Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды

– Следовало и его в свое время примерить по тележной оси, – буркнул Угхах, намекая на события, имевшие место, последствия коих кое-кто сумел ловко избежать, сумев предвосхитить поворот судьбы и избежав печальной участи своих сородичей, когда весь народ татарский вырезали после победы над ними. – Не стоял бы он ныне в кругу…

С глубокой обреченностью во внезапно расширившихся глазах Угхах крутанул головой, оглядываясь по сторонам. Все взгляды обратились именно на него, и тут он с ужасом понял, что его отказ был бы теперь равносилен собственному поражению и посрамлению.

Сойдя с коня, под одобрительные крики толпы он вышел вперед и скинул с себя доспехи. Не зря Субэдэй предложил бороться своему десятнику, знал его хорошо и был уверен в его силах.

И татарин оценил выступившего против него борца по достоинству, поняв, что на этот раз схватка выйдет не из самых легких. Но, желая подбодрить себя и вместе с тем улучить удобный момент для начала нападения, он с презрительной насмешкой в хрипловатом голосе кинул:

– Ну, певец, если обещаешь угостить меня молодым барашком, так и быть, в живых тебя оставлю! Это тебе не песни заучивать и распевать!

Жар ударил в лицо Угхаху. Наглая издевка больно хлестнула его. Его обвиняли в том, что место десятника он получил не по заслугам…

– Как бы не пришлось тебе землю есть вместо барашка, – закипая гневом, ответил он, напружинившись и не спуская глаз с противника.

Некоторое время, изучая друг друга и приноравливаясь, они, молча и тяжело дыша, топтались друг перед другом. Улучив удобный момент, татарин, резко пригнувшись, вдруг стремительно бросился вперед и выкинул руки, стремясь крепко схватить Угхаха за пояс. Но десятник, настороженно и внимательно следивший за всеми передвижениями своего противника, оказался начеку и вовремя отскочил в сторону.

Едва татарин выпрямился, он, в свою очередь, используя промах соперника, рванулся вперед и охватил его своими жилистыми руками.

Однако противник его был не только могуч и силен, но и достаточно ловок. Татарин с удивительной легкостью вывернулся из его цепких объятий и даже успел подставить Угхаху подножку, от чего он едва не опрокинулся навзничь. К счастью, десятник устоял.

– Что, не хочется падать? – издевательски заклекотал татарин.

– Нет, не хочу и не буду! – упрямо буркнул Угхах.

– Тогда ты сейчас полетишь! – резко выкрикнул татарин и, сделав шаг и внезапно присев, охватил руками полусогнутые колени Угхаха с явным намерением оторвать его от земли.

Обычно этот трюк проходил с неизменным успехом. Но хитрость и ловкость силача-татарина наткнулись на ловкость и изворотливость, ежели не еще более изощренную. Не дав своему могучему противнику времени выпрямиться и поднять его, Угхах сверху обхватил потное и скользкое тело под обвислое брюхо и резким рывком высоко вскинул ногами вверх. Изумленный и потрясенный татарин, пытаясь вырваться и выскользнуть, яростно задергался в его руках.

Но переменчивая удача в этот день явно повернулась к нему спиной. Не имея под собой точки опоры и вися вниз головой, спиной к Угхаху, он стал беспомощен и совершенно не в силах что-либо поделать и что-то изменить. Один за другим в оглушительной тишине ударами судьбы прозвучали три резких хлопка судьи, и тогда Угхах довольно бережно опустил на землю своего побежденного противника.

Суровая складка меж бровями Субэдэя разгладилась, посветлело его лицо. Он кивком головы подозвал бакаула, ведавшего распределением добычи и имущества, и что-то негромко ему на ухо просипел.

Тот поклонился до самой земли и бегом бросился по направлению к шатрам. Пока Угхах пытался, что ему никак не удавалось, понять, что повелел старый барс, бакаул шустро вернулся, таща за руку стройную и красивую девушку-подростка, скорее, даже еще ребенка.

– Твоя награда! – сказал он, ставя ее перед Угхахом. – Твой бакшиш! Твой господин, – добавил бакаул, обращаясь к девушке, которая вовсе не выглядела перепуганной, новое положение ее нисколько не смутило.

– Зачем она мне? – десятник мельком кинул на приз равнодушный взгляд. – Только путаться будет под ногами…

– Негоже, десятник, от подарка отказываться. Глянь, как девка-то рада, что досталась тебе.

