скачать книгу бесплатно
В сопровождении нескольких воинов Абдулла-ага, Глеб и старый слуга Насыр отправились на поиски.
Не останавливаясь и не обращая внимания на снующих чумазых маленьких ребятишек, голоштанных и босоногих, нагло цепляющихся за края одежды, протягивающих грязные руки, выпрашивающих подачку, они прошли мимо жалких лачуг, то тут, то там выросших из темной воды, поставленных на деревянные сваи, покрытых побуревшим камышом…
На их пути попадались остатки того, что раньше гордилось своим величием. Фундаменты когда-то роскошных зданий были растащены по камешку. Кругом царило страшное запустение.
Лишь крысы по-хозяйски выглядывали, нагло смотрели им в глаза, провожали своим взглядом горящих нездоровым огнем глаз.
И вот княжич растерянно оглянулся. Разве может тут жить человек? Заметив смятенное движение своего спутника, купец усмехнулся:
– Люди, мой дорогой кунак, живут везде, даже в этих трущобах, где, кроме вечно голодных крыс, казалось бы, другим тварям делать нечего.
В низкой лачуге, убого выстроенной из больших, плохо подогнанных камней, кое-где местами густо замазанных красной глиной, смешанной с конским навозом, где от зияющих дыр оставались лишь узкие щелочки, на деревянном топчане сидел седой и древний, как сам их мир, старик. Его незрячие глаза неподвижно уставились на вход в жилище.
– Салам, Гаджи-Гасан, – приветствовал его купец. – Это я, Абдулла. Я привез тебе провизию.
– Ходай, наш всемогущий Бог, воздаст тебе за твою заботу о нищем старике, – мелко трясущаяся рука с жадностью приняла кусок лепешки.
– Когда ты ел в последний раз? – корабельщик внимательно осмотрел жилище, пустые полки, а на них ни единой крошки.
Зато во всех углах зияли дыры, прорытые вездесущими крысами. Не они ли начисто подметали все остающееся за хозяином…
– Два дня назад внук забегал, – прошамкал чуть повеселевший дед, почувствовавший вкус хлеба, – оставил немного еды. Им самим еды не хватает. Раньше к нам больше народу заглядывало. Я рассказывал им про то, как погибла наша страна. Нынче никого это не интересует.
– Сколько тебе лет, почтенный старик? – участливо спросил княжич.
– Говорят, – старец многозначительно поднял указательный палец кверху, – что мне больше ста лет. Может, и ошибаются. Последний раз я женился, когда мне пошел восьмой десяток. Лет тридцать с того прошло.
Приехавшим издалека его гостям показалось, что они ослышались. Может, все дело было в том, что этот старый огрызок просто не в ладах со счетом? За древностью лет в мозгах у него все перемешалось…
– Ты женился в столь почтенном возрасте?
– У меня был свой дом, – старик важно надулся. – В нем нужна была хозяйка. Потом уже он сгорел. В огне погибла жена, а от горя ослепли мои глаза. У нас родились две дочки. Сынок одной из дочек иногда и прибегает. Не помню, от какой. Столько детей держал я на своих руках и детей своих внуков. Потом пошли дети внуков и внуки их внуков…
– Скажи-ка, Гаджи-Гасан, – купец грубовато перебил нескончаемое перечисление, – куда делся народ хуннов? Ты слышал о таком народе?
На бледных губах немощного старика появилась слабая улыбка. Они чуть приоткрылись и скупо показали беззубый рот с розовыми деснами, которыми, видно, бедный и несчастный человек пережевывал всю пищу.
– Слышал ли я о таком народе? – голова его горделиво выпрямилась. – Это я, Гаджи-Гасан, прямой потомок Ашина?! Меня еще спрашивают!
– Скажи, почтенный Гаджи-Гасан, – вкрадчиво, чтобы еще чем-то не обидеть странного старика, спросил Глеб, – кто такой этот Ашин? Открой нам глаза на его происхождение.
Очень обходительные слова гостя, пришедшего вместе с грубоватым корабельщиком, растопили душу старика, и голос его смягчился:
– Хорошо, путник, я расскажу тебе. Только смочу свой рот глотком вина и запью им лепешку, принесенную вами.
Нисколько не торопясь, старик, словно он испытывал терпение своих гостей, неспешно отламывал от лепешки небольшие кусочки, тщательно их пережевывал, смакуя, запивал терпким виноградным вином…
На лице старого слуги уже начали проявляться признаки нетерпения, но немало времени прошло, пока Гаджи-Гасан не приступил к рассказу.
