Девочка, которая спит. Девочка, которая ждет. Девочка, которая любит

– В смысле подбираться?

– Да ты напряги мозги! – скомандовал Дима. – Как, по-твоему, обычный человек может узнать о том, что какой-то ребенок почти все время дрыхнет и его невозможно разбудить? Или что кто-то видит странные сны, которые сносят ему башку? Только психиатр. Так он находит хотя бы одного из пары, а потом уже тянет ниточку к другому. Вот и со мной это было…

– Он тебя нашел? – заинтересовался я.

– Не меня. К тому времени мне уже не психиатр нужен был, а нарколог. Я видел Чан Тхи Хонг каждую ночь и понимал, что со мной все очень плохо. Однажды пацаны предложили кое-что, я попробовал – и впервые в жизни спал спокойно. Вот и вообразил, что смогу таким способом излечить себя от шизы. И вместо этого чуть не сделался конченым наркошей. А Соболь с женой в это время были во Вьетнаме на какой-то конференции, и там ему рассказали про Хонг. Он поговорил с ней, узнал про меня, отыскал, привел в чувство. А потом и ее сумел сюда привезти, вроде как на лечение. Не будь Ильича, я бы давно уже отдыхал на кладбище, – закончил свой рассказ Дима.

– Значит, они опять за кем-то поехали? – спросил я. – А мы как же?

– А что мы? Элементарно! Уроки старшие ребята проводят, все необходимое для жизни тут есть. Не дрейфь, не заскучаешь! – ободрил меня Васильев.

На следующий день с утра начались уроки. И поначалу они меня ужасно удивили.

Первым шел русский язык. Пещера, где мы занимались, была небольшой и очень походила на обычный класс с доской и четырьмя партами. А вот ребят было мало, и все разновозрастные, даже тот малыш, которого я вчера видел на поляне, присутствовал.

Пришел один из старших парней и начал по очереди вызывать нас к доске. Он просил написать какую-то заковыристую фразу, и все срезались. Малыша и девочку в очках, которая сидела рядом со мной, Борис даже приглашать не стал. Зато последнему мальчику, который вышел к доске, вручил справочник по русскому языку и велел читать вслух все подряд. А сам слинял.

Я просто обалдел. По-моему, в таком обучении не было ни малейшего смысла. И я сказал шепотом той самой темненькой девочке в очках, своей соседке:

– Здесь что, нет нормального ксерокса, чтобы хоть не на слух учить?

Девочка в ответ робко улыбнулась и прошептала:

– I don’t understand, sorry.

Тут я окончательно перестал что-либо понимать, просто сидел и тупо ждал конца урока. Он длился около часа – за это время была прочитана четверть учебника – и закончился с возвращением Бориса, который велел нам идти в спортивный зал.

Зал оказался огромный, со множеством спортивных снарядов и просто вещей, вроде как не имеющих отношения к спорту. Например, шкаф со всякими стеклянными штучками. Пока мы осматривались, девочка, которая сидела рядом со мной на уроке, вдруг коснулась моего плеча и произнесла, смущаясь:

– Я теперь немного могу говорить по-русски. Ты имел какой-то вопрос ко мне?

Я даже отпрыгнул от нее, так поразился. И налетел на Диму Васильева, который на русском не был.

– Слушай, почему уроки такие тупые? – спросил я, поворачиваясь спиной к девочке, которая смотрела на меня с недоумением. – Зачем нужно было читать какой-то учебник? Так ведь ничего не выучишь.

Дима жизнерадостно заржал на весь зал, а следом заорал:

– Ну ты даешь! Да ведь ты теперь каждую букву помнишь из этого учебника! Так уж у нас мозги устроены – все запоминаем с одного раза! Конечно, когда наши половинки рядом.

И тут я осознал, что действительно могу воспроизвести по памяти любую фразу из услышанного на уроке. Это было что-то невероятное! Мне даже захотелось еще раз оказаться в моей прошлой школе. Вот бы поразились учителя и одноклассники! Еще и на медаль не поздно выйти!

Но тут пришлось переключиться на урок физкультуры, если можно было его так назвать. Я быстро сообразил, что нашей задачей было не развить себя физически – куда ж еще развиваться! – а научиться скрывать свою силищу. Сначала мы занимались с настоящими спортивными снарядами, гирями и штангами, которые, наверное, ни один самый прославленный на земле спортсмен не сумел бы оторвать от земли. Я же, честно сказать, даже не ощущал их веса, словно они были резиновые.

