Так распорядилась война

– Все они одинаковые! На нашей крови звёзды да ордена зарабатывают. Что, не так? Ещё как – так! Не подходи, капитан, убью, ей-богу, убью, за мной не заржавеет! – солдат вскинул автомат на изготовку. Сбросили с плеч винтовки и артиллеристы, направили на смутьяна, заклацали затворами. Строй рассыпался.

Капитан понимал, что у солдата случилась истерика, сорванная с предохранителя угрозой расстрела, ни к кому конкретно не обращённой: по-видимому, немало он наслушался таких угроз в последние суматошные дни. Но понимал капитан и другое: если сию минуту не прекратит бучу, эти три десятка доверивших ему себя людей превратятся в необузданное скопище, где каждый сам за себя и готов перегрызть ближнему горло. А первой жертвой станет он, капитан.

И капитан направился к бойцу уверенной всегдашней походкой, отнюдь не будучи уверенным, что дойдёт до него прежде, чем тот в беспамятстве нажмёт на крючок пистолета-пулемёта.

– Стой, капитан! – негромко, уже для себя приняв решение и оттого успокоившись, предупредил сержант: теперь, с оставшихся до него пяти шагов, капитан рассмотрел зелёные треугольнички, вставленные прямо в воротник телогрейки – без петлиц.

– Воздух! – крикнул капитан. Того мгновения, когда все – и сержант – невольно задрали головы, ему хватило, чтобы выдернуть из-под ремня револьвер и всадить сержанту пулю в грудь. Чуть-чуть правее медали «За отвагу».

III

Поручив младшему политруку переписать бойцов отряда и назначив командиров отделений – из батарейных, кого знал, – капитан приказал снести тела погибших или то, что от них осталось, в одну-две воронки, каких немало натыкали в лесу немецкие самолёты.

– Медаль с сержанта снять?

– Зачем? – он её заслужил. И прикопайте по-человечески могилы. Может, и нас кто закопает, случись что. А раненых – даже не знаю… Кто сам просит или уже доходит – пристрелите.

– Как это? – опешил политрук.

– Сквозь слёзы, товарищ младший политрук, сквозь слёзы! Чем мы им поможем? Да ничем мы им не поможем, только мучения продлим. И они это понимают. Перевяжите, кого можно. Чем, чем!? Нижним бельём – с убитых. В общем, сами решайте.

Раздалось несколько винтовочных выстрелов. Из пистолета выстрелов не последовало. «Сосунок, – подумал капитан. – Надеется чистеньким выйти из войны. Война всех испачкает».

– Ну, капитан, лихо ты навёл порядок! – выждав, когда капитан остался один, к нему, издали широко улыбаясь, подошёл тот фрукт, что уклонился от построения. – Лихо, капитан, одобряю! – и потянулся похлопать капитана по плечу. Тот отстранился:

– Ой, спасибочки! – и сделал подобие книксена. – А я-то испереживался: вдруг что не так. Ну просто камень с души сняли! – Перестал ёрничать. – Вы кто такой? Почему обращаетесь не по уставу?

– Брось, капитан, выпендриваться. Я командир дивизии полковник… – он назвал фамилию, которую капитан пропустил мимо ушей, так его остервенела снисходительная фамильярность этого субъекта. – Кстати, капитан, ты из какой дивизии? Непременно буду ходатайствовать о представлении тебя к правительственной награде. Непременно!

– Ваши документы?

– Какие, к чёрту, документы, капитан? Ты что, думаешь, я мог доставить немцам удовольствие раненным попасть в плен с комплектом документов на блюдечке? Плохо ты обо мне думаешь, капитан! Я их закопал в надёжном месте. Вместе с партбилетом и орденами. Под интенсивным огнём противника, должен заметить.

– И шпалы полковничьи тоже закопали?

– И шпалы, разумеется. И именной парабеллум, который получил лично из рук товарища Тимошенко.

– Непременно буду ходатайствовать о представлении вас к правительственной награде. Посмертно.

– Ну и шуточки у вас, товарищ капитан!

– А это не шуточки, товарищ полковник или кто вы там. Приказ товарища Сталина читали? Или вам напомнить? Я его наизусть выучил. «Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия, считать злостными дезертирами. Расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава».

– Такое право, товарищ капитан, предоставлено только вышестоящим командирам, – снисходительно поправил капитана полковник.

– А я и есть для вас вышестоящий командир, потому что вы никто. И не дёргаться! – я не промахнусь. Пётр Павлович! Товарищ старшина! – покричал капитан, обращаясь к группе красноармейцев, исполнявшей скорбные обязанности похоронной команды. Когда старшина подошёл и доложился – это был тот пожилой солдат, что увещевал политрука смирить гордыню и не подставлять голову под пулю, капитан приказал:

– Товарищ старшина, возьмите одного-двух красноармейцев, отведите подальше этого дезертира, выдающего себя за командира Красной Армии, и поступите с ним, как совесть подскажет. И как учит товарищ Сталин. Вам всё понятно?

– Так точно. Разрешите исполнять?

Полковник до последнего момента не верил в серьёзность намерений капитана и к происходящему относился как к курьёзному недоразумению, о котором когда-нибудь можно будет в компании рассказывать, насыщая потешными подробностями. Например, во всей красе обрисовать героический – ну прямо Чапаев! – облик командира задрипанной пушечной батареи, каких в его дивизии была дюжина. Когда же капитанишко его, орденоносца, жизнь вручил какому-то явно недалёкому старшине, полковнику стало страшно: этот сверхсрочник, этот солдафон тупо исполнит любой идиотский приказ, и ни одна извилина не пошевелится в его мозгу, не обременённом размышлениями.

Стало страшнее, чем когда среди блиндажей командного пункта начали рваться снаряды, а потом вдруг наступила тишина, наполненная ожиданием чего-то неотвратимого – и неотвратимое последовало. Кто-то, раздвинув полог блиндажа, крикнул «Танки!». Ужас охватил тех, кто набился в блиндаж в ожидании известий о ходе операции по прорыву кольца окружения и кому в ходе этой операции досталась горькая доля быть сторонними наблюдателями. Расталкивая друг друга, все бросились наружу. Уже светало, танков полковник не увидел, но нутром чувствовал, что они – вот они, за спиной, и каждый целится ему между лопаток. Это чувство пропало, когда он обнаружил себя в глубине соснового бора, куда танки проникнуть уж точно не могли. Вот здесь-то полковнику и представилась возможность закопать документы и принадлежности, которые могли выдать врагу занимаемое им положение в Красной Армии. Пометить место схрона было нечем, да и опасно – немцы могли обратить внимание на знак и завладеть драгоценной заначкой. И тогда им не составит труда вычислить среди военнопленных столь желанную добычу. Даже сломанной веткой место захоронения помечать полковник не стал, а заровнял ямку и присыпал жёлтой хвоей. Запомнил только, что сосна над схроном раздваивалась метрах в полутора от земли, и один ствол был неживой, сухой. По нему наверху барабанил башкой дятел. Почему-то и это отложилось в памяти.

Полковник ощутил, что сердце у него перестало биться, принялось разбухать, больно распирая рёбра, а потом покатилось вниз, в пах. Ноги отказались повиноваться, и он рухнул на колени. А изо рта сами собой посыпались разрозненные слова, только два из которых образовали осмысленную связку:

– Товарищ капитан… Я… Товарищ капитан… Дети… Кровью… Миленький… – А руки, опять же сами собой, тянулись обнять и ласкать, ласкать хромовые сапоги капитана.

– Исполняйте, – приказал старшине капитан, брезгливо отодвигаясь.

Для исполнения экзекуции Петру Павловичу случайно подвернулся красноармеец Семён Родин.

– Тебя как звать, сынок? – спросил старшина. Родин назвался.

– Убивать научился?

– С июля на фронте.

– Где что у баб, небось, узнать не успел, а убивать научился. Эх, война, война… Ну ты, интеллигенция вшивая, перебирай ногами, не в очереди за керосином стоишь! – для ускорения движения старшина поддал полковнику пинка под зад.

– Куда вы его? – оторвалась от земляных работ похоронная команда.

– Стой, рожа в коже! – штыком попридержал арестованного старшина. – Во разбежался! То плетётся, как грешник на причастие, то летит, как стрекозёл какой. Не боись, не опоздаешь. Огоньку у кого не найдётся? Куда, куда? – на кудыкину гору. Командиром Красной Армии прикидывается. Не то дезертир, не то шпион. Там разберутся, – старшина усмехнулся и указал глазами на небо.

– Да какой я, товарищи, шпион! – попытался заручиться сочувствием арестованный. – Я полковник Красной Армии, командир дивизии. Отстал в суматохе…

Красноармейцы оживились:

– Ишь ты, полковник! А по одёжке не скажешь – не то бухгалтер, не то завмаг.

– Где ж твоя дивизия, товарищ полковник?

– Была дивизия, да не выдержала ревизии. Сколько ж ты, гад, людей угробил, а?

– Сам сбёг, а бойцы по хрену.

– А что ему: ему нашего брата ещё пригонят, как скотину.

– У, гнида, солдат с голоду пухнет, а этот, глякось, какую морду наел.

– Отойди, старшина, дай с полковником по душам поговорить! У меня на такой разговор давно руки чешутся!

– Но-но, не балуй! – старшина винтовкой отгородил полковника от ретивого собеседника.

– Слышь, старшина, чего ты его по лесу хороводишь? Вон яма ещё не засыпана: мы его вежливо, за кадык – и кудык! Опять же патрон сбережёшь для Гитлера.

– Не, в одной яме нельзя: всю могилу испоганит. Его б на осину… У меня и верёвочка найдётся.

Дело принимало оборот, чреватый самосудом. Старшина сплюнул окурок, придал лицу официальное выражение:

– Отставить разговоры! У меня приказ. А за невыполнение приказа – слышали? То-то! Ишь, налетели, что вороньё на падаль! Поберегите ярь для германца, чай, пригодится. Ну ты, полковник-бестолковник, шагом марш!

Когда удалились от возбуждённой солдатни на приличное расстояние, и погони не последовало, старшина расслабился, его потянуло на рассуждения:

– Ишь, набросились, того гляди, растерзают! Да… В большой они обиде на командиров, ой, в большой! И то сказать, за неделю такую силищу коту под хвост! Чему вас только в академиях учат? Опять же, в бою вас не увидишь, разве что взводного или ротного. А у тех век короток, короче даже солдатского. А эти всё по телефону да нарочными: «Вперёд, вперёд, мать-перемать!». А куда вперёд, когда там пулемёты-миномёты? На верную, стало быть, погибель. Ни за понюх табаку. Да, в большой они обиде! Аж мурашки по спине, в какой они обиде. Так-то вот. Что, Семён, тоже, небось, струхнул?

Родин нервно засмеялся:

– Было дело…

– Ты б, старшина, послушал, как с нами командарм разговаривает. Через слово – «Р-расстреляю!». Меня столько раз по телефону расстреляли – весь дырявый. А над ним – комфронта, а над ним – сам! И все только «Вперёд! Вперёд!». Шапками закидаем! Закидали… Куда вы меня?

– Хрен его знает, куда. Куда подальше. И что нам с тобой делать, ума не приложу?

– Слышь, старшина, отпустил бы ты меня, а? Что я, враг какой? Ну, смалодушничал, каюсь.

– Как можно! Приказ товарища капитана. А за невыполнение приказа знаешь что?

– Пальни в воздух, кто проверит? Ведь тоже, наверное, дети есть? У меня их двое. Дочка вот только в первый класс пошла. Алёнка, белобрысенькая – в мать, у меня и карточка есть, – полковник стал судорожно расстёгивать под пальто клапан нагрудного кармана гимнастёрки.

– Что скажешь, красноармеец Семён Родин? Отпустим товарища комдива или как?

Семён смутился: по нему, так лучше бы отпустить, что грех на душу брать. А ну как старшина проверяет его на стойкость? И доложит капитану, что красноармеец Родин вопреки приказу склонялся освободить арестованного. Под горячую руку можно и пулю накликать, за капитаном не станет.

– Как прикажете, товарищ старшина, – нашёлся Родин.

– А никак не прикажу! – старшина забросил винтовку за спину. – Катись-ка ты, мил человек, с богом да к чёртовой матери! Если выживешь, Алёнке своей не рассказывай, как ты героически Родину защищал. Промолчи: не всякая правда белый свет любит, иной в потёмках уютней. Так-то! Ну, что уставился, как баран на новые ворота? Я ведь и передумать могу…

– Спасибо вам, Пётр Павлович и Семён… – Родин подсказал, – и Семён Егорович! Век не забуду! До доски помнить буду!

– Ладно, ладно, чего там… Товарища капитана благодари.

– И-эх! – полковник тылами обеих ладоней стёр со щёк слёзы, сначала пошёл, недоверчиво оборачиваясь, а потом побежал. Было ему гнусно, дальше некуда.

– Ишь как петляет, точно заяц! – ухмыльнулся старшина. – Был бы приказ, я б тебя – петляй не петляй…

Несмотря на благополучный исход, происшествие, в котором не по своей воле оказался замешанным Родин, оставило у него в душе окаянный осадок. Всегда стыдно быть свидетелем чужого унижения, разве что ненависть застит глаза. Ненависти к раздавленному полковнику Семён никакой не испытывал.

– Товарищ старшина, а чего вы его отпустили?

– А то, что приказа не было расстрелять. Приказ какой был? Поступить по совести, как учит товарищ Сталин. Вот мы с тобой, Семён Егорович, по нашей совести и поступили: поводили харей по земле-матушке, чтоб окстился. Война ведь – это не одни стрелы рисовать на карте, за стрелами и солдата видеть надо. Не будь этой проклятой войны, служил бы и служил себе человек, никому не мешая: по виду не скажешь, что зловредный. А тут война. За себя не можешь ручиться, как в следующую секунду поступишь, а ему за тыщи людей сообразить надо. У кого хошь мозги перевернутся. А был бы приказ, ты не думай, рука бы не дрогнула. Так-то вот.

III

Капитан долго елозил пальцем по карте-километровке, прикидывая, где в кольце окружения может быть у немцев слабина. Осложняло ситуацию то обстоятельство, что хотя бы приблизительно не было известно, куда откатился фронт. Даже когда штаб армии был ещё дееспособным и располагал такими сведениями, там считали излишним делиться с нижестоящими командирами информацией, выходящей за пределы их непосредственной ответственности. И эта практика дублировалась по нисходящей: всякий сверчок знай свой шесток. Капитан пожалел, что сгоряча не вызнал у размазни-полковника хоть что-то, что тот мог знать. Если, конечно, не соврал, что командир дивизии – больше похож на тыловика. Да чёрт с ним!

По всему выходило, что двигать нужно на северо-запад, в тыл к немцам, где вряд ли они выставили столь же крупные силы, как на восточном направлении, куда ночью в огненный мешок устремилась окружённая армия. Избранное капитаном направление тем более казалось привлекательным, что на пути не было серьёзных водных преград, требующих для преодоления плавсредств, – только речушка с заболоченным на большом протяжении левым берегом. Болото, как предполагал капитан, начиналось где-то недалеко от их лагеря и было с километр шириной. Неясным оставалось, насколько оно проходимо. Противоположный берег был нагорным и покрыт лесом на многие километры, на моторах немчуре не подступиться. Там можно будет безбоязненно костры запалить, обсушиться, обогреться, выспаться. Хорошо ещё было то, что километрах в трёх вверх по речонке на карте значилась лесная деревушка, стоящая особняком, от которой единственная дорога пролегала только на запад. Делать здесь фашистам было явно нечего – тупик. Там капитан надеялся разжиться каким-никаким продовольствием. А следующая ближайшая деревня была вниз по течению реки километрах в десяти, если по прямой, и уж от неё вела дорога в районный центр и начиналась российская цивилизация.

Приняв решение, капитан пригласил на военный совет политрука и командиров отделений. Младший политрук в топографии был сведущ и с интересом изучал намеченный маршрут. Другим командирам объяснять пришлось на пальцах. Доводы комбата всем показались убедительными. Капитан мог бы обойтись и без обсуждения своих планов: принимать ответственность на себя было в его обычае и не раз вызывало начальственный гнев. Обходилось, так как его действия, выходящие за границы полученных распоряжений, не предполагающих импровизаций, в конечном итоге приводили к выполнению таких распоряжений. Что, естественно, не добавляло ему популярности у начальства, но повышало авторитет у подчинённых. И было одной из причин, почему в полку он оказался единственным из командиров батарей, кто не пополнил собой списки потерь за все почти четыре месяца войны. Хотя жить лейтенанту, кем он вышел из училища, полагалось в действующей армии не более двух месяцев, а если дотянул до капитана, то на месяц больше. Да и бойцы его батареи были в скорбных списках не частыми гостями.

