скачать книгу бесплатно
– Ага, – смеялась Аурика, – а Глаша бы смахивала с него пыль и клала бы к его подножию лютики.
– Никаких лютиков, – вступал в игру Георгий Константинович. – Только лилии!
– Папа, ну хватит дурачиться. Я все поняла. Ты не хочешь, чтобы я выходила замуж!
– Ты меня разгадала! – хватался за голову Одобеску и одним глазом подмигивал Глаше. – Но все-таки я не стал бы с такой категоричностью отказывать небезызвестному молодому человеку.
Аурика собралась было вновь завести свою привычную песню о том, что Коротич – дурак, но вовремя спохватилась и выложила следующий аргумент:
– Между прочим, твой Миша просто мой товарищ. У него вообще в голове, кроме математических формул, ничего не задерживается. Он даже в кино о своей математике думает. Да он вообще в мою сторону не смотрит. Когда девушка нравится, ведут себя по-другому.
Георгию Константиновичу хотелось спросить: «Как Масляницын?», но вместо этого серьезно произнес:
– Аурика Георгиевна, не путайте робость с сухостью, а скромность с глупостью.
– Хороший мальчик, – осмелилась вставить Глаша и тут же опустила голову.
– Вот и выходи за него замуж! – захохотала Аурика. – Если он, конечно, не против.
– Место занято, – фривольно заявил Одобеску, нахмурив брови.
– Хватит, – оборвала развеселившегося отца дочь. – И так тошно…
Тошно было не только Аурике, но и Мише, трясшемуся в сидячем вагоне поезда Москва – Ленинград и в сотый раз перечитывавшему скупой текст телеграммы: «скончался», «соболезнования», «коллеги».
Город встретил Михаила Кондратьевича дождем, но в этом не было ничего особенного: Ленинград есть Ленинград. Не привыкать. В квартире – соседи, коллеги отца и ни одного студента. «Они его не любили», – догадался Миша, не отрываясь глядя на портрет в траурной рамке. Знакомое недовольное выражение лица. Строгий взгляд. Перерезавшая высокий лоб глубокая морщина. В гробу лежит другой человек. Спокойный и свободный.
– Сердце, – вздыхали присутствующие и торопились лично принести соболезнования, испытующе рассматривая младшего Коротича.
– Я знаю, – ответил он и опустил голову.
«Никакое это не сердце. Отец слишком долго ждал, когда это случится. Всю мою жизнь. Он же обещал маме. И себе: вот дождусь – и все, свободен. Он просто устал ждать, а когда перестаешь ждать, все происходит само собой. Так, как положено. И никто в этом не виноват: ни мама, ни я, ни он», – размышлял Миша, не сводя глаз с нового отцовского лица.
«Черствый мальчик», – перешептывались у него за спиной соседи. А Миша не был черствым – просто сдержанным, как и его отец. Откуда всем знать секрет, известный только отцу и сыну Коротичам, неожиданно воссоединившимся друг с другом при столь трагических обстоятельствах?
«Определенно – черствый», – повторяли, укоризненно переглядываясь, соседки. «Молчите, непосвященные! – машет крыльями сердитый ангел смерти. – Не мешайте им разговаривать. И так ничего не слышно. Приходится слух напрягать». У ангела своя работа. Самая что ни на есть обыкновенная, часто надоедает, потому что приходится делать дело в неподходящих условиях: стоны, слезы, плачь, вой. А есть легкие пациенты: ррраз – и все! Вот, например, этот. И парень у него тоже сообразительный, как будто знает, сейчас не поговоришь – не успеешь. Ангелу больше всего нравится эта часть: последние «прости, клянусь, если б я знал…». Чаще всего такой текст, но некоторые по-другому разговаривают, молча, хотя слышно хорошо, потому что по существу.
«Я буду о тебе всегда помнить», – мысленно обещает Миша отцу и трогает его холодные руки.
«Я тоже», – знает ответ юноша.
«Ты не сердись, что я уехал».
«Давно было пора», – подсказывает ангел и голосом профессора повторяет:
«Давно было пора».
«Говорят, на том свете…»
«Всякое наговорить могут! Доподлинно неизвестно».
«Все равно, – мысленно обращается к отцу младший Коротич. – Передай привет маме».
«Всенепременно, – отвечает за профессора ангел и усаживается рядом с молодым человеком. – Все будет хорошо», – обещает он и легко касается плеча Миши Коротича, отчего тому кажется, что над лицом отца воздух приходит в какое-то странное колебание и возникает ощущение, что покойник дышит.
