Танец фавна

– Нижинский не может вернуться в Российскую империю, потому что его уволили из «Императорских театров» за то, что он вышел танцевать в одном трико перед императрицей. А все танцовщики без государственного контракта подлежат мобилизации на воинскую службу.

– Возможно, воинская служба пошла бы ему на пользу, – сказал Ленуар, заранее зная ответ. Воинская обязанность коренным образом изменила его собственную жизнь, но это еще не значит, что она одинаково всем полезна.

– Это бы разрушило его карьеру. Он ведь не воин, а танцовщик, – со знанием дела заметила Люси. – С тех пор он разъезжает по европейским турне и боится, что, вернувшись в Россию, его призовут. Дягилев обещал помочь с отсрочкой, но говорят, что на самом деле он предпочитает удерживать своего солиста при себе.

– Так, значит, Нижинского уволили за трико?

– Говорят, что против него царскую семью настроила сама Матильда Кшесинская, – продолжала рассказывать Люси, радуясь, что она может блеснуть такими подробными знаниями о русском балете перед подругой и перед представителем полиции.

– Кшесинская – это самая знаменитая балерина в России, – пояснила Николь.

– Да, до Нижинского она была единственной примой, которая управляла театром по своему усмотрению. Сама выбирала себе балеты, сама решала, как распределить роли. Но с приходом Фокина и Нижинского все изменилось. Они создали сольный мужской танец, которому аплодировал не только раек, но и партер. А партер и ложи Кшесинская считала своей собственностью. Двум звездам в русском балете не было места на одной сцене. Особенно двум звездам польского происхождения…

– А сестра Нижинского осталась с братом?

– Да, она тоже уволилась и поехала с Вацлавом выступать в антрепризе Дягилева. Говорят, что в нее влюбился Шаляпин, но она его отвергла. Или он ее отверг, потому что был женат. В любом случае Броня сейчас нашла ему замену среди русских танцовщиков.

– Это был Чумаков? – спросила Николь.

Не попрыгунчик

Когда официант вынес Фокину на террасу кафе «Отеля де монд» чай с бергамотом, Ленуар заметил, что на столе уже четыре пустых чашки севрского фарфора.

– Ах, наконец-то! Я вас жду с самого утра, мсье Ленуар! Каждый день думаю, что хуже быть не может, но каждый день готовит мне все новые и новые сюрпризы. Похоже, что теперь меня допрашивают в последнюю очередь, – сказал Фокин, подзывая официанта. – Уберите уже, наконец, пустые чашки!

Французский господина хореографа находился еще в стадии активного изучения, поэтому вместо «уберите» Фокин сказал «поднимите». Официант сначала не понял, что от него требуют, поэтому просто поднес последнюю чашку чая прямо к губам клиента. Последний закатил глаза и показал жестами, чтобы чашку опустили перед ним на стол. Официант пожал плечами и исполнил приказ. Эти русские такие капризные, никогда не знаешь, что им взбредет в голову. Ленуар не стал вмешиваться в инцидент.

– Господин Фокин… – начал он.

– Вы уже наверняка допросили Нижинского, да?

– Нет, в первую очередь я допрашиваю вас.

Фокин сжал губы, вытянул их в трубочку и скрестил перед собой руки.

– Что вы делали вчера с четырех до восьми? – спросил Ленуар.

– Вы что, смеетесь надо мной? – Фокин удивился, но его руки продолжали сжиматься на груди. – Я главный хореограф антрепризы Дягилева. Я репетировал!

– Отлучался ли кто-то из ваших танцовщиков во время репетиции?

– Я следил только за теми, кто был в это время на главной сцене.

– Какой спектакль вы репетировали?

– Как какой? «Дафниса и Хлою». Нам еще осталось поставить несколько заключительных сцен… А премьера уже на носу. Потом мы прошли «Синего бога» и «Жар-птицу», но «Жар-птицу» – только для поднятия общего духа. Труппа танцует этот балет уже полтора года.

– Разве вы еще не поставили свой балет? Нижинский в нем тоже участвует? – спросил Ленуар.

Фокин молча посмотрел на Ленуара, словно подбирая правильные слова так, чтобы французскому полицейскому сразу все стало понятно:

– У меня было недостаточно времени для постановки «Дафниса и Хлои». Не-до-ста-то-чно! Так и передайте Дягилеву! У Нижинского была возможность репетировать свой балет более сотни раз! А мне специально не дают репетировать.