– Вождь великого народа хуннов, – медленно и торжественно начал он, – умер на середине пятого столетия нового времени и был сожжен на огромном поминальном костре…
Надувшийся гордостью рассказчик, закрыв глаза, вытянул руку и…
– Нам сказали, – Абдулла-ага перебил старика, – что хрустальный гроб с его телом опустили в воды Дуная.
– Про то, верно, рассказали вам на горе Урака? – усмешка исказила ссохшийся рот. – Гаук немного вам приврал. Аттилу – человека с Итиля сожгли на костре, а прах развеяли по ветру. Кто-то мрачно пошутил о том, что также прахом пойдут и все его труды. И предсказание вскоре сбылось. Вожди хуннов, позабыв о единстве, потеряв весь разум, начали воевать между собой. И все завоеванные ими народы разом выступили против хуннов, желая отомстить им за свою попранную свободу…
Безусые юноши взяли в свои руки острые мечи, чтобы отомстить за своих погибших отцов, за своих поруганных матерей и невест…
Старики, отогнав свою одолевшую их немощь, поднялись, чтобы отомстить за своих детей и внуков…
Матери, отняв от своих грудей голодных младенцев, униженные и оскорбленные, встали, чтобы отомстить за своих убитых мужей и детей, за свою поруганную честь…
В своем горячем желании отомстить угнетаемые племена и народы были страшны и неудержимы. Где бы ни оказывался хунн, его убивали.
Жены, насильно взятые из чужих племен, без жалости убивали своих мужей, кололи прижитых от них, еще малых, детей. Объединенные силы многих народов гнались за хуннами и повсюду убивали их.
Спасаясь бегством, остатки великого народа спешно уходили назад, на далекую родину. Но их везде настигали, и пощады не было никому…
– Никто не уцелел? – вздох сожаления вырвался из груди княжича.
Его лицо источало разочарование. Стоило им столько плыть, чтобы узнать, что все их поиски снова ни к чему не привели.
– Выжил один десятилетний мальчик. Враги, издеваясь и глумясь над бедным ребенком, отрубили ему одну руку, другую, отсекли по одной и обе ноги, оттащили в болото возле высоких гор и бросили на растерзание диким зверям. Неудержимые в своей жестокой мести, они горячо желали продлить мучения и агонию последнего человека из ненавистного им народа хуннов…
…Тяжелые шаги торжествующих палачей удалились, затих хруст камней под их сапогами, и мальчик открыл глаза. Высоко в небе кружил коршун-стервятник, высматривал себе очередную добычу. Скоро хищник заметит его, неподвижно лежавшего на открытой площадке, опустится и первым делом выклюет глаза, потом сердце, не спеша, довершит подлое дело, начатое беспощадными преследователями…
Молодая волчица стояла неподалеку на высоком гребне. Она хорошо слышала удаляющиеся шаги. Ее поднятый вверх нос чутко ловил слабый ветерок, доносящий до нее дразнящий запах теплой крови.
Совсем рядом терпеливо ждала ее добыча. Хищно ощерившись, она побежала на запах, который с каждым шагом все усиливался. Нет, она не ошиблась и шла по верному пути…
Увидев направленные на него в упор зеленоватые глаза и уловив тяжелое учащенное дыхание зверя, мальчик приготовился к неминуемой смерти и закрыл глаза. Чего зверюга ждет и, урча, не рвет его на куски?
Вот и придет конец всем его мучениям. Наконец, придет избавление от невыносимой боли. Скорее, скорее…
Показав свои острые клыки, волчица облизнулась и подошла ближе. Жадно лизнула кровоточащую рану. Сладка и вкусна человеческая кровь.
Взгляд неожиданно упал на раскрытую грудь, на которой виднелось подвешенное на шелковом шнурке кольцо с таинственной надписью на нем. Это-то и остановило хищницу.
Нечто подобное однажды рассказывала ей мать-волчица. О том, что в давние-давние времена жил человек, который стал царем для людей, для зверей и птиц. Он понимал их язык, умел писать понятными им знаками. Молодая самка протянула мордочку и разобрала:
«Всяк проходящий мимо должен помочь тому, кто носит на себе это кольцо, чтобы благословенный род его никогда не пресекся…».
