скачать книгу бесплатно
– Эй ты! Брысь от меня! – закричал Юджи.
Оправившись от этой беспримерной дерзкой фамильярности, я понял, что эта игра доставляла удовольствие обоим, и Юджи на самом деле не был шокирован. Никогда я еще не встречал никого, кто мог бы сравниться с Махешем по количеству фонтанирующей энергии, шуток и игр, которых у него всегда было полно в запасе для крошечного мудреца. И похоже, Юджи это нравилось. На протяжении всего этого спектакля он старался спрятать улыбку.
Наконец Махеш уселся на полу, но не успокоился: он схватил газету и начал читать заголовки, завалив Юджи вопросами о политической обстановке в Индии и на планете, о том, что ему следует говорить и делать, а что следует говорить и делать индийцам. Юджи резко высказывался против индийской политики, политиков, гуру и ученых мужей в целом. В итоге, вспоминая события истории, осыпая проклятиями «духовную помойку, которая называется Индией», он напомнил Махешу:
– Ты должен сказать это! Ты единственный, у кого хватает духа противостоять этим ублюдкам!
Махеш мог сказать в индийских медиа все, о чем бы Юджи его ни попросил. Можно было легко недооценить опасность такого послушания, но под руководством Юджи Махеш за эти годы превратился в очень мощную публичную личность. Юджи всячески побуждал его использовать свои таланты во всех сферах, не поступаясь свободой выражения.
«Бешеные псы» из Белого дома только что развязали войну в Афганистане и Ираке, и Юджи говорил о влиянии Америки на Индию. Они часто обсуждали тему использования Индии в качестве рабочей силы, новую экономику, с которой приходилось считаться. Юджи клял американцев задолго до появления Джорджа Буша на индийской земле:
– Индия пригласила Америку, чтобы та пришла и оттрахала эту страну!
Это был один из самых яростных его выпадов, и я съежился от крепких выражений, сказанных при людях, которые казались мне утонченнейшими индийскими душами, впитывающими каждое слово Юджи. Много позже я узнал, что делать подобные заявления относительно политики Индии было очень небезопасно, и лишь очень немногим подобное сходило с рук.
Индийские друзья, остававшиеся при нем многие годы, были серьезными людьми, понимавшими, что перед ними – бриллиант. Они бы снесли от него что угодно. В отличие от многих других гуру, имеющих толпы фальшивых в своем большинстве последователей, он был практически неизвестен в широких кругах духовной Индии, и вряд ли существовал человек, которого бы это заботило меньше, чем его. В начале 1970-х годов его первое публичное выступление привело к нему тысячи людей и было широко освещено в СМИ в Бангалоре. После этого выступления он больше никогда публично в Индии не выступал. Многие из тех, кто услышал его в тот раз, остались с ним на долгие годы. Он был абсолютно, инстинктивно эффективен в каждом своем движении.
– Индия – это духовный отстойник, и за то, что она сделала с планетой, она должна быть стерта с лица земли! – крикнул он, сделав резкий, экспрессивный, широкий сметающий жест в сторону комнаты.
– А как насчет Америки, Юджи? – спросил Махеш и, указав на меня, добавил: – Смотрите-ка, а среди нас есть кое-кто с Запада!
Направленный на меня обвиняющий указательный палец, принадлежащий видной общественной фигуре Индии, заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке. Юджи проигнорировал слова Махеша и продолжил:
– Америка тоже должна исчезнуть с лица земли, но не думаете ли вы, что они захотят уйти красиво? Ни за что! К сожалению, они унесут с собой все формы жизни на этой планете!
Махеш снова повернулся ко мне, зачитывая вслух заголовок статьи о Бен Ладене с первой страницы газеты. Его интересовало мое мнение обо всем этом. У меня возникло противоречивое чувство внутри. Дело в том, что я считаю, что лгут все политические партии, все они мошенники и воры: и Бен Ладен, и Буш, и все остальные. Больше я о них ничего не думаю.