«Не может быть», – грустит младший Коротич и пытается запомнить незнакомый отцовский облик, вытесняющий из памяти тот, который оказался запечатлен на портрете…
В Москву Миша вернулся с ощущением гулкой пустоты. Подумал пойти к Одобеску, но не решился и долго блуждал по переулкам, расположенным поблизости к Спиридоньевскому. Больше всего на свете он боялся сейчас встретить легкомысленную Аурику, отнесшуюся к его исчезновению как к своеобразному избавлению от недужных, как она считала, отношений с неинтересным во всех смыслах представителем противоположного пола. И только проницательный Георгий Константинович вспоминал о симпатичном ему юноше с грустью всякий раз, когда в его доме появлялось очередное двуногое недоразумение с пустыми и жадными глазами.
– Мне кажется, или ты не находишь себе места? – с опаской спрашивал обеспокоенный отец, замечая, как меняется Аурика.
– Все нормально, – отмахивалась девушка и приводила в дом поклонника за поклонником.
– Я даже не успеваю их запомнить, – жаловался Георгий Константинович Глаше и с надеждой смотрел на календарь в ожидании начала учебы. «Девочка мечется, – успокаивал себя Одобеску. – Ей хочется любви».
– Какая любовь! – взбрыкивала Аурика. – Этого только мне не хватало! Ты же прожил без любви всю свою жизнь!
– Это чушь! – устало возражал Одобеску.
– Ах, да, простите, – язвила Золотинка. – Я совсем забыла: у тебя была тайная любовь за закрытыми дверями. Между прочим, это ханжество!
– Ханжество – строить отношения, исходя из материальных и социальных характеристик.
– Да что ты, папа?! – сверкала глазами Аурика. – Не ты ли мне говорил: «Руби дерево по себе»?
– Это не я, – отказывался от авторства Георгий Константинович. – Это народная мудрость, активно используемая многочисленными представителями художественной словесности. Привести пример?
– Не надо, – бурчала Золотинка и рассматривала свои крупные руки с таким вниманием, как будто видела их в первый раз в жизни. – Знаешь что! Если рубить по себе, боюсь, топор будет не в кого втыкать – уж больно мелкая поросль. А мы, Одобеску, корабельные сосны.
– Только по комплекции, только по комплекции, – хлопотал отец и прижимал дочь к себе: – Аурика, посмотри вокруг! Неужели ты не видишь вокруг себя достойных людей? Что влечет тебя к этим бодрым спортсменам с дынями вместо рук?
– Какими дынями? – не понимала отца девушка.
– С этими, – объяснял Георгий Константинович и показывал на свои плечи. Аурика быстро понимала предложенный отцом ассоциативный ряд и смеялась над точностью его наблюдения:
– Это бицепсы.
– О-о-о-о, – картинно удивлялся Одобеску. – Мое золотко стало разбираться в анатомии?! А что говорит историческая наука о роли бицепсов в создании семьи? Или этот факт учеными замалчивается?
– Ничего не замалчивается, – опровергала отцовское предположение Аурика и всерьез отвечала: – Вся история Древнего мира – это история бицепсов.
– Где я могу об этом прочитать, Золотинка?
– Везде! – торопилась девушка наконец-то закончить этот разговор.
– Я бы не прижился среди варваров, – делал вывод Одобеску. – С детства ненавижу все эти подъемы с переворотом и бессмысленное размахивание стопудовыми гирями.
– Ты что-то путаешь, папа, стопудовых гирь не бывает!
– Увы, ты в этом разбираешься лучше, чем я, – сдавался Георгий Константинович. – Слава богу, я живу в наше время, когда помимо бицепсов ценится ум… – он замолкал. – И еще раз ум.
– Можно подумать, – отчаянно сражалась Аурика, – «ум и еще раз ум» – это исключительно свойство современного человека.
– К сожалению, нет, – голос старшего Одобеску становился строже. – И я вижу, что в последнее время тебя тянет именно к этим, с бицепсами. И мне вообще кажется, что ты с ними не разговариваешь!
– Почему?! – удивлялась Золотинка.
– Извини, конечно, но я не слышу. Вернее, слышу: или смех, или полное молчание.
– А ты что? Подслушиваешь? – поражалась Аурика.
– Нет, – отрицал свою причастность Георгий Константинович, а потом сдавался и тут же заявлял: – Да. Конечно, подслушиваю. Все нормальные родители подслушивают и подсматривают за своими детьми, торопясь «подстелить соломку».
– Какую соломку? – пугалась дочь.
