Стать Роуэн

Nina Brock

Стать Роуэн

I

Всё началось с утра. Такого самого банального – с яркими солнечными лучами, бьющимся в окна, и трелями птиц, которые, казалось, старательно пытались перекричать друг друга. Роуэн, как обычно, проспала.

Не потому, что кто-то виноват. Она вообще не любила отговорки. Просто… снова. То ли в полудрёме выключила будильник, то ли у самого бедняги сжалось механическое сердце, и он решил дать этой вечно невысыпающейся особе поспать ещё пять минуточек. Ну а дальше по классике: минуточки превратились в час.

Она подскочила, зацепилась ногой за край одеяла, чуть не грохнулась и почти выругалась. Почти – потому что мама ещё спала. А время, как назло, мчалось быстрее мысли. Сейчас всё сводилось к одному – запертая ванная, звук фена за дверью, музыка на всю громкость и разрывающийся от терпения мочевой пузырь.

– Зара, открой! Мне срочно надо! – голос звучал ровно настолько сдержанно, насколько это было для неё возможно.

– Подожди. Я волосы сушу. У тебя ж короткие, что тебе – водой брызнулся, и готово, – донеслось в ответ.

Роуэн глубоко вдохнула. Посчитала до пяти. Потом до десяти. Будто воздух мог растворить нарастающее раздражение и, заодно, саму Зару – хотя бы на пару минут. Примерно так же, как исчезает надежда на нормальный день.

– Ты что, решила высушить волосы до состояния веника? – пробурчала она, прижав лоб к холодной двери. – Или тебе просто нравится выводить меня из себя?

Изнутри донеслись музыка, щелчок лака и ленивый голос: – Я привожу себя в порядок. Это важно. Не всем же, как тебе: проснулась – и в чём попало бегом на улицу.

Роуэн промолчала. Потому что знала – скажет хоть слово, и остановиться будет уже невозможно. А день только начинался.

Щелчок замка. Дверь приоткрылась. В щели показалось лицо сестры – сияющее, накрашенное, самодовольное до такой степени, что Роуэн впервые за утро всерьёз задумалась, не заехать ли ему феном.

– Вэлкам! – радостно объявила Зара и скользнула мимо, оставив за собой шлейф сладкого фруктового аромата и ехидное, почти ласковое: – Кстати, у тебя сзади что-то торчит… А нет, это просто твои волосы. Как у медузы из мультика.

Роуэн захлопнула дверь. Глубоко выдохнула. И, наконец, осталась в тишине.

Ванна дышала теплом, зеркала давно сдались под натиском пара, а воздух – густо пропитан клубничным шампунем. Тем самым, который Роуэн на дух не выносила, но времени выбирать другой не было. Да и смысла – тоже. Правило в доме работало чётко: одна покупает – обе пользуются. И обе потом ворчат.

Она бросила взгляд в зеркало. Один глаз прищурен, второй – выпучен, как у совы. Волосы напоминали стиль "неделя без мытья". На щеке отпечаток подушки так старательно вжился в кожу, что казалось, он намерен остаться там до обеда.

– Просто шедевр. Выгляжу так, будто меня вытащили из канавы, – буркнула Роуэн и включила воду.

Через двадцать минут – на пять больше запланированного, потому что кофейник, видимо, решил сыграть в односторонние отношения и окончательно сдох, – она вылетела из дома. В одной руке термос с недопитым кофе, в другой – сумка, а в зубах уныло зажат кусочек вчерашнего тоста. Масло не спасло его ни вкус, ни текстуру, но он всё равно был съеден – не выкидывать же добро.

На остановке автобус, как назло, ушёл прямо перед её носом. Роуэн молча провожала взглядом заднюю фару, затем опустилась на скамью.

– Один-ноль. В пользу вселенной, как всегда.

Она прислонилась лбом к прохладному стеклу и сделала глоток кофе. Горький – сахар закончился, молоко протухло, но всяко лучше, чем ничего.