А задание было сложное: нужно было угадать, сколько примерно эта штуковина весит, и повести себя согласно ситуации. То есть или не поднять вообще, или изобразить такие усилия, чтобы все поверили, будто ты надрываешься.

Вела урок старшая девочка, Милена, половинка Бориса. Сначала она подробно нам все объяснила, даже показала таблицу, в каком возрасте и при каком уровне подготовки какую тяжесть возможно поднять. Теорию я, конечно, усвоил, но в остальном не очень преуспел. Мне так и не удалось почувствовать реальный вес гирь, которыми раз за разом пуляла в меня Милена.

Наконец, по полету снаряда я смог угадать, сколько примерно он может весить. Схватил гирю на лету и вроде очень правдоподобно изобразил, как у меня подкашиваются ноги, переламывается поясница, и сам я вслед за гирей обрушиваюсь на пол.

Десятилетний Вовчик залился счастливым смехом, а Милена закричала:

– Не верю! Зачем так кривляться, неужели непонятно, что от такого веса первыми разжались бы пальцы и гиря упала?

Без тебя. А главное – зачем вообще ее ловить? Нужно было просто отпрыгнуть в сторону!

Я почувствовал себя полным придурком. Следующее задание на первый взгляд показалось куда проще, я даже обрадовался, что смогу немного реабилитироваться. Меня поставили в пару с очкастой девочкой (выяснилось, что ее зовут Бриджит и она прибыла в лагерь всего на день раньше меня) и велели перебрасывать друг дружке всякие хрупкие предметы вроде стеклянных вазочек, деревянных коробочек и старых мобилок. Боюсь, через полчаса запас таких предметов сильно уменьшился, и в этом не было никакой вины Бридж. Хорошо еще, что, когда я раскокал последнюю вазу, в дверях возник Соболь и бодро объявил:

– Так, господа атланты, поднимаемся наверх и в течение получаса очень правдиво изображаем слабых и несчастных подростков. Очередная комиссия.

Все ломанулись к выходу. Я хотел присоединиться, но Эрик Ильич поймал меня за плечо и сказал:

– Ты как раз останься, поскольку пока на нелегальном положении. И вообще старайся в ближайшее время поменьше мелькать наверху, особенно в городе.

– Но моя сестра… – начал я.

– Я делаю все, чтобы узнать, что с ней случилось, – отрезал Соболь. – Ты все равно ничего для нее сделать не можешь. Так что зря не рискуй.

Через час уроки возобновились. Следующим в этот день был английский, и на этот раз учебник читала Бриджит. К концу занятия я обнаружил, что могу вполне прилично изъясняться на языке, урок которого в обычной школе всегда был моим худшим кошмаром. Последним же было потрясающее занятие, на котором Эрик Ильич рассказывал нам об артефактах и древних рукописях, которые никто не смог расшифровать. Никто, кроме Соболя, разумеется.

В конце дня мы собрались в большой столовой, немного побалдели, пока дежурный по кухне не начал разносить стаканы с каким-то напитком. Странно, ведь мы уже пили чай. Когда я получил свой стакан, то прежде всего понюхал густой темный отвар. Он пах травами. Что-то похожее готовила для меня мама – от нервов, как она говорила.

– Зачем это? – спросил я Васильева, который уже опустошил свой стакан. – Лично мне и чая хватило.

– Нет, ты должен это выпить, – с нажимом произнес он.

И я подумал: ну вот, начинаются сюрпризы.

– А если не хочу?!

Васильев пожал плечами:

– Тогда тебе придется разбираться со своей половинкой. На некоторые занятия ее просто не допустят.

– Почему?

– Ну, прикинь, будет она швырять гири в зале, а тут ты – бац! – и проснешься. А она – наоборот. Что может произойти? Мы, конечно, ребята крепкие, но не бессмертные, и травму получить вполне можем.

– А эта гадость при чем?

– При том, что когда ты ее выпьешь, то будешь спокойно спать до подъема без риска проснуться. Никакой химии там нет, так что связь не прервется. Этот рецепт Соболь отыскал в одном древнем свитке, его еще наши предки использовали. Кстати, если выпьешь двойную дозу, то поменяешься сменами со своей половинкой. Так иногда делается, чтобы ребята в лагере могли перезнакомиться друг с другом. Но надо с Ильичом согласовывать…

После такого внушения я, конечно, выпил настой и сразу ощутил во всем теле приятную усталость, так что едва успел раздеться и нырнуть в постель.

