Женихи

Тогда Мытищев встал и медленно двинулся к ним; он был белее полотна и с трудом волочил ноги. Ксения Ивановна поняла, что у него разрывается от бешенства сердце, и ее лицо осветилось торжеством и злостью. Борисоглебский увидел Мытищева, отодвинулся от нее и это окончательно ее взорвало. Она крикнула ему:

– Не бойтесь его! По условию он не имеет никакого права ревновать меня; я могу делать все, что мне угодно.

– Вы не смеете!!. – крикнула она Мытищеву.

Мытищев стоял перед нею, меряя ее с головы до ног. Ксения Ивановна заметила, что пальцы его рук дрожали, между тем как его взгляд был дерзок до наглости.

– Вы не смеете! – вызывающе повторяла она, содрогаясь всем телом.

Взгляд Мытищева точно подзадоривал ее. Она перевела дух, будто собираясь с силами.

– Отец мой, – наконец выговорила она: – отец мой скупал ваши земли, а я покупаю вас самих!

Она передернула плечами и с отвращением добавила:

– Как вы гадки!

Мытищев все смотрел на нее. Он точно устал и его взор уже потух.

– Все это справедливо, – с трудом выговорил он: – все это совершенно справедливо, но я отказываюсь от этой сделки. Не могу-с! Что делать, дрянь-человечишка, не выдержал, сил не хватило, выше головы хотел прыгнуть! Ну, а вы молодцом, силища! И папашу вашего перещеголяли с чем вас от души поздравляю!

Он хотел еще что-то добавить, но махнул рукою и надел шляпу. И все так же с трудом волоча ноги, он сошел с балкона в аллею. Там он на минуту остановился и, повернувшись к балкону, проговорил:

– Господин Борисоглебский, я, кажется, назвал вас «Волчком» или чем-то вроде этого, так ведь вы адрес мой знаете!

Он двинулся аллеей.

– Постойте, – крикнула ему Ксения Ивановна, – постойте, Михайло Сергеич! Надо же разоблачить нашу шутку!

Ее лицо выражало ужас. Мытищев, не оборачиваясь, стоял и ждал.

– Господа, – проговорила Ксения Ивановна, трепеща всем телом: – господа, я солгала. Михайло Сергеич не делал мне предложение; это я сделала ему предложение и он мне отказал. Господи, куда уйти от срама! – она всхлипнула и заломила руки. Мытищев стоял и слушал, не поворачиваясь.

– Господа, – продолжала она: – это было вчера, да, вчера, а сегодня, сегодня мне сделал предложение Андрюша Пальчик и я согласилась. Не правда ли, Андрюша? Да что же вы молчите, наконец?

Пальчик смотрел на нее изумленными, как у ребенка, глазами.

– Правда, – отвечал он, краснея.

– Через неделю и свадьба должна быть, – проговорила Ксения Ивановна: – не правда ли, Андрюша? Да что же вы молчите, Господи!

– Да, правда, – отвечал Пальчик и снова покраснел. Борисоглебский надменно улыбнулся. Мытищев двинулся аллеей.

– Михайло Сергеич, – крикнула Ксения Ивановна: – куда же вы? Михайло Сергеич, вернитесь на минутку!

Она подбежала к перилам балкона и, опираясь на них руками, заглядывала в глубину сада, как бы ожидая ответа. Мытищев скрылся во тьме. А она все стояла и ждала чего-то с горящими глазами. Наконец она оторвалась от перил; лицо ее было бледно, Потягаеву показалось даже, что у нее подкашиваются ноги; он придвинул ей стул.

– Ушел, – прошептала она, как бы обращаясь ко всем; она опустилась на стул и растерянно улыбнулась.

– Что, бишь, я еще сказать хотела?

Она потерла себе лоб и опять растерянно улыбнулась. Несколько минут она точно что-то припоминала.

– Баба я крестьянская, – заговорила она снова, оглядывая всех тусклым взором: – он прибил меня, Михайло Сергеич-то, и я за ним бегу, в гости его к себе зову. Как же? – развела она руками: – замуж за Андрюшу собираюсь, и сама думаю: може меня Мытищев хоть в любовницы возьмет? Може не побрезгует? Ведь вы не будете бить меня за это, Андрюша? – подняла она свои глаза на Пальчика.

И она замолкла. Некоторое время на балконе царило неловкое молчание.

– Плохи дела Мытищева, – внезапно сказал Борисоглебский: – теперь его имение с торгов пойдет. Денег он нигде не достанет.

– Дядя заплатит проценты, – отозвался Пальчик: – у него дядя очень богатый человек и часто за него платит.

– Вот дядю за глаза ругает, – заметил Борисоглебский, – а подачки от него берет. Ловкий парень этот Мытищев.

