скачать книгу бесплатно
– Извините. Уж не знаю. Перепутал выходы. Старенький галстук и пионерский зонтик… как сейчас помню…
– Я не про это, – процедила директриса сквозь губы.
Я замолчал.
Помогла алгебраичка Цыца.
– Боря, ну как же ты мог? Как ты мог? Ты же вышел вместо блокадника. Разве ты не видел, Боря? Разве ты не видел, как мы машем тебе из-за кулис?
Видел ли я, как они мне машут из-за кулис? Да я вообще ничего не видел.
– Боря!
Я показал Цыце язык. Но не из вредности, а от презрения.
– Что Боря? Это всё из-за вашего Щипачёва!
– Щипачёв, конечно больше всех виноват, – сказала директор, продолжая смотреть на меня заинтересованно.
– Нет, ну, правда. Ведь эхо войны…
– Боря! Это очень храбрый, орденоносный ветеран подводных войск. Он сказал, что никогда тебе не простит, – всхлипнула Лиза.
– Храбрый? Почему же он тогда, чёрт возьми, не оставил свой батискаф и не пришёл вам на помощь?
Каля отвернулась к зеркалу, и резким движением причесалась под мальчика. Дедушка был козырным тузом в её рукаве. Жаль что пружина, выталкивающая его из рукава, не сработала.
А директриса как завопит:
– Забудьте вы про этого орденоносного ветерана! Раков, вот что меня интересует! Через десять минут я жду Ракова у себя в кабинете.
Каля заплакала и убежала. Я нерешительно направился вслед.
– Калечка, я не хотел, – сказал я ей в коридоре. – Давай попросим дедушку выйти еще раз.
Каля глядела на меня сквозь пелену слёз. В себя её привёл парень из числа её ухажёров. Кстати, он был в восторге от моего выступления. Хуже меня был лишь отвратительный старик Мамонов, недавно свирепствовавший в Ленинградском Дворце Молодёжи. Если бы не он, у меня бы не было конкурентов вообще.
Я сказал парню спасибо. Потом осторожно пробрался в столовку и потихонечку выглянул из-за дверей. Ого. Восторг, говорите?
Да я в жизни никогда такого фурора не видывал!
Оля Газелькина
Я решил зайти в кабинет без стука. Директриса вздрогнула и уронила губную помаду. Я извинился. Та махнула рукой, делая приглашающий жест – проходи. Я прошёл и сел на диван, втиснувшись между стопками отсыревших от ленинградской влаги диктантов.
Бросая косые взгляды через зеркало, директриса спросила:
– Раков… ты знаешь, в какие годы тебя бы выгнали за такие дела?
– Примерно в семидесятых годах, – блеснул эрудицией я, – А в блокаду и вовсе убили бы. Вы ведь это хотели мне сказать, да?
– Нет, – отрезала директриса.
Она повернулась, сжала зубы до хруста и вперила в меня злой взгляд. В ответ и я начал её разглядывать пристально. Исключительно из вредности, а не из любопытства.
За время учёбы в школе, я повидал немало директоров. Ни с одним из них мне ещё не приходилось разговаривать с глазу на глаз.
Лицо директрисы можно было назвать красивым. Из-за мелких и заострённых черт, я бы принял её за измождённую старшеклассницу. Из-за привычки сжимать губы в шнурок, она была похожа на американскую жабу из «Юного Натуралиста». В «Юном Натуралисте» этих жаб тьма тьмущая. Они мечут икру и покрыты бородавками. Читая журнал, я всегда старался поскорее пролистать жабьи страницы; от них мне становилось не по себе.
В конце концов, я сделал вывод, что новая директриса мне не нравится. Жаль, что эту страницу так просто не пролистнёшь. Выворачивало меня с директрисы, вот что. Я прекрасно знал, что директриса не жаба. И она не будет метать икру прямо передо мной прямо здесь, в кабинете. Но вот такой вот я мнительный. С мнительностью ничего не поделать…
Минуты на часах тикали, а меня всё не отчитывали и не отчитывали. Я уж было подумал что плотно сжатая ниточка губ в исполнении директрисы означала что-то иное и оказался прав.