Прошла неделя моей жизни в лесном лагере «Подросток в беде». Конечно, сам я себя в беде больше не ощущал. Хотя все еще оставались вещи, которые тревожили меня и наяву, и во сне. Во-первых, моя сестра так и не нашлась, и голоса родителей с каждым днем звучали в трубке все отчаяннее. Во-вторых, меня, как и в детстве, всякий раз пугала перспектива отхода ко сну. Хорошо хоть, настой из трав не оставлял никакого выбора.

Нет, я не боялся снова услышать угрозы Иолы или увидеть ее слезы. Теперь-то у нее все было просто замечательно. Только она сама с каждым днем все сильнее раздражала меня.

Я был поражен, как быстро Иоланта сумела стать лидером в своей смене. Все остальные ребята просто бегали за ней хвостиками и прислушивались к каждому ее слову. Ну, вполне понятно, почему к ней так липла робкая Хонг, половинка Васильева. Но даже грубоватый и насмешливый Саня Афанасенко, половинка Бриджит, явно оставался в тени Иолы.

Со всеми занятиями она справлялась блестяще, в спортивном зале была первой. А в свободное время без конца возилась с маленькой Лейлой – половинкой Вовочки. Девочка отчаянно скучала по своей семье и выглядела счастливой только тогда, когда Иола читала с ней книжки или просто болтала.

Мне от всего этого было тошно. Попробуйте смотреть бесконечный сериал про самую успешную девочку на земле – озвереете через день.

Вдобавок ко всему я крепко запомнил слова Эрика Ильича: у каждой половинки есть то, чего не хватает другому. И всякий раз думал: если мне не хватает всего, что есть в Иоле, то как это меня еще хоть кто-то воспринимает всерьез.

Глава восемнадцатая. Кое-что новое о моей сестре

Сегодня был мой самый любимый урок – урок истории, который вела мадам Софи. Я узнал уйму интересного о древних народах и о том, какие версии их происхождения существуют. И о том, что все эти версии не выдерживают никакой критики.

– Возможно, мы никогда не узнаем, каким образом пришли на эту землю и как сделали по ней первые шаги, – внушала нам мадам. – Главное, что мы жили достойно и в мире с другими расами. Люди – я имею в виду тех, кто сейчас населяет землю, ибо человеком мы называем любое существо, наделенное свободной волей, – тогда были дики и примитивны. Древние помогли им пережить потоп и ледниковый период. Показали, как строить укрытия, дали орудия труда и простейшие средства гигиены. Именно Древние участвовали в операции по грандиозному расселению народов. Каждой расе была подобрана подходящая среда обитания. Думаю, наша роль в этом процессе была очень важна, потому что именно атланты первыми начали строить летательные аппараты, рассчитанные на перевозку больших грузов.

Трудно понять, почему вдруг люди взбунтовались против Древних. Возможно, это было сродни бунту подростков против родителей. Наша вина и беда в том, что поначалу мы не придали этому особого значения. Древние не попытались себя обезопасить – и поплатились за это. Людям удалось завладеть их оружием и техникой, а затем обратить ее против создателей.

Конечно, мы не остались в стороне. Все чаще нам приходилось эвакуировать Древних из тех районов, где их теснили люди, строить для них первые убежища вроде того, что сейчас находится у нас под ногами. К настоящему времени почти все они обнаружены и покинуты. Ибо на смену не очень организованным, хотя и весьма агрессивным толпам пришла Инквизиция.

Мне показалась, что мадам Софи содрогнулась, произнеся это слово. Странно, ведь это было в далекой древности. Хотя… от Димки я уже слышал что-то подобное. Я навострил уши.

– Когда возникла Инквизиция, Древних уже оставалось совсем немного. По крайней мере на поверхности земли. Тех, кто пытался жить среди людей, уничтожили под предлогом охоты на ведьм. Инквизиция сумела проникнуть даже под землю, и Древним пришлось искать новые места для своих убежищ. Они снова обратились к нам за помощью. Когда убежища были построены, Древние предлагали атлантам поселиться вместе с ними. Но мы были слишком самонадеянны, полагая, что можем спокойно жить среди людей и они никогда не смогут нас вычислить. И это была наша роковая ошибка… Да, Бридж?