Позже, когда он спросил меня что-то типа: «Что ты здесь делаешь?» и, обращаясь к Юджи, заметил: «Да он просто свихнувшийся ребенок», Юджи вернул ему его же слова: «Ты сам свихнувшийся ребенок!» На этом все.
Впервые я почувствовал какую-то враждебность по отношению к себе, но в то же время испытал облегчение, потому что Махеш выразил то, что, как мне казалось, могли испытывать ко мне и другие. Если нужно было рубить правду-матку, на него можно было рассчитывать.
Разговор продолжался, пока наконец у Махеша не зазвонил один из его телефонов. Прижав трубку к уху, он удалился на застекленную терраску позади Юджи и, бурно жестикулируя, начал что-то обсуждать приглушенным голосом по конференц-связи. Он шагал перед окном взад-вперед, словно лев в клетке, периодически дергал себя за рубаху и что-то говорил то в одну, то в другую трезвонившую трубку – так продолжалось до конца встречи.
Приходили и уходили еще какие-то друзья Юджи, многие казались мне знакомыми – я помнил их по видео, которые смотрел раньше. Было ощущение, словно все происходит во сне.
Затем Юджи уехал, и вместе с ним уехала причина моего пребывания в Мумбае. Однако до отлета у меня оставался еще месяц и мне нужно было как-то его убить. Похоже, это было не самое плохое время для того, чтобы попутешествовать по стране и почувствовать ее. Юджи советовал побывать в местах, о которых принято хвастаться, чтобы поставить галочку в своем списке и забыть об этом. Именно так я и поступил, узнав о стране за три недели больше, чем за последующие три года.
Глава 13
Декабрь 2002
«Притяжение есть действие».
Шел только первый год моего знакомства с Юджи, а я уже успел побывать в Швейцарии и Индии. И вот теперь, в тот же год, я направлялся в Калифорнию в третий раз в моей жизни.
Люди съезжались к Юджи на рождественские каникулы отовсюду: приехали Гуха с Нью-Йоркершей, Йогиня, пара из Германии. Разговором, как всегда, заправлял Юджи. Каждое утро происходило примерно одно и то же. Мы встречались в его маленьком домике, примыкавшем к главному дому, в котором на тот момент жили какие-то его местные друзья.
Слегка потертая мебель из «ИКЕА», абсолютный порядок, календарь на одной стене, часы на другой. Послание Юджи заключалось скорее в эффективном каждодневном функционировании, чем в высоких идеях о духовности, истине или логике. К последним он относился просто как к куче мусора. Он был сосредоточен на том, что его окружало, и терпеть не мог умных дискуссий о чем-либо еще. Его образ жизни, его жилье, его манера выражаться были одним непрерывным движением, это была трехмерная живая книга жизни. И если вы были достаточно наблюдательны, вы могли учиться у него непосредственно, безо всяких объяснений.
Для каждого посетителя у него находились свои варианты одного и того же приветствия с подковыркой: «Доброе утро! Насколько доброе это утро? Я не вижу никакой причины называть это утро добрым! Вы все говорите, говорите, говорите, а каков план вашей игры? Я не собираюсь сидеть здесь весь день с выпученными глазами!»
Независимо от времени суток его функционирование всегда было направлено на вмешательство мысли, возникавшей в окружавших его людях. Это было его постоянным, никогда не прекращающимся действием.
Одним из стандартных вопросов, которые он часто задавал кому-нибудь лично или всем сразу, был: «В вашей жизни это работает?» И действительно, жизнь Джидду Кришнамурти и подобных ему людей вовсе не являлась подтверждением его слов, его учения. Юджи любил шутить по поводу подарков, которые люди дарили Кришнаджи. Особенно часто он вспоминал «Мерседес Бенц» последней модели. Джидду Кришнамурти безумно любил машины, и когда ему был предложен шикарный блестящий автомобиль, он сказал: «Не дарите его мне, сэр! Подарите его нашей организации!»
И не важно, что он был единственным, кому позволялось трогать это сокровище, не говоря уж о том, чтобы на нем ездить. Не слишком ли много для человека, говорящего об «отсутствии учителя, отсутствии учения, отсутствии ученика» – так, словно он был авадхутой, блуждающим по улицам в набедренной повязке.
Первым делом, входя в комнату утром, Юджи начинал ругать или хвалить любого, кто попадался ему на пути, затем читал заголовки сообщений в Интернете, так называемые «Ссылки», или доставал кого-либо по поводу подходящего маршрута для путешествия.
– «Кабазон»! – мог предложить Рэй, которого я впервые увидел в Гштааде.
Это был торговый центр примерно в часе езды.
– Ты бесполезен!
Таков был стандартный ответ на большинство предложений.
Он постоянно угрожал нам тем или иным способом. Его угрозы были смешными и абсурдными, как угрозы ребенка или императора – никогда точно не знаешь. Затем, конечно же, он начинал рассказывать истории. Как-то Нарен сделал предсказание, касающееся отношений Марио и Лизы: итальянца, живущего в Германии, и американки, живущей в Палм-Спрингс. Юджи называл Марио «чистильщиком грибка», но он так много курил, что мы его звали «Кумарио».
– Ха, ха, ха, ха! Созданы друг для друга! Он им сказал! Вы можете в это поверить?
Юджи говорил об астрологическом прогнозе, который немецкий астролог Нарен, знавший Юджи в течение многих лет, сделал им накануне их разрыва, и теперь Юджи его безжалостно подначивал. Он повторял эту историю много раз, и из подробностей всплывали другие истории об этой паре, так что ему было о чем поговорить. Как только он узнавал новые детали, он тут же выстраивал следующую версию – чем скабрезнее, тем лучше.
Еще одним средством, с легкостью вызывавшим у него взрыв бурных эмоций, были «Ссылки» – коллекция постов в Интернете, так или иначе касающихся Юджи. Лиза стала собирать эту коллекцию, когда ее отношения с Марио наконец зашатались под натиском Юджи. С явной гордостью зачитывая сообщение о семнадцатилетней девушке, которая любит панк-музыку, мороженое и Юджи Кришнамурти, он равно акцентировал внимание и на содержании поста, и на дате его размещения. Это было странно и весело.
Многие люди, среди которых были и старые и новые его знакомые, думали, что Юджи просто выпендривается, ведет себя как эгоист. На самом же деле, читая вслух эту «чепуху», он показывал несоответствие – реальное несоответствие языка и того, что он описывает. Таким образом он мог как-то общаться с людьми, не идя на компромисс и не превращаясь в «учителя». Он делал это очень умело. В то же время для тех, кто не осознавал этого, кто не понимал, что его слова мало что значат, что имеет смысл лишь то, как он живет, – что ж, им просто не повезло.
С другой стороны, если у кого-то был искренний вопрос, он, отвечая, становился таким же терпеливым или нетерпеливым, властным или мягким, как и задавший вопрос человек.
Здоровая пища была еще одной темой для порицания. Он считал, что здоровая пища – это миф, и то и дело употреблял вредную пищу вместе с нами. Он ел картофельные чипсы, соленые крендельки и пил кофе. Я даже не раз видел, как на остановке для отдыха на шоссе он ел кетчуп из пакетиков без картошки. Однако его ежедневный рацион был довольно аскетичным: он не ел мяса, яиц, печенья, тортов, не пил прохладительных напитков.
Проверка фактов не имела смысла в его присутствии. Наша ежедневная реальность основывается на нашем банке памяти, и каждый раз, когда вставал вопрос идентичности, он приводил пример: «Красная сумка, стул, твердый, мягкий! Вот что вы собой представляете, и ничего больше! Вы – коллекция воспоминаний, определений. Вы ни разу не смотрели на что-либо без того, чтобы не назвать это для себя!»
В этом смысле он рубил самую сердцевину глупых затасканных духовных историй и вместо них приводил практичные и применимые к жизни примеры того, как мы действуем, исходя из опосредованной информации. Истории из жизни его друзей, которые он нам рассказывал, были скроены таким образом, что делали явной ограниченность наших великих концепций.
– Но, Юджи, я прожила с ним треть моей жизни! Как же я могу уйти? – умоляла одна женщина, когда ее отношения шли к разрыву.
– Если ты действительно любишь его, иди туда и зарабатывай деньги на чистке унитазов! Но ты же не пойдешь зарабатывать деньги таким способом! – отвечал он, проигнорировав привычные слова утешения, которые мы обычно говорим своим друзьям в сложных жизненных ситуациях.
Жесткая реальность отношений между людьми находила в нем предельно ясное и простое выражение.
– Единственный вид отношений, который существует между тобой и мной, это «Что я от этого получу?», – обычно говорил он, хотя слова его противоречили его делам.
На самом деле он имел в виду движущую силу наших поступков, заставляющую вести разговоры о любви для того, чтобы оправдать собственное удовольствие, полученное за счет другого человека.
Истории Юджи были волшебным средством коммуникации, обнаруживавшим при ближайшем рассмотрении зыбкую и туманную природу фактов. Кто что кому сказал и зачем? Стоило чуть поскрести поверхность и факты рассыпались. Истина – это твое слово против моего, и в конечном итоге весь суд сводится к оружию, которым мы готовы защищать свое добро. Например, когда он говорил о Джидду Кришнамурти: «Все лишь пустые слова и пустые фразы, сэр!», в каком-то смысле он говорил обо всех нас, а с другой стороны, его самая суть была – ничто. Каждый раз, когда он выходил из комнаты, его отсутствие создавало вакуум, который быстро заполнялся словами, возникавшими в нас, между нами, независимо от нас.
Рассказы о его друзьях высмеивали наши представления о себе, и, приспосабливая нужную историю к текущему моменту, он держал на мушке каждого. Он практически не использовал обычные для духовных учителей истории; вместо этого главными героями его метафорических баек становились его друзья. Если вы выбрали быть в его присутствии, то история вашей жизни использовалась для атак на концепции, на опосредованный опыт, наполняющий собой большую часть человеческой жизни, на то, что отделяет вас от жизни. Его рассказ мог быть мощным, точным и болезненным или унизительным, выкорчевывающим все второстепенное из большинства учений и достигающим нервных окончаний самой вашей жизни. Он копался в грязном белье, но его мишенью была мысль – во всех ее возможных видах и вариантах. Если он хотел использовать какой-то из традиционных текстов, то умудрялся выразить в одном предложении всю суть учения:
– Бездействие есть действие. Вот ваша Гита.
Он доносил это так, что шанса не понять не оставалось. Это было более чем великолепно. Он был источником, не ссылкой.
Случалось, кто-нибудь пытался его поправить, тогда он отвечал: «Не будь немцем, который всегда кричит: «Я прав! Я прав!» Тебе всегда хочется чувствовать себя на коне». Тот факт, что ничему иному не было позволено случаться в его присутствии, иногда сводил меня с ума. Это случалось часто. Он каким-то образом обрубал все внешнее и заставлял тебя оставаться сфокусированным на нем, хотя ты об этом даже не подозревал, поскольку было ощущение, что ничего не происходит. Люди говорят, что это звучит жестоко, но я никогда не встречал более сострадательного человека в моей жизни. Он не боялся встретиться с фактами лицом к лицу, в то время как большинство людей бегут от них, как от чумы, чтобы не нарушить баланс социальных взаимодействий. Если ты ничего не инвестировал в создание собственного имиджа в глазах других людей, то ты имеешь огромное количество энергии для самовыражения. Именно по этой причине нам так нравится наблюдать за детьми. Они просто утверждают то, что видят, пока мы, взрослые, не научим их нашим правилам игры: ложь, ложь, ложь и еще раз ложь.
– Я подрываю саму основу человеческой мысли! – заявлял он наигранным высокомерным тоном.
Его нападки в результате облегчали бремя концепций, стоящих преградами на пути жизни – той самой жизни, от которой мы постоянно хотим отгородиться. Если мы сопротивляемся, то испытываем боль, а не сопротивляться не можем, поскольку рутина знаний и есть то, что составляет саму структуру личности. Рядом с ним идеи постоянно горели в огне. Он поливал бензином и бросал зажженную спичку в то, что ты холил и лелеял, равно как и в то, что ненавидел.
– Вас не может интересовать то, что я говорю! Это будет окончанием вас – таких, какими вы себя знаете и какими ощущаете!
Тогда что же нас интересовало? Полагаю, что развлечения самого разного рода. Честно сказать, если честность возможна в принципе, других объяснений я не вижу.
– Вы все ищете счастья, в котором бы не было ни одного несчастливого мгновения. В этом весь ваш поиск, и нет разницы, ищете вы его в баре или в храме.
Если ему указывали на то, что он сам когда-то сидел и слушал Джидду Кришнамурти или медитировал, он не отрицал этого:
– Когда я был молодым и глупым, я так поступал, но ничто из этого не помогло мне ни на йоту.
– Боль – это целитель! – говорил он в других случаях. – Но вы постоянно стараетесь устранить проблему и сбежать, что только ухудшает дело.
Одного взгляда на манипуляции нашей фармацевтической промышленности достаточно, чтобы оценить точность его слов. Наши идеи о способах лечения внушаются нам компаниями, занимающимися продажей лекарств, которые используют тактику запугивания, чтобы поддерживать нас «здоровыми».
Когда я слушал, как он рассуждает о фашизме мыслей, мне пришло в голову, что механизм, генерирующий идеи, является лжецом. Единственная реальная польза логики в том, чтобы применить ее по отношению к тому, что видится как угроза самой логике, – идее об алогичности. Если нет логики и нет алогичного мышления, тогда что? Пустота непереносимая.
Идентичность – это фикция, которая по кусочкам собрана из информации, призванной заставить нас точно следовать по заданной траектории обусловленности. Заданная траектория – это форма конфликта, фашизм идей – в противовес неизвестному. Его катастрофа уничтожила эффективность личности, взращенной шаманами культуры с Пятой авеню. Всякое «понимание» с моей стороны, способность собрать воедино данные выводы и выразить их здесь словами не в состоянии остановить бесконечный процесс. На самом деле это все, что я могу сделать.
Это одна из болезненных реалий, с которыми я столкнулся, находясь рядом с Юджи. Это ловушка, в которую попадают люди, ошибочно полагающие, что раз они «поняли» то, что он говорит, значит, они «постигли». Осознать тот факт, что постигать нечего, не так легко, как кажется. Популярные книги о дзен и дешевая фундаментальность, которую они предлагают, тому подтверждение.
«Мысль контролирует это тело до такой степени, что, когда контроль ослабевает, нарушается весь метаболизм».
После «катастрофы» идентичность Юджи представляла собой набор идей, продолжающих свое существование в организме, известном внешнему окружению как «Юджи Кришнамурти». Для него же эта история закончилась. Болезнь под названием «личность» была удалена хирургическим путем по случайному стечению обстоятельств. В какой-то момент я осознал, что эта болезнь настолько полно владеет мной, что избавиться от нее почти невозможно. Я видел это явно, когда пытался медитировать, а шум в голове только усиливался. Опять же мантры, обманчивый механизм, производящий белый шум…
При этом Юджи никогда в качестве альтернативы не предлагал избавиться от мыслей. На самом деле, когда ум занимает должное место, он выполняет нормальную здоровую функцию, помогая нам выживать. Память и инстинкт самосохранения настолько глубоко впаяны в тело, что, как рассказывал Юджи, происходящие на уровне клеток изменения во время «катастрофы» едва не убили его. Мы обычно пытаемся изменить образ мыслей, заменяя одну мысль или концепцию на другую. Идея того, чтобы не заменять мысль ничем, невыносима.
По его словам, для нас было бы лучше оставить его, уехать и заработать «много-много денег», чтобы, как он мягко выражался, мы могли «жить в страданиях и умереть в страданиях». Однако, если кто-то действительно собирался покинуть комнату, он останавливал его.
Седовласый гном, облаченный в наряд кремового цвета, с босыми ногами, удобно устроившимися на хрупком журнальном столике из стекла и пластика, он приветствовал нас каждое утро. Сквозь шторы в восточной части комнаты просвечивало неяркое утреннее солнце.
– Насколько хорошо это утро?
Я сидел рядом с ним на стуле, и пока он продолжал говорить, игрался с ремешком своих часов. В какой-то момент я порвал ремешок, и у меня появилась причина сходить в торговый центр.
Время от времени он, словно пробудившись ото сна, спрашивал нас: «Что с вами, люди? Почему вы здесь сидите? Я просто повторяю одно и то же снова и снова».
Периодически я был полностью с ним согласен. Даже после поездок в Швейцарию и Индию – двух достаточно длительных путешествий, целью которых было увидеть этого человека, – я задавал себе вопрос: если все, что он говорит, правда, то не придурок ли я тогда?
«Что, черт возьми, со мной не так? Что я здесь делаю?» Я спрашивал сам себя, снова и снова вертя в руках часы, рассматривая ковер или считая людей в комнате, пока остальные впадали в транс.
Меня то и дело подрывало, и я выходил курить – я снова приобрел эту привычку в Индии в Бенаресе, где воздух был таким грязным, что не было разницы: дышать им или курить. Я незаметно уходил и шел бродить по широким пустым улицам Палм-Спрингс, где одинаковые дома бесконечно тиражировали себя в бесконечности, подобно разговорам Юджи. Курение выручало: я уходил, немножко прогуливался, выкуривал сигарету, затем неожиданно начинал беспокоиться о том, как бы не пропустить что-то важное, и при полном отсутствии каких-либо еще занятий возвращался, чтобы обнаружить по-прежнему болтающего Юджи. «Я здесь как магнитофон: вы нажимаете кнопку и заставляете меня говорить».
Неудивительно, что в комнате рядом с самым удивительным человеком на этой чертовой планете было не более десяти человек! Он держался в тени еще задолго до «катастрофы» – казалось, он знал, за что стоит бороться: за ничто. Вместо того чтобы обрастать армией поклонников, он направил всю свою энергию на горстку счастливчиков, способных разглядеть то, что находилось за яростными отрицаниями и взрывными эмоциями. В нем было что-то такое беззащитное, какая-то глубинная обнаженность. Как он говорил, его раздели и не сказали, где осталась его одежда. А позже он понял, что одежда ему не нужна, и теперь пытался убедить в этом нас. В нем чувствовалось естественное смирение, проистекающее из осознания того очевидного факта, что ты не можешь раздеться самостоятельно. Тебя раздевают.
«Как только оно стало чистым от себя и само по себе, тогда ничто не может задеть его, ничто больше не может загрязнить его. Все прошлое вплоть до этой точки присутствует, но оно больше не может влиять на твои действия».
Мы отправлялись в длительные поездки к торговым центрам или просиживали долгие дневные часы в гостиной центрального дома. Потертая ручка дивана или фотография каких-то морских существ, висящая за ним слишком высоко под потолком, – детали этой гостиной просто впечатались в мой мозг. Он сидел там, сплетая кружево из слов с фантастическим и ужасно смешным изяществом. Его монолог был полной импровизацией, язык и смыслы создавали в воздухе некую вибрацию, которую кроме как ароматом назвать было нельзя.
Иногда у меня в животе возникало явственно противное чувство, что надежды на получение чего-либо нет. Затем мои подозрения усиливались, но каждый раз очарование его компании брало верх над моими реакциями. В целом все это было утомительно. После целого дня слушания Юджи, реагирования на него, реагирования на других людей в комнате, попыток удержания нити разговора, провала этих попыток, попеременных состояний скуки, голода, злости, подавленности и повторения того же цикла я возвращался домой в состоянии коллапса.
В конце каждого дня мы с Йогиней отправлялись в «Арнольд Палмер Люкс», названный так в честь знаменитого гольфиста, которого обожал мой отец. С прошлого лета наш сексуальный союз уже расстроился. В попытке «прояснить» ситуацию и сконцентрироваться на главном объекте – Юджи я успел испортить все, что собиралось начаться между нами, снова вступив в отношения с моей старой подружкой, с которой тоже вскоре расстался.
Между тем Йогиня вела себя так, будто ничего не произошло. Она пекла картошку на ужин, пока я смотрел ранние серии «Клана Сопрано» по старому кабельному телевизору. Мы делились друг с другом общим ощущением смятения и одновременно радости от его присутствия, затем она удалялась во вторую комнату, чтобы похоронить себя под кучей одеял, а я шел курить на террасу под холодное покрывало звезд, чтобы незаметно позвонить подруге в Нью-Йорк. Я был благодарен Йогине за компанию. В комнате Юджи ее улыбка была для меня словно маленький лучик солнца в штормовом море.
Ближе к Новому году народу стало собираться все больше, и в комнате становилось тесно. Юджи сказал, что собирается навестить друга в Северной Калифорнии и не хотел бы, чтобы наша толпа беспокоила его. В тот вечер все бросились в свои комнаты и начали лихорадочно звонить, пытаясь забронировать гостиницу на следующий день и найти в аренду автомобиль.
На следующее утро воздух в маленькой комнате искрил от эмоций. Он передумал. Накануне я пошутил, что выстроившаяся перед дверью обувь делала его комнату похожей на ашрам. Теперь он, как царь Соломон, использовал мою шутку в качестве предлога, чтобы сократить толпу наполовину. Он часто хвастался тем, что в детстве бабушка называла его «kara katulka», что означало «сердце мусульманского мясника». Когда она отказалась уезжать из дома ее покойного мужа, он привел туда семью неприкасаемых, и она уехала в течение часа. Он никогда не страдал сентиментальностью. Каждый раз я съеживался в кресле, когда он благодарил меня за мое замечание о том, что его дом превращается в ашрам. В недвусмысленных выражениях он велел Лакшми и Гухе, Нью-Йоркерше, немецкой паре и еще нескольким человекам ехать осматривать достопримечательности прекрасного Сан-Франциско. Он ни за что не хотел ехать с ними.
– Если вы останетесь, я уеду, и можете забрать ту сучку с собой! – сварливо сказал он, даже не удостоив взглядом даму из Нью-Йорка.
Я ждал, что он и меня отошлет паковать чемоданы вместе с остальными за мое «остроумное» высказывание накануне. Но кто знает, может быть, именно оно и было причиной, по которой он не заставил меня уехать. Наконец, он разогнал народ.
Практически ежедневно мы совершали длительные поездки. Я помню, однажды мы поехали в казино в соседний город. Юджи загребал выигрыши всех игроков себе.
– Что мое, то мое, а что ваше – то тоже мое! – объявил он, смеясь.
Мы тоже смеялись вместе с ним.
Глава 14
«Это не чтение мыслей; это всего лишь эхо-камера: что происходит там, происходит и здесь. Ты не можешь этого делать; ты хочешь расшифровывать каждую мысль, все переводить».
В мае 2003 года я сдал в аренду свою квартиру в Нью-Йорке на три с половиной месяца, чтобы побыть это время вместе с Юджи. Сим-карта, купленная в аэропорту Цюриха, отказалась работать на моем телефоне, вернуть деньги за нее не получилось, и мне пришлось потратить 200 франков на новый телефон. Неделю спустя я случайно утопил его в озере Лаунен. Еще через неделю у меня полетела материнская плата в компьютере. Когда до меня дошло, что я наделал, решив остаться в Гштааде на три с половиной месяца, по спине пробежал холодок страха, который не отпускал меня затем в течение многих дней. Меня буквально трясло от волнения. Какого черта я собираюсь делать три с половиной месяца в этом дорогущем городе альпийских коров с людьми, которых едва знаю?
