скачать книгу бесплатно
У монголов на этот счет есть собственная история, о правдивости которой судить не мне, может, есть в ней и зерно истины. Если верить истории, сочиненной самими монголами, то многое обстоит несколько иначе, чем об этом изъясняются нам цзиньские историки…
В «Сокровенном Сказании» монголов сказано, что первым предком Чингисхана был Борте-Чино, родившийся по изволению Вышнего Неба. Его супругой была Гоа-Марал. Серый Волк и Самка Оленя.
Два тотемных животных. Они вышли из неведомых мест, переплыли какое-то море Тенгис (внутреннее море), может, это и был Байкал, и стали кочевать у истоков реки Онон, на Бурхан-Халдуне.
Потомком их был Бата-Чиган. «Сокровенное Сказание» перечисляет длинный ряд их потомков, имена коих за ненадобностью мы пока все опустим, вплоть до Добун-Мергена, мужа Алан-Гоа.
Если вдуматься в оную историю, то, должно быть, около VI века на земли, занимаемые племенем шивэй, пришли люди из неизвестного доселе никому народа. Они называли себя монголами или же близким по звучанию словом. Путем переговоров, может, и силой они отвоевали себе место под солнцем на берегах Онона и вошли в союз племен шивэй на правах рода с названием «монгол»…
Со временем при разрастании и дроблении их рода самоназвание «монголы» как таковое исчезло, но в памяти последующих поколений сохранилось единство их происхождения…
Возможно, Хабул-хан, впервые объединивший значительную часть потомков Борте-Чино, первым назвал это объединение монгольским.
Может, именно Чингисхан, который объединил действительно всех потомков древнего рода «монгол», извлек оное почти забытое имя из глубин исторической памяти и назвал им сбитые под его началом народы и племена. Даже те, кто изначально не имел никакого отношения к монголам – татары, уйгуры, кыпчаки (половцы) и многие другие, стремясь разделить громкую славу монголов, стали называть себя их именем. Возможно, оное было частью плана Чингисхана…
Огромное количество родов и племен, которые все стали именовать монголами, еще совсем недавно делились на две главные ветви: дарлекин и нирун. К тому времени они настолько отделились друг от друга, что перестали считать себя родственными народами.
Только группа нирун, ведущая свой род от чресл прародительницы Алан-Гоа, а «нирун», собственно, и означает «чресла», считали себя подлинными монголами. Но и среди настоящих потомков Алан-Гоа нашлось немало племен, коим тоже отказывалось в «звании» нирун.
И, поскольку происхождение играло в жизни монголов огромную роль, пожалуй, самое время для того, чтобы познакомиться с самой знаменитой легендой о возникновении истинного народа монголов…
Хотя многие монгольские племена и кочевали в великой степи, некоторые племена и роды селились на полуночном краю степей, уходя порой в леса, на Байкале, верхнем Енисее и на Алтае. Оттого вскоре и пошло деление монгольских племен на лесные и степные племена.
Степные племена в основном были коневодами и скотоводами, охота могла быть их вторичным занятием. Люди лесов, с другой стороны, из-за условий своего жизненного существования считались охотниками и рыболовами. Были среди них и очень искусные кузнецы…
Праматерь важнейших монгольских родов и племен Алан-Гоа была дочерью Хорилартай-Мергена из северного монгольского племени хори-туматов – лесных охотников Прибайкалья…
Монгольский род (обок) состоял из родственников по отцу. Брак между его членами был запрещен, а потому невесты приобретались путем сватовства или покупались у иных родов. Когда род разрастался, его ветви отходили от общего ствола, чтобы образовать новые роды. Однако все они признавали свое происхождение от общего отца: о них говорили, что эти роды принадлежат к одной и той же кости «ясун»…
Браки между потомками всех этих родов строго воспрещались. Среди кочевников развито многоженство, и мужчины нуждались во многих женщинах не из своего рода, что крайне осложняло проблему.
Оное частенько приводило к умыканию будущих жен, а отсюда и неизбежные столкновения между родами. Для того, чтобы сохранить хрупкий мир, многие роды заблаговременно заключали взаимные соглашения относительно браков своих потомков…
Почтенный путник увлеченно рассказывал байки, а Айша, подперев кулачком гордый подбородок, пыталась представить себе наяву.
