Лик Пустоты. Пробуждение

Кларисса, конечно, не привыкла оставлять его в покое. Она шагнула ближе, лениво оглядывая дом. Окна были тёмными, двор пуст. В этом месте было слишком тихо.

– И давно ты тут торчишь?

Доминик бросил взгляд на часы. Полночь. Он не ответил.

Кларисса усмехнулась, прислоняясь к деревянным перилам крыльца. Ветер игриво трепал её тёмно-каштановые локоны, и передние пряди, словно тронутые морозцем, вспыхнули под лунным светом белизной, создавая выразительный контраст.

– Серьёзно? Ты сидишь тут весь день, как выброшенный на улицу щенок, и всё ради одной человечишки?

– Заткнись, Клэр, – тихо, но жёстко произнёс он.

– Ой, ну не надо этого драматизма. Я же права. Ты ведёшь себя как…

– Она исчезла, – перебил он.

Кларисса замерла. В его голосе было не просто беспокойство – холодная, точная настороженность, граничащая с уверенностью. Это не походило на паранойю, скорее на вывод, к которому он пришёл, тщательно всё обдумав.

Она медленно выдохнула, но уголки её губ едва заметно дрогнули.

– И ты мне это говоришь, полагая, что меня это расстроит? Оу… – Она качнула головой, губы изогнулись в ленивой ухмылке. – Бедняжка.

Села на перила, закинув ногу на ногу. В голосе ещё звучала насмешка, но Доминик молчал. Он был слишком вымотан, чтобы спорить. Особенно с Клариссой, которая в такие моменты становилась несносной.

– Ну и? – Она кивнула на дом. – Какие у тебя гениальные планы? Сидеть тут всю ночь?

Он не ответил. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, но лицо оставалось бесстрастным.

Кларисса фыркнула.

– Может, она просто уехала? Или, я не знаю, сбежала. Такое с людьми случается постоянно.

Обычно он не позволял ей играть на своих нервах. Она ждала, что он сорвётся, бросит в неё резкое слово, проявит хоть каплю эмоций, но он лишь медленно поднялся.

В этот раз что-то изменилось.

– Если бы она уехала, я бы знал.

Кларисса скрестила руки.

– Ты стал её личным экспертом, да? Напомни, сколько вы знакомы? Две недели? Три?

Доминик подошёл к двери. Провёл пальцами по замку, затем отступил к окну. Днём он уже заглядывал внутрь, но теперь, когда комната тонула в темноте, отражения мешали разглядеть детали.

Кларисса наблюдала за ним, склонив голову.

– Ты ведь не всерьёз собираешься вламываться?

– Если потребуется.

Она усмехнулась.

– Ты понимаешь, насколько это глупо?

– Это необходимо.

– Ох, Доминик… – Она картинно закатила глаза. – Если её и правда кто-то забрал, что ты будешь делать? Побежишь за ней, как герой из дешёвой книжонки? Найдёшь и спасёшь? – По губам скользнула язвительная улыбка. – Ты такой наивный, братец.

Доминик проигнорировал её. Вынул телефон, снова набрал номер Элейн.

Гудки. Раз. Два. Три.

Автоответчик.

Телефон исчез в кармане.

– Нас могли вычислить…

– Вот именно, Доминик, – перебила Кларисса. – В такой ситуации нам бы уже смыться, пока ещё не поздно.

– Значит, я мог подвергнуть её опасности… В очередной раз…

Его взгляд невольно скользнул вниз, на руку, испещрённую старыми шрамами. Кожа там была грубой, потемневшей в местах ожогов – следы прошлого, которое не отпускало. Пальцы медленно сжались в кулак, судорожно, словно стремясь вырваться из невидимой хватки воспоминаний. Он знал этот страх. Знал, что он значит. Повторение.

Эти ожоги – его клеймо. Клеймо убийцы.

Кларисса была права – будь у него хоть капля благоразумия, он бы давно поставил в этой истории точку. Оборвал связь, которая с самого начала вела только в пропасть. Не стал бы тянуть дальше, зная, чем всё закончится.

Желваки на скулах заходили ходуном.