Пока ждала следующий автобус, лениво листала уведомления. Письмо с пометкой "СРОЧНО"от начальницы – уже третье за неделю, напоминающее о том самом злополучном отчёте, который никак не сводился из-за криво настроенной кассы. И два сообщения. Одно от старосты, предсказуемое, – нотация о её вечной безответственности, даже открывать не хотелось. И мамино, тёплое, заботливое: "Доброе утро, милая. Ты не забыла взять зонт? Обещали дождь."

Роуэн подняла взгляд к небу. Голубое, безмятежное, как рекламный буклет. Солнце било по глазам. И зонт, разумеется, остался дома.

– Чёрт… Спасибо, мама, – выдохнула она. – Теперь дождь точно будет.

И как только успела подумать, что хуже утро уже не станет, экран вспыхнул новым сообщением. От Зары. Короткое: "А я сегодня не вернусь."

Она замерла, пару секунд просто уставившись на экран, прежде чем пальцы сами набрали ответ: "Что это значит?"

Но телефон молчал. Ни слова в ответ, ни точки, ни смайлика.

Пока она сидела, прикусив губу и обдумывая, что вообще происходит, автобус наконец подъехал. Прыгнула в него на последних секундах, почти влетела, едва не сбив дверью ремешок сумки. И в голове крутилась одна и та же мысль: "Почему бы хоть раз не дать мне начать день спокойно? Почему вселенная всегда делает мне подножку? Два-ноль, чёрт тебя побери."

Ответа, конечно, не последовало. Ни от Зары, ни от вселенной. Только пенсионер с затяжным кашлем за спиной да группа школьников впереди, слушающих музыку на весь салон. Роуэн молча вытащила проводные наушники, впихнула их в уши и уставилась в окно.

Через несколько остановок автобус встал намертво. Пробка – плотная, вязкая, как манная каша. Стрелка времени беспощадно ползла вперёд, а пара уже началась шесть минут назад.

Роуэн глубоко выдохнула и пробормотала: – Три-ноль. Скоро пенальти начнутся.

Есть у людей особые дни – когда всё валится из рук и расписание забито под завязку так, что на сон остаются жалкие крохи, а про нормальную еду можно забыть. У Роуэн таких дней было семь в неделю.

И вот сегодня у неё первой парой стоял семинар по судебной практике. И вёл его профессор Чемберс. Тот самый Чемберс, чьё хобби заключалось в одном: вылавливать опоздавших и объяснять им, что чужое время – ценнее их собственного существования. Как бы ей хотелось хотя бы раз опровергнуть эту его бредовую теорию.

Автобус, наконец, дёрнулся с места. Роуэн выскочила на своей остановке так резко, что едва не снесла школьницу с розовым рюкзаком. Бросила рассеянное "извините", хотя куда больше хотелось огрызнуться, чтобы не стояла столбом. Но времени на споры не было – она рванула дальше.

На третьем этаже наконец остановилась, пытаясь сбить с лица предательское, сбившееся дыхание. Одёрнула куртку, втянула в себя воздух и, не торопясь, скользнула в аудиторию почти неслышно, хотя прекрасно понимала: поздно. Опоздание уже прилипло к ней так же прочно, как утренний свет, сочащийся сквозь жалюзи. Профессор заметил её задолго до того, как она добрела до своего места. Не удостоив взглядом, он что-то буркнул по-французски – в той манере, когда терпение у него лопалось с хрустом тонкой кожуры перезревшего плода. И, будто её вовсе не существовало, вернулся к своей лекции.

Роуэн опустилась на стул, разложила перед собой тетрадь, вытащила ручку. Изобразила готовность слушать, готовность писать – но мысли, как нарочно, разбегались, не складываясь даже в простые слова. Где-то на самом краю сознания крутилось одно-единственное имя: Зара. Вечно одна и та же история. Сначала обрывочное, глупое сообщение без объяснений, потом сутки тишины. А после – как по расписанию – звонок. Либо из участка, либо от какого-нибудь её мутного знакомого с прокуренным голосом и неизменной, до тошноты знакомой фразой: "Она не хотела, чтобы ты переживала".