Вглядевшись, Угхах узнал девчонку, понятна ему стала ее радость. Когда-то она принадлежала ему. Видно, Борте, жена его в свое время уступила или продала служанку-рабыню. Впрочем, какая ему разница!

С некоторых пор ему вовсе не хотелось смотреть в сторону женщин. Но отказаться от приза нельзя, этим самым можно кровно обидеть того, кто дал ему награду. Хотя, всегда можно обменять подарок темника на десяток лошадей. Он так и поступит. Но не сейчас. Да и девчонка эта чем-то ему дорога. Ее присутствие навевает тень воспоминаний…

Отдалившиеся во времени и с ним же, с тем счастливым временем, которое никогда уже не вернуть, принявшие причудливо расплывчатые и переплетающиеся формы, воспоминания одной слабой и тоненькой ниточкой связывали его с прошлым. С теми беззаботными днями, когда они во весь опор мчались на лошадях по расцветающей весенними красками, просыпающейся от зимней спячки степи. Он и она…

Мужчина и женщина. Они были счастливы вместе. Они не думали о том, что их ждет впереди. Они жили одним настоящим и ни о чем другом не думали и не помышляли. Их безумной радости не было края, когда на свет появился сморщенный красный комочек, громко орущий и дрыгающий ножками и ручонками. Их семья стала больше, но она не стала менее счастливой. Напротив, им казалось, что их счастливый мир расширился, стал на одного члена больше. Потом их стало четверо…

Но случилось то, что случилось, и он остался совершенно один. И никто не смог объяснить ему, почему все так ужасно случилось.

Никто не смог точно сказать, где осталась их общая могилка. Может, когда он догонял ушедшие вперед тумены и проезжал рядом с нею. Но ничто не ворохнулось в его сердце, ничто не подсказало ему, где и под каким свеженасыпанным курганом лежат самые дорогие и близкие для него существа. Не проезжал он мимо их могилки, обошел стороной…

Неутомимое время шло, открытая рана грубо зарубцевалась, и боль в сердце притупилась, лишь изредка напоминая о себе. И тогда он снова не находил себе места, сидел, в отчаянии покачивая разрывающейся от ноющей боли головой. Не выдерживая, вскакивал он на коня, мчался по степи, подставляя горящее лицо бешеным порывам встречного ветра, срывавшего со скул скупые мужские слезы. Но их никто не видел, о них, кроме него самого, никто не знал. Мужчины не плачут, а если и плачут, то украдкой. Они не должны показывать своей слабости…

Темной ночью десятник Угхах объезжал выставленные дозоры и засмотрелся на небо. Такого ночного неба в их монгольских степях он не видел. Рваные, темно-грязные тучи с бешеной скоростью неслись с одного края на другой. Тускло-желтая луна, казалось, пряталась от них, убегала, не желая встать и оказаться на их пути, боясь быть унесенной их стремительным порывом. Как-то совсем по-иному завывал ветер.

Чужое небо. Чужой ветер. Чужая страна…

Неприятно колющее и сосущее чувство острой тоски по далекой родине, прорвав сдерживающие ее плотины, нахлынуло и залило всю душу, и Угхах поежился. Что-то не радостно ему в последние дни.

Не радовало когда-то веселого и взрывного монгола и то, что после возвращения от великого кагана его повысили, сделали десятником.

Больно резанула по сердцу, стреножив буйную радость от того, что он благополучно вернулся к своим, весть о том, что любимая красавица-жена его и двое малых детишек во время его длительного отсутствия тяжело заболели и скоропостижно скончались.

В этом походе на страны заходящего солнца многие нукеры взяли с собой своих монгольских жен, выехавших с далекой родины вместе с войском. Не оставил дома свою ненаглядную Борте и Угхах.

Да, его жену звали, как и первую и главную жену великого кагана. Но и это не спасло женщину и ее детишек от смертельной напасти.

– Эх, Борте, Борте! – сжимая кулаки, с невыразимой тоской в голосе простонал Угхах. – Зачем же ты ушла, бросила меня одного? Ты не должна была так со мной поступать! Мы же договорились с тобой, что умрем в один день, крепко обнявшись, ляжем в одну могилу…

Глубокая любовь к этой женщине не имела границ. Он боготворил ее и восхищался ею. Всегда одетая, как и воины, она, стройная и высокая, с виду почти ничем не отличалась от нукеров. Пока же не родился их первенец, Борте принимала участие почти во всех битвах. Бесстрашно носилась рядом с ним, подавала ему запасные колчаны со стрелами, сама метко стреляла из своего лука, который по размерам был чуть меньше боевого лука, но бил достаточно далеко. В пылу ожесточенной битвы трудно было сразу отличить ее от нукера.

