Пропавшее кольцо императора. I. Хождение в Великие Булгары

То ли это ей с испуга померещилось, то ли уж и всамделишно хозяин урмана насмешливо подмигнул ей, мол, попалась, больше не будет без его спроса шастать в его владениях, трогать и обижать его подданных.

Оглянувшись по сторонам, Суюм поняла, что угодила в незавидное положение. Несмотря на самый разгар лета и на то, что зверь в эту пору неголоден, косолапый мишка, очевидно, проникся к ее особе вовсе не бескорыстным интересом и уходить никуда не собирался.

Может, медведя привлекла возможность легкой добычи, что крепко держала в своей руке незадачливая охотница, не догадавшаяся сбросить добытую птицу вниз под лапы топтыгину и таким образом постараться избавиться от его нежелательного присутствия.

Сердито сопя, мишка топтался, медленно обходя весь утес по кругу, высматривая место, откуда полегче было бы взобраться наверх.

То опускался топтыгин на все свои четыре лапы, то в одном месте, прогибаясь в спине, вытягивался во весь свой огромный рост и пытался достать передними лапами до кромки утеса. Он, урча, цеплялся когтями за края, оставлял на них глубокие царапины.

– О, Аллах! – перепуганная не на шутку, Суюм с ужасом увидела, что страшные порыжевшие когти дикого зверя не достают до площадки, на которой она умещалась, всего аршин-полтора.

Беспомощно заморгав, охотница огорченно вздохнула. А у нее-то не оказалось ничего подходящего. Лук ее бесполезно валялся внизу. Если бы под ее руками имелась хотя бы простая жердь, чтобы, тыкая зверю в морду, мешать ему, спихивать вниз, когда он начнет взбираться наверх.

На плоской вершине, от края до края имевшей в поперечнике шагов шесть-семь, на ее беду, не было ничего, кроме комьев ссохшейся глины.

Глядя медведю в глаза, женщина подумала о том, что глупый зверь, может, уйдет прочь, если он перестанет ее видеть, отошла от края и села посреди своего небольшого укрытия. В ее голове мелькнула запоздалая мысль о том, что напрасно она уехала в поле без своей охраны.

Зачем она не послушалась начальника стражи? Сейчас сидела бы на коне и весело посматривала на то, как разделывают на куски властелина леса. И всему виной ее несусветное упрямство и заносчивость…

Потеряв из вида свою пока еще недоступную ему жертву, мишка-то сильно разъярился и взревел. Случилось совершенно обратное тому, чего добивалась Суюм. Медведь не убрался восвояси, а сейчас же полез наверх. Показались его лапы, уже цепляющиеся за самые края ее весьма ненадежного убежища. И ужас волной прокатился по всему уступу.

Подброшенная вверх подкатившим страхом, охотница мгновенно вскочила. Она повела растерянными и напуганными глазами по кругу, нагнулась, нащупала руками самый тяжелый кусок глины и, высоко подняв его обеими руками над головой, изо всех сил швырнула ком в мохнатую голову, вскоре показавшуюся вслед за огромными когтями.

– Получай! Кит! Уходи!

Тяжеленный глиняный комок, натолкнувшись в полете на твердую преграду, разлетелся на мелкие кусочки. Но и мишка с громким воем от вспыхнувшей боли и от проснувшейся ярости кубарем скатился вниз.

– Ы-ы-ы!..

Растревоженные лесные обитатели веером разбегались и разлетались от места схватки от греха подальше. Никому из них в тот самый миг не хотелось попасться на глаза разъяренному до предела хозяину урмана.

– Ы-ы-ы!..

Суетливо скакали во все стороны серые зайцы. Наперегонки с ними, озираясь, бежала лисица, по давней привычке заметая следы пушистым огненно-рыжим хвостом. Поднялись вверх, закружили над верхушками деревьев и тревожно закричали сойки. Им вторили галки и вороны. Ах! Беда! Беда! В их лес пришла беда! Спасайтесь, кто может! Спасайтесь!

Продышавшись, медведь протер лапами запорошенные земляными крошками глазища, снова полез наверх, пригнул голову и не обращал внимания на посыпавшийся на него сверху град глиняных комьев.

Вскоре и их не осталось. Недолго думая, Суюм швырнула добытого ею глухаря, надеясь откупиться птичьей тушкой от лесного бродяги:

– Забирай, шайтан! Подавись!