Будто от этого становилось легче.

Переживания были постоянными. С момента пробуждения и до той минуты, когда глаза слипались от усталости. День за днём. По кругу.

Семинар тянулся своим чередом. Чемберс неторопливо рассуждал, вовлекая студентов, разбрасывая вопросы, а Роуэн с трудом боролась с желанием просто уткнуться лбом в парту. Она уставилась на пустую строчку в тетради. Ручка безвольно висела в пальцах. Слова, что появлялись на доске, ускользали сквозь сознание, не оставляя следов. Голос профессора давно превратился в ровный фоновый гул, что-то среднее между гудением вентиляции и занудным подспудным бормотанием юридической лексики.

Она невольно составляла в голове список: после семинара – в библиотеку, затем в магазин. Там – смена до полуночи, и снова домой. А утром всё по новой.

– Мисс Холлис, – спокойно, но отчётливо донеслось с кафедры.

Сердце ухнуло в живот. Фамилия повисла в воздухе, вытеснив из головы любые остатки мыслей. Пара однокурсников обернулась, заранее предвкушая зрелище.

Чемберс не повышал голос. Никогда. Он просто ждал. Глядел на Роуэн с лёгким прищуром, будто что-то измеряя.

– Скажите, что вам известно о деле State v. Norman? – Произнёс он с ленивым любопытством. – Если вы, конечно, в курсе, о чём речь.

Секунда. Другая. В аудитории послышались приглушённые смешки. Один – особенно мерзкий – справа. Слева щёлкнула ручка – кто-то уже приготовился отвечать, подстраховываясь на случай, если Холлис с треском вылетит.

Но она просто сжала пальцы до побелевших костяшек. И когда её взгляд случайно скользнул по лицам тех, кто заранее приготовился наблюдать её провал, что-то в голове наконец щёлкнуло.

– Ну? – Чемберс чуть наклонился вперёд. – Мисс Холлис? По вашему выражению лица я подозреваю, вы размышляете о чём-то куда более захватывающем, чем судебная практика.

– Вовсе нет, – коротко отрезала она, выпрямилась и начала: – Речь идёт о Джуди Норман. Её судили за убийство второй степени. Три выстрела в голову мужа, когда тот спал. На суде миссис Норман рассказала, что её муж физически и морально злоупотреблял ею на протяжении последних двадцати лет.

Она сделала паузу. Голос был низким, чуть хрипловатым.

– Но в 1989 году суд признал: в момент выстрела угрозы не было. А значит, это не самооборона.

Чемберс кивнул. Почти одобрительно.

– И как, по-вашему, миссис Норман следовало поступить, чтобы её действия сочли законными?

– Подождать, потерпеть, – голос Роуэн звучал сухо, почти буднично. – В идеале – умереть. Тогда, может, и оправдали бы. Посмертно.

В аудитории прошуршали. Не громко, но ощутимо. Кто-то вскинул брови, кто-то усмехнулся. Чемберс не шелохнулся.

– Любопытное обобщение, – проговорил он спокойно. – Но с чего вы взяли, что это имеет отношение к закону?

Роуэн не сразу ответила. Почувствовала, как сжались пальцы. Ещё немного – и ногти врежутся в ладонь. Она открыла рот, не зная, что скажет. Но сказала: – Потому что присяжные осудили не убийство. Они осудили страх. Осудили бессилие. И осудили само право защищаться, если никто другой этого не делает.

Чемберс молча откинулся в кресле. Некоторое время смотрел на неё поверх очков, затем медленно снял их, вытер линзы. Над губами скользнула усмешка – тонкая, почти тень.

