Бедный паж

– Ну, что же? Идемте и мы за ягодами? Чем же мы хуже других?

Но Зоя Ипатьевна схватилась рукою за грудь и побледнела как полотно.

– Что с вами? – испуганно бросился к ней Володя.

Но она долго молчала, придерживая руку у сердца, строго глядя прямо перед собою округлившимися глазами, точно рассматривая что-то без меры страшное. Володя схватил ее за руку.

– Что с вами? – опять спросил он испуганно.

– Вот уже прошло, – проговорила она наконец. – Страшно мне стало вдруг и я испугалась моего будущего. Вы знаете, что меня ждет?

– Что? – спросил Володя, тоже начиная пугаться чего-то.

Были еще белы щеки Зои Ипатьевны.

– Мне предначертано в жизни испытать все, – проговорила Зоя Ипатьевна замкнуто и глухо. И, повернув к Володе голову, она спросила: – Когда я буду на самом дне пропасти, вы пожалеете меня? Хоть вот столечко?

И, сделав шаг, она вошла в приветливую тень леса. Нарядные хохлатые дятлы переметывали с ветки на ветку, по частому осиннику, а вокруг вкусно пахло душистыми травами.

– Ого-го-го-го! – донеслись голоса Марочки и Аввы.

– Не откликайтесь им, а то они нам надоедят как горькая редька, – лениво и грустно отозвалась Зоя Ипатьевна.

– Ого-го-го! – опять прилетело из лесной чащи. – Ого-го!

Зоя Ипатьевна нагнулась, сорвала землянику и поднесла ее к губам Володи. Тот скусил ягоду и благодарно чуть прикоснулся к пальцам молодой женщины. Прозрачные глаза Зои Ипатьевны затуманились.

– Ишь вы, какой… тихоня, – сказала она, цедя сквозь зубы.

Щеки Володи вспыхнули и брови стали розовыми. Зоя Ипатьевна погрозила ему пальцем и тихо спросила:

– Вы меня любите? Или просто хотите подурачиться?

Володя не ответил ни звука и только ниже опустил голову. По лесу прошел ветер, гудя в вершинах, шелестя в траве.

– Не хотите отвечать, – вздохнула Зоя Ипатьевна. – Что же, Бог вам судья, если так!

Володя все молчал, бледный, закусив губу, опустив веки.

– Ну, присядемте вот здесь, – почти с раздражением проговорила Зоя Ипатьевна. – Я за нынешний день ноги себе отходила. Садитесь же! – прикрикнула она.

Володя опустился под матовой зеленью дуба. Зоя Ипатьевна поместилась рядом и, сорвав ветку, стала обмахивать розовеющие щеки.

– А тех денег, что вы Сильвачеву везете, вы еще, кой грех, не потеряли? – вдруг спросила Володю Зоя Ипатьевна, глухо и каким-то надломленным голосом.

Трудно было догадаться, шутит ли она, или говорит серьезно. Еще розовели ее щеки, но губы кривились как бы в скрытой борьбе.

– Деньги со мной, вот! Зачем я их потеряю, – ответил Володя, принимая ее вопрос как шутку и натянуто улыбаясь. – Вот, – опять повторил он, прикасаясь рукой к боковому карману.

– Покажите-ка, – вдруг попросила Зоя Ипатьевна.

– Деньги показать? – недоумевал Володя.

Зоя Ипатьевна придвинулась к нему и вдруг звонко, во весь голос, расхохоталась. Черными стали ее глаза от расширившихся зрачков.

– Ну, да, хочу посмотреть деньги. Что же тут удивительного? Разве это так неестественно?

Володя пожал плечом, расстегнув легкую летнюю куртку, достал из внутреннего бокового кармана две кредитки, свернутые вчетверо…

– Вот, – сказал он просто, чуть улыбаясь, как пупке.

– Даже без бумажника, вот как настоящие богачи возят деньги, – усмехнулась Зоя Ипатьевна. – И как мало на вид! Какая тоненькая пачечка! А тысяча рублей!

– Две ассигнации по пятисот рублей, только и всего, – ответил Володя.

И сделал движение, чтобы снова спрятать деньги во внутренний карман, но в то же мгновение Зоя Ипатьевна одним порывом придвинулась к нему, как-то простонала и сильно схватила Володю обеими руками у кисти правой руки, в которой он держал деньги, точно силясь отнять у него.