Я встрепенулся и увидел, что Бриджит тянет руку, а ее лицо, обычно бледное, пылает от гнева. Получив разрешение задать вопрос, она почти прокричала:

– Но я не понимаю, почему мы с самого начала не помогли Древним по-настоящему?! Нет, я, конечно, против насилия, но ведь так нельзя! Мы равнодушно смотрели, как уничтожаются целые расы, вместо того чтобы поставить людей на место. Мы могли объявить войну Инквизиции и защитить свое право спокойно жить на земле. Почему же атланты повели себя так, будто их это не касается?!

– Я поняла твой вопрос, Бридж, – улыбнулась девочке мадам Софи. – Но ты сама частично ответила на него, произнеся слова «насилие» и «война». К сожалению, бескровных войн не бывает. Та великая сила, которая наделила всех нас столь различными качествами, – она же позаботилась о том, чтобы ни одна раса не имела слишком очевидного преимущества над прочими. И у расы атлантов, неуязвимой на первый взгляд, есть вполне разумное ограничение. Дело в том, что, если кто-то из нас совершает убийство – даже непредумышленное, – его связь со второй половинкой моментально разрушается!

– Половинка умирает?! – ахнула Бриджит.

– Нет, она остается жить. Распадается сама связь. А вместе с ней исчезают и все наши преимущества. Кстати, раз мы заговорили об этом, скажу, что именно этим воспользовались люди, чтобы уничтожить нашу расу.

– Каким же образом? – вмешался еще один парень, Марк. – Нельзя ведь заставить атланта совершить убийство, если он этого не хочет.

Мадам Софи выразительно вздохнула:

– Увы, существуют разные способы. У каждого атланта были друзья из других рас, в том числе среди людей. Добавьте к этому детей, чьи половинки далеко, и они еще не обрели своей мощи. И наши враги начали охотиться на них, чтобы использовать… как наживку. А когда атлант понимает, что в его силах спасти жизнь другу или ребенку, он не всегда в состоянии удержаться и не совершить непоправимое. Так столетие за столетием разбивались связи между половинками, и все больше атлантов рождались изначально опустошенными. Но об этом мы поговорим в следующий раз.

Урок закончился. Я вышел из класса и почувствовал себя… ну, мягко говоря, ошарашенным. Такого я точно не ожидал. Даже Иола не удержалась – вообще-то мы снова были в ссоре, и она со мной не разговаривала. А тут пропела в ухо с явной издевкой:

«Ну, дошло наконец, почему нам нельзя видеться с бывшими друзьями?»

– Они не бывшие! – обозлился я. Ведь я только и ждал момента, когда Соболь и мадам Софи куда-то уедут, чтобы смотаться из лагеря, повидать родителей, Тасю и Ивана. Я знал, что Ваньку уже выписали из больницы домой, и даже надеялся, что смогу пробраться к нему незамеченным. Не стерегут же меня менты день и ночь в нашем дворе.

«А я, между прочим, с самого начала что-то такое подозревала, – самодовольно продолжала нудеть Иоланта. – Обязательно должен был быть какой-то подвох. И Дима тебя предупредил. Но тебе ведь на всех наплевать!»

– Иола! – заорал я. – Опомнись! Это все происходило тысячи лет назад, в седой древности! Урок так и назывался – ис-то-ри-я! И не надо передергивать!

«Да? А почему тогда Васильев упоминал про Инквизицию, а?»

– Заткнись уже!

Никогда еще я так грубо не разговаривал с Иолантой. Но было невыносимо слушать, как она притягивает за уши что угодно, лишь бы удержать меня в лагере. Еще бы, ведь Ваня и Тася – просто люди, для нее теперь заурядные и неинтересные.

Некоторое время Иола молчала, и я уже готов был попросить прощения. Но вдруг она сказала:

«Ну, убей кого-нибудь, вот и освободишься от меня».

Я просто остолбенел. Она сказала это так, будто в самом деле думала о чем-то подобном. И я спросил полушепотом:

– Ты что, серьезно?

«А почему нет? Знаешь, если бы я узнала о таком варианте, когда еще лежала в больнице, – я бы о-очень серьезно задумалась».

Я все еще не мог двинуться с места. Мне было и страшно, и противно. Прошла минута. Иоланта вдруг расхохоталась:

«Ты что, поверил? Да я же разыграла тебя, дурака! Отомри!»

Я отмер и молча поплелся в сторону столовой.