Но, видно, было слишком поздно. Сбитый тяжелой птицей топтыгин скатился вниз, ткнул лапой, справедливо решил, что глухарь от него никуда не уйдет, злобно отшвырнул тушку от себя и снова полез наверх.

– Кит, шайтан! Уйди ты! – теряя остатки духа, выкрикнула Суюм и отчаянно завизжала, инстинктивно надеясь испугать, привести медведя в смятение и тем самым заполучить передышку и собраться с мыслями.

– А-а-а! А-а-а! – полетело, разнеслось по всему лесу.

От неожиданности зверь вжал голову, оглушенный пронзительными звуками, вырывающимися из странного существа, и сполз вниз с откоса, катясь на брюхе. Он в недоумении присел на свою широкую задницу, прищемив куцый хвост, и замахал передними лапами, словно отбиваясь от режущего слух крика, как от роящихся диких пчел.

Зажмурив глаза, Суюм все истошно кричала, а медведь недоуменно взирал на нее. Но вскоре мишке крик приелся, ему все надоело, и он полез на решительный приступ. Охотница вовремя вспомнила про свой небольшой, но острый кинжал и с силой воткнула его в показавшуюся перед нею лапу, вцепившуюся в край площадки.

– Ы-ы-ы!.. – от резко пронзившей его острой боли хищный зверь оглушительно взревел, инстинктивно разжал когти, лишившись точки опоры, кубарем скатился вниз.

Все произошло настолько быстро, что рукоятка кинжала, увлекаемая тяжеленной тушей вниз, выскользнула из рук Суюм.

– О, Аллах! – простонала женщина, лишенная последней защиты.

Если Всевышний желает наказать человека, то он лишает его разума. Она в этот несчастливый день все делает только во вред самой себе.

– Ы-ы-ы! – ревущий медведь зубами рывком выдернул торчащий из его лапы кинжал, лизнул кровоточащее место и со свирепым, ничего хорошего не предвещающим урчанием быстро взобрался по откосу.

Передние лапы вконец разъяренного зверя твердо встали на ровную площадку, и за ними вытягивалась наверх и вся его огромная туша.

Перепуганная охотница обмерла и невольно отступила назад. Еще одно движение медведя вперед, и еще один ее шажок назад.

Зверь свирепо махнул протянувшейся вперед лапой, и острые когти его смертоносной косой скользнули рядом с Суюм. Она отшатнулась, отпрянула, сделала шажок назад, но нога ее не нашла твердой опоры, и тоненька фигурка, неуклюже согнувшись, посыпалась вниз.

– А-а-а! – полетел ввысь отчаянный крик.

Оглушенная неожиданным падением, бедная женщина не видела, как к глиняному утесу подбежали двое мужчин.

Один из них со всего размаха ткнул саблей по мохнатой спине почти целиком взобравшегося наверх зверя. Несмотря на всю свою внешнюю неуклюжесть, лесной великан мгновенно обернулся, соскользнул вниз и с оглушительным ревом набросился на своего нового обидчика.

Удар саблей пришелся по краю твердой медвежьей башки, и хищник отделался срезанным ухом. Доведенный до предела ярости, зверь нанес несколько молниеносных ударов, но человек ловко увернулся.

Схватка не на жизнь, а на смерть продолжалась несколько минут. То вставал мишка на дыбы во весь свой огромный рост, словно приглашая к нанесению по нему удара, то опускался он на четвереньки, нагибал голову. Медленно оглядывался зверь и потом попеременно кидался на махающих саблями людей. Взмахи его двух страшенных лап, достигни они своей цели, моментально размозжили бы воинам головы, но люди ловко увертывались и наносили ответные разящие удары.

Силы в этом бою, конечно, были неравны. Отлетела в сторону одна отсеченная лапа, вторая, и тогда медведь, хрипя, рухнул на землю под посыпавшимися на него градом сабельными ударами…

– Суюм, ханум, очнись же! Что с тобой, моя радость? – услышала женщина, приходя в себя, и открыла подрагивающие ресницы.

– Ахмед, ты? – едва слышно прошептала женщина, еще не веря в свое чудесное спасение.

«Где ты был? – подумала она. – Заставил меня столько пережить!»

– Ты мне не снишься? Может, я уже в раю? Лесной шайтан отправил меня прямиком на Небеса?

«Если на Небесах рядом со мной будет оный мужчина, – проскочила по краю сознания шальная мысль, – то лучшего мне и не надо».

– Нет-нет, ханум, – Ахмед с тревогой заглядывал в ее глаза, – ты не спишь, и мы еще пока на нашей грешной земле. Как токмо угораздило тебя попасться в лапы огромному владыке дикого урмана? Еле вдвоем мы с ним управились.