Ее лицо вдруг стало белым, а глаза матово загорелись.

– Володя, Володя, – забормотала она со стоном, почти валясь на него.

И все это произошло так стремительно, неожиданно и нелепо, с такой головокружительной быстротою и с такой дикой непоследовательностью, что Володя сначала подумал, что Зоя Ипатьевна сошла с ума. И, выпучив глаза, он глядел на нее, крепко зажимая в своей руке деньги, в то время как она со сдавленными стонами тормошила эту его руку, трясла, мяла и даже больно царапала ногтями. Однако, несмотря на все это, рука его крепко зажимала деньги и, видимо, не имела ни малейшей охоты дать их даже и обезумевшей женщине. Между тем Зоя Ипатьевна простонала вновь и, наваливаясь на Володю всею грудью, стала вывертывать его руку с такой силой и решительностью, что пальцы Володи будто размякли, теряя свою первоначальную упругость и силу. Володя задохнулся, забарахтался, откидываясь назад, а Зоя Ипатьевна заработала еще бешенее, обжигая своим дыханием щеки Володи. Теперь он тоже задышал часто-часто, напрягая изо всех сил свои мышцы. Но вдруг он простонал и разжал кисть руки.

Прямо над собой он увидел горящие сухим пламенем глаза и яркие, крепко стиснутые губы.

IV

– Вот, – возбужденно срывающимся голосом выговорила Зоя Ипатьевна, зажимая Володины деньги в своей руке, отваливаясь к стволу дуба и шаря рукой вдоль юбок, очевидно, ища карману чтобы спрятать туда деньги.

Ее щеки стали ярко розовыми, глаза блестели и ноздри раздувались от тяжелого дыхания.

– Вот… Вы можете обо мне подумать что хотите… Но я не отдам их вам назад ни за какие кары! Думайте, что я потерянная женщина. Думайте, что я воровка! Нищенка! Что хотите думайте, – говорила она, с трудом переводя дыхание.

Влажно лоснились ее виски и чуть шевелились возбужденно прекрасные брови над прекрасными лучистыми глазами, теперь похожими на глаза сумасшедшей или бредящей в жару. Володя не сводил с нее глаз и сидел, точно весь опустошенный, будучи не в силах еще прийти в себя, еще не находя правдоподобной оценки всему происшедшему.

– Вот, – повторяла Зоя Ипатьевна, – вот, вот… Думайте, что хотите обо мне, как хотите…

Ее рука уже нашла карман и готова была уже исчезнуть там вместе с деньгами, но в эту минуту в Володе, который, как автомат глядел на это деревянными глазами, вдруг проснулся немецкий мужик, бережливый скопидомок, очень высоко ценящий каждый медный пятак. Сейчас он точно потерял из виду женщину и видел только деньги, которые вот-вот могли исчезнуть от него навсегда. Кто смеет взять их у него? Его собственные деньги? Кто смеет?

Володя тупо и глухо вскрикнул и вновь с дикою злобой бросился на женщину. Левой рукою он уцепил ее у кисти правой, той, которая зажимала еще деньги, а правой он схватил ее вокруг талии и, сипя от бешенства, пытался примять ее к земле, одолеть, скрутить, вырвать свою собственность.

– Володя, Володя, Володя, – забормотала женщина, сопротивляясь изо всех сил, переваливаясь на живот и пряча под собою руку, зажимавшую деньги.

– Вот, вот, вот, – выдыхал теперь и Володя бешено, беспощадно одолевая женщину, – отдай, – затем закричал он, – слышишь? Отдай! Отдай деньги!

Он задохнулся, потряс женщину за локоть, больно толкнул ее оземь, надавил в ее спину коленом, и опять дважды, стискивая зубы, толкнул ее о землю.

– Отдай деньги, – сказал он.

Женщина простонала, но это теперь только удесятерило грубую злобу Володи. Как-то вывернув губу, он опять неистово засипел, как исходящее от злобы животное, и вдруг, совсем потеряв от ярости голову, он схватил молодую женщину за волосы.

– Отдай, – уже завизжал он, как зарезанный, брызжа слюной.