После того, как у нее стало двое детей, она все больше занималась появившимися у них верблюдами, вьючными конями и повозками, в которых она, самая заботливая мать и рачительная хозяйка, как зеницу ока берегла полученную при дележе добычу.

Не оставляла она без своего внимания и следила за двумя рабами: мальчонкой лет десяти и девкой, двумя-тремя годами постарше.

Хозяйство их все время разрасталось, и одна Борте уже никак не справлялась без их помощи. Вместе с подростками она доила кобылиц, коров и верблюдицу, во время стоянок варила пищу в медном котле.

Маленькие дети во время переходов или сидели в повозках, или же мерно покачивались в кожаных переметных сумах на вьючной лошади. Иногда она возила их верхом за спиной, посадив в заплечную суму.

Посмеиваясь, Борте говорила, что ему пора завести себе еще одну жену. Тогда она меньше станет возиться с хозяйством и снова сможет больше времени проводить рядом с ним.

– Смотри, Угхах, – с волнующим придыханием шептала она, – в твоей сотне многие нукеры взяли себе, как законную долю в добыче, пленниц, сделали их своими женами.

– Ну и что? – Угхах беспечно пожимал плечами. – Я люблю только тебя одну. Никто другой мне больше не нужен. Разве не так, хатын? – заглядывал он в женские мерцающие глаза.

Зачем ему еще кто-то другой, когда он думает только об одной? Что он станет делать, когда к нему в постель залезет совершенно чужая женщина? Зачем ему это, зачем?

– Так-то это так… – как-то странно уводя взгляд, соглашалась Борте. – Только не принято у нашего народа, чтобы у сильного и крепкого мужчины имелась только одна жена.

– Если у него хватает мяса, чтобы вдоволь кормить их, – лениво отбрехивался муж, еще не понимая, к чему весь их разговор. – Я пока еще не тысячник и даже не десятник.

– Но ты им обязательно станешь! – горячо восклицала Борте. – Посмотри на других! Они еще не стали десятниками, а новыми женами уже обзавелись. И детей у них сразу прибавилось и рабочих рук…

Многие из ее подружек в юртах только командуют, распоряжаются «черными» женами. Появись и у нее такая возможность, она снова во всех битвах поскачет рядом с ним, будет оберегать его и защищать…

– Вот что тебя волнует! – на мужских губах появилась понимающая улыбка. – Ты устала, моя ненаглядная хатын, возиться с коровами. Тебе захотелось поваляться на мягких подушках!

– Вот еще, чего он удумал! – весело фыркнула жена, всплескивая руками. – И как только тебе такое могло прийти в голову? Да чтобы я и валяться на мягких подушках? Ха-ха-ха! – придерживая руками мелко трясущийся живот, она давилась от приступов безудержного смеха, а он, глядя на нее, только непонимающе хлопал глазами. – Возьми себе еще жену, – мелодично звенел-постукивал в его ушах ее переливчатый насмешливый колокольчик. – Но любить ты будешь только меня!..

Словно вновь явственно услышав голос любимой Борте, десятник вздохнул и тронул поводья. Из его груди вырвался болезненный стон:

– Борте, Борте! Ну, почему же ты не дождалась меня?

В монгольском лагере все было тихо и спокойно, а вот у соседей раздавался какой-то непонятный шум. Впрочем, там, видно, снова что-то не поделили, в том сборном таборе воинов самых разных племен и народов, тех, что пристали к монголам по пути.

Подъехав поближе, Угхах снова вгляделся в темноту, разрываемую всполохами от разожженных костров. Присмотревшись, десятник смог различить пестрые туркменские юрты, тангутские рыжие шатры. Чуть в сторонке виднелись черные шатры белуджей. За ними стояли простые шалаши то ли аланов, то ли еще каких-то неизвестных племен воинов.

Во время битвы весь этот разноплеменной сброд первым посылался в бой или на приступ городских укреплений, а после те, кто остался в живых, подбирали остатки захваченной монголами добычи.