– Я погналась за глухарем… – машинально ответила она, но тут же вспомнила, что задавать вопросы – единственно ее прерогатива хозяйки, а не чья-то кого-то еще другого. – Но, скажи, как ты оказался здесь? Я запретила ехать за мной, – тонкие брови по привычке грозно качнулись.

– Ханум, – поставленный на место, но ничуть не испугавшийся ее гнева, Ахмед усмехнулся, – ты сейчас говоришь совсем не о том. Никто за тобой и не тронулся. Но, когда я увидел, что ты въехала в урман, я презрел твой приказ и со своим слугой кинулся за тобой. Ты можешь приказать отрубить мне голову за мое непослушание…

Женщина на миг задумалась. Он не выполнил ее приказ, и за это должен быть строго наказан. Но своим непослушанием Ахмед спас ей жизнь. А выполни джигит ее же приказ до конца, и лесной шайтан рано или поздно сожрал бы ее с потрохами. Что же лучше?..

– Я над оным подумаю. Помоги мне подняться.

Опершись на протянутую руку, Суюм попыталась встать. Острая боль в лодыжке пронзила ее и отдалась во всем теле. Женщина громко охнула. Болезненная судорога исказила ее красивые черты.

– Ханум, что с тобой, ты ранена? – взволнованно спросил Ахмед, склоняясь над нею.

Глядя на любимые черты, подернутые болью и невыносимо тяжким страданием, Ахмед взволнованно дышал. О, Аллах, пусть Всевышний придаст ему силы! Он безумно ее любит!

– Нога! Кажется, я сломала ее при падении.

Верный слуга подвел пойманную лошадь повелительницы.

– Ты сможешь ехать верхом?

– Не знаю, – влажная капелька показалась на краешке ее глаза. – Ой!

И вторая попытка подняться и встать не увенчалась успехом.

– Скажи, ханум, скажи, что мне делать?! – воскликнул влюбленный мужчина не в силах смотреть на ее невыносимые страдания.

– Во дворце, – откидываясь на спину, прерывисто выдохнула Суюм, – стоит китайский паланкин. Дай команду, чтобы его доставили.

– Я все понял, ханум, все понял, – Ахмед торопливо поднялся и тихо зашептал на ухо своему слуге.

Не отрывая глаз, Суюм смотрела на лицо бывшего возлюбленного. За прошедшие годы она не переставала любить его. А как он возмужал, стал еще красивее. Глаз невозможно от него отвести.

Стараясь устроиться поудобнее, она сделала неловкое движение и снова охнула. Слезинка покатилась по ее щеке.

– Ханум, мое сердце разрывается, – Ахмед безотчетно наклонился к ее лицу и губами осушил влажную жемчужину. – Ханум, ханум…

Близость любимой и давно желанной женщины помутила его разум, стерла все запреты. Он никогда еще не касался этих чудных губ. Рука его никогда не трогала эту нежную кожу.

– Ахмед… – когда мужские руки вдруг вслепую дотронулись до ее трепетной груди и тут же отпрянули, женщина вздрогнула.

Что он делает?! Как он смеет?! Наказать его! Казнить!

Но почему, почему помимо ее воли подалось навстречу мужским рукам предательски непослушное ее воле тело?! Она напрочь позабыла про ноющую боль в ноге, про то, что она замужем, про все…

– Ахмед, Ахмед! – изгибаясь, выкрикнула она. – О, Аллах!

Наконец-то, женщина познала, каково оно, когда ее любят, когда она тоже любит. Как оно сладко, сладко…

– Теперь ты можешь приказать казнить меня…

Не открывая глаз, Суюм отрешенно прошептала:

– Я подумаю…

Вместе с небольшим отрядом всадников примчался перепуганный лекарь-имчи, неодобрительно покачивая по их обычаю наголо обритой головой, осмотрел ногу. Заставил лекарь пошевелить госпожу пальцами и только после этого, чуть успокоенный и удовлетворенный, кивнул:

– Перелома нет, все кости цели. Вывих и сильный ушиб.

Последователь арабских медиков старательно наложил на больную ногу деревянную шину и смастерил тугую повязку. По приказу Ахмеда повелительницу со всеми предосторожностями доставили во дворец.

Глава V. Рассказы о русичах

Через два денька появился Махмед-бек. Он был встревожен донесшейся до него вестью о случившемся происшествии. Жена встретила его со слабой улыбкой на лице.

