Омар и просвещение

– «Эссенцию мудрости человеческой,» отвечал софист: «весь свет ума – то, что мы называем просвещением.»

– «Покажи же мне главные предметы вашей мудрости,» сказал Омар.

Софист надулся, как мышь на крупу, и выступил вперед, чтобы показывать Омару разные отделения книг, заслуживающие, по мнению ученого, более внимания. «Вот Феогония, т. е. толки, споры и мнения мудрецов о существе и качестве Божества,» сказал ученый, указывая на огромное отделение книг.

«Вздор!» возразил Омар: «Ла илахе иль Альлаху…. Взгляни на солнце, освещающее и злого и доброго, и мудреца и невежду, и червя и человека! – Вот образ благости Аллаха! Ты сам, Гяур, твоим бесполезным существованием, не доказываешь ли существования всеблагого Бога, творца солнца, звезд и земли? И вы осмеливаетесь рассуждать об этом!..» Омар прибавил к этому несколько бранных слов, которых мне не следует повторять пред вами, сударыня!

Софист не возражал Омару, почитая его невеждою, и, указывая на другое отделение, сказал: – «Это Психология, т. е. мнения и толки мудрецов о душе человеческой.»

– «То есть, мнения и толки слепорожденных о цветах, примолвил Омар. «Далее!»

– «Вот Выспренняя Философия,» сказал софист: «мнения и толкования мудрецов о мироздании, о причине причин, о начале и цели всех видимых и невидимых вещей в Природе….» – Омар вспыхнул. «Ты задумал меня дурачить, что ли, проклятый Гяур!» воскликнул он грозно. «Ты не можешь проникнуть мысли и воли животного, а хочешь знать волю Творца вселенные, и знать таинства Его предвечной мудрости! Так вот ваше просвещение! Вот над чем вы утруждаете свои головы!» Омар в бешенстве расхаживал по зале, бормоча что-то про себя, и произнося страшные ругательства противу Гяуров. Гнев Омара произошел от неловкости софиста, который не знал, что Омар любил Поэзию, не чуждался Словесности, охотно слушал рассказы из Истории и Географии, и даже покровительствовал Изящные Искусства. Если б софист указал ему отделения книг по сим предметам, то Александрийская Библиотека уцелела бы. Но, по несчастью, софист начал с того, что Омар почитал глупостью, а не мудростью, и сим испортил все дело. Наконец, Омар успокоился и, подозвав к себе Апертуса, сказал: «Позволяю тебе взять одно сочинение из этого лохмотья. Возьми и покажи мне!» –

Апертус выбрал: Собрание рассказов учеников Сократа об его жизни, деяниях и учения.

– «Кто таков этот Сократ, и чему научал он?» спросил Омар.

– «Сократ был бедный Афинский гражданин,» отвечал Апертус. «Он исполнял все обязанности, на него возлагаемые; платил исправно подати; снискивал пропитание трудом; защищал оружием отечество, когда оно было в опасности, и с покорностью предлагал ему свои услуги. Но когда отечество не захотело употребить его, он взял на себя обязанность говорить людям правду, и учить их истинной мудрости и добродетели. Сократ не искал первых причин[2], не занимался глубокомысленными теориями, говоря, что в них ум не просвещается, но заблуждается, и доказывал сие тем, что Природа свободно и легко дарует нам нужные познания, и затрудняет изучение знаний бесполезных, довольствующих одно любопытство. Сократ утверждал: что наука, единственно нужная для людей, есть наука их обязанностей и отношений к человечеству. Он говорил, что мудрость есть не что иное, как просвещенный ум, который снимает обманчивые цвета с предметов нашей боязни и надежды, и показывает нам сии предметы в их истинном виде, а сим дает прочность и основательность нашим суждениям, подвергая притом волю нашу одному закону необходимости. Мудрость, таким образом понимаемая, говорил Сократ заставляет человека быть справедливым, убеждая, сколь полезно для него самого повиноваться законам и никому не вредить, и порождает в нем умеренность в желаниях. Изъясняя таким образом мудрость, Сократ вывел из сего заключение, что добродетель есть не что иное, как мудрость, или знание, а порок невежество, или заблуждение. Он любил всех людей как братий, и из всего рода человеческого ненавидел одного только человека, а именно того, кто первый осмелился сделать различие между справедливым и полезным. Убежденный в истине и пользе своих правил, Сократ не боялся порицать в глаза и за глаза сильных и могучих злупотребителей власти, развратных эгоистов, гнусных лицемеров, буйных юношей, тщеславных софистов, бессовестных судей и небрежных родителей. Он просил, увещевал, убеждал людей быть добрыми, и наказывал злых и упорных орудием насмешки….»

Омар слушал Апертуса с величайшим вниманием. На лице его изображалось удовольствие. Наконец он поднял голову и сказал громко: – «Довольно! Вот таких людей люблю я, будь он Гяур или Мусульманин! Где этот Сократ? Подавай его сюда – я тотчас сделаю его первым моим Визирем или Муфтием!»

– «Сократа давно уже нет в живых,» отвечал Апертус.

– «Жаль!» возразил Омар. «За один волос из бороды его, я отдал бы целый город ваш! – Вы, Гяуры,» примолвил Омар: «воздаете божескую почесть смертным, которые прославились между вами мудростью или неустрашимостью, воздвигнете им храмы и истуканы. Скажи же мне, Апертус, чем воздали Сократу его современники за его мудрость и любовь к добру?»

«Сократ просил за труды свои и службу отечеству только куска хлеба, на старость, а сограждане отравили его ядом!» отвечал Апертус.

– «Гяуры, собаки!» воскликнул в бешенстве Омар, топнув ногою и махнув нагайкою. «Как! За что?»

«Сократ учил верить во единого Бога – и его обвинили в безбожии; он научал чтить одну добродетель, даже в бедных и в чужих людях, а презирать порок даже в сильных и в родных – его обвинили в безнравственности и расторжении родственных связей. Он научал чтить закон и власть, но советовал обличать и преследовать злоупотребителей, – его обвинили в распространении возмутительных правил,» сказал Апертус.

– «Проклятые Гяуры!» проворчал Омар. «Апертус! отнеси эту книгу ко мне, и отдай моим Улемам, чтоб они перевели ее на Арабский язык. Остальною здешнею мудростью я хочу хоть однажды согреть народ, и при теперешнем недостатке дров, велю топить общественные бани этими лохмотьями.»

– «Государь! Ты мне позволил говорить тебе по одной правде на день,» сказал Апертус.

– «Говори!»

– «В разврате и заблуждениях рода человеческого виновны более люди, нежели книги. Полезная книга может исправить злого человека, но вредная не испортить доброго, а напротив послужит к его поучению и даст ему средства к обличению лжи и порока. Опасное и заразительное зло кроется не в книгах, не в сердце человека, и злейшие люди суть те, которые вовсе не заглядывают в книги. Зло уничтожается единственно водворением законов и правосудия, которые не могут иметь ни силы, ни уважения, без повсеместного просвещения, то есть такого просвещения, как понимал его Сократ.»

– «Согласен!» сказал Омар. «Водворю закон и правосудие, а что касается до книг, то если в этом множестве есть то, что находится в Куране, то книги эти не нужны; если же в них нет того, что содержится в Куране, то они бесполезны, следовательно я обращу их на общую пользу, отопляя общественные бани. Для просвещения же народа довольно мудрости Сократовой! В этих огромных зданиях я помещу моих храбрых воинов: им будет здесь светло, тепло и просторно. Когда же они отдохнут, то я пойду с ними в Грецию, и порядочно проучу этих Гяуров за то, что они не умели чтить Сократа, и, тщеславясь своею мудростью, до сих пор не понимают, что такое истинное просвещение!»

Я кончил, сударыня, мой рассказ и выдаю его за исторический. Известно, что в Александрии было знаменитое книгохранилище; известно, что существовал Омар и покорил Александрию; известно что Историки всклепали на него, будто он сжег сие книгохранилище, которое, по словам других Историков, расхищено и обращено в пепел фанатиками, истреблявшими, в первые времена Христианства, все памятники язычества. Как бы то ни было, только мой рассказ основан на трех исторических преданиях, следовательно он справедлив, то есть, в нем есть много правды. Вы изволили выслушать меня терпеливо, сударыня, и за это обязан я более вашей вежливости, нежели моему слабому дарованью. Но что скажет наш Смирдин, которому я даю (по обещанию) этот расказ на новоселье? – В его Библиотеке нет вредных книг, но из любви к нему и из уважения к чужой собственности, я не хотел бы, чтоб у нас вошло в обычай топить бани бесполезным бумагомараньем! Я не так строг, как Апертус, и не скажу, что спас бы от пламени одно только сочинение, но признаюсь вам откровенно, что как ни жаль мне было бы нашего Смирдина, а всю огромную его Библиотеку, я поместил бы в небольшой чистенький шкафик, который можно было бы перенести на плечах из Петербурга ко мне, в Карлово, где я, в тишине и уединении, размышляю о мудрости человеческой, до которой я не достиг, и о невежестве, которого я был так часто жертвою!

Мыза Карлово, возле Дерпта1 Августа 1832.

Сноски

1

Историческая истина. Соч.

2

Правила Философии Сократовой не вымышлены автором. Соч.