Но лучшего всего заглянуть в прошлое получалось у Суюм, которая была для женщины ее круга блестяще образована и начитана, и чье богатое воображение подкреплялось большим жизненным опытом…
Глава II. Среди лесного народа
Сквозь дремучую чащобу урмана мягкими крадущимися шагами, словно приготовившийся к внезапному прыжку хищный, молодой и сильный зверь, ловко пробирался, хоть и невысокого роста, но коренастый и плечистый парень по имени Хорилартай. Оттого что он слыл охотником, к его основному имени добавили прозвище Мерген.
Главным и основным оружием у охотников слыло короткое копье, которое они с силой метали или с близкого расстояния втыкали в крупного зверя. Многие использовали лук и стрелы, с которыми вели охоту на мелкую дичь. Хорилартай-Мерген в совершенстве владел и тем и другим оружием. В отличие от многих своих сородичей охотник прекрасно понимал все преимущества быстролетящей стрелы.
Заметив промелькнувший между зелеными зарослями пятнистый бок пугливой самки оленя, он сорвал с плеча лук, вложил в тетиву стрелу и прицелился. Сделал один шаг навстречу… второй, и тоненько просвистела в воздухе печальная вестница, больно ужалила ничего не подозревающую лесную красавицу. Взбрыкнув передними ногами, она тут же присела на них, в момент ослабевших, крупно вздрагивая всем телом, свистяще захрипела, покачнулась и медленно повалилась набок. Еще чуть дергался покрывшийся влажной дымкой зрачок, и натужно вздымалось вздрагивающее от режущей боли шелковистое брюхо.
Подбежавший охотник успел заглянуть в ее затянутые дымчатой поволокой, ставшие огромными от неземной тоски глаза, и ему стало не по себе. Словно увидел Мерген неземной укор. Но скоро он совершенно позабыл об этом. Не в первый раз доводилось смотреть ему в глаза наступающей смерти, к тому же, его мысли были заняты более важной заботой. Годы шли, а у него до сих пор имелась всего одна жена.
Соседи все его стали поначалу украдкой, а вскоре и вовсе открыто потешаться над ним. Конечно, если бы у него с женой завелись бы дети, то совсем другое дело, но женщина оказалась бесплодной.
Закинув тушу на спину, Хорилартай, крякнув, двинулся в сторону своего поселения. Путь предстоял ему неблизкий, за время охоты он успел уйти на приличное расстояние, а ему хотелось вернуться к себе домой засветло. Однако, видно, Небесным Богам угодно было другое. Провидение само вело его по Свыше уготованному ему пути.
Во власти тяжелой задумчивости, охотник свернул со следа, вовремя не поворотил, когда очнулся, понял, что отмотал приличный крюк.
Сплюнув от едкой досады на самого себя, Хорилартай оглянулся на садившееся солнце, озадаченно захлопал короткими ресницами. Особо не желал он поверить в то, что нынче ему родного очага не увидеть и придется ночевать в лесу, но в душе признавал это и уже соглашался с неизбежным. Потянул он шумно носом воздух, раздувая ноздри, ловя ветерок, повернулся к воде, тяжело затопал, вполголоса, чтобы никто его не услышал, проклиная Злых Духов, сбивших его с пути…
Вдоль берега озера неспешно трусили два всадника. К седлу одного конника привязали длинный повод, за которым шла третья лошадь.
На ней сидела со связанными ногами и руками сгорбленная фигурка измученной девочки. Отпечаток дальней дороги усталой тенью лег на ее прекрасное личико. Не помнила уже она, Баргуджин-гоа, любимая дочь Бархудая, владетеля Кол-баргуджин-догумского, сколько дней они так передвигаются, все дальше и дальше уходя от ее родного дома.
Страшные несчастья одно за другим просыпались на ее несчастную головку. Не успела она привыкнуть к мысли, что ее отдадут в жены тюркскому беку, как во время долгого и утомительного путешествия к жениху ее похитили, нагло выкрали из шатра. Закутанную в темное покрывало, переброшенную через седло, ее две ночи и два дня везли.
Она чуть не умерла во время бешеной скачки. Очнулась она только в одном из караван-сараев, что в великом множестве выросли на Великом шелковом пути. Несколько дней ее не трогали, силком кормили. Не в силах сопротивляться, она давилась, но пихала пищу в себя.
Жирная женщина с мясистым подбородком, топырящимися черными усиками под уродливым крючковатым носом, густо пробивающейся безобразной бородкой своим видом наводила на нее леденящий ужас.
– Ох! – заслышав громоподобный голосище злой бабищи, девочка инстинктивно вжимала голову в подрагивающие от страха плечики.
– Снимай все с себя! – рано разбудив, женщина приказала раздеться, тщательно осмотрела она худенькое тело, больно ощупывая молочные железы, бесцеремонно раздвигая толстыми пальцами нижние губки.