Ксения Ивановна оглянулась на него усталая и разбитая.

– Во-первых, Мытищев ругает дядю и в глаза и за глаза, – сказала она: – а во-вторых, дядя платит за него в банк, потому что дорожит родовым имением. Ему жаль не племянника, а имение.

Борисоглебский качнул головою.

– Нет, Мытищев храбр только на словах.

– Однако, он вас обругал, а ведь вы на дуэль его не вызовете? – заметила Ксения Ивановна.

Борисоглебский встал, отыскал свою шляпу и, сухо откланявшись, исчез с балкона.

– А теперь, – проговорила Ксения Ивановна, обращаясь к Потягаеву и Пальчику: – я попросила бы вас оставить меня одну. Я устала и мне хочется спать. Я ужасно устала.

Потягаев и Пальчик встали. Пальчик хотел было на прощанье поцеловать руку Ксении Ивановны, но та сказала:

– Нет, уж до следующего раза, – и добавила: – Как вам не стыдно врать? Разве вы делали мне предложение?

Пальчик сконфузился, а Потягаев сказал:

– Вот и у нас в контрольной палате, когда я служил там, был подобный же случай. Одна невеста отказала жениху, нашему чиновнику, а тот взял да и застрелился. Пуля вошла сюда, – показал он на свой лоб и, повернувшись затылком, добавил: – а вышла отсюда.

– Да неужто же, «гиероглиф»? – сказала Ксения Ивановна, устало улыбнулась и вошла в дом. Она прошла к себе в спальню и, быстро раздевшись, легла в постель. Тяжелые гардины на окнах были спущены; в комнате горел китайский фонарик. Ксения Ивановна хотела было позвать горничную, но передумала и лежала, поставив локти на подушки и подперев руками голову. Ей было тяжело и скверно. О браке с Пальчиком она не думала серьезно; впрочем, если Мытищев ее не любит, не все ли равно, за кого ни выйти. Больше всего ее оскорбляло презрение Мытищева.

Ксения Ивановна подняла голову. В комнату вошла Аграфена Михайловна.

– А я к тебе, – сказала она с обычною улыбкою: – вечером-то я все в кухне сидела, со странницей проходящей разговаривала, а сейчас Кондрат с почты письмо мне привез; с Афона письмо-то, от монаха моего. Духовный стишок, святая душа, мне пишет, убогой вдовицей меня в стишке называет.

По всему, с двойным подбородком, лицу Аграфены Михайловны прошло светлое облако.

– Нужно будет святой душе две красненьких бумажки послать, – добавила она.

Ксения Ивановна вдруг расплакалась и потянулась к ней обеими руками.

– Тяжко мне, тетушка!

Аграфена Михайловна опустилась на свежее белье постели. Ксения Ивановна плакала, уткнувшись к ней в колени.

Ее лицо внезапно стало похоже на лицо красивой крестьянской девушки. В коротких словах она передала тетке, как больно ее обидел Мытищев. Она прижималась лицом к пухлым коленям тетки и беспомощно всхлипывала.

За окном спальни послышался сдержанный кашель.

– И, родимушка, – говорила Аграфена Михайловна: – выходи, право, за Пальчика, Пальчик мужем хорошим будет. Наша сестра много через побои страдает, а этот нравом тих.

Она долго беседовала с племянницею на эту тему и затем, благословив и поцеловав ее, ушла к себе.

– Ксения Ивановна, – раздался в то же время под окном голос Потягаева, – дозвольте поговорить с вами одну минуточку.

Ксения Ивановна, завернувшись в одеяло, подошла к окну. Она слегка раздвинула гардины, просунула голову и одну руку и распахнув окно, увидала фигуру Потягаева, всю залитую лунным светом.

– Вы, действительно, выходите замуж за Пальчика? – спросил он ее.

Ночная прохлада ласково коснулась лица Ксении Ивановны, опахнула ее всю и затопила собою комнату.

– Ну, а если бы так, – отвечала она.

– Стало быть, мне надеться уж нечего? А то, вы знаете, при постоянных отлучках могут быть упущения по хозяйству.

Потягаев вздохнул и замялся.

– Можете не надеяться, – отвечала Ксения Ивановна, кутаясь в одеяло: – а бывать у меня бывайте, хоть изредка. Ведь вы добрый? Ведь вы очень добрый?

Ксении Ивановне показалось, что у Потягаева задрожали губы.

– Ведь вам меня жалко? – повторила она.

Потягаев хотел что-то сказать, но заморгал глазами, махнул рукою и, тяжко вздыхая, поплелся от окна. Он даже как будто спотыкался.

«Ведь вот золотое сердце, – думала Ксения Ивановна, укладываясь в постель: – а глуп, непроходимо глуп. Куда же деваться? С умными нехорошо, обидят, а с глупыми скучно!»