Торчком встали острые уши. Чуткий нос поднялся по ветру. Зоркие глаза устремились вдаль через огромное пространство и время. Помогая себе всеми органами зрения и обоняния, напряглась молодая самка, вспоминая все то, что слышала раньше о великом царе Соломоне…
Не доверяя своей памяти, почтеннейший дервиш положил перед собой древний свиток и время от времени пробегал по нему глазами:
«За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства и не просил себе душ врагов, но просил мудрости, то вот я делаю все по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что, тебе подобного не было прежде тебя, после тебя не восстанет подобный тебе».
Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь составление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился Соломон следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он естество всех животных и угадывал чувства зверей. Понимал он происхождение и направление ветров, различные свойства растений и силу целебных трав.
Тайные помыслы в сердце человеческом – глубокая вода. Но и их умел вычерпывать мудрый царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук также ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему великое множество людей, прося суда, совета, помощи, разрешения спора и также за разгадкой непонятных предзнаменований и снов. И дивились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых.
Три тысячи притчей сочинил Соломон и тысячу и пять песен.
Диктовал их двум искусным и быстрым писцам, Елихоферу и Ахии, сыновьям Сивы, и потом сам сличал написанное обоими. Всегда облекал он свои мысли изящными выражениями потому, что золотому яблоку в чаше из прозрачного сардоникса подобно слово, сказанное умело, и также потому, что слова мудрые остры, как иглы, крепки, как вбитые гвозди, и составители их все от единого пастыря.
«Слово – искра в движении сердца», – так говорил царь. И была эта мудрость Соломона выше мудрости всех сынов Востока и всей мудрости египтян. Был он мудрее и Ефана Езрахитянина, и Емана, и Хилколы, и Додры, сыновей Махола.
Но он уже начинал тяготиться красотой обыкновенной человеческой мудрости, и не имела она в глазах его прежней своей цены. Беспокойным и пытливым умом жаждал он высшей мудрости, которую Господь имел на своем пути прежде всех своих созданий искони, прежде бытия земли, той самой мудрости, которая была при нем великой художницей, когда он проводил круговую черту по лицу бездны. Искал упорно ее Соломон, но все не находил.
Изучил внимательно еврейский царь все учения магов халдейских и ниневийских, науку астрологов из Абидоса, Саиса и Мемфиса. Вник он в тайны волхвов, мистагогов и эпоптов ассирийских, и прорицателей из Бактры и Персеполя и вскоре с горечью и разочарованием убедился, что облеченные таинственностью знания их были обыкновенными знаниями человеческими. Ничего сверхъестественного в них он не нашел.
Также искал он мудрости в тайнодействиях всех древних языческих верований, потому посещал капища и приносил жертвы: Ваалу-Либанону могущественному и тому, кого чтили многие под именем Мелькарта, Бога созидания и разрушения, покровителя мореплавания, в Сидоне…
Его называли Аммоном в оазисе Сивах, где идол его кивал головой, указывая пути праздничным шествиям, Болом у халдеев, Молохом у хананеев. Царь поклонялся грозной и сладострастной Астарте, имевшей в других храмах имена Иштар, Исаар, Ваальтис, Ашера и Атаргатис…
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озирису египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще в чреве матери своей и там зачавшим бога Гора. А также Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и филистимскому Дагону… и мрачной Киббеле, и халдейскому Ору – богу вечного огня, и таинственной Омороге – праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы – людей. Поклонялся царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге храмов…
Заметив наполовину раскрывшийся от изумления мальчишеский рот, изловчившись, Айша слегка пристукнула малая ладошкой по затылку.
Часто-часто заморгали обиженные реснички, но и они моментально пришли в совершенное спокойствие, как и все остальные, зачарованные рассказом о человеке, о чьем могуществе все слышали, но, кроме сказок, больше ничего не ведали…
Приближающийся вечер быстро опускающимися серыми сумерками возвестил о скором наступлении ночи, и Суюм взмахом руки отпустила всех из гостиной, попросив почтенного дервиша задержаться всего-то на пару-другую слов.
– Я слушаю тебя, ханум. Вижу, что-то вельми важное давно имеешь желание спросить у меня, но никак не решаешься.
– Поведай мне про то, кем был Соломон… – пожелала Суюм.
Много раз слышала она это имя из уст русского княжича Олега, сына рязанского князя Игоря Ингваревича. Столько лет минуло с той поры, а до сих пор еще бросает ее в жар, когда в ушах всплывает шепот ласковых и нежных его губ:
Округление бедер твоих, как ожерелье,
Дело рук искусного художника;
Живот твой – круглая чаша,
В которой не истощается ароматное вино;
Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями;
Два сосца твоих – как два козленка, двойни серны…
Как ты прекрасна, как привлекательна,
Возлюбленная, твоей миловидностью!