И потянул ее за волосы к себе. И тут же он услышал сквозь душный угар, как эта женщина жалко и беспомощно разрыдалась. Ярость тотчас же погасла в его сердце, и немецкий мужик умер в нем. Ему стало совестно самого себя до слез, до колотий в горле. В его глазах точно рассветало.

– Грубый немецкий мужик, – плакала, между тем, потрясая плечами, Зоя Ипатьевна, – возьми свои деньги, грубый немецкий мужлан, посмотри, ты ведь до крови ободрал мне руку! Дикий, грубый зверь!

И она опять припадала лицом к высохшей прошлогодней листве.

Володя стал на колени и на коленях придвинулся к плакавшей женщине.

– Простите меня, Зоя Ипатьевна, простите меня, миленькая, ненаглядная, красавица моя, – забормотал он, прижимая обе руки к сердцу, со слезами в глазах. – Простите меня, ненаглядная моя…

– Грубый немецкий мужик, ты до крови ободрал мне руку, – плакала Зоя Ипатьевна. – Посмотри!

– Ненаглядная, простите, – вопил Володя, потрясая руками, между тем, как слезы беспрерывно падали из его глаз – простите, ненаглядная, красавица, вы, которая лучше всех… вы…

Он обнял ее руками около колен и припал губами к ее чулкам, изнемогая от мучений.

Зоя Ипатьевна оборвала свой плачь, восторженно оглядывая его.

– Ты? – выговорила она, еще сотрясаясь от рыданий, – ты? Ты так больно мне тогда…

Володя плакал и целовал ее ноги, пока его голову не наполнило красным, горячим туманом, закрывшим от него весь мир.

А потом он очнулся, точно вновь возвращаясь на землю.

Зоя Ипатьевна сидела возле него, ласкала рукой его волосы и монотонно говорила:

– Теперь эти деньги мои?

– Да, – выговорил Володя.

– А если хочешь, я могу их отдать тебе обратно.

– Не надо.

– А то отдам?

– Не надо.

– Как хочешь. Отцу ты можешь сказать, что выронил их по дороге в Сильвачево. Так? А он ведь очень богат…

– Да. Скажу, выронил…

– Бедный. Все-таки мне тебя жалко. Вдруг тебе достанется от отца? Из-за меня…

– Не достанется…

– Поклянись, что ты не жалеешь о деньгах.

– Не жалею! Клянусь!

– Милый! Ты очень милый!

Володя припоминал, как сквозь сон, блуждающий, полный тоски и счастья взор женщины и раздвинутые, такие жаркие губы. И понуро он сидел, не смея поднять глаз, сладко опустошенный, с податливой, как оттаявший воск, волей. Зоя Ипатьевна вновь стала нежно ерошить его волосы, но эти ее прикосновения казались лишними и ненужными теперь.

Когда они возвращались, наконец, к часовенке, Григорий уже сидел на козлах. А Марочка и Авва лукаво переглянулись при их приближении, и оба сразу тихо рассмеялись, гримасничая.

– Они уже подглядывали! – шепнула Зоя Ипатьевна на ухо Володе. – О-о вот он, мой крест! Они всегда подглядывают!

Обратную дорогу Володя сидел у колен Зои Ипатьевны и покорно, собачьим взором глядел ей в ноги… А та порой дружелюбно поталкивала его коленом в плечо и озорковато, шепотом выкликала ему на ухо:

– Володька! Гофманка! Завтра приедешь? Ты мой хороший, сладкий? Да?

А Марочка и Авва все переглядывались и тихо смеялись. Когда показалась усадьба, Авва запел:

– Солдатушки, браво ребятушки, где же ваши тетки?..

– Тоже воображает себя певцом – гримасничала Марочка, – фи, резиновый живот!

– А ты – косой заяц, нанес яиц, – отгрызнулся Авва, – вывел зайчат, косых чертят!

И зевласто, как отец, загорланил во всю глотку:

– Наши тетки – полштоф водки, вот вам наши тетки!..

Смеркалось в поле.

У крыльца пегаш остановился как вкопанный, сразу же, по-собачьи, развесил уши. Пока Марочка и Авва, сердито переругиваясь, взбегали на крыльцо. Зоя Ипатьевна, толкнув Володю в затылок, успела-таки прошептать ему на ухо:

– Прости, что я нажгла тебя на такую уйму! Ты простишь? Ты ведь не злой? Правда?

Володя молча глядел в ее глаза.