– Разве я могу снова прятаться, пока с ней может происходить Бог знает что?

Кларисса тяжело вздохнула, но в голосе уже не было привычного ехидства.

– Даже если это так… Это не наша проблема. И, возможно, так даже лучше.

Доминик медленно перевёл на неё взгляд. В нём что-то сверкнуло – резкое, почти опасное, но он сдержался.

– Иди домой, Кларисса.

– Чёрта с два.

Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд.

– Тогда не мешай, – ровно сказал он.

Не колеблясь, Доминик скользнул вдоль стены, его взгляд быстро пробегал по фасаду дома. Он оценил высоту, прикидывая, как лучше всего забраться на балкон второго этажа. Пальцы, уже дрожавшие от нетерпения, коснулись шершавой кладки, ища незаметные выступы и трещины, способные послужить опорой.

Кларисса наблюдала за ним с нескрываемым любопытством.

– Ты не успокоишься, да?

Ответ был очевиден.

Она усмехнулась.

– Какой же ты упрямый, братец.

Поднялась на ноги, подошла к двери. Из кармана извлекла узкую отмычку. Присела на корточки.

– Ты так и будешь стоять столбом? – бросила через плечо. – Если нас поймают, учти, я всё свалю на тебя. И не подумаю выгораживать.

Доминик едва заметно смягчился. Отступил на шаг, заслоняя её своей высокой фигурой, внимательно осматривая улицу, двор, пустые окна соседних домов.

Несколько ловких движений. Лёгкий щелчок.

Дверь приоткрылась.

Кларисса выпрямилась, скрестив руки на груди.

– Опять ты втягиваешь меня в какую-то сомнительную историю, брат, – она лениво улыбнулась. – Ладно. Надеюсь, хоть не будет скучно.

Доминик шагнул в темноту.

И Кларисса, хмыкнув, последовала за ним.

Глава VIII

Тусклое освещение медицинского блока выхватывало из полумрака очертания аппаратуры, отбрасывая на стены тонкие, дрожащие тени. В помещении стояла глухая тишина – её нарушал лишь мерный ритм биомониторов. Жизнь продолжалась. Организм боролся.

Медсестра в синей форме с белыми вставками, накрахмаленной до жёсткости, привычным жестом скользила по сенсорной панели. За месяцы наблюдений её действия стали механическими, почти ритуальными. Но даже спустя столько времени она внимательно следила за каждым отклонением.

Доктор Везалий, стоя у края консоли, не выдавал ни тени эмоций. Слишком спокоен. Но медсестра уже знала: за этой маской скрывалась сосредоточенность. Его взгляд, быстрый и точный, перебегал по строкам отчётов, сверяя данные текущего сеанса с прошлыми анализами.

– Реакция стабильна, – тихо заметила она, зафиксировав сердечный ритм. Глаза скользнули к неподвижному лицу пациентки, и, словно предугадав вопрос, она добавила: – Активность коры изменилась. Есть динамика. Регенерация ускоряется, ткани…

– Не просто совместимы, – перебил Везалий, голос ровный, почти сонный. – Идёт адаптация. Отторжение завершено. Начинается фаза стабилизации.

Он отложил планшет, но прежде чем медсестра успела ответить, дверь мягко отъехала в сторону. Вошёл Виржиль. С его появлением воздух будто сгустился. Он не любил терять время. Скользнув взглядом по телу пациентки, мужчина остановился на докторе. В глазах – привычное нетерпение.

– Очередной бессмысленный отчёт? Или у нас, наконец, есть прогресс?

Его вежливость сохранялась до тех самых пор, пока он видел в этом смысл, а потому сейчас его голос звучал резко и сухо.

Везалий молча проверил ещё одну диаграмму, прежде чем повернуться.

– Показатели в норме. Организм отвечает на стимуляцию.

– Пустые формулировки, – бросил Виржиль.

– Скорость адаптации растёт, – спокойно ответил доктор.

– Насколько?

Виржиль приблизился, склонился над телом девушки. В его взгляде – ничего личного. Только расчёт.

– Прогнозов нет, – отрезал Везалий.