– Ой! – от жгучего стыда горькие слезы брызнули из глаз, но дева, боясь наказания, проглотила подступившие к горлу рыдания.
Бедных невольниц, собранных для продажи, оказывается, набралось с десяток. И ближе к обеду устроили бесчеловечный по своей сути и ничем не прикрытой алчности торг, когда все мужчины без всякого стеснения рассматривали выставленный перед ними живой товар. Ощупывали покупатели юные тела, заглядывали в рот…
– Я беру! – кто ее на торжище купил, девочка так и не поняла.
Накинув на голову темное покрывало, ее посадили на лошадь и куда-то повезли. За всю дорогу она услышала всего с десятка два коротких слов, не больше того, и то их толком и не разобрала, скорее, поняла, догадалась о том, что требуется от нее…
Худой и жилистый степняк, двигавшийся впереди их небольшого отряда, зыркнул по сторонам настороженными глазами. Он выхватил широкую полосу густо зеленеющего урмана, близко подступавшего к кромке воды, прошелся по берегу, выискивая подходящее место для ночлега и найдя, поднял вверх руку и вытянул ее в нужную сторону.
За многие годы, проведенные в пути, в охоте на дикого зверя, а чаще на человека, он привык обходиться языком жестов. Особенно в те самые дни, когда они кого-то с собой везли. Поначалу по необходимости, а потом молчание вошло в привычку.
Может, потому его и прозвали Телсез или Безъязыким. Не отличался многословностью и его спутник Тикбул. Вдвоем они подходили друг другу, а потому их дружба тянулась уже третий десяток лет.
– Ы-ы-ы! – Телсез выбрал у берега небольшую полянку.
Соскочив с лошади, он подошел вразвалку к молчаливой пленнице, развязал тугие путы на ее ногах и осторожно стянул девочку вниз, поставил полонянку на землю, придержал, когда она покачнулась и со стоном опустилась на подрагивающие от слабости коленки.
– Ой! – тоненько пискнула девчушка.
Не в силах выразить свои мученья, она согнулась, уткнулась лицом в подол длинного платья, одетого поверх штанов, тяжело, всей грудью задышала, благодаря в душе Аллаха за то, что на этот день все ее муки закончились. Впереди их ждали немудреный ужин и желанный отдых…
Тем временем Тикбул сноровисто собрал сухой валежник, разгреб ногами небольшую ямку, развел огонь. И вот робкие ярко-рыжеватые язычки все веселее и громче зализали шершавые, с громким треском ломающиеся в руках веточки. Чуть позже степняк подкинул в огонь сучья что потолще, и через секунду-другую донеслось ровное и мощное гудение рвущегося ввысь жаркого пламени…
Словно на ходу наткнувшись на невидимую преграду, Хорилартай остановился, так и не опустив вниз занесенную вперед ногу.
Слабый порыв поднимающегося к вечеру свежего ветерка явственно донес до его чувствительного носа перемешанные с дымом костра и жареным мясом запахи чужих людей.
Это были его охотничьи угодья, и промышлять в них помимо него никто не мог. Если только в их краях не появился кто-то чужой.
– Посмотрим! – скинув с плеч тушу важенки, монгол пригнулся.
Осторожно ступая по земле мягкими кожаными сапогами, охотник инстинктивно чувствовал под собой все сучки, способные предательски хрустнуть в самый неподходящий момент и тем самым спугнуть ничего не подозревающих пришельцев. Монгол двигался на дразнящий его, проголодавшийся за целый день, желудок запах готовящейся пищи…
Нанизанное на самодельный вертел мясо дошло до готовности. И молчаливый Телсез подсел к девушке, потянул за конец тоненького кожаного шнурка, высвобождая затекшие до синевы кисти.
– Ух! – пленница, поднимая голову, кинула на своего невольного мучителя красноречивый взгляд, туго наполненный ярой ненавистью и жутким презрением, и мужские глаза, наткнувшись на него, ожглись, отвернулись в смущении.
В душе своей Телсез ничего не имел против нее, но он должен был доставить этот юный цветок в целости и полной сохранности, а потому и предпринимал тщательные меры предосторожности.
Не отступил он от своего неизменного правила и в этот раз, надежно спутав девчонке ноги. Его хитроумный узелок в два счета не развяжешь, времени уйдет на все много, а потому попытка бегства успеха явно бы не имела и была обречена на провал изначально. А за это время он всегда успеет насытиться…
– Ы-ы-ы! – ткнул он пальцем на место рядом с костром.