– Господи, Золотинка, ты закончила три курса исторического ликбеза, а до сих пор не знаешь смысла выражения: «Знал бы, соломку подстелил». Объясняю: всякий родитель старается предостеречь свое дитя от ошибок и только этим можно оправдать его вмешательство в личную жизнь отпрыска.
– По-моему, хватит! – кривилась Аурика. – Ты стал вмешиваться чересчур часто.
– Старею, – пытался усыпить бдительность дочери Георгий Константинович. – Становлюсь ревнив и подозрителен.
– Па-а-па, – тянулась к нему Аурика. – Ну, что ты, ей-богу?!
– Да, – капризничал Одобеску. – Я не успеваю запоминать в лицо твоих поклонников. Они меняются слишком часто. А ты даже не заботишься о том, чтобы мне их представить.
– Па-па! Зачем? Разве я тебя не знаю? Ты запоминаешь только тех, кто тебе нравится.
– Это нормально, – стоял на своем Георгий Константинович, лихорадочно соображая, как бы ему ввернуть упоминание о Мише Коротиче, столь неожиданно исчезнувшему с горизонта.
– Скажи мне, папа, тебе хоть кто-то из моих знакомых нравился?
– Нет, – мгновенно реагировал Одобеску. – То есть да. Один.
– Один?! – буквально подпрыгивала от возмущения Аурика, еще недавно плакавшаяся на отсутствие внимания к себе со стороны лиц мужского пола. – Попробую угадать. Уж не Коротич ли это?
– Как ты угадала, глупая девчонка? – рычал Георгий Константинович и поправлял волосы надо лбом.
– И чем же тебе этот валенок так нравится?
– У него есть принципы! – вставал на Мишину защиту Одобеску.
– Какие?! – стонала его дочь.
– Зачем тебе знать, глупое дитя?!
– Интересно, – не сдавалась не на шутку разозлившаяся Аурика.
– Если бы тебе было интересно, ты бы забила тревогу! Ну, на худой конец навела бы справки: куда делся этот юноша, безмолвно таскавшийся за тобой с журналом под мышкой? Да-а-а! Забыл совсем – он же ниже тебя на голову. Или на полторы?
– Твой Коротич испарился, не сказав ни здрасте, ни до свиданья. Просто исчез – и все.
– А если у него обстоятельства?!
На шум в гостиной выглядывала Глаша.
– Няня, – призывала ее к ответу Аурика. – Тебе нравится Коротич?
– Миша? – переспрашивала Глаша.
– Вы что, сговорились?! – вскакивала девушка и с остервенением хлопала себя по бокам.
– Спокойно, – срывался Одобеску. – Спокойно, моя девочка. Зачем так нервничать?!
– Да потому что ты все решаешь за меня! – кричала Аурика и покрывалась пятнами.
– Княжна Тараканова! – ахал Георгий Константинович и бросался к полкам, уставленными альбомами с репродукциями. – Смотрите, – доставал он увесистый том, посвященный истории Третьяковской галереи, и быстро находил нужное изображение. – Точно! Одно лицо!
Аурика выхватывала из рук отца книгу и внимательно смотрела на репродукцию картины Флавицкого.
– Ничего общего, – отказывалась она признать сходство и, захлопнув альбом, швыряла на диван.
Георгий Константинович хватал дочь за руку и насильно усаживал рядом с собой.
– Ну, хорошо, хорошо, – соглашался он и гладил ее по голове. – Не хочешь быть княжной Таракановой, не надо. Но мне кажется, очень похоже. Смотрите, Глаша, – звал он помощницу и предлагал подтвердить сходство.
– Нет, – отрицательно качала головой женщина и с жалостью смотрела на воспитанницу.
– Вот видишь, – злорадствовала Аурика.
– Вижу, – отвечал Одобеску и, усаживаясь поудобнее, хитро интересовался у Глаши. – А на кого похожа?
– На вас, – быстро отвечала женщина и прятала глаза.
– Слышала? – обращался Георгий Константинович к дочери. – На нас.
Маневр удался, Аурика разом обмякала и прижималась к отцу уже совершенно с другим чувством:
– При чем тут вообще княжна Тараканова?
– Да ни при чем, – отказывался от своих слов Одобеску. – Померещилось…
– Мне кажется, ты нарочно меня дразнишь.
– Нарочно, – соглашался Георгий Константинович. – Потому что «и в гневе ты прекрасна», дитя мое.
Аурике нравились слова отца, но она по привычке сопротивлялась:
– Вообще-то я не самозванка.