– Вы решили говорить о страхе, мисс Холлис, – произнёс он. – Но вы ведь понимаете, что закон не оперирует эмоциями. Только фактами.

– Закон – возможно, нет. Но люди – да, – Роуэн чуть приподняла подбородок. – Мы живём в эмоциях. Дышим ими. И если закон не учитывает этого – он бесполезен. Потому что если система смотрит на насилие и ничего не делает, значит, она его допускает.

– Эмоции – шаткое основание для правосудия. Сегодня – испуганная женщина. Завтра – кто-то, "почувствовавший"угрозу в чужом взгляде. Скользкая дорожка, не так ли?

– Разве суд – не то место, где контекст значит всё? – Роуэн не отвела взгляда. – Или мы живём в мире, где удар – просто удар? Где пятнадцать лет страха не приравниваются к одной ночи безнаказанности?

Профессор чуть кивнул, внимательно наблюдая.

– То есть, по-вашему, справедливо строить судебную практику на чьих-то… внутренних ощущениях?

– Нет, – спокойно отозвалась Роуэн. – Если под "внутренними ощущениями"вы понимаете состояние человека, которого пинали до рвоты, запирали в комнате, размахивали ножом у лица ребёнка, то дело не в эмоциях. Дело в системной угрозе. В том, кто опаснее: тот, кто выжил, или тот, кто годами пользовался бездействием других?

Пауза. В зале кто-то перестал писать. Кто-то выпрямился в кресле.

– Её вина не в том, что она убила, а в том, что сделала это тогда, когда угроза ещё не была зафиксирована. Когда это красиво не вписывалось в рапорт. Она защищалась в тот момент, когда могла. А не тогда, когда всем было удобно.

Чемберс молчал. Но не от равнодушия. Он слушал по-настоящему.

– Закон требует конкретный факт: угроза жизни – здесь и сейчас, – наконец напомнил он. – А в её случае мистер Норман спал. Где же угроза?

– В том, что она знала, что будет после. – Голос дрогнул, но Роуэн справилась. – Знала, что каждое "прости"заканчивается синяком, каждое "я исправлюсь"– больничной койкой. Она жила в реальности, где ночь сама по себе была угрозой. И "он спал"звучит безопасно только для тех, кто никогда не просыпался от собственного крика.

На губах у Чемберса снова промелькнула тень усмешки. Лёгкая, тёплая. Но исчезла так же быстро.

– Допустим, суд её оправдал бы, – сказал он медленно. – Не боитесь, что сотни других начнут выносить приговоры в собственной постели?

Роуэн задумалась. Секунду. Две. А потом – тихо: – Я боюсь другого… Боюсь, что сотни людей будут продолжать жить с мыслью: если завтра их убьют, никто даже не удивится. Потому что "так бывает". Потому что они не были идеальными жертвами.

Наступила тишина. Длинная, вязкая. Чемберс, впервые за всё занятие, не нашёл, что сказать сразу. Только после паузы неторопливо положил ручку на стол и протянул: – Пожалуй, не тот ответ, который я ожидал услышать от будущего адвоката.

Роуэн не ответила. Ни словом, ни ухмылкой. Только пальцы чуть крепче вцепились в край стола. В груди медленно пульсировало то странное, новое ощущение – когда говоришь не то, что "правильно", не то, что хотят услышать, а то, что нельзя не сказать. И это зачли за ошибку.

Чемберс приподнял подбородок и, не отводя взгляда, добавил: – Однако… похоже, мы всё-таки нашли способ пробудить ваш интерес к праву, мисс Холлис.

В аудитории кто-то тихо усмехнулся, кто-то неловко заёрзал на месте, но Роуэн не обернулась.

– Он у меня был всегда, – пожала плечами.

Пауза.

– Холлис, вы когда-нибудь думали стать судьёй?