Небрежно разорвав тушку зайца, случайно подстреленного в пути, он с усмешкой на губах поделил куски на три неравные части: себе забрал побольше, своему товарищу – поменьше, что осталось – то он небрежно кинул под ноги девчонке.
– У, шайтан! – сверкнула она злыми глазами, оскорбленная столь пренебрежительным отношением к себе. – Аллах покарает тебя! – прошептали ее побелевшие губы.
– Гы-гы-гы! – Тикбул издевательски оскалил рыжие зубы.
Но голод – не родная тетка, и Баргуджин-гоа проворно потянулась обеими руками к мясу, зная, что стоит ей только чуть промедлить, как она может и вовсе остаться без еды. Такое уже случалось и не один раз.
Ее попутчики, которых правильнее было бы назвать тюремщиками, запросто могли покуситься на ее долю и забрать себе то, что она не успела доесть, пока они управлялись со своими кусками.
– Гы-гы! – жадно обглодав заднюю ножку, Тикбул, громко чавкая, с видимым на лоснящемся от грязного пота лице наслаждением обсосал жирные пальцы и потянулся, блаженно зажмуривая глаза.
Правая рука его машинально нащупала в высокой траве баклажку с остатками крепкого вина. Взболтнув, он сделал пару-другую больших глотков. Теплая волна, накатываясь, пошла по внутренностям, бурно разгоняя кровь и настраивая мысли на иной лад.
– Гы-гы! – давно он, облизываясь, поглядывал на девчонку.
Отсутствие близости с женщиной становилось вовсе невыносимым, а сознание того, что с ними вместе едет красивая девушка, сильно будоражило его. Если бы не суровые взгляды, бросаемые в его сторону Телсезом, то он, верно, давно бы уже побаловался с нею. Но всякому терпению приходит предел, видимо, именно этакий момент и наступил.
Исподволь в его подленькой душонке зрело и все накапливалось недовольство положением дел, что сложилось в его отношениях с товарищем. На первых порах роль бессловесного помощника его вполне устраивала. Но со временем Тикбул все чаще стал подумывать о том, что он и сам бы мог вполне справляться с ролью вожака.
– Избавлюсь от Телсеза или уйду от него, – вслух подумал Тикбул.
Но просто уйти, потеряться в бескрайней степи означало остаться без денег, которые его молчаливый напарник прятал на своей груди. А вот это Тикбула никак не устраивало. Не без оснований он считал, что половина всей заработанной ими суммы принадлежит ему.
На большую часть он особо не претендовал, но заполучить ее при случае был бы не прочь. Но случай сам по себе не представлялся, и в его мозгу, скрытом за узкой полоской лба, зародилась и засвербела, не давая покоя, коварная мысль о том, что случаю следует помочь…
– Надо подсобить, подстегнуть медлительный случай, – решил он.
Осталось лишь придумать, как это сделать, чтобы не вызвать гнева Духов. Опасаясь того, что Небесные Боги сурово накажут его, если он подло прирежет своего товарища спящим, Тикбул прикинул, что лучше он спровоцирует ссору, а в ней нанесет Телсезу коварный удар ножом…
Решив не откладывать выполнение задуманного им плана, Тикбул, не вставая с земли, перекатился и оказался рядом с их пленницей. Баргуджин-гоа увидела мужские глаза, налитые суровой решимостью и вздрогнула, инстинктивно сжалась, попыталась уклониться от грубых ласк, пряча свое лицо и поворачиваясь набок, но все было напрасно.
– А-а-а! – в отчаянии вскрикнула она и вцепилась зубами в грубую ладонь. – А-а-а!
– Дивана! Кикимора! – дикарь со всего размаха ударил визжащую девчонку по лицу, разбивая его в кровь. – Придушу!
Разбуженный резким вскриком, Телсез вскочил. Он сбросил с себя сладкую дрему, подскочил и изо всех сил потащил на себя насильника, сердито шипя и брызгая разгневанной слюной.
Такого вероломства от напарника он не ожидал, давно уже привык доверять ему, как себе. Тикбул задумал очевидное безумство. После такого за девчонку много не выручить, и все их труды пойдут насмарку.
– Ы-ы-ы! – свирепо оскалился он и показал желтые клыки, выражая тем самым крайнюю степень своего недовольства.
Обычно подобной демонстрации вполне хватало, но на этот раз лицо Тикбула в ответ исказилось свирепой ненавистью, узловатые пальцы его рук сжались в кулаки, что уже недвусмысленно свидетельствовало о том, что подельник подчиняться не намерен.