– Знаешь что? А давай дружить, – вдруг сказала она
– Как это? – испугался я.
Директриса пододвинулась ко мне ближе.
– Так это!
– Не надо дружить, – испугался я ещё больше.
Что обо мне подумают одноклассники!
Директриса отодвинулась, но продолжала пристально следить за реакцией на моей физиономии.
– Проходил семьеведение? – спросила она
– Там где девственность до брака сохранять рекомендуют? – уточнил я, – Проходили в прошлом году…вроде бы.
– Надо будет отменить это семьеведение к чёртовой матушке, – задумчиво сказала директриса.
Она плюнула на полированный стол и растёрла рукавом. Потом встала и поправила причёску.
– А ты не рак по гороскопу случайно?
– Нет, – сообщил я, улыбаясь до ушей. – По гороскопу я скарабей.
– А так бывает? – заинтересовалась директриса.
Вместо ответа я снял вспотевшую футболку с драконом и пошевелил клешнями.
Директриса нисколько не удивилась.
– Прелестно, – сказала она, – я опять забыла, как тебя зовут.
– Вольфганг Амадей Фарадей, – буркнул я.
– Очень приятно. Моя фамилия Газелькина. Можешь звать меня Оля.
Я представил себе, как называю нового директора Олей и меня чуть не вырвало. Слава богу, приём подходил к концу.
– Ты аленький цветочек. Нет, ты моя золотая рыбка. Появишься завтра. В бассейн сходим, – напевала директриса себе под нос.
Было непонятно, обращается она ко мне, или просто мурлычет песенку.
– До свиданья, старая карга, – задумчиво пробормотал я, закрывая за собой дверь.
Зачем, интересно, ей приглашать меня в бассейн? Плаваю-то я довольно посредственно.
Можно я представлю вас с усиками?
Был бы я экстрасенсом из тех, что читает мысли и гнёт ложки по телевизору, – дал бы вам на ночь экстрасенсорную установку. Жаль, что я ложки я гнуть не могу. Но установку дать всё-же попробую. Вот, прямо не вылезая из кровати – возьму, да и дам. Запомните или запишите себе где-нибудь. Желательно на той половинке мозга, которая отвечает за ваши чувства и неконтролируемые эмоции.
Установка такая: никогда, ни при каких обстоятельствах, не приходите в мои сны. Особенно, когда вас туда не приглашали. А если и приглашали, этот вопрос должен рассматривается отдельно. «По пустякам во снах не беспокоить». Я напишу это у всех знакомых на лбу. Потом приступлю к охоте за непонятливыми.
Ещё днём я радовался, что нашел в себе силы нахамить директрисе. Чувствовал себя героем и видавшим виды отморозком. И всё было хорошо, пока я не заснул. Во сне директриса нанесла коварный удар в мою спину.
Во сне был бассейн и в нём стоял я. Оля Газелькина плавала вокруг меня хищными зигзагами.
Глядя на неё, я не выдержал и спросил:
– Можно я вас представлю со жвалами и усиками?
– Давай, мой сладкий.
После этих слов, Газелькина начала метать в меня икру будто гранаты.
Подскочив на кровати, я долго дышал ровно и глубоко. Несмотря на ровное дыхание, я нервничал. Это что же… влюблённость такая особенная, меня посетила?
Ощупав постель, я обнаружил, что температура простыни отличается от комнатной. Я поискал взглядом разбитую чашку, но не нашёл.
Значит, правду про эти дела говорят? Но почему именно эта старая карга строит мне мокрые козни? Есть же масса более привлекательных вариантов, включая мою пока несостоявшуюся любовь Понку. Я приглашал её в свои сны, а она не снилась. Я бился над этой проблемой месяцами.
Говорят, что правым полушарием можно представить всё на свете, в то время как левое полушарие только всё портит. Так вот; левое полушарие услужливо подсовывало вместо Понкиной велосипеды и перочинные ножики. Они были совершенно реальны – только руку протяни. Но из-за велосипедов и ножиков я не мог сосредоточиться конкретно на Понкиной.
Её нога, появляющаяся из тумана на велосипеде, вдруг уезжала от меня, перескакивая с одной педали на другую. Догнать ногу я не мог. Поэтому приходилось терпеливо рисовать портрет Понкиной с начала.