Фраза прозвучала спокойно, без сарказма. Но в интонации скользнула лёгкая леность, как будто сам Чемберс понимал, насколько абсурдно звучит это предложение.

Роуэн подняла взгляд. Улыбнулась краешком губ – тем самым, которым обычно отвечают на издёвку, когда не хочется ввязываться, но и молчать – тоже не вариант.

– Судьёй? – переспросила она, хмыкнув. – Я скорее присяжного застрелю, чем вынесу приговор без эмоций.

По аудитории прокатился сдержанный смешок.

Чемберс чуть склонил голову. Не одобрительно, скорее задумчиво.

– Тогда, возможно, политиком, – продолжил он. – С вашими речами и темпераментом вам либо законы писать, либо митинг вести.

– Не дай бог, – отозвалась Роуэн шёпотом. А вслух, чуть громче: – Учитывая зарплату юриста-практиканта, оба варианта звучат заманчиво.

Чемберс усмехнулся почти по-настоящему. На лице промелькнула та самая редкая тень – когда строгий человек вдруг что-то признаёт. Вслух или про себя – уже не имело значения.

– Несмотря на эмоциональность и страстность ответа, – сказал он, обращаясь ко всей аудитории, – мисс Холлис выдала один из самых комплексных разборов, что я слышал за последние годы. Потому что действовала не линейно. Потому что поняла: реальность – это живая, непредсказуемая материя. И пока вы не научитесь хотя бы видеть это, – он сделал паузу, – вы не юристы. Вы просто зубрящее поколение, которое не задумывается, как термины работают за пределами учебника.

Когда семинар подошёл к концу, Роуэн поднялась одной из последних. Тетрадь так и осталась почти чистой – пара небрежных каракулей, зачёркнутая строчка и номер страницы из учебника, к которому она, скорее всего, так и не вернётся. Времени на это точно не будет.

Проходящая мимо староста, бросила на Холлис взгляд. Короткий, уставший, и абсолютно пустой. Ни удивления, ни разочарования. Просто привычное смирение: Холлис всегда где-то на своей волне. Ни слова, ни укоров. Наверное, поняла, что спорить с Роуэн – занятие бессмысленное, как учить камень плавать.

Но профессор, разумеется, сдаваться не собирался.

– Мисс Холлис, – окликнул он, когда она уже почти дотянулась до дверной ручки.

Роуэн остановилась и обернулась. Где-то внутри всё нехотя сжалось, как перед встречей со стоматологом.

– Опять, – усомнился он негромко. Без взгляда и пафоса протянул зачётный лист. – Ваше присутствие на занятиях всё больше напоминает случайную акцию, а задания – настоящим издевательством над здравым смыслом. Вы ведь понимаете, что без системной работы ни один талант не спасёт?

Она взяла лист.

– Понимаю.

– И?

– И работаю над этим, – ответила она, стараясь говорить спокойно.

Профессор впервые за всё время посмотрел прямо. Долго. Изучающе. В его взгляде было меньше раздражения, чем ей хотелось бы, и больше усталости, чем она ожидала. Затем он выдохнул, коротко качнул головой: – Постарайтесь не сжечь свой потенциал. Второго шанса жизнь выдаёт редко.

Роуэн кивнула, повернулась и ушла. Без реплик напоследок, потому что знала: стоит открыть рот – обязательно сорвётся.

Следующие пары пролетели, как сквозняк: что-то машинально записывала, кое-где подчёркивала, пару раз клюнула носом, борясь с предательской сонливостью на профессиональной этике. Мозг включил автопилот, а день рассыпался, как сквозь дырявое сито.

К обеду небо затянуло свинцовыми облаками, и с него посыпалась мелкая, противная морось – липкая, будто сама природа решила добавить в список её раздражителей очередной пункт. Роуэн наскоро доела нечто, отдалённо напоминающее сэндвич из автомата, и потащилась в библиотеку. Надо взяться за дипломную работу заранее, чтобы не повторить прошлогодний крах, когда она писала курсовую за ночь, литрами заливаясь кофе, проклиная всё от учебника до собственной тупости, а потом ещё неделю жалела о каждой строчке.