Этот стан твой похож на пальму,
И груди твои на виноградные кисти…
Уста твои – как отличное вино.
Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных…
Выгибаясь в спине, она замирала, а русич продолжал шептать:
Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою:
Ибо крепка, как смерть, любовь;
Люта, как преисподняя, ревность;
Стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви,
И реки не зальют ее.
Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,
То был бы отвергнут с презреньем…
Не отыскав в своей памяти ничего схожего, спросила она у своего возлюбленного про то, откуда эти чудные строчки, и тогда впервые она услышала имя библейского царя Соломона.
Не сразу женщина связала это имя с Сулейманом, чьи таинственные заклинания были вырезаны на кольце, хранящемся у нее. Догадка вдруг пришла, как озарение…
Едва заметная усмешка тронула потрескавшиеся губы странника, и он после недолгого молчания, собрав в памяти то, что было ему ведомо, негромко заговорил:
– Царь иудеев Соломон был сыном Давида от Бат-Шевы, третьим по счету еврейским царем. Не достиг он еще самого расцвета человеческого века – ему не было и сорока пяти лет – а слава о его мудрости и о его красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора разлетелись далеко-далеко за пределами Палестины…
В Ассирии и Финикии, в Верхнем и Нижнем Египте, от древнейшей Тавриды и до Йемена, на побережье Черного моря и на всех островах Средиземного моря – повсюду люди с удивлением произносили его имя, потому что подобного ему между царями во все дни его не было…
В лето 480 по нисшествию Израиля, в четвертый год царствования своего, предпринял царь евреев сооружение храма господня на горе Мориа и постройку великолепного дворца в Иерусалиме.
Восемьдесят тысяч самых искусных камнетесов и семьдесят тысяч носильщиков беспрерывно работали в горах и предместьях города.
Десять тысяч дровосеков посменно отправлялись в Ливан и валили там кедр. Тысячи людей вязали плоты, и сотни моряков сплавляли их морем в Иаффу, где их обделывали тиряне, искусные столяры…
«Нет-нет, не то, все это не то!» – говорили, кричали женские глаза, и проницательный дервиш остро прочувствовал, понял ее самые затаенные желания. Он незаметно опустил многие страницы из жизни царя иудеев, пролистав разом немало страниц из его жизни. Сгладив все временные разрывы, Хаджи Хасан поведал:
– Настало время, и царь Соломон достиг могущества, которого не знал еще до него ни один правитель в мире. Чего бы пронзительные и проницательные глаза царя ни пожелали бы, он ни в чем и никогда не отказывал им и не возбранял сердцу своему никакого веселья…
Затаившая дыхание, женщина интуитивно почувствовала, что они подходят к самому интересующему ее моменту.
– Было у царя семьсот жен и триста наложниц…
– Ах! – невольный вздох изумления вырвался из женской груди.
О, Аллах! Разве может она себе представить оное? О чем, о каком же благочестии можно еще говорить? Блуд и беспробудное распутство. Сие есть грех, тяжкий грех – слушать подобные развратные речи. Ей следует прервать слова почтенного странника. Но она не в силах…
– Да-да, ханум, именно столько, говорят, было у него жен, не считая рабынь и наложниц. И всех их очаровывал своей любовью Соломон, а потому как дал ему Господь такую неиссякаемую силу страсти, какой не имелось у людей обыкновенных…
Бесстрастным голосом дервиш рассказывал о том, что любил царь евреек белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, что столь рано и прелестно расцветает, а потом стремительно вянет, как цветок нарцисса.
Любил он смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими и курчавыми волосами. Они носили на кистях рук звенящие из золота запястья, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные друг с другом тонкой цепочкой…
Любил он нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека. Верность и покорность их в любви вошли в пословицу. Женщин любил из Ассирии, искусно удлинявших красками свои дивные глаза.
Любил царь желтокожих египтянок, неутомимых в любви и столь же безумных в ревности, сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой гладко, как мрамор, ибо они особой пастой истребляли на нем все волосы…
Обожал царь дев из Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших на себе тонкие шальвары, хрупких женщин с голубыми глазами, с льняными волосами и нежным запахом кожи, коих ему привозили с полуночных стран, и язык коих был никому непонятен. Кроме того, царь любил многих дочерей Иудеи и Израиля…
– О, Аллах! – прошептали женские уста, не в силах осознать все это, услышанное собственными ушами.