Как-то, заснув с книжкой по школьной программе, я опознал Понку в одной из великосветских барышень. Не подумайте, что на этой картинке меня что-то не устроило. Мне нравилось всё, кроме причёски. Причёска у отвратительной барышни напоминала берёзовый пень, обвешанный липкими бруньками.
Я очень сложный подросток. Мне не надо брунек на Понкиной. Мне нужны на ней жвалы и усики!
Отворачиваясь лицом к стенке, я то и дело вызывал Понкину перед сном. Но теперь выплывали только эти обвислые бруньки. А уже потом выходила Понкина. Лысая как коленка. Бруньки снились отдельно от Понкиной головы, и это уже никуда не годилось.
Вчера я сделал перерыв. Вместо вызовов Понки, я крутил в голове смешную фамилию Газелькина. Без всякого умысла – просто так. Фамилия смешная. Ничего крамольного я себе даже не представлял…
А проснулся я в мокрой постели.
Кактус
На полуразбитых польских часах «Электронычка» было восемь утра. Я вытер кровать и набрал телефон Кактуса.
Кактус имел полное право не просыпаться в такую рань. Глупо просыпаться в восемь утра в субботу. Но Кактус взял трубку.
– Кактус, спаси. У меня во сне преподавательский состав… Метут икру и так далее…
Я не стал ограничивать себя одной лишь директрисой.
От широты души я присовокупил к своим фантазиям географичку. А ещё воспитательницу дошкольного образования Карбасову, по кличке Карабас. Карабас обладала странной внешностью и шишкой на голове. Это делало её похожей на актёра из «Ералаша». Когда Карабаса умоляли произнести «Атас, пацаны, участковый идёт», она мило смущалась. В принципе, можно было считать её хорошенькой.
– Что значит метут? – Кактус заинтересовался, – Пристают? По пятам за тобой ходят? Или, наоборот, к себе приманивают?
Кактус же ненормальный. Такой же ненормальный как я. Правда малость поумней. Почему я ему звоню? Потому что именно Кактус когда-то давно объяснил мне, что такое любовь мужчины к женщине, наглядно продемонстрировав процесс на пластмассовых солдатиках. Спрашивается, чего я ожидаю от него сейчас? Такой же наглядности, чёрт побери!
– Приманивают, – сказал я, подумав.
– А физруки? – спросил Кактус. – Физруки, физручихи не снятся?
– Кактус, – зло прошипел я, – до физруков мне дела нет.
– Тут дело не в том, что дела нет, – весело откликнулся Кактус. – А в том, что это у тебя подростковое. Могут быть физруки. Хотелось бы помочь. Но я еду в Бернгардовку….
– Как это – «могут быть физруки»?
В трубке помолчали.
– Я сваливаю к деду на огород. Уже почти собрался.
– Собрался?
– А думаешь, почему я в восемь утра на ногах, зубы чищу? – крикнул Кактус и бросил трубку.
Я походил немного по комнате. Нужен ты больно мне, Кактус! Не вписывается в мои планы твоя Бернгардовка! Но если задуматься…
Денег, конечно, на дорогу не было. А если бы были? Где можно достать денег в восемь утра? У друзей. А где взять друзей, кроме Кактуса…
Хотя стойте.
Есть ещё Добробаба.
Антрекотная операция
Смеётесь, небось? Правильно… если бы такая фамилия принадлежала мне, я бы повесился! А у Добробабы с ней никаких проблем.
Удивительно, как при столь нелепой, идиотской, но притом звучной фамилии никому в голову не приходит дразнить Борьку какой-нибудь Злобнобабой. Или Добродедой. Или ещё как нибудь.
Часто его называют Бочини, в честь аргентинского футболиста. На первый взгляд ничего особенного в этом прозвище нет. Для кого-то Бочини – унылое измождённое лицо со вкладыша от жвачки «Финал 90». Для борькиных родителей – что-то вроде собачей клички. Но, вот я, скажем, на минуточку, тоже Боря. Почему никто не зовёт меня Бочини? Или Борис Беккер, например? Да что там! Меня и Борей-то никто не зовёт…