Медсестра неуверенно кашлянула.

– Дегенеративных процессов не наблюдается, но…

– Но?

Виржиль не отрывал от неё взгляда.

– Кома сохраняется. Организм принимает изменения, но сознание не возвращается.

Он усмехнулся – раздражённо, безрадостно. Провёл пальцами по подбородку, медленно вычерчивая заострённую форму, словно обдумывая следующее решение.

– Значит, симбиоз требует больше времени, чем мы рассчитывали.

– Однако, – добавил Везалий, – нейронные связи восстанавливаются. Прогресс есть.

Виржиль выслушал, не меняясь в лице.

– Что с клеточной структурой?

– Мутации в пределах нормы, – отозвалась медсестра. – Эритроциты перестраиваются под новую систему переноса кислорода. Растёт чувствительность к углекислому газу. Глюкозный обмен нестабилен. В остальном – устойчивость высокая.

– Нестабильность обмена, – протянул Виржиль, – это о чём говорит?

– Это может… – начала было она, но не успела закончить.

– Это значит, её потребности изменятся?

– Да, – подтвердил Везалий. – Вопрос лишь в том, насколько они приблизятся к нашим.

– Значит, не исключён риск химеризации, – спокойно подытожил Виржиль.

Доктор не возразил. Им обоим были известны последствия прошлых попыток. И их цена.

– В случае успеха… – Виржиль почти не менял интонации. – Ускоренные реакции. Регенерация. Но без гарантии стабильности.

– Пока, – уточнил Везалий.

Короткая пауза.

– Нервная система?

– Активных тестов не проводили, – медсестра пыталась говорить уверенно. – Но теоретически импланты могли изменить проводимость, снизить болевой порог…

– Теория, теория… – Виржиль повторил, скривившись. – Мне нужны сроки. Когда она очнётся?

Ответа не последовало.

Медсестра выпрямилась, внутренне собравшись. Она знала, что сейчас последует. Виржиль не удивил – кивок в сторону двери был едва заметным.

– Свободна.

Она молча вышла.

– Ясно. Поверхностный анализ. Организм адаптируется, но предела ещё не видно.

Секунда молчания.

Виржиль не обернулся, бросив через плечо: – Говори, Алессандро. Каковы риски?

Ответ последовал без промедления. Везалий перевёл взгляд на монитор: – Нейропластичность может повлиять на её когнитивные функции. Радикально.

– Конкретнее.

– Частичная амнезия, искажение темпа мыслительных процессов, расстройство восприятия. В худшем случае – стойкие изменения личности. Прогнозировать реакцию психики на переконфигурацию нейросетей невозможно.

Молчание стало ощутимо плотным. Только ровный счёт приборов напоминал о жизни. Свет отсекал острые тени, превращая палату в почти абстрактное пространство.

Лавуа медленно выпрямился. Он не отрывал взгляда от пациентки. Её кожа – сеть рубцов, бледная, лишённая прежней нежности и гладкости. Волосы едва отросли. Дыхание поверхностное, но самостоятельное. Всего неделя, как она дышит без помощи аппарата.

Виржиль постукивал пальцами по перилам койки – чётко, в одном и том же ритме. Глубокие морщины залегли у запавших скул. Губы сжаты в линию, лицо напряжено. В сероватой глубине прищуренных глаз под светом вспыхивал сдержанный фиолетовый отлив.

– Признаться, я ожидал иного, – сказал он тихо.

– Это логично, учитывая твои амбиции, – отозвался Везалий, закрывая консоль. Его голос был сух, взгляд – ровный. – Но ведёшь ты себя импульсивно.

– У меня есть основания.

– Это не объясняет уровень твоей реакции. – Алессандро чуть наклонил голову, изучая собеседника. – Уже сам факт, что организм не отверг материал, – серьёзное достижение.

Лавуа коротко хмыкнул.

– Надежда – всегда иллюзия, – продолжил Везалий. Его пальцы скользнули по поверхности панели, вызывая новую схему. Графики на мониторе дрожали от всплесков биохимической активности. – Даже в случае полной адаптации нельзя говорить об устойчивом результате.