Села за стол у окна, разложила тетрадь, включила учебный компьютер – тот привычно зафырчал, как старый кот. Натянула капюшон, чтобы хоть чуть заглушить окружающий мир, и принялась читать материалы по теме.

На удивление, голова начала соображать. Не идеально – мысли по-прежнему ускользали, но она цеплялась за суть, за структуру, за строчки из документов, и вскоре уже печатала. Не ради оценки. Просто чтобы выговориться. Через дело. Через закон. Через то, что в этой жизни хотя бы иногда поддаётся логике.

Время растаяло незаметно. Часы на экране показали 17:22.

– Чёрт, – выдохнула Роуэн и поспешно начала закрывать вкладки.

До начала смены оставалось чуть больше получаса, а путь до магазина занимал минимум двадцать минут, если без транспорта – а автобус, как назло, ходил нерегулярно.

Выскочила из библиотеки, закидывая сумку через плечо, зацепила шарф и рванула вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Морось, конечно же, усилилась. На остановке – пусто. Табло мигало временем прибытия, но цифры скакали, как курсы валют: шесть минут, потом тринадцать, потом снова шесть. Очередной привет от вселенной.

Роуэн махнула рукой и побежала. Дорога до магазина не казалась длинной, когда злость разгоняла кровь. Она ненавидела опаздывать. Даже сюда – на эту подработку за кассой, где смена тянулась до полуночи, а зарплаты едва хватало на оплату счетов, учёбу, скромные продукты и лекарства для мамы.

Влетела в магазин с запыхавшимся "я на месте", не сняв капюшон. За прилавком скучал Дэнни – студент-экономист с вечно уставшими глазами и странной привычкой складывать шоколадки по цвету упаковки. Он молча кивнул, как будто говорил: "ты как всегда", и протянул ей бейдж.

– У тебя пятнадцать минут опоздания, – буркнул он, подмигивая. – Но я скажу, что ты просто выбирала прикид под цвет кассового аппарата.

– Ещё одно слово – и я сверну тебе шею этим самым аппаратом, – выдохнула Роуэн, не без привычной иронии.

Дэнни хмыкнул и ушёл в подсобку.

Работа началась, как обычно: хруст сканера, запах просроченной выпечки и скучные лица. Пара бабушек, ворчащих на рост цен, парень с пакетом энергетиков и молодая мама, которая вечно забывает пин-код. Обычный вечер, где надо быть одновременно вежливой, собранной и терпеливой – то есть кем угодно, кроме самой Роуэн.

Часы сменяли друг друга. Она стояла в своей привычной сбитой стойке – одна нога напряжена, другая отдыхает. Говорила по минимуму, улыбалась через раз, но отслеживала всё. Каждую мелочь. Любая копеечка имела значение, особенно в конце месяца.

В короткий перерыв, выйдя покурить, уставилась в экран телефона. Новости, пустые уведомления. Маме – короткое: "Скоро буду. Всё норм."Грейс уже давно писала мало. А Зара, разумеется, молчала.

Ближе к десяти в магазин забежал пёс – мокрый, дрожащий, с обвисшими ушами и ошейником. Роуэн вышла из-за стойки, взяла поводок и вывела его обратно на улицу. Нашла номер на бирке, позвонила. Хозяин приехал минут через двадцать, благодарил, нёс какую-то ерунду про "ангела в худи", на что Роуэн фыркнула. Ангел из неё – как из кефира шампанское.

К полуночи в зале осталась только Роуэн. Свет притушен, и только за кассой тускло мигал монитор. Она закончила пересчёт выручки, щёлкнула по кнопке на кассе – чек с итоговой суммой медленно выполз, как язык у ленивой ящерицы. Оторвала, сунула в журнал и потянулась. Плечи ныли, глаза щипало от усталости. Осталось дождаться нескольких минут – и домой. Горячий душ, полутёплый суп и, если повезёт, пара часов сна.