Комбат по опыту знал, что приказы выполняются подчинёнными с энтузиазмом, елико возможным на войне, тогда лишь, если цели и способы их достижения признаны исполнителями единственно соответствующими обстоятельствам. Прискорбно было то, что такой подход отвергался на высших ступенях армейской иерархической лестницы, и тогда на последующих перекладинах наиболее действенным способом убеждения становилась перспектива трибунала. Командующий фронтом такой перспективой воодушевлял командующих армиями, те – командиров дивизий, те – командиров полков, и так по нисходящей до командиров рот. Только на уровне взводов это действенное оружие теряло свою вдохновляющую силу, потому как сложно испугать взводного родной пулей, если вражеская пуля в разы перспективнее. У взводного единственным способом сподобить бойцов на выполнение поставленной задачи оставался личный пример. А потому не всякий боец успевал запомнить фамилию своего непосредственного начальника – так часто они менялись.

Приказав построить личный состав, включая самодвижущихся раненых, в две шеренги лицом друг к другу на дистанции в пять шагов, капитан, прохаживаясь между рядами, объяснил обстановку и мотивы избранного маршрута выхода из окружения.

– На первый взгляд, логичнее было бы взять курс на восток, а не делать кругаля по немецким тылам. Но именно на такую логику и рассчитывают фрицы, в чём мы ночью наглядно убедились. Прямая дорога к цели в условиях войны не всегда самая короткая. Итак, перед нами болото и речушка… – он развернул карту, прочёл название, – …верховья реки Вепри, ручеёк, можно сказать. Надеюсь, что немцев там нет, а если и есть, то только пешие и в очень ограниченном количестве: техника туда не пройдёт. Но в любом случае к бою нужно быть готовыми. Я заметил, что не у всех бойцов есть оружие. Попрекать не стану. Скажу только, что человеку без ружья в батарее делать нечего. Мы – боевое подразделение Красной Армии, а не партизанский отряд Василисы Кожиной – была такая крестьянская предводительница в наполеоновской войне. Суровая, говорят, была баба, французы её пуще Кутузова боялись.

– Нам бы сюда Василиску! – раздался мечтательный голос под смешки.

– А лучше двух – на каждое отделение.

Капитан прикинулся, что не услышал.

– В общем, так. Ищите и обрящете: в лесу оружия много побросали храбрые бойцы непобедимой Красной Армии. Да и от убитых-раненых что-то пригодное осталось. Лично проверю, все ли вооружены. Вопросы есть?

У Родина вопрос был, и он даже вспотел от нетерпения, с каким ему хотелось этот вопрос задать.

– Товарищ капитан, вот вы назвали речку Вепря. А деревни Дегтяри на этой Вепре нет?

Капитан развернул карту:

– Есть, километрах в трёх от возможного места переправы.

– Значит, и Тетёрка есть?

– Есть и Тетёрка вниз по течению.

– Так это ж моя деревня! – задохнулся Семён. – Вот те на! А я думаю, что-то будто места знакомые. Мы сюда по клюкву ходим, тут её прорва.

– Так вы местный, – констатировал капитан, как показалось Родину, с удовлетворением.

– Выходит, что так. А я и сам не знал. Надо же! От Дегтярей в Тетёрку тропинка есть. А дороги нету: Дегтяри уже в другом районе.

– Ну вот, один разведчик, будем считать, налицо. – Капитану неожиданное обнаружение в войске аборигена здешних мест было явно по душе. А Семёну было приятно осознавать свою необходимость этому суровому и как бы в другом измерении находящемуся человеку. – Нужно проверить, насколько проходимо болото и нет ли немцев на реке. Добровольцы есть?

– Да проходимо оно, товарищ капитан, – уже на правах приближённого к начальству лица заверил Родин. – Тут, главное, в яму не угодить: сверху трава, а провалишься – по пояс, – принялся он объяснять уже соседям по шеренге. – А так и по щиколотку не будет – только ноги промочить. А тот берег сухой, не знаю почему.

Капитан разглагольствования Семёна оставил без комментариев, но и обрывать не стал: ему импонировал этот деревенский парень со скуластым – отзвук татаро-монгольского ига – и бесхитростным лицом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.