Протурьев расхаживал по балкону, махал им обеими руками и, самоуслаждая себя, зевал, перекашивая бритые губы.

– В вашем до-ме, в вашем до-о-ме уз-з-нал я впер-р-рвые…

Володя вошел на балкон, но тут же застенчиво откланялся мужу и жене.

– Домой пора, – говорил он им обоим, пряча от обоих глаза.

– А то бы в картишки? – орал Протурьев, вращая красными белками. – На самом деле, если бы, в картишки?

– Правда, в картишки бы? – тянула и Зоя Ипатьевна, лениво и грустно.

Но Володя откланялся и, придерживаясь за перила, сошел с рассохшегося балкона. И торопливо стал заседлывать своего бурого иноходца.

V

В усадьбе совсем смеркалось.

Небеса делались серыми. Кое-где просвечивая сквозь тучи, загорались звезды. И, приветствуя просыпавшуюся прохладу, громко кричали коростели.

Володя уже поставил было ногу в стремя, но внезапно передумал и быстро пошел к балкону. Ему мучительно захотелось еще раз увидеть прекрасные глаза Зои Ипатьевны и, улучив минуту, сказать ей, что он завтра же непременно приедет к ней. Но в нескольких шагах от балкона он вдруг остановился, услышав хриплый хохот Протурьева.

Володю точно обдало холодным душем. Тот громко, прыская и давясь, хохотал и спрашивал сквозь смех:

– Неужто ты, правда, его на целую тысячу рублей? Не ходи по лавкам, не гляди в окно! Да? За это за самое. Ой, я лопну от хохота! Ой, умру, клянусь Мельпоменой! Ой, нет, ей-Богу же!

Володя понуро стоял и слушал.

Хохот Протурьева утих и на балконе о чем-то запищала Марочка нудным выпрашивающим голосом.

– Ну и тебе шляпку новую куплю, только ради Бога, не канючь, – прикрикнул голос Зои Ипатьевны.

– А мне, Зоечка, – сдержанно и сладким шепотом заговорил вновь Протурьев, – купи завтра же, съезди в Сильвачево, – коробку сардин, фунта два настоящего швейцарского сыру и бутылочку лафитика, дорогая, милая Зоенька…

– Вообще, год еще как-нибудь проживем, – точно подвела итог Зоя Ипатьевна, и громко зевнула.

Володя безнадежно махнул рукой и быстро пошел к иноходцу.

Впотьмах, где, перекликаясь, теперь пели соловьи, наполняя всю долину звездоносными всплесками, Володе невыносимо живо припомнились глаза женщины, полные черной тайны и такой прелести. И он вздохнул.

Отец встретил Володю за воротами. Уже было темно, и о чем-то, как женщина, волхвовала ночь, зажигая звезды. Володя слез с иноходца и грубым голосом, насупясь, сказал отцу:

– Я потерял ту тысячу рублей за Сильвачевской мельницей… Что хочешь со мной делай…

– Как? – переспросил отец, поднимая брови и бледнея.

– Потерял… искал… искал, где же по кустам найти, – повторил Володя, еще ниже насупливая брови.

– Как? – опять переспросил отец, точно не веря ушам.

– Как ты плохо стал слышать! – поморщился Володя сердито и капризно.

Отец всплеснул руками и, видимо, хотел еще разговоров и пояснений. Но Володя лег спать без ужина, уклоняясь от расспросов и запершись в своей комнате с угрюмым видом.

На другой день, однако, за утренним чаем, сурово поджимая губы и как-то особенно сухо блистая глазами, отец подошел к Володе и также сухо спросил его:

– Вчера ты заезжал к Протурьевым? Ответь, без лишних уверток.

Володя кивнул головою.

– И видел эту… Зою? Да? – опять спросил отец.

Володя вновь кивнул головой.

– Да, – глухо выговорил он.

– Так это ты ей отдал ту тысячу рублей? – сердито и звонко закричал отец, сухо блистая светлыми, точно металлическими глазами. – Фуй, фуй, как это нерасчетливо! Как глупо! Что ты, племянник Ротшильда, что ли? Все платят ей за такие же точно услуги всего по двадцать пять рублей и никак не больше! Спроси всех в уезде! Фуй, какая опрометчивость! – опять закричал старик.

Володя сел к окну, закрыл глаза руками и заплакал…