Дверь с тихим щелчком разъехалась в стороны. Роуэн даже не сразу подняла взгляд – решила, что кто-то просто забыл зонт или запоздал за пачкой сигарет. Но звук шагов – неуверенно тяжёлых, размеренных и размашистых – заставил её насторожиться. Подняла глаза. Первая мысль всплыла без особого энтузиазма: "Ну почему людям так нравится вламываться перед самым закрытием?"

Но стоило задержать взгляд на вошедших, как эта мысль растворилась. Не покупатели.

Четверо. Все как на подбор – парни лет по тридцать с хвостиком. Один – рыжеватый, в рваных ярких джинсах, другой – в тёмной куртке. Третий – хмурый, в спортивных штанах. И тот, что шёл первым, – высокий, ухоженный до отвращения, с широким оскалом и взглядом, в котором скользила приторная вежливость. Волосы уложены, пальцы унизаны кольцами. Голос – липкий, скользкий.

Он неспешно пересёк зал, лениво прогуливаясь вдоль стеллажей, будто выбирал сыр к вину. Остальные держались за спиной, не разбредаясь, но и не маяча слишком близко. Опытная компания. Не первые сутки вместе.

– Добрый вечер, – напевно бросил тот, что в центре, остановившись у кассы. – У вас тут уютно. Почти как дома. Так и тянет тапочки надеть.

Роуэн посмотрела на него, не меняя выражения лица.

– По акции только шоколад. Тапочек не завозили.

– Как жаль, – протянул он, растягивая слова. Улыбка ползла по лицу, как пятно разлитого масла. – А погода сегодня, кстати, так себе. Моросит. Но это ведь не страшно, правда?

Роуэн не ответила. Скрестила руки на груди и просто смотрела, как он скользит взглядом по товарам, по потолку, по ней. Взгляд был ленивый, расслабленный. Он не смотрел, он просто тянул время.

– Иногда дождь – это даже приятно, – продолжал он, не глядя ни на кого конкретно. – Смягчает углы. Смывает всякое. Ну, например, долги. Или плохое настроение. Дождь ведь честный. Не то что люди.

– Если вам хочется обсудить метеоусловия – на соседней улице есть бар, – Роуэн подалась чуть вперёд, в голосе сдержанная ровность. – Там даже пиво наливают. У нас максимум – минералка и сухари.

Он хмыкнул.

– А ты, смотрю, остроумная. Особенно для кассира, – бросил он, окинув взглядом прилавки и стены.

Один из тех, что стояли чуть в стороне, усмехнулся, другой медленно засунул руки в карманы и сделал шаг ближе к прилавку. Парень в центре, не теряя ухмылки, подошёл почти вплотную, наклонился. От него пахло смесью табака, мяты и тяжёлого, удушливо дорогого мускуса.

– Ты ведь не из тех, кто пугается с пол-оборота, верно? Это видно сразу. Взгляд – как у бойцов. Говорят, ты кулаками работаешь не хуже, чем словами.

На секунду у Роуэн дёрнулось веко. Едва заметно.

– Хотите что-то купить – покупайте. Или выходите. Мы закрываемся.

Он усмехнулся, сжав губы, словно только этого и ждал.

– Быстро, чётко, без прелюдий. Уважаю, – кивнул он одобрительно.

Повернулся к полке, вытащил шоколадку, вернулся. Положил её на ленту, не отводя взгляда.

– Значит, сильная. Это видно. Такой взгляд не купишь.

– Это не товар, – коротко бросила Роуэн, не моргнув.

Он склонил голову чуть набок, почти лениво.

– Знаешь, недавно я видел похожий взгляд. Очень похожий. Только моложе. Тоньше. Такая… артистичная.