– Суюм! – бек приветственно развел руки в стороны.

– Махмед, я рада тебя видеть, – тихо прошептала она и постаралась быстренько увести свой безмерно виноватый взгляд.

Поскорее упрятала она его, чтобы муж ненароком не смог прочитать в ее глазах то, что знать ему было совершенно ни к чему, что могло бы привести к непредсказуемым последствиям.

– Суюм, ты жива, жива! – бек припал на колено перед ее постелью и прижался жесткими губами к ее нежной ладони.

– Все хорошо, мой повелитель.

– Я сам, сам порублю их всех на куски!

В ту самую минуту сильно взволнованной и напуганной женщине казалось, что рассудок мужа помутился от охватившего его бешенства.

– Они нарочно наслали медведя, чтобы погубить тебя! – зло зашипел он, наливаясь темной кровью. – Они хотят, чтобы мой род прервался. Они подстроили для тебя ловушку. Они хотят, чтобы наш владыка эмир отвернулся от меня. Я знаю, кто они!

Коварный интриган, мастер на всякого рода подлости, он и о других думал ничуть не лучше. Во всем ему мерещились заговоры и происки нажитых им за все долгие годы междоусобной борьбы многочисленных недругов. Многим, очень многим людям не нравилось, что повелитель благоволит к нему, выделяет среди других владетельных беков…

– Я сама во всем виновата, Махмед, – тихо промолвила она, опасаясь его необузданного гнева, больше страшась не за себя, а за невинных слуг, которые могут пострадать из-за ее же необдуманного поступка.

– Ты снова защищаешь смердов, недостойных твоего внимания, моя сладкая радость, – голос мужа смягчился. – Что я могу для тебя сделать?

– Ты приехал, – прошептала она, успокаиваясь, – и мне много лучше. Как долго ты сможешь пробыть со мной? Ты меня одну не оставишь?

С некоторых пор Суюм в полном совершенстве овладела искусством тончайшей восточной дипломатии и завуалированной хитрости. Можно почти ничего не сказать. Но от того, как оно сказано, зависит многое.

На деле, ее больше интересовало то, когда, как скоро, муж покинет пределы их города. Но спросила она иначе, словно бы желая безмерно продлить свою радость от нечаянной встречи с мужем.

– Твой брат, – важно надулся Махмед-бек, – отпустил меня всего на неделю. Не может он без меня. Мы готовимся к великому походу.

Выражение полного самодовольства и неприкрытой высокомерной спеси появилось на его уродливом лице, и Суюм едва-едва сдержала в себе рвущееся наружу чувство омерзительной брезгливости.

– И куда же ты двинешься на этот раз? – спросила она, задерживая дыхание, давя в себе подступившее чувство тошноты.

– Большой секрет! – муж таинственно покачал головой.

Жадными и соскучившимися глазами Махмед-бек ощупывал ладное тело жены, прикрытое одной прозрачной тканью сорочки. Вожделение росло и поднималось. Он до умопомрачения ее любит, любит…

– Даже для меня? – лукаво прищурилась жена, приподнимаясь.

Тончайшая материя, скользя, поползла с плеча, приоткрывая упруго выступающую часть нежного тела, обнажая тугую грудь.

– Для тебя – нет, моя сладкая радость, – мужская рука не выдержала пытки соблазном и забралась под просторную рубашку из китайского шелка, задирая ее, открывая упругий живот, обнажая крепкие груди. – Мы все силы двинем на Русь, отомстим им, проучим за прошлый набег.

Несмотря даже на то, что она сама сознательно провоцировала мужа, Суюм были неприятны его прикосновения. Особенно отвратными они казались после того, что она испытала в день своей неудачной охоты.

Если ей Махмед-бека не остановить, то он через мгновение овладеет ею, и сделает это, как всегда, очень грубо, заботясь только о себе. Как ее муж не похож на чуткого и внимательного к ней Ахмеда.

Частое и прерывистое дыхание приблизилось, грузное тело Махмед-бека всем своим весом навалилось на нее. Его слюнявый рот коснулся ее лица. От мужа несло тошнотворным смрадом. Как все ненавистно…

– Ой! – громко вскрикнула и деланно поморщилась она, изображая на своем бледноватом лице невыносимо болезненные муки.

– Прости, радость моя, прости, – забормотал муж, отпуская материю ночной сорочки и поднимаясь. – Я забыл. Тебе нужен покой.