Йогиня была одной из немногих счастливиц в этом мире, которым не нужно было работать. Она сняла небольшую приятную квартирку в городе на год и приглашала меня к себе. Несмотря на то, что между нами было, пусть даже не долго, она, кажется, не держала на меня зла. Я старался не думать слишком много о том, о чем я думал. Я снова порвал со своей девушкой – на этот раз навсегда, и намеревался полностью сосредоточиться на Юджи. Отличный шанс.
У меня был номер в отеле «Луди Хаус» – там же, где Юджи устраивал встречи. Кто-то сказал ему, что у меня были с собой слайды моих картин, и он немедленно потребовал устроить показ в комнате L, также известной как «Ад». Проектор сломался, и я вздохнул с облегчением. Однако на следующий день нашелся другой проектор и шоу продолжилось.
На третьем слайде он сказал: «Скучно!» и заснул в своем кресле. Щеки мои загорелись в темноте, но я продолжил показывать до конца. На последнем кадре он проснулся и подытожил: «Ты ужасный художник!»
Возможно, он был прав. Дело в том, что я потратил годы, работая в офисе, чтобы прокормить себя. Мне нравилось рисовать картины, но я ненавидел их продавать. Позже он постоянно повторял мне, что картины ужасны и никто их не купит. Но я так до сих пор и не бросил это занятие.
Моя комната была на верхнем этаже с большим окном в наклонной крышей над кроватью, плитой, холодильником и раковиной. Душ и туалет находились в коридоре. Йогиня описала деревянную обивку интерьера как «ранний Дракула». В первый день она пришла ко мне, упала на кровать и, глубоко выдохнув, сказала: «Как здорово, что у тебя есть возможность исчезнуть так легко». (Все то лето наши встречи проходили в здании.) «А мне, чтобы уйти, нужно пешком тащиться через весь город».
Она так легко плюхнулась на мою кровать, что я занервничал. Она определенно хотела устроиться как можно более комфортно. Не знаю, о чем думала она, но я подумал: «Только не это снова!» Когда народу стало больше, встречи стали проходить этажом ниже в комнате большего размера. Мне было поручено организовывать кофе во время перерыва. Пару раз Йогиня помогала мне, но когда появились дети Гухи и предложили свою помощь, она быстро исчезла со сцены. Шилпа рассматривала свои волосы в зеркале над раковиной, Сумедха стучала венчиком по молочнику, взбивая сливки и глядя при этом в телевизор. Ее движения становились все медленнее и медленнее, пока я не вывел ее из мультикового транса. Йогиня появилась в дверях, засмущалась и удалилась. Она была такой застенчивой, что малейшая конкуренция заставляла ее ретироваться тут же.
В первый же вечер в большой комнате возникла неловкая ситуация, когда мы с Юджи дурачились. Было уже поздно, фактически уже нужно было расходиться, а я уже готов был начать шуточные препирательства по этому поводу – мне нравилось смотреть на его реакцию и просто смешить народ. Я не мог сопротивляться искушению похохмить, когда все остальные сидели в глубоком молчании. Иногда мы с Юджи были похожи на двух сорванцов, дурачившихся на задней парте в классе.
Как бы там ни было, я что-то сказал, чтобы спровоцировать его, и он толкнул в мою сторону ногами тяжелый деревянный журнальный столик. Он улыбался, думая, что я не осмелюсь толкнуть его назад, поэтому, конечно же, улыбаясь, я тоже толкнул его. Он снова толкнул, припечатав мой стул к шкафу, стоящему позади меня. Меня удивила его сила. Пристально глядя ему в глаза, я снова медленно толкнул столик, в то время как его стул отодвинулся назад и стукнулся о дверь. Клац! В этот раз он очень быстро снова толкнул столик на меня и стекло шкафа за мной задребезжало. Теперь я был надежно прижат к передней стеклянной стенке шкафа, прикрученного к стене.