Виржиль не ответил сразу. Он смотрел на данные, позволяя словам проникнуть вглубь. Затем медленно кивнул: – Нам повезло. Её иммунная система на грани коллапса. Это и позволило внедриться без острого отторжения. Стабильный организм с высокой регенерацией уничтожил бы импланты в течение пары часов.

– Или умер бы от сепсиса. Некроз тоже был бы вероятен, – заметил Везалий.

Лавуа снова кивнул, взгляд вернулся к пациентке.

– Теперь вопрос в том, насколько далеко мы можем зайти.

Он смотрел на её лицо, выцветшее, почти прозрачное.

– Если она выживет… это станет отправной точкой. Настоящей.

– Всего лишь гипотеза, – ответил Везалий.

Виржиль усмехнулся уголком рта: – Но ты ведь тоже хочешь знать, к чему это приведёт?

– Разумеется. Но мне интересны данные. Не предположения.

Ответа не последовало. Лавуа лишь продолжал смотреть – и в его взгляде, тяжёлом, утомлённом, будто застыл хищный интерес.

***

Церковь Лескамье всегда казалась Доминику особенным местом. Не из-за веры – она давно уже перестала быть для него сводом догм. Он не приходил сюда как слуга. И не как кающийся. Он приходил как сын. Не за спасением – за прощением. И не у неба.

Он зажёг свечу, опустив глаза. Молчал. Слова – едва слышный шёпот. Будто любое из них могло разрушить тонкую ткань тишины, в которой он прятался.

– Спаси её… если она ещё где-то есть, – прошептал он. – Позволь найти её. А если воля Твоя иная – дай мне понять. Чтобы не жить больше в этом неведении.

Пламя свечи дрогнуло от сквозняка, но воздух не принёс ни знака, ни откровения. Доминик задержал взгляд на образе Мадонны с младенцем – резкие тени легли на лицо, делая его почти живым, будто она могла сейчас повернуться и взглянуть на него. И тогда, впервые за всё это время, он позволил себе вопрос: а если бы она появилась сейчас? Живая. Неизменённая. Узнала бы его? Или прошла бы мимо?

– Она не могла просто исчезнуть, – выдохнул он. – Не так. Не тогда, когда тьма уже начинала отступать… когда я…

Он не договорил. Сжал пальцы. Злился. Но не на Бога – на себя. За беспомощность. За то, что цеплялся за призрак, возможно, уже растворившийся в земле.

Но Доминик не заперся в доме. Не предался страданию. В тот же день – вместе с Клариссой – они обыскали дом Элейн. Комнату за комнатой. Ящик за ящиком. Всё было на месте. Будто она вышла к соседке и не вернулась.

Только одно показалось странным – завещание. Оно было спрятано в расписной коробке, в ящике секретера. Единственная нить, не имеющая чёткого объяснения.

Потом были расспросы. Доминик обращался ко всем в деревне. Слушал. Кто-то уверял, будто Элейн уехала в Лондон. Другие предполагали, что ей, быть может, стало невыносимо жить там, где всё напоминало о бабушке. Будто бы сбежала. Но он знал: она не исчезла бы так. Без вещей. Без слов. Без следа.

Но и в городе оказалось пусто. Ни в больницах, ни в полиции. Имя Элейн не всплывало ни в одной базе.

Прошло два месяца. Доминик пересматривал все происшествия того дня. Несчастные случаи. Пропажи. Всё. И наткнулся на короткую заметку в новостях: девушку сбила машина. Ни имени, ни фото, ни описания. А потом отыскал автора статьи. Тот сначала долго уклонялся. И, когда всё же согласился на встречу, признался: им пригрозили. Велели убрать статью. Обе стороны сошлись лишь на том, чтобы не указывать больницу, не называть имён.

Так всё исчезло. Как и сама жертва.

Но журналист всё же позволил себе упомянуть то, что девушку увёз мужчина. Высокий, седой, в сопровождении охранника. Представился врачом. На этом всё. После случившегося – ничего. Будто бы этой ситуации и не было вовсе.

После той встречи у Доминика осталось ощущение. Не мысль, не вывод – подозрение, зыбкое и цепкое. Он не знал, откуда оно. Но оно росло, расползалось внутри. Могли ли они быть причастны? Ответа не было.

Клариссе он ничего не сказал. Не из страха – из сомнения. А если снова ошибка? Если, как тогда, он вновь идёт по следу, которого нет?

Но внутри не утихало. Всё в нём говорило: это не конец.

Ещё две недели он провёл в Летанвиле. Каждый день начинался одинаково: пальто, пропитанное влагой и ладаном, и дорога в госпиталь. На этот раз в Сен-Луи на Rue de Fran1. Он появлялся там уже в четвёртый раз. Сотрудники начали узнавать его. Кто-то кивал отстранённо, кто-то отводил взгляд. Он их не осуждал. Даже если кто-то что-то знал – им не позволяли говорить.

– Простите, в списках с такими параметрами никого нет, – устало повторила регистратор. Женщина с аккуратной причёской и голосом, в котором не осталось ни раздражения, но и ни намёка на сочувствие.

– А если её доставили без документов? Без имени? – Он говорил тихо. Почти шёпотом. – Пожалуйста. Посмотрите ещё раз. Может быть, десятого июня. Или в конце того же месяца.

Она колебалась. Взглянула на его перчатки – кожа светлая, вышивка странная. Потом – на лицо. Слишком бледное. И глаза, в которых не было угрозы, только тень надежды.

– Я уже проверяла, месье Бернье. – Почти извиняющимся тоном. – Даже по архивам. Если человека могли привезти… иначе, то это выходит за рамки наших возможностей.

Он кивнул. Без упрёка. Просто стоял, сжав пальцы на рукаве плаща. Чувствовал взгляды прохожих, охранника, медсестры у стены, но больше – ничего. Ни ответа. Ни знака.

Он поблагодарил и вышел, не оглянувшись.

Доминик продолжал ходить кругами: госпитали, списки пропавших, улицы, подворотни, дома престарелых, где якобы прячут тех, кого не регистрируют. Каждый раз – пусто. И каждый раз возвращался в гостиничный номер только к полуночи. На столе – разбросанные бумаги: распечатки, архивные выписки, маршруты скорой помощи. Доминик склонялся над ними в полумраке, снова и снова перечёркивая ненужное, подчёркивая важное. "Седой. Худой. Тот, кто исчез вместе с пострадавшей". Мутная догадка, давно глодавшая изнутри, медленно обретала очертания: что, если он – один из них?

Но поиски не давали плодов. Документы, выписки, следы – всё рассыпалось в прах. И каждый вечер, уткнувшись в ладони, Доминик молился. Сначала шёпотом. Потом – громче. Без слёз, но с тем надрывом, что гнёт позвонки.

– Я не прошу для себя… Если она страдает – отдай это мне. Если она в темноте – покажи хоть что-то. Я выдержу. Я заплачу. Только не молчи.

В ответ – всё та же тишина. Глухая, неподвижная.

И почти каждый вечер, обычно во время этих молитв, звонила Кларисса. Уговаривала вернуться, говорила о Розали.

– Если я её не найду, Клэр… – отвечал он. – Я не прощу себе этого.

Но она по-прежнему спорила. Плакала. Иногда кричала. И всё было без толку.

Примечания

1

1 Название бульвара, с фр. : бульвар Виноградников.

2

2 Название города, с фр. : город Летанвиль.

3

3Название улицы, с фр. : улица Новых Мостов.

4

4 Название улицы, с фр. : улица Гренель.

5

5 Название деревни, с фр. : деревня Лескамье.

1

1 Название улицы, с фр. : улица Тихой Рощи.

1

DS 9 Opéra Première – это премиальный суббренд Citroën, и DS Automobiles, флагманская модель французских автопроизводителей, оснащенная гибридной силовой установкой E-Tense 4x4 360, обеспечивающей полный привод.

2

Sarajevo – композиция современного британского композитора Макса Рихтера, записанная BBC Philharmonic под управлением Румона Гамба.

1

1 Название улицы, с фр. : улица Фран (сокращённая форма имени).