Соболь что-то застрял в лагере, и я уже начал терять терпение. Но потом случилось нечто, после чего уже ничто не могло меня тут удержать. В перерыве между последним уроком и трудовым заданием (сегодня я должен был чистить наших подземных лошадок) я поднялся наверх и проверил свой мобильник. Там было полно звонков от родителей и, наконец, сообщение от отца: «Алеша, срочно позвони. Кира нашлась».

И я тут же бросился бежать в направлении города. По пути позвонил отцу. Он сразу схватил трубку. Голос его звучал как-то не слишком радостно, и мне стало не по себе. Я впервые подумал о том, что за это время с Кирой могло произойти что-то ужасное.

– Папа, можно мне прийти домой? – спросил я. – Там все спокойно?

– Боюсь, не очень, сынок, – вздохнул отец. – Давай лучше встретимся в городе.

И назвал место. Я был там уже через десять минут и едва дождался, когда подъедет папина машина.

Меня поразило, каким измученным и постаревшим он выглядел. И я сразу подумал о матери: ей, наверное, еще хуже, ведь женщины все переживают в десятки раз сильнее. Мне захотелось обнять отца, но вместо этого я спросил поскорее:

– Папа, как Кира? Она сама вернулась домой?

Отец покачал головой:

– Нет, ее нашли соседи. Она лежала на лестничной площадке этажом ниже нашего. Нам не сразу удалось привести ее в чувство. Даже отвезли в больницу. Слава богу, врач не нашел никаких повреждений. Но с тех пор она почти все время спит…

У меня размякли колени. То, о чем говорил отец, было так понятно и знакомо… но никак не могло относиться к моей сестре. Папа взял меня за плечо, возвращая устойчивость, и так странно на меня посмотрел… будто знал, что я что-то знаю. А потом продолжил:

– Врачи говорят, это следствие нервного потрясения, и волноваться не следует. Но Кира не рассказывает нам о том, что с ней произошло. Говорит, ничего не помнит… Слава богу, она не выглядит как человек, переживший кошмар.

– А как выглядит? – спросил я.

– Даже не знаю, как сказать… вполне счастливой, что ли. Нет, даже очень счастливой. Много смеется, стала больше общаться с мамой. Когда не спит, конечно.

Отец снова взял меня за плечо, заглянул в лицо:

– Скажи, сынок, ты что-то знаешь об этом… или, может, догадываешься?

– Да что я могу знать! – воскликнул я. – Я Киру еще даже не видел.

Выражение его лица стало просто мучительное. И отец сказал тихим, подавленным голосом:

– Знаешь, у меня такое чувство, что именно я виноват во всем, что происходит с вами – с тобой и с Кирой. Может, я вам передал какой-то бракованный ген, который теперь активизировался.

– Папа!

– Помнишь, когда ты был маленьким, ты рассказывал о девочке, которую видишь во сне? – продолжал говорить он. – Я тогда дал тебе таблетки и велел пить на ночь? Помнишь?

– Смутно, – соврал я.

– Вряд ли ты пьешь их до сих пор. И что, ты видел эту девочку уже в старшем возрасте?

– Почему ты спрашиваешь об этом? – пробормотал я, почти догадавшись, каким будет ответ.

– Знаешь, в детстве, стоило мне заснуть, я тоже видел во сне какую-то девочку. Она даже пыталась говорить со мной! Я был уверен, что схожу с ума, может, уже сошел. Но я не мог сказать об этом родителям. Ты помнишь дедушку и бабушку, они были люди старой закалки, с ними такое не обсудишь. И тогда я занялся самолечением. Прочитал в каком-то медицинском справочнике, что пьют при психических расстройствах, купил то, что можно было купить без рецепта. И это помогло – я вообще перестал видеть сны. Потом я окончил институт и уже встречался с вашей мамой, когда мне вдруг невероятно захотелось еще раз увидеть ту девочку. И я перестал пить таблетки…

Я оцепенел в ожидании развязки, но отец молчал. Я видел, что на лбу у него выступила испарина, а глаза неподвижно смотрят мимо меня в пространство, и жутко перепугался.

– Что ты увидел, папа?!

Отец словно очнулся, сфокусировал на мне взгляд и сказал:

– Ничего. Я ничего не увидел. Конечно, я и прежде не видел снов, но это было другое. Это была пустота. Я тогда чуть с ума не сошел. Несколько лет был на грани. Только наша мама и сумела вернуть меня к жизни. – Он тяжело перевел дыхание и продолжил: – Когда ты рассказал мне о своих снах, я испугался. Долго думал, что тебе сказать. «Сынок, продолжай смотреть эти сны, иначе однажды тебе станет еще хуже, чем сейчас»? Невозможно. Я просто дал тебе те же таблетки, которые принимал сам, и понадеялся, что все обойдется. А когда начались эти странности с тобой, я подумал, что это как-то связано со снами. Связано ведь?