На миг ослепленный вспышкой ярости, Телсез шагнул вперед, чтобы схватить взбунтовавшегося напарника, перехватить его тело руками, оторвать от земли, перевернуть в воздухе, бросить его наземь и выбить из него злые намерения. Но Тикбул, зная силу напарника, бороться с ним и не собирался. В его правой руке сверкнул нож, и холодное лезвие мягко вошло в брюшину и с хрустом в ней провернулось.
– Ы-ы-ы! – изумленный пронзившей его болью, замычал Телсез.
Схватившись рукой за живот, бледнея, увидел он, как сквозь сжатые пальцы проступила алая, быстро темнеющая и густеющая влага.
Ноги предательски ослабели, подкосились, он весь осунулся вниз, чувствуя, как перед глазами побежал, набирая скорость, темнеющий берег, разгоняясь, начал переворачиваться.
– А-а-а! – лежавшая всего в двух шагах и все видевшая, Баргуджин-гоа онемела от произошедшей на ее глазах ужасной трагедии.
Ее юное сердечко буквально разрывалось от цепенящего страха и от дикого ужаса. Увиденное своими глазами коварное и подлое убийство никакой надежды на собственное спасение ей не оставляло. Если этот дикарь так жестоко расправился со своим товарищем, то ее саму ничего ладного не ждет. Сперва хладнокровный убийца вдоволь поизмывается над беззащитной жертвой, а потом лишит ее жизни…
– А-а-а! – разнесшийся по лесу отчаянный крик всполошил всех его обитателей, растревожил птиц, стаями закруживших над вершинами.
Вопль заставил Хорилартая ускорить шаг, но не лишил охотника присущей ему осторожности. Быстрее заскользил он по земле, мягче и пружинистей стала его походка. Впереди блеснула светлая полоска, и он, пригнувшись, выглянул, раздвигая рукой густую листву…
Вытерев лезвие ножа об край одежды убитого им напарника, Тикбул хищно прищурился, и по кругу полетели раскаты его истерического смеха, обдали девушку новой волной леденящего душу страха.
Плохо соображая, но стремясь любыми способами покинуть гиблое место, Баргуджин-гоа, извиваясь своим худеньким и гибким тельцем, поползла, царапая в кровь об прибрежную гальку нежные пальчики, сдирая кожу с ладоней. Безотчетное желание спастись подгоняло ее.
– Куда, дивана?! Убью! – увидев, как ускользает его жертва, Тикбул недоуменно моргнул, но быстро успокоился.
До берега далековато для того, кто ползет со связанными руками и ногами. Он в два-три хороших прыжка сможет ее догнать. А потому из-за подлого желания продлить ее невыносимые душевные и физические терзания, он неслышно ступал за нею, наслаждаясь видом ее мучений.
– Попалась, дивана! – когда до воды осталось с десяток его широких шагов, он схватил девушку за ногу, потянул на себя.
Переворачиваемая на спину, Баргуджин-гоа отчаянно закричала:
– А-а-а!
В один миг она осознала, с обреченностью поняла, что все оказалось напрасно. Ее отчаянная попытка спастись, уйдя навечно в воду, была тщетна. Ей никуда от своей страшной судьбы не убежать. Ей этого не позволят. Лицо насильника приближалось, она крепко зажмурила глаза, пронзенная дрожью обмякла, готовая к самому наихудшему…
Теперь у Хорилартая не оставалось сомнений в намерениях человека на берегу. И он успел упрекнуть себя за то, что не выстрелил в степняка, пока тот шел во весь рост и представлял собой очень удобную мишень.
А теперь он боялся, что стрелой ненароком угодит в беззащитную девушку. Бормоча сквозь зубы безмолвные проклятия, он неслышной тенью метнулся к клубку двух тел, туго сплетшемуся возле берега.
– Гы-гы! – довольно урча, Тикбул подрагивающими от нетерпения руками разодрал тонкую материю, обнажил девственно-белую грудь и восторженно заверещал, увидев перед собой два нежно-розовых соска, возвышающихся над упругими выпуклостями.
Облизнув пересохшие губы, он шершавым язычком коснулся одного из двух острых комочков нежной плоти, с торжествующим восторгом ощущая, как от его прикосновения девчонка дернулась всем телом…
Накатывалась на пологий берег очередная волна, шурша и пенясь, а затем медленно отступала, слизывая с гальки принесенный самой же песок, перекатывая маленькие камушки, увлекая их назад, на глубину.