Привязав коня к металлическому приколу, Угхах вошел в свой шатер. В углу что-то зашевелилось. Едва различимая тень поднялась, тихо скользнула и распростерлась возле его ног.

– Это ты, хозяин… – облегченно прошептали девичьи губы.

Безразличным движением руки десятник хотел приподнять девчонку и подтолкнуть ее обратно в свой угол, чтобы тихо сидела и не мешалась ему. Но грубая ладонь его ненароком задела тугой и упругий комок, от прикосновения к которому стало жарко, мгновенно пересохли губы.

Раньше он как-то не замечал, что под простенькой рубашкой может находиться юное тело подросшей за это время служанки-рабыни. Ходит себе с опущенной головенкой серая замарашка и ходит…

Нет, тут он неправ. Вовсе юная туркменка не замарашка. Просто он раньше старался не замечать, как подолгу и тщательно она умывается, как всегда чисто и свежо ее дыхание. Но он даже подумать не мог о том, что под просторной одеждой давно уже не угловатый подросток, а юная девушка с налившимся всеми соками прекрасным тугим телом, которое целиком созрело для того, чтобы сполна познать радость любви.

– Иди, спи! – Угхах, превозмогая соблазн схватить это тело в охапку, убрал руки. – Поздно уже.

– Да, хозяин… – девушка разочарованно вздохнула.

В какое-то мгновение ей почудилось, что мужчина вдруг часто-часто задышал, в неровном пламени светильника блеснули его раскрывшиеся глаза. И она, замерев и затаив дыхание, ждала его горячих объятий, жаркого шепота, неловкой возни. Ждала этого и одновременно боялась.

Боялась рабыня того, чего еще ни разу с ней не случалось. Но, боясь, она столь же горячо этого желала. Но… ничего не случилось…

Подавив в себе поднявшееся желание, приглушенное навалившейся усталостью, десятник шагнул и завалился на свою подстилку. Веки его мгновенно сомкнулись, и он мгновенно уснул.

Проснулся Угхах, когда окончательно рассвело.

– Ты… чего? – пробормотал он, когда его взгляд неожиданно уперся в неподвижную фигурку. – Ты что, не ложилась? Ты всю ночь торчком и просидела? – удивленно спросил он.

– Я охраняла твой сон, хозяин. Не сердись.

Упрямая девчонка сидела на корточках прямо перед ним. На ее худенькие плечики была накинута застиранная до дыр, ставшая почти прозрачной рубашка из белого ситца.

Но первое, что увидел Угхах и что его смутило, – ее взгляд. Он впивался, он приковывал к себе, заставлял цепенеть – столько жило в нем неуемной жажды, плотского зова, что мужчина замер, пристально стал всматриваться в полуобнаженное девичье тело.

Сразу стало заметно взволнованное трепетанье крышек ее носика и стали видны подрагивающие от возбуждения уголки губ.

Сквозь тонкую ткань рубахи он разглядел упруго торчащие в разные стороны юные груди с напряженно вздувшимися сосками. Расходясь под его взглядом, стройные девичьи ножки непроизвольно расползлись в стороны, нескромно приоткрывая темный мысок.

– Чего ты? – буркнул он, в смущении начав тереть глаза тыльной стороной давно немытой ладони.

– Твой Борте… – мило коверкая слова, продолжая прямо смотреть на него, проговорила девчонка, – перед тем, как уйти к Небесным Духам, взяла с меня слово, что я стану твоей верной женой.

– Не выдумывай ты! – не поверил он, сделал вид, что не поверил.

Зажмурив крепко глаза, десятник попытался извлечь из памяти один странный разговор, суть которого он начинал понимать только сейчас. В тот вечер Борте вскользь спросила:

– Тебе нравится наша туркменка?

Неглупая монголка заметила, какими глазами смотрит служанка на ее мужа, смекнула, что юная туркменка по имени Юлдуз влюбилась в Угхаха, как можно влюбиться в ее годы. До одури, до беспамятства, безрассудно и самозабвенно, всем своим еще неискушенным сердечком.

Хотя, она и сама все заводила разговор о том, что ее мужу следовало бы взять еще одну жену. Но жаркое чувство юной рабыни ее несколько пугало. Она боялась, что новая любовь может затмить старую.

– Как может нравиться или не нравиться вещь, которая принадлежит тебе по праву? – шутливым вопросом ушел он ответа, не желая даже думать об этом. – Вещь, она и есть вещь…

– Ну… вещи бывают разные, – задумчиво произнесла Борте, а потом резко сменила тему разговора и больше об этом она и не заикалась.

Со стороны наблюдала Борте, как Юлдуз пожирает влюбленными глазами ее мужа, а тот, простачок, словно ничего и не замечает…

– Хозяйка… – девушка печально вздохнула, – наказала мне, чтобы я дождалась твоего возвращения и всегда была при тебе. Она взяла с меня страшную клятву. Я пообещала ей…

Но никак не ожидала она, Юлдуз, что после смерти своей хозяйки, странным образом вдруг окажется в обозе темника Субэдэя. Потом кто-то шепотом объяснил ей, что так поступили, думая, что посланный гонцом к Чингисхану Угхах никогда не вернется. А когда он вернулся, то и не вспомнил о прошлом имуществе, щедро одаренный Субэдэем.

– Если я не захочу тебя в жены? – усмехнулся уязвленный Угхах.

– Тогда я стану твоей верной тенью…

Коротко и резко вздохнула Юлдуз, когда он резко качнулся к ней, схватил руками. Все ее тело так и встрепенулось, ощутив проникающие прикосновения мужских пальцев, и подалось навстречу им.

Дева вздрогнула, тихонько простонала, что неимоверно подстегнуло мужчину, в душе которого еще боролось сомнение. Угхах каким-то подсознательным чувством определил, что девчонка уже не осознает окружающего, что она уже вся там, в томящем мареве зова собственной плоти. Он отринул все другие мысли, подхватил на руки безвольно поникшее тело, высоко поднял и закружил, вдыхая в себя упоительные запахи ее нетронутой чистоты и молодости.

– Хатын, хатын, – прошептал он, закрывая глаза.

И вдруг вспомнились ему те счастливые дни, когда он только привел в свою юрту смущающуюся и не поднимающую на него свои глазки Борте. Он как будто снова вернулся в свою молодость…

– Я люблю тебя! – донесся до него счастливый девичий шепот.

Обмякшая в его руках, она дышала страстным желанием, учащенно вздымались юные грудки, бурное дыхание рвалось из приоткрытого рта.

Уложив девчонку на мягкую подстилку, десятник наклонился к ней и, не сдержав своего желания, поцеловал озорно выглянувший и остро торчавший сосок. Протяжно вскрикнув, Юлдуз крепко обхватила его, судорожно обняла, завалила на себя, суетясь широко раздвинутыми ножками, покорно подкладываясь под его крепкое тело.

Ощутив его прикосновение, девчушка резко забилась, торопливо и бестолково вскидываясь, подставляя свое жаждущее лоно.

– Ох! – тихий вскрик, и она, обмякнув, превратилась из нескладной девчонки в женщину, ладную и неотразимо притягательную.

И черты ее лица изменились. Мягче стало его выражение. Исчезла напряженность вожделения. Под мужчиной, распахнувшись вся, лежала женщина – возбужденная до предела, изнывающая в неутоленной пока еще жажде соития и полностью готовая к нему – но уже не скромная дева, а женщина. И он, пораженный этим мгновенным превращением, подался к ней, снова задвигался. Его движения крупно встряхивали юное тело. Трепыхались, вскидываясь и на мгновения замирая в своем восторженном полете, упругие грудки. Легонько обнимая Угхаха за плечи, Юлдуз вся отдалась своему любимому и ненаглядному мужчине, растворившись в долгожданном счастье, став частицей мужчины…

Глава V. Ловушка захлопнулась, но мышь ускользнула

Караульный, выставленный на глиняной круче, с которой весь глубокий и извилистый овраг, вернее, та его часть, что прилегала к лесу, хорошенько просматривалась, заметил, как по направлению к ним плывут, покачиваясь с бока на бок, две арбы, соскочил с толстой ветки и засеменил к сотнику.

– Едут, едут! – свистящим голосом возвестил монгол и протянул руку, указывая: – Там… там…

– Чего ты разорался, а? – недовольно зашипел Угхах, передергивая плечами. – Тише, не в родной степи! – попенял он.

Ибо тут каждый звук разносится далеко, проносится по высоким верхушкам, пугая птиц и сгоняя их в огромные каркающие стаи. Любому станет понятно, что в лесу обретает кто-то чужой.

– Две повозки, – перешел на шепот дозорный, – и четверо конных.