– Нет, – сказал я. – Конечно нет.

Под взглядом в упор я виновато опустил глаза.

– Врешь ведь. Не можешь сказать?

Я пожал плечами.

– А теперь вот Кира. Здесь ключевое слово – спит, как те девочки в наших снах. И что мне теперь делать?

Я чуть не разревелся, как младенец. Даже подумал, может, рассказать отцу все, что я знаю. А потом осознал: это не принесет ему никакого облегчения. Он только поймет, что меня он уже почти потерял, а происходящее с Кирой вообще не поддается никакому объяснению.

– Слушай, сынок, мы скоро переедем отсюда, – снова заговорил отец. – Думаю, после всего, что случилось, нет смысла здесь оставаться. Я уже снял квартиру в Питере. Обещай мне, что вернешься домой, как только будет возможность.

– А как насчет полиции?

– Утрясется. Я уже говорил с адвокатами. Так ты вернешься?

– Не знаю, – сказал я. – Возможно.

– Но тебе хоть нормально живется в этом приюте? Тебя не обижают?

Я усмехнулся. Знал бы папа, насколько трудно меня теперь обидеть. Кажется, он понял мою усмешку, потому что больше ничего не стал выспрашивать. Мы еще немного поговорили о домашних делах, потом отец вытащил из машины огромную сумку с моей одеждой и всякой вкуснятиной от мамы. Мы попрощались.

Это было самое грустное прощание в моей жизни.

«Немедленно пойдем к Эрику Ильичу и все обсудим! – скомандовала Иола, едва отец уехал. – Может, ничего страшного, может, так бывает».

Но я не мог даже двинуться с места – такое отчаяние навалилось. Я понял, что должен увидеть Тасю, если хочу хоть немного оклематься. И набрал ее номер – под громкое фырканье Иолы.

Тася была на занятии вокалом, но сказала, что подойдет. Музыкальная школа находилась совсем рядом, и скоро я увидел, как девочка бежит ко мне через улицу. Пальто распахнуто, шарф торчит из рукава и волочится по земле. Я бросился ей навстречу, вытащил шарф и обмотал вокруг ее головы – на улице была холодина.

– Как хорошо, что ты позвонил! – задыхаясь, выпалила Тася. – Уже знаешь, что Кира нашлась?

– Знаю.

Тася запрокинула голову и всмотрелась в мое лицо:

– Вид у тебя не слишком радостный. Не бойся, с ней все будет хорошо.

– Надеюсь. Мы скоро переезжаем, – сказал я и отвел глаза.

Но Тася даже обрадовалась:

– Вот это здорово! Тебе нельзя больше появляться в нашем дворе. В ту ночь сторож из магазина видел, как ты прыгнул из окна. Теперь все считают, что ты самый настоящий монстр. Еще начнут по тебе стрелять серебряными пулями.

– А что ты считаешь? – спросил я.

Тася легко рассмеялась.

– Ну, я же видела, как это начиналось! Нельзя стать монстром и даже не заметить.

Только тут я осознал, что мы бредем куда-то по снежной улице. Вдруг ужасно захотелось схватить Тасю на руки и отнести в лесной лагерь, показать, где я теперь живу, рассказать все без утайки. Может, я бы так и сделал, если бы не шипение Иолы, которая читала мои мысли, как открытую книгу. Я ограничился тем, что протянул Тасе руку – было очень скользко.

– Не оторвешь, как в прошлый раз? – лукаво спросила она.

– Не оторву! – заверил я. – С тех пор кое-чему научился.

Она с готовностью вручила мне ладошку, а потом спросила:

– Все-таки интересно, а вот эта твоя способность… ну, становиться жутко сильным – она все еще при тебе?

– Да, – сказал я. – Теперь я все время такой. Ты ведь, может, и сама догадалась: это случается, когда Иола рядом… то есть не слишком далеко.

Не знаю, может, мне показалось, но Тася после этих слов как-то утратила интерес к прогулке. Возможно, замерзла: мы гуляли на ледяном ветру. Она начала все чаще спотыкаться и дрожать. Мне ужасно не хотелось говорить, но пришлось: