скачать книгу бесплатно
Та обернулась на голос: в калитку входили муж и статная свекровь.
– Ой, Степа, – ласково пропела Ираида Семеновна, и лицо ее засветилось. – Здравствуйте, мама.
– Чего шумишь? – игриво переспросил муж, с удовольствием оглядывая пока еще молодое лицо Ираиды.
– Чего шумишь? Чего шумишь? – не менее игриво, а потому и крикливо-радостно заторопилась с ответом жена, старательно поправляя выбившиеся из пучка пряди. – Того и шумлю, что надо. Довели, бестолочи.
– Что-то у тебя Ираида на дворе горелым пахнет, – отметила свекровь. – Пожар тут у вас, что ли?
– Да нет, какой пожар! – весело произнесла невестка. – Оладьи опять спалила, пока тут с детьми разбиралась.
– Разобралась? – поинтересовалась Полина Михайловна.
– Я-то разобралась.
– А дети где? – Бабушке не терпелось увидеть внуков.
– В бане сидят. Наказанные.
Степан наконец-то подошел к жене и по-хозяйски притянул к себе. Ираида заалела. В смущении мужнины руки разомкнула и, любовно глядя в его загорелое лицо, спросила:
– Ты на обед, Степ? Или совсем?
– Совсем на обед я, Ирка.
– Так нет, Степ, обеда. Не ждала я тебя так рано.
– Готовь, супружница. Я не тороплюсь, – заверил Степан и направился к врытому посреди огорода небольшому деревянному столбу с алюминиевым рукомойником.
Местоположение этого столба в семье Звягиных стало притчей во языцех. Врытый много лет назад во время строительства нового дома, он явно утратил свою актуальность. Степан неоднократно пытался «вырыть его на хрен», но Ираида упиралась и процессу препятствовала с необыкновенным остервенением.
– Тебе он мешает? – сварливо наскакивала она на мужа.
– Так ведь, Ир, посреди двора – ни то ни се, – оправдывался застигнутый на месте преступления с лопатой в руках Степан Зиновьевич.
– Тебе – ни то ни се, – наскакивала Ираида, – а мне – то-се. Столько лет стоял! И пусть стоит себе, вдруг понадобится.
Нужды особой в нем не было, Степан Ираидиной привязанности к этому столбу не понимал, но трижды в гневе бросал лопату, так и не сумев добиться от жены разрешения на ликвидацию.
Отгадка на самом деле была проста и крылась в Ираидиной склонности к мистицизму. Она истово верила, что, умывшись из погнутого алюминиевого рукомойника, обретает истину. Поэтому всякий раз в поисках решения бежала к столбу и звякала рукомойником, пытаясь добыть драгоценную влагу. И сердилась всякий раз, если ее там не было. Шла к колодцу, набирала полведра, выливала его в алюминиевый сосуд, а порой и добавляла в него пару капель святой крещенской воды. Потом процесс возобновлялся: Ираида плескалась, подставляла лицо солнцу и какое-то время молча стояла, зажмурив глаза. Никто ее этому не учил, обычая такого в Коромысловке сроду не водилось, но в правильность своих действий Ираида свято верила.
– Я, пока Степа дом строил, оказывается, Ольгой беременная ходила, – объясняла она своей подруге громким шепотом. – А не знала. А тут как поведет меня, поведет. В глазах все поплыло, головушка закружилась, думала все. Умираю. А умылась и чую, нет, не все. Совсем не все. И поняла я, Тань, что беременна. И легко мне так, Тань, стало. А потом как затошнит, сюда к столбу своему бегу. Умоюсь, и хорошо так.
Узнать про свою вторую беременность, уже Вовкой, Ираида снова бегала к столбу. Туда же приводила ее и свирепая бабья ревность, когда сорока на хвосте приносила, что Степа Звягин приударяет за очередной машинисткой в колхозной конторе. Теперь уже и колхозов не было, и местной МТС не стало, и Степан Зиновьевич Звягин давно переквалифицировался в работника местной телефонной станции, а Ираида все равно время от времени к столбу прибегала.
Умоется, глаза закроет и читает про себя Богородицу, а потом приговаривает: «Матушка, Заступница, Пресвятая Богородица, беду отведи, соперницу со двора моего проводи. Сохрани семью мою, Матерь Божья. Отныне. Навеки. И во веки веков. Аминь». Молитву эту Ираида Семеновна придумала сама, а потом даже впрок, для дочери, для Ольги, на тетрадном листке записала и положила в шкатулку с документами. В чудодейственную силу этой молитвы Ираида верила истово во многом и потому, что любимый Степа вот уж лет двадцать со двора – ни ногой. Разве только к мужикам. Но бедное сердце все равно ныло и беду чуяло, но у заповедного столба почему-то успокаивалось и после омовения начинало биться ровно, а так все больше прыгало.
Вот и сейчас, глядя вслед направившемуся к рукомойнику мужу, Ираида с трудом сдерживала сердцебиение и на всякий случай зажмуривала глаза, чтобы счастье свое не спугнуть. Сквозь сомкнутые веки мужнина спина распадалась на множество разноцветных лучиков, а рукомойник на солнце блестел серебряной каплей.
– Ираида! Ираида! Ты слышишь меня?
– А? – встрепенулась женщина от голоса свекрови.
– Ты слышишь меня или нет? – начала раздражаться Полина Михайловна.
– Да слышу, конечно, слышу, – заторопилась с ответом зачарованная Ираида. – Чего ж мне, мама, вас не слышать?
– Ну тебя, Ира, право слово. Ты как провалилась куда-то. К детям-то пустишь?
– Не пущу, мама, не сердитесь, – посуровела лицом Ираида.
– А что случилось-то?
– Вовку Трифон ущипнул – Ольга недоглядела, а все потому, что сама к гусям в загон лазила.
– Эка беда, подумаешь, – протянула свекровь. – Ну ущипнул и ущипнул.
– Да ладно бы, мама, ущипнул. Вовка Ольге лицо камнем раскровенил, она его испинала. Вот ведь по земле валялся.
– Так уж и испинала? – лукаво протянула Полина Михайловна.
– Так и испинала.
– Значит, не зря наказаны?
– Ой, мама, не зря, – отвечала Ираида, а сама так и косилась в мужнюю сторону.
– Поговорить хоть можно?
– Да говорите, сколько хотите, только из бани не выпущу.
Свекровь настаивать не стала, а со всей своей статью двинулась по дорожке к бане, укрывая от солнца лицо козырьком ладони. Что-что, а за красотой своей Полина Михайловна следила. Ни в огороде, ни в поле лица не открывала, только глаза поблескивали сквозь тонкую щелочку белого платка. Руки мазала кремом, отчего от них пахло тонко и вкусно. Во всяком случае, первоклашкам так казалось, когда Полина Михайловна вкладывала им ручку в руки и складывала пальчики щепотью.
В одежде Ираидина свекровь вкус демонстрировала отменный, предпочитая для работы строгие костюмы и белые блузы, и в доме своем никаких халатов не признавала, чему невестка ее поначалу немало изумлялась. Но равнение на Полину Михайловну держала и даже обзавелась своей портнихой, которой и заказала сразу не менее трех платьев для повседневной, то есть в доме, носки. Кстати, подражание скоро превратилось в естественный образ жизни, и даже Ольгу Ираида Семеновна обряжала во фланелевый халат исключительно после бани, и то не всякий раз, предпочитая использовать спортивный костюм с начесом, оставшийся в семье Звягиных еще со времен Степанова детства.
Вот и сейчас несла себя Полина Михайловна к бане неспешно, бессуетно, держа свою чуть тронутую сединой голову гордо, а спину ровно.
Ольга, увидев бабушку, высунулась ровно наполовину из банного оконца и начала размахивать руками. Сзади напирал Вовка, пытаясь вытеснить сестру с наблюдательного пункта, но безуспешно, ибо Ольга брыкалась, как молодая лошадь, и Вовик увертывался так же ловко, как и при игре в вышибалы.
– Олька, – тянул он сестру за мятый подол. – Олька, ну пусти меня.
Сестра не реагировала.
– Пу-сти-и, – сопел тот и пер грудью на шевелящуюся баррикаду.
– Бабуля, – засветилась внучка от радости. – Бабулечка, выпусти меня.
– Не могу, Олюшка, – вздохнула Полина Михайловна. – Мама не велела.
– Бабулечка, я к гусям не лазила, а Вовка первый начал. Он в меня камнем кинул. Видишь? – Оля ткнула пальцем в раздувшийся и такой же сине-малиновый, как и пятно на носу, подбородок.
– Вижу. Но ведь ты тоже, Олюшка, хороша, – печально возразила Полина Михайловна.
– Да, баба, – взвизгнул Вовка. – Она меня ногами пинала. И опять пинает. И к окну не пускает.
– Пусти его, Оля.
Девочка нехотя посторонилась, и в окно воткнулась белая кудрявая голова.
– Баба! – предвкушая освобождение, завопил Вовка. – Баба! Открой меня. Я в туалет хочу.
– Врет он, – буркнула где-то там, в глубине Ольга. – Он только что в таз написал.
– Я опять хочу, – вошел в раж Вовик. – Пустите меня!
Полина Михайловна строго посмотрела на внука:
– Ты чего бузишь?
– Я не бузю, я в туалет.
– Про туалет я уже слышала, – строгим учительским тоном изрекла Ираидина свекровь. – Теперь про тебя хочу услышать.
Для Вовы Звягина учительский авторитет бабки никакой ценности не представлял, поэтому он, не теряя надежды, предпринял еще одну попытку:
– Баба, маму позови.
– Зачем?
– Ну позови маму. У меня живот болит.
– Ничего у тебя не болит, – как отрезала Полина Михайловна. – А будешь кричать, вообще повернусь и уйду.
– Не уходи, баба, – сдался Вовик. – Не буду кричать.
Переломившая ситуацию Полина Михайловна присела на врытую под банным окошком маленькую скамеечку и спросила:
– Сам расскажешь? Или Трифона позвать?
Такого поворота юный дебошир не ожидал.
– А Трифона, баба, зачем? – изумлению Вовки не было предела.
– Как зачем? Ты не рассказываешь, значит, Трифон мне расскажет.
– Он же гусь, баба, – не поверил Вовка.
– Ну и что, что гусь. Мне что гусь, что петух – разницы никакой. Все равно понимаю. И сестру вот твою понимать научила.
– Да-а-а? – задохнулся Вовик от зависти.
– Да. Поэтому Трифон ее и не щиплет никогда.
– Меня, баба, научи, – смиренно попросил внук.
– Тебя? – переспросила Полина Михайловна. – Тебя, Вова, не могу, потому что ты обманщик и разбойник. А обманщиков и разбойников гуси не любят, особенно тех, которые в людей камнями кидают. Вот скажи мне, Вова, почему тебя Трифон ущипнул?
– Он ногу в забор сувал, – подсказала Оля ответ брату.
– Я ногу сувал.
– А зачем ты, Вова, ногу к гусям совал?
Мальчик молчал, впрочем, ответы его бабушку особенно и не интересовали.
– А что ты, Вова, пока ногу совал, Трифону говорил?
Внук наморщил лобик, пытаясь вспомнить, и неуверенно выдавил:
– «Гуся-гуся» его звал.
– А знаешь ли ты, Вова, что нельзя Трифону говорить «гуся-гуся»?
– Почему? – еле слышно промолвил мальчик.
– А потому, Вова, – Полина Михайловна начала говорить с использованием восходящей интонации, – что Трифон не простой гусь.
– А какой? – Вовик зачарованно смотрел на бабушку.
– И не гусь это, Вова, вовсе. Не гусь, а заколдованный принц.
Глаза мальчика округлились. Полина Михайловна продолжала:
– И заколдовала его злая ведьма. И сказала ему: «Быть тебе гусиным королем, пока не полюбит тебя простая девушка».
– Олька, что ли? – задохнулся от неожиданности Вовик.
– Может, Ольга. А может, и не Ольга. Только, Вова, кого ущипнет гусиный король, тот превратится в серого гуся. Ну, если повезет, может быть, в белого.
– Бабонька, – с тоской заскулил мальчик. – Не хочу я в гуся, ни в серого, ни в белого.
– А что делать? – грустно спросила Полина Михайловна и помолчала минуту. – Впрочем, есть, Вова, одно средство.
– Какое, баба? – воскликнул мальчик.
– Простое, Вова, средство. – Дальше Полина Михайловна продолжала вещать замогильным голосом. – Если до заката солнца успеешь исправить свой обман, может быть… – Учительница начальных классов грустно посмотрела на обалдевшего от ужаса внука. – Может быть, и не превратишься в гусака. Главное, вовремя успеть.
– Олька не лазила к гусям, – выпалил Вова и посмотрел бабушке в лукавые глаза. – Я ногу сувал сам. Камень бросил… я.