Вскочив на коня, Угхах в сопровождении двух нукеров поскакал навстречу повозкам. Сомнений в том, что это ехали именно те, кого они ждали, у него не было. Добрые люди с благими намерениями по дну оврага по направлению к дремучему лесу не разъезжают. И на передней арбе выставили условленный знак – к правой оглобле они привязали длинную пеструю ленточку, которая порывисто развевалась на ветру.

– Вас ждут… – сотник вынул и показал кусок кожи с выжженным на ней тавром-печатью.

– Слава Аллаху! – облегченно вздохнул приказчик купца Махмуда аль-Гурганджи, вытаскивая из-за пазухи такую же кожаную пайцзу. – Я боялся, что вы заблудитесь, не найдете дороги.

– Мы-то ее нашли, – заскрежетал зубами Угхах. – А вот кое-кто, видно, еще блуждает… – в сердцах сплюнул он.

Позор им всем, несмываемый и на всю их оставшуюся жизнь, если из-за этого наглеца и хвастуна Кокчу они провалят все задание. Если в ближайшее время любимец Субэдэя не появится, ему придется самому отправиться с частью своих людей в город. Подобная возможность не исключалась. Возможно, так будет даже лучше и намного безопасней. Он тут вторые сутки, и все вокруг спокойно. А если этот Кокчу тащит за собой погоню, то всем им грозит смертельная опасность.

К дрянному и никудышному, сильно подавленному настроению, что не покидало его последнее время, добавилось все более остро ощутимое предчувствие грозно надвигающейся опасности. Так в очередной раз срабатывало у него предвидение, выработанное с годами, пришедшее с накопленным опытом. Любой, даже самый тщательно продуманный план, бывало, не срабатывал из-за какой-то мелочной случайности. Не говоря уже о том, что все летело в тартарары, если кто-то начинал вести себя глупо, переставал следовать всем полученным предписаниям, бравируя и наплевательски пренебрегая неписаными правилами войны.

Вот именно пренебрежение своим долгом и было где-то свойственно десятнику Кокчу. По всем расчетам он уже должен был быть на месте.

В том случае, если его отряд нигде не задержался, не устроил себе незапланированный отдых. Не дай того Небесные Боги, чтобы они где-то по пути наткнулись на одинокое жилье и там устроили, по своему обыкновению, жестокий разбой.

Перед болезненно прищуренными глазами Угхаха, как наяву, вдруг появились дерзкие нукеры Кокчу, весело хохочущие, с наслаждением уписывающие жирные куски баранины с блестящими капельками желтого жира, жадно разрывая их грязными скрюченными пальцами. В ушах, отдаваясь, зазвенели отчаянные крики о помощи.

– У, мангусы! – выругался сотник. – Зарежу! Собственными руками!

Ничего не понявший приказчик шарахнулся в сторону, испуганно захлопал глазами. Застыли его помощники. Им всем показалось, что угроза монгола относится именно к ним.

– Не бойся! – Угхах презрительно покривился. – Это я не тебе…

К стоявшим перед ним людям он особых симпатий не испытывал. Он презирал предателей, считал их самыми последними отбросами.

Конечно, он понимал, что приходится время от времени прибегать к услугам перевертышей, особенно на вражеской земле. Но никогда он полностью им не доверял. Тот, кто предал один раз, не преминет потом обмануть и во второй, и в третий раз. Смотря, в какую сторону задует ветер, туда и потянут они свои предательские носы, ища себе надежную защиту и богатую наживу. Только не ведают они пока, что обычно век предателей недолог. Кому нужен слуга, предавший своего прежнего хозяина. Это самый большой и смертный грех…

– Ты там… по дороге… – настороженно прищурившись, спросил он, – подозрительного ничего не видел, не слышал? Как там у вас, в городе, все спокойно?

– Мы проехали ворота, – обстоятельно начал говорить приказчик, – все, как обычно, на дороге тихо, на бугре два конных булгарина стояли.

– Они всегда там стоят, на том самом бугре? – резко развернув голову в его сторону, Угхах вперил в него тяжелый испытывающий взгляд. – Или их послали сторожить только сегодня?..

Или же он сам себя попросту накручивает… Или, может, булгары учуяли что-то неладное, успели приготовиться и устроить им ловушку?

– В последние дни торчат постоянно.

– Они, как что-то заметят неладное, вмиг вызовут себе подмогу…

Все это ему надо учесть. На всякий случай… Все это не может не настораживать. Это может грозить непредвиденными последствиями…