поддерживающая меня. Желудок перевернулся. Я уронил рог и услышал собственный стон.
– Похоже, парню надо проблеваться, – услышал я голос Свейна, и он поволок меня наружу.
Свейн вывел меня во двор. Я упал на четвереньки, меня вырвало. Обессиленный, я повалился в снег.
Я валялся на земле, вдыхая холодный воздух зимней ночи. Закрывая глаза, я видел перед собой образ отца и рыдал как ребенок. В доме начали горланить, мужчины и женщины завели песню. Слов я разобрать не мог, только возгласы «Один!» между куплетами. Теперь эти люди вызывали во мне лишь злость. Значит, я должен отомстить за отца? Если хёвдинг действительно желает этого, почему он не вернет мне свободу? Ведь я, обращенный в рабство, в любом случае не смогу ничего сделать. Мне хотелось ухватиться за ошейник и сорвать его с себя, мне хотелось орать от ярости, но я едва мог двинуть рукой, а крик перешел в рыдания. У жертвенного камня лежал труп коня в луже собственной крови. Вдруг я почувствовал к нему жалость. Что он сделал, чтобы заслужить такую судьбу? Но животные, как и рабы, живут, пока их хозяин им позволяет.
Я попытался подняться на ноги, но смог только встать на четвереньки, а потом снова упал на бок. Вдруг я увидел человека, сидящего на жертвенном камне. Труп лошади исчез, на белом снегу не было и пятнышка. Я пополз туда. Человек сидел, положив одну руку на колено. Другую он опустил на меч в ножнах. Рукоять блестела в лунном свете, будто сделанная из золота. Длинные темные волосы падали на плащ на спине. Казалось, будто он спит сидя. А может быть, он устал после долгого пути, ведь он сидел склонив голову и не двигался.
Я полз дальше. Мне хотелось спросить, кто он такой, но пиво, должно быть, связало мне язык, и я не смог вымолвить ни слова. Человек вздрогнул будто спросонья. Он поднял голову и взглянул на меня. То был Бьёрн. Он улыбнулся в короткую бородку. «Торстейн. Брат».
Наконец мне удалось встать на ноги, и я, пошатываясь, побрел к нему, а Бьёрн поднялся и пошел мне навстречу. Но вдруг я споткнулся и упал в кровь рядом с мертвой лошадью. Теперь Бьёрн стоял в нескольких саженях от жертвенного камня. Он вытащил меч из ножен, бросил взгляд вверх, на звезды, и указал мечом в ночную тьму. На запад, подумал я. Он указывает на запад. Затем он повернулся, и глаза у меня закатились.
Я проснулся на земляном полу в палатах хёвдинга. Сквозь отверстие в крыше падал столб дневного света. Огонь в очаге догорел. Праздник закончился. Мужчины и женщины спали пьяным сном на скамьях у стен.
Я сел, и в голове будто застучало. Во рту стоял мерзкий привкус. Взгляд упал на кожаный мешочек, лежащий между моих ног. Величиной с два кулака, он был крепко завязан.
– Отнеси его Хальвдану, – услышал я голос от противоположной стены. Там лежал Свейн, укрывшись плащом и положив голову на зад одной из женщин.
Я поднял увесистый кошелек.
– Теперь иди домой, раб. И не думай, что можешь смыться с этим серебром. Я найду тебя. – Свейн пошарил рядом с собой и опрокинул кружку, но все-таки нащупал свой пояс с мечом. Он положил руку на ножны, будто показывая, что имеет в виду. – Не забывай, парень. Прямо домой. И чтобы каждый кусочек серебра был на месте.
Я с трудом поднялся на ноги, держа в руках кошелек. Пиво по-прежнему плескалось у меня в животе, ноги заплетались и будто тащились за мной следом, когда я ковылял прочь из длинного дома. У двери я увидел ведуна. Он лежал головой к стене, на груди расползлось пятно рвоты. На усах и костяшках рук запеклась кровь.
Во дворе, у жертвенного камня, хлопотали женщины, разделывая тушу коня. Я спросил у них, не видели ли они молодого человека накануне вечером. Они не поняли, о чем я. В усадьбе много молодых людей, сказали они.
Я отыскал свои лыжи и палку. С кошельком в одной руке и палкой в другой, я заскользил между деревьев и вскоре наткнулся на две линии в снегу – мои следы, ведущие к торжищу.
Я объехал двор хёвдинга по широкой дуге, не нашел ни одного следа, и остановился в лесу. Действительно ли я видел Бьёрна тем вечером или то был пьяный бред? Он указывал на запад. А может, меч его был обращен к небу? Ждет ли он меня там, на западе, или стал уже одним из эйнхериев Одина или Фрейи? Я чувствовал тяжесть серебра в руке, в лицо дул холодный ветер. Он пах солью, он дул с моря. С этим серебром я мог бы купить себе место на корабле. А может, я мог бы даже купить собственный корабль. Всего несколько дней пути отсюда, и я приду туда, где никто не знает меня. Если мне удастся избавиться от рабского ошейника, если я найду место, где гавань не скована льдом, я смогу уплыть прочь отсюда, и никто никогда не узнает, что со мной сталось.
Начинался снегопад. Я обернулся. Все мужчины в усадьбе хёвдинга спали или мучились от похмелья.
Я повернул лыжи и пошел туда, где, как мне казалось, был запад. Вскоре усадьба за спиной скрылась из виду, склонившиеся под снегом ветви елей заглушали все звуки. Я вновь остановился. Снег все падал. Вскоре мои следы совсем пропадут. Если я только продолжу свой путь, усадьба хёвдинга и торжище исчезнут, будто их никогда и не было, а время моего рабства останется лишь дурным воспоминанием.
Я углубился в лес еще на одну длину полета стрелы. Потом остановился и оглянулся. Я будто увидел, как ко мне между елей приближается Свейн верхом на лошади. Он вытащил меч из ножен, издал устрашающий клич, я попытался умчаться на лыжах, но за спиной раздавался стук копыт, и вот я ощутил удар в спину и увидел, как лезвие вышло из груди. Он насадил меня на свой меч как цыпленка на вертел.
Я едва успел расстегнуть пояс. Стоял и поливал снег перед собой, а в голове крепло понимание того, что я слишком труслив, чтобы стать свободным. Для таких, как я, не нужны цепи. Я вернусь в рабство, так как боюсь поступить иначе.
5
Дракон
Я вернулся на торжище и отдал Хальвдану кошелек. Он по-прежнему хрипел и кашлял на своей лежанке и едва взглянул на меня, когда я вошел, но оживился, получив в руки серебро. Выпутался из шкур, высыпал на стол серебро из мешочка и начал раскладывать кусочки серебра и монеты. Одновременно он тщательно рассматривал каждый кусочек и каждую монетку. Некоторые из них он узнавал, показывал мне и бормотал, что это его собственные деньги, он заработал их честным трудом, но сыновья Харальда пришли и забрали их как подать. А платим-то ни за что, – добавил он с горечью, пробурчав, что Харальд Рыжий хуже клопа высасывает кровь из людей. Может, херсир когда-то и заслуживал податей, когда вдоль побережья ходили разбойники, но уж точно не теперь. Теперь он просто сидит в своих палатах, жирный и жадный.
Я спросил у Хальвдана, приезжал ли кто-нибудь на торжище, пока я отсутствовал. Молодой человек с длинными темными волосами и мечом на поясе, не приезжал ли он, пока я был на празднике?
Хальвдан покачал головой. В поселение никто не приезжал. Сюда ведь никто не наведывается зимой. Затем он бросил на меня взгляд искоса. Почему я спрашиваю?
Когда я рассказал, как увидел своего брата во дворе хёвдинга, он посмеялся надо мной и вернулся к своему серебру. «От пива и не то привидится», – пробормотал он и поднял одну монетку против света. А зная Харальда Рыжего, можно быть уверенным: на здравицы там не скупились.
Я работал над обшивкой весь тот день до позднего вечера. Когда пришла пора крепить новую доску, Хальвдан выполз из дома и принялся показывать и объяснять, как готовить корабельный вар и заливать им стыки досок. Это была вязкая масса из шерсти, конского волоса и дегтя. В тот день меня выворачивало, и не один раз, из-за едкого запаха состава, смешивающегося с послевкусием праздничного пива.
Потом я придерживал доску, а Хальвдан вбивал первые заклепки. Затем он велел мне закрепить ее деревянными планками и положить сверху камни для веса и заковылял обратно в дом. Когда я наблюдал за братьями, эта работа казалась такой легкой, но для того, чтобы доска легла ровно, нужна была и сила, и сноровка.
На следующий день я начал вытесывать новую доску. Хальвдан не вставал, но все время требовал, чтобы я не жалел вара. Когда я спросил, для чего ему конопатить лодку, это же будет погребальный корабль для Харальда Рыжего, он пробурчал что-то неразборчивое в свои шкуры и повернулся ко мне спиной.
Может, он по-прежнему лелеял надежду, что его сыновья вернутся и увезут его. А если они отплывут на этом судне, то оно должно быть более надежным и крепким, чем погребальный корабль. Я подогнал доску, которую мы начали закреплять накануне, и вбил последние заклепки. Потом отошел на несколько шагов назад и долго, внимательно разглядывал кораблик. Мне казалось, он походил на зверя. Хвостом был ахтерштевень, головой – форштевень. Он лежал во дворе, зарывшись брюхом в снег, и с тоской смотрел на залив, скованный льдом. Но там, подумал я, ему так и не доведется побывать. Лошади оттащат его в лес, а слуги хёвдинга обложат камнями, чтобы все было готово к тому дню, когда Харальд Рыжий вступит на путь в Асгард.
К вечеру в тот день на залив обрушился шторм. Ветер повалил самые ветхие хижины торговцев, те, которые уже несколько сезонов стояли заброшенными. Хальвдан не выходил из дома, лежал, уставившись перед собой пустым взглядом, и выглядел мрачным. Я вытесал еще одну доску для обшивки и приготовил все, чтобы закрепить ее, а потом отнес серебро кузнецу: нам не хватало заклепок. В последующие дни из кузницы доносился звон, и казалось, он пробудил поселение к жизни, пусть даже на короткое время. К нам на двор явился старик Отгар, долго смотрел, как я работаю, а потом зашел к Хальвдану и опрокинул кружечку с ним на пару. Явился Бьёрн Бочар, прикатил бочонок и стал уверять, что он нам понадобится. Думаю, он прослышал, что хёвдинг дал Хальвдану серебра. Но тот отправил бочара восвояси со своей бочкой. Хальвдан не собирался покупать бочки, он трясся над своим серебром и, наверное, хотел припрятать его для своих сыновей.
Шторм бушевал больше недели. Затем вновь ударил мороз, и двор покрылся наледью. Поначалу Фенрир пытался скакать на трех ногах, но лапы его все время разъезжались, и в конце концов он начал передвигаться, усевшись на зад и отталкиваясь передними лапами. Наконец выбрался из дома и Хальвдан, в первый раз за долгое время. Некоторое время он стоял в дверях и щурился на солнце. Затем заскользил к верстаку, где я оставлял инструменты. Схватил один молот и зубило, закашлялся, сплюнул и потащился к опушке леса. Там он обернулся и взглянул на меня, будто хотел убедиться, что я не бросил работы, а затем исчез за деревьями. Вскоре я услышал удары зубила по камню.
До вечера он не возвращался, а потом вдруг появился во дворе и поманил меня за собой. Мы с Фенриром пошли за ним в лес. В одном полете стрелы от нашего двора он выбрал камень и высек на нем руны. «Сейчас он вмерз в землю», – сказал он. Но по весне мне надо будет забрать его. Ведь я молод и крепок, мне будет по силам притащить камень на его могилу. Он прочитал мне надпись рунами: «Здесь покоится Хальвдан, сын Магнуса, отец Хакона и Сигурда».
Похоже, сами норны нашептали старику, что его дни сочтены. На следующее утро он снова горел в лихорадке, беспомощно шарил руками по шкурам и просил, чтобы я подал ему пива. Потом он принялся жаловаться на холод, глубоко вздохнул и замер с широко открытыми глазами. На мгновение мне показалось, что он умер, но тут хилое тело дернулось.
– Корабль, – прошептал он. – Иди строй корабль.
На следующий день я начал работу с первым проблеском рассвета. Хальвдан уже не мог объяснить и показать мне, что надо делать, приходилось справляться самому. В тот день я решил, что лодка будет достроена моими руками, и не только из-за просьб Хальвдана. Во время жертвоприношения Харальд Рыжий обошелся со мной почти как со свободным человеком. Если он увидит, что корабль для него построил я, может быть, он снимет с меня ошейник? Когда Хальвдана не станет, я смогу стать новым корабелом на торжище.
Так что я трудился, трудился долго и усердно. Я конопатил стыки досок так, как велел Хальвдан. Хоть он и был теперь немощен, я не осмеливался перечить ему в этом. Да, я знал, что для погребальных кораблей нужды в этом нет, но на всякий случай приготовил объяснение. Однажды на двор приехал Свейн, направил коня к лодке и покосился на законопаченные стыки. Почему я трачу время на то, чтобы конопатить погребальный корабль, осведомился он.
– Кто знает, может, по дороге к Асгарду придется плыть через море, – сказал я, и сын хёвдинга перевел на меня свои голубые, глубоко сидящие глаза. Он подъехал вплотную ко мне, не сводя с меня взгляда, и пнул в плечо носком сапога. Я отошел на шаг назад. Его конь сделал шаг ко мне, и он пнул меня снова. Затем губы искривились в усмешке, и он уехал.
Весь следующий месяц на двор не наведывались ни посланники со двора хёвдинга, чтобы взглянуть, как продвигается работа, ни кто-нибудь еще. Хоть на торжище еще оставались люди, им хватало и своих хлопот с зимовкой. Они ходили в лес, рубили дрова и ставили ловушки. Я видел, как они съезжали на лыжах с горных кряжей, на поясе болтались тушки лесных птиц и зайцев. Они сидели на льду залива и рыбачили. Вскоре и мне придется добывать себе еду – запасы Хальвдана, зерно и вяленое мясо, подходили к концу. Но сейчас все мое время уходило на строительство судна. Наша лодка была не из больших – короткая и узкая. Но ведь я никогда раньше не делал ничего подобного, и, когда я прибивал доски, они через некоторое время отрывались. Хальвдан подал голос со своей лежанки и велел оторвать их и положить на несколько дней в воду. Потом их надо нагреть над огнем и соединить в клинкер.
Я последовал его советам. Пять дней вымачивал доски, а потом сложил продолговатый костер, длиной почти с корабль, и долго нагревал над ним исходящие паром доски. Теперь они стали податливыми как глина.
Дни становились длиннее, и я успевал сделать больше. Я закрепил верхние доски обшивки и вырубил банки. Пришла пора искать заготовки для поперечных ребер судна, некоторые называют их шпангоутами, их устанавливают внутри судна, чтобы закрепить доски обшивки. Еще нужно было найти подходящую древесину для мачты и весел. Это заняло у меня больше половины месяца, чему я только радовался, ведь мне приходилось подолгу пропадать в лесу. Если бы Свейн вновь приехал, он бы, конечно, осведомился, зачем я делаю шпангоуты, мачту и весла, ведь для погребального корабля они не нужны. А потом он бы опять меня пнул или еще чего хуже.
Вернувшись домой с последним веслом, я увидел, что Хальвдан сидит в дверном проеме.
– Обшивка, – простонал он, когда я помог ему встать. Он махнул рукой в сторону лодки. – Они пригнаны недостаточно ровно, парень. Я и отсюда это вижу. Корабль даст течь.
Я довел его до лежанки и укрыл шкурами. Он тяжело выдохнул и закрыл глаза.
В последующие дни я содрал все доски, кроме тех, которые закрепляли братья и сам Хальвдан. Сначала попытался счистить вязкий вар, но он уже застыл. Пришлось нагревать доски на огне, чтобы их очистить, но некоторые от этого покорежились, а некоторые загорелись, так что половину я испортил. Пришлось идти в лес и рубить новые деревья. Третий месяц зимы подходил к концу, становилось теплее. В заливе трескался лед. Я вдруг поймал себя на том, что стою неподвижно, глядя на море. Раньше я рассчитывал, что дострою корабль к приходу весны, но теперь это казалось невозможным.
И все же мне тогда было тринадцать лет, и даже рабский ошейник на загривке не смог убить мой юношеский задор. На следующее утро я проснулся воодушевленный и отправился в зимний лес. Прежде чем солнце скрылось за западным краем неба, я срубил и очистил от веток достаточно деревьев, чтобы вытесать новые доски. За это я взялся на следующий день.
Ближе к вечеру явился Свейн. Он сидел в седле и, щурясь, осматривал содранные мной доски, а я сидел в доме с Фенриром в охапке, боясь высунуть нос наружу. Наконец он уехал.
На следующий день с юга подул теплый ветер и принес с собой оттепель. Я был в лесу, тесал ствол сосны, который, как мне казалось, подходил для рулевого весла. На эту работу ушел весь день, и, только вернувшись домой, я увидел: лед в бухте тронулся. И будто сами боги решили даровать торжищу раннюю весну, я почувствовал, что ветер поменялся. Теперь он дул с берега, и льдины медленно поплыли прочь, к морю.
– Весна пришла, – прозвучал вдруг голос Хальвдана тем вечером. Он лежал под шкурами, взгляд был необычно ясен. – Скоро приплывут мои сыновья и заберут меня с собой.
Снег таял, вскоре на березах проклюнулись зеленые листочки. Я тесал доски с утра до вечера, волдыри на ладонях лопнули и кровоточили, но мне было все равно. Я осторожно, ровно обрезал доски по краям, уложил их рядом и подправлял края до тех пор, пока стыки не стали совершенно ровными. Приехал Свейн, он объехал вокруг, посмеиваясь надо мной. В гавань вошел первый кнорр, на причал выкатили бочки. В поселение пришли двое охотников, из тех, что ушли осенью, с длинными луками за плечами, а Отгар Янтарщик опять вынес свою работу на улицу. Я варил шерсть, конский волос и деготь и тщательно промазывал стыки. Те заклепки, что были забиты в испорченные доски, я вытащил и использовал заново. Теперь я знал, как это делается, и работа пошла быстрее.
В первый месяц весны на торжище вернулись большинство из тех, кто уехал из него до зимы. В гавани стояли, бросив якорь, пять кнорров и длинный корабль аж из Ютландии, и вскоре жизнь пошла по-старому. По улицам расхаживали мужи из далеких гаваней, из кузни с утра до вечера доносились удары молота. Пряхи вновь принялись сучить шерстяные нити, а охотники потянулись в лес ставить ловушки. Рагнар Двухбородый и его брат еще не вернулись, и я надеялся, что они не появятся. Теперь, когда строительство судна близилось к концу, я не хотел, чтобы все почести достались им, а не мне. Когда лодка будет готова, я пойду к Харальду Рыжему и скажу, что построил ее я. Я знал, что Свейн, да, пожалуй, и другие сыновья хёвдинга сочтут это наглостью, но на жертвоприношении хёвдинг обошелся со мной почти как с равным. Поэтому я лелеял надежду, что он даст Хальвдану немного больше серебра и выкупит меня на свободу, если я только покажу себя умелым работником.
С Хальвданом я об этом не говорил. Я и вообще почти не говорил с ним той зимой – так уж все сложилось. Он обращался ко мне, только когда требовал еды, пива или лохань, чтобы облегчиться.
И возможно, нелепо с моей стороны думать о свободе. Зачем Харальду Рыжему давать мне свободу? Ведь в любом случае решал это не он. Я принадлежал Хальвдану. Помню, как на меня накатила волна горечи, когда я размышлял об этом, в тот момент я стоял с топором в руках и тесал очередную доску. Я резко остановился, поднял топор и представил, что сейчас уйду, а если кто-то попытается меня остановить, то убью его. Но гнев тут же покинул меня, и я понял, что это бессмысленно. Я не такой, как Харальд Рыжий и его сыновья. Совсем не воин.
Тем вечером я долго сидел и рассматривал старика на лежанке. Он, по своему обыкновению, лежал на спине. Иногда он дергал рукой или ногой. Наверное, ему снился сон.
Ночь я провел под шкурой у очага, под боком лежал Фенрир, я ощущал его тепло. Но покоя в ту ночь я так и не обрел. Я постоянно просыпался. Может, виной тому был ветер, шумевший в ветвях деревьев, я слышал, как он усиливается. А может, я каким-то образом предчувствовал грядущее, то, чему было вскоре суждено перевернуть мою жизнь.
На утренней заре я уже был одет. Я раздул угли, напоил Фенрира, кинул ему кусок рыбы и сел за стол, ожидая пробуждения Хальвдана. Налил пива в его кружку и разглядывал неподвижное тело. Одна рука свесилась с лежанки. Обычно он так не лежал. Я поднялся, подошел к нему и вгляделся в старое усталое лицо. И все понял. Вернувшись за стол, я пытался осознать то, что случилось. Потом вновь подошел к нему, пощупал лоб. Он уже остывал. Должно быть, он умер ночью.
Долго я сидел за столом. Скорби по мертвому старику не было. Может, я бы и скорбел, если бы не боялся так сильно. Что теперь станется со мной? Может, мне следует прямо сейчас побежать к хёвдингу и рассказать, что случилось. А что, если они мне не поверят? Что, если они решат, что я убил его в надежде обрести свободу?
Но вот я услышал во дворе поступь лошади. Кто-то спрыгнул с седла, обрезки древесины у двери затрещали.
– Хальвдан?
Это был голос Свейна. Фенрир зарычал. Свейн ему не нравился.
Дверь толкнули. Я подскочил:
– Мы здесь! Мы… Сейчас выйду!
Я метнулся к двери и выскочил наружу. Свейн оказался прямо передо мной, полы его плаща развевались на ветру. Одну руку он держал на рукоятке меча, другую засунул за пояс.
– Раб, – сказал он с презрением и сплюнул на щепки. – Хальвдан дома?
– Он… он спит, – ответил я.
Свейн, прищурившись, посмотрел на залив:
– Я ищу ведуна. Ты его не видел? Он упоминал тебя ввечеру, и я решил, что он пошел сюда.
Я помотал головой.
– Его не видели со вчерашнего дня, – пробормотал Свейн. – Если увидишь его, дай знать.
Свейн вернулся к своему коню и тяжело взгромоздился в седло. Только теперь я осмелился поднять глаза. Сын хёвдинга взялся за поводья, несколько мгновений он не двигаясь рассматривал кораблик. Он был почти готов. Я уже согнул верхние доски, оставалось только закрепить их заклепками.
Я подождал, пока Свейн исчезнет за деревьями, а потом принялся забивать заклепки. Ничего другого мне не оставалось. Если я не буду работать, люди поймут, что что-то не так. Может, они придут сюда и спросят, как там Хальвдан, может, зайдут прямо в дом и увидят, что он мертв. А что, если Свейн скажет, что виноват я, что я убил старика? Тогда меня прикончат.
За работой я то и дело поглядывал на дощатую улицу. А что, если Рагнар Двухбородый и его брат вернутся прямо сейчас? Они тут же явятся сюда и захотят переговорить с Хальвданом. Рагнару я не нравился. Он тоже может свалить всю вину на меня.
Закрепив верхние доски, я сел спиной к двери и принялся точить топор. Фенрир заполз мне между ног и свернулся там клубочком, будто и он боялся. Когда стемнеет, мне надо оттащить Хальвдана в лес. Там я его спрячу, и, возможно, все решат, что он уехал. Потом я убегу, мне нельзя останавливаться, пока я не окажусь как можно дальше отсюда.