Раздосадованный Махмед-бек вышел из спальни. Грубый и громкий голос его постепенно удалился, направляясь в другую комнату.

Скоро за ним следом покорно скользнула привезенная им с собой девочка-рабыня, недавно подаренная ему эмиром. Бек не сплоховал и не сильно расстроился. То, что ему невозможно взять от красавицы жены, всегда можно с лихвой заполучить от других женщин.

Новая вера вполне позволяла. И прежняя вера, к слову сказать, того мужчине никогда никак не запрещала. Все земные законы придумывают люди. А Пророк, отнюдь, не был у них слабой женщиной…

Через день Махмед-бек уехал, обещав привезти ей из похода дорогие подарки, новую рабыню-служанку и еще много чего по мелочам.

Лишь через неделю, ничуть не раньше смогла Суюм выполнить свое обещание и появилась в доме ученого муллы-улема.

Она слегка прихрамывала на поврежденную ногу и помогала себе при ходьбе тросточкой, вырезанной из слоновой кости. Вошла жена бека и выпрямилась, расправила гордые плечики.

– Приветствую тебя, почтеннейший…

– Проходи, ханум…

В тот день на женщине вместо ставшего для нее привычным наряда для верховой езды были легкие шальвары малинового цвета, завязанные у щиколоток. Озорно выглядывая, штаны виднелись из-под золотисто-алого шелкового халата и почти скрывали под аккуратно выделанными складками фиолетовые сафьяновые туфельки на высоких и красивых каблуках. Прелестную женскую головку украшала низкая, искусно вся расшитая жемчугом шапочка из малинового бархата.

– Как твое здоровье? – с приветливой улыбкой на лице осведомился гостеприимный хозяин. – Как чувствует себя наша ханум?

– Слава Аллаху, – тепло улыбнулась Суюм. – Пошло на поправку. Почтеннейший, ты обещал поведать мне про Русь.

– Я помню, ханум…

Поглядывая на гостью слегка прищуренным глазом, ученый мулла устроил для нее удобное сиденье из мягких подушек.

– Присаживайся, ханум. Разговор будет долгим. В двух словах про все и не скажешь. Я кое-что тебе приготовил.

– Говорят, – прекрасные глазки Суюм вопросительно расширились, делая еще привлекательнее их счастливую обладательницу, – что сей народ существовал задолго до рождения Христа и старше нашего?

– Как тебе сказать, ханум, – мулла неопределенно пожал плечами. – Достоверных источников не сохранилось. О тех временах мы можем судить токмо по летописям. Но их, ханум, пишут люди. Чьи слова легли на бумагу, чьи мысли они донесли, как нам про то знать…

– А ты, – женщина подалась вперед, – видел их своими глазами? Читать их тебе доводилось?

– Видел, ханум, и читал. И даже кое-что для себя интересное списал с них. Однако писали их, как я говорил, люди, и, думается мне, кое-где шли они против правды. Но про то тебе, ханум, станет ясно чуть позже. Если у тебя хватит терпения дослушать все до самого конца.

Чуть моргнули пушистые реснички, и легкая улыбка тепло тронула женские губки. Они, убеждая, быстро зашевелились:

– Хватит, хватит…

Ученый улем огладил степенную бородку, вздохнул:

– Приступим, ханум. В самом большом городе русичей, в их Киеве, говорят, жил летописец Нестор. Должен я сказать, что он вельми скупо упомянул об их древности, либо сам он не ведал ее. Он лишь вскользь упомянул, что славянский народ пошел от библейского рода Иафетова. Но толком ничего и не сказал он о многих доселе прошедших веках.

– Видать-то… – веселые искорки, затухая, проскользнули в женских очах. – Видно, сказать ему было особо нечего. Оттого и скуп оказался на описания того, о чем сам ничего не ведал…

– С первых страниц он перечислил, какие знал, славянские племена, где они обитали перед призванием, как Нестор пишет, на Русь варягов.

Напрягая память, женщина прищурилась:

– Я, помнится, слышала о варягах, но ничего толком не поняла.

– Варяги, ханум, скандинавское племя, вождей которых, по словам Нестора, и призвали для того, чтобы они правили Русью.

– Зачем же они позвали чужаков? – удивилась сестра эмира, никак не понимая, как можно самим добровольно передать, отдать свою власть.

Женская бровь шевельнулась. Что касаемо ее самой, ее взяли, просто кинули в жертву. И все ради сохранения своей власти…

– Имей терпение, ханум, – улем понимающе кивнул, постигнув всю степень ее недоумения, – выслушай до конца. Иначе до истины мы….

– Извини, почтеннейший…

– Из старых князей Нестор упомянул одного Кия, братьев его Щека и Хорива, да сестру их Лыбедь. Будто жили оные князья, и от имени их старшего брата пошел и сам Киев. Но есть у меня, да и у других в том большие сомнения. Само же повествование свое Нестор ведет от первых князей Рюриковичей. Мнится мне, что именно с их слов, именно по их указке он и писал. В Великом Новгороде я нашел иное повествование…

– Ты и там бывал? – женщина чуть сузила левый глаз.

Суюм устала удивляться. Одно чудное открытие шло за другим.

– Довелось. Летописание там началось намного раньше. И первым у них летописцем слыл епископ Иоаким. Муж, должен тебе поведать, по тем временам вельми просвещенный, живший в одни года со святым князем Владимиром, крестителем Руси, на ее землях особо почитаемым. Выходит, ханум, что лет за сто до Нестора. Собрал купно и записал все, что им было ведомо о славянах и о прошлом Новгородской земли…

Ежели верить ему, оставившему потомкам свои труды, были будто, жили в те далекие незапамятные времена два могучих князя: Славен и Скиф, братья родные, которые со временем повоевали все земли, что лежали по Дунаю реке и по берегу Понта, как называлось тогда Русское (Черное) море. После того Скиф со своим племенем осел в Таврии и на землях промеж Днепром и нашим Итилем, которые русские прозвали Волгой. А сам же Славен, оставив на Дунае за себя князем сына своего Бастарна, пошел на полночь, на север, и, дойдя до берегов Варяжского (Балтийского) моря и Ильмень-озера, основал великий град Славянск.

– И где он оный град? – женские глаза озадаченно расширились. – На карте, утверди Аллах мою слабую память, нет ныне оного.

– Может, ханум, то и есть Новгород. Но мыслю я так, что сей град давно сгорел, либо вороги его разрушили до основания. И после на его месте либо же вблизи него выстроили славяне другой град и назвали его Новым городом.

– Оттого, видно, и пошло название «Новгород»…

– Возможно, ханум. Далее Иоаким повествует нам о том, что много сотен лет княжили потомки того Славена, имена коих за древностью лет давно все забыты. Но лет за четыреста до того, как правил Гостомысл, сидел будто в Новгороде князь Вандал из того же славного рода.

Новое имя всколыхнуло память, и Суюм заинтересовалась:

– Почтеннейший, прости, он не из тех вандалов, что разрушили Рим? Слышала я: «Рим разрушили вандалы…».

– Думаю, ханум, что все те сказы надо понимать несколько иначе. Не князья оные жили на земле, а народы: славяне, скифы, бастарны и вандалы. Либо их еще кличут венедалами или же венедами. А вот, что пишет Иоаким далее, уже похоже на истину. Было у Вандала три сына, меж которыми отец поделил свои земли. Избор и Столпосвет княжили недолго и померли. И Владимир остался единым на оной земле князем.

По смерти Владимира, пишет Иоаким, правили его потомки, из коих аж в девятом колене был Буривой, отец Гостомысла. Родился он, если посчитать, не более как за сто лет до призвания Рюрика и уж о его-то деяниях Иоакиму было известно достоверно.

В княжение Буривоя нурманы почали беспрестанно нападать на Новгородскую землю, и вся жизнь его прошла в войнах с ними. В конце он потерпел поражение от них, потерял почти все свое войско, бежал в землю карельской чуди, где невдолге и помер. И только Гостомысл побил их, изгнал из Новгорода и прогнал за море. А на берегу выстроил для заслона город Выбор (Выборг), по имени старшего сына своего, павшего в битве на том месте. Посуди сама, ханум, кому верить, кому из двоих лучше всего знать истину: новгородскому тому епископу, по времени жившему не столь далеко от описываемых событий, или же монаху Нестору, который спустя два века писал в Киеве всякое…

Сосредоточенно нахмурившись, быстро-быстро перелистывая свою тетрадь, ученый мулла нашел то самое, нужное ему, место и прочел:

– Изгнаша новгородци варягов за море и почаша сами собою володети. И не быша средь них правды, и встал род на род, и быша у них усобица великая, и почаша сами с собой воевати…

– И, – глаза у Суюм сузились, – потому-то и призвали они варягов?

– По Нестору, ханум, и выходит, что новгородцы решили призвать варяжских князей, чтобы те пресекли у них усобицы и дали им порядок.