– Кто вам не дает репетировать? – спокойно спросил Ленуар.

– А вы спросите у Сергея Павловича, кто не дает мне репетировать. «Дафнис и Хлоя» – это самый первый балет, который я хотел поставить. Еще с тех пор как увидел в Гостином Дворе у Вольфа в Петербурге книгу Лонгуса «Дафнис и Хлоя». Можно сказать, что весь мой путь балетмейстера начался с этой истории любви пастуха и пастушки на острове Лесбос… Я ходил в Публичную библиотеку к Стасову. Тот сказал, что до меня никто, слышите? никто из хореографов не изучал книги о греческих танцах и вазовой живописи. Да что я с вами тут лясы точу, вы француз, вам не понять! – Фокин отхлебнул чая и поморщился.

– Вы испытываете профессиональную ревность к Нижинскому, тут как раз все очень понятно, – заметил Ленуар, заказав себе кофе.

– Профессиональную ревность? Нет, меня мучит не это. Меня мучит чувство несправедливости. Я поставил танец Фавнов задолго до Нижинского, еще в балете «Ацис и Галатея». И это был настоящий танец с акробатическими номерами, а не эти плоские фигуры на сцене, которые изобрел Нижинский, – ответил Фокин, снова скрещивая руки на груди.

– Из-за того что в программе «Русских балетов Дягилева» премьера его балета состоялась раньше премьеры «Дафниса и Хлои»? – спросил Ленуар.

– О каких «Балетах Дягилева» вы говорите? Насколько мне известно, Дягилев – импресарио, а не балетмейстер. Это мои балеты, а не балеты Дягилева. Разве Дягилев поставил «Половецкие пляски»? Нет, он просто предложил показать мой балет в Париже. Дягилев – мастер изменять названия. «Клеопатра» – это часть балета «Египетские ночи». «Сильфиды» – это мой балет «Шопениана». Или, может, «Жар-птицу» тоже создал Дягилев, а не мы со Стравинским сидели и одновременно сочиняли музыку и балет?

– Я не так хорошо разбираюсь в балете, мсье Фокин, но без Дягилева ваш балет бы никто в Париже не увидел, разве не так? – спросил Ленуар.

Фокин глотнул чай и на этот раз решил добавить в него ложку сахара.

– Я не спорю, организатор он превосходный, но это не дает ему права присваивать свое имя чужим балетам. Его дело – финансовая сторона. Для меня деньги важны, но стать частью истории – еще важнее. А Дягилев лишен творческого начала, поэтому хочет его купить, присвоить. Сам он не способен на творчество, поэтому паразитирует на других. Вам может показаться, что я позволяю себе резкости, но условия проведения этого сезона окончательно убедили меня в том, что он будет для нас с моей женой Верой последним в антрепризе Дягилева. Хватит обманываться и ходить у него в холопах.

– Значит, дело не в Нижинском?

– А при чем здесь вообще этот танцовщик? Нижинский – выдающийся артист балета, но желание Дягилева сделать из дикаря балетмейстера смешно. Нижинскому для творчества не хватает образования. Он мало начитан! Да и что он изобрел в «Фавне»? К теме античного танца без пуантов я уже несколько раз обращался в своей работе. Нижинский прекрасно танцует и высоко прыгает. А мой отец никогда не хотел видеть во мне только «попрыгунчика». И я не попрыгунчик! Я революционировал русский балет. Я, а не Нижинский.

Фокин наконец начал успокаиваться. Словно для этого ему нужно было выговориться перед незнакомцем, и теперь он чувствовал себя гораздо лучше.

– Как же вы смогли сработаться вместе? – спросил Ленуар.

– Мы с Вацлавом всегда хорошо работали вместе. Равновесие терял только Дягилев. Он специально устроил этот скандал вокруг «Фавна», чтобы никто не заметил моего «Дафниса и Хлои». Дягилев знает, что делает. Скандал, сенсация, борьба сторонников и противников «нового явления» на парижской сцене… Все это несомненно привлечет внимание к «Русским сезонам». Не могли подождать, пока я уйду! Вас вот тоже подослали под меня копать… – Фокин жестами показал, как, с его точки зрения, Ленуар орудует лопатой. Сыщик улыбнулся: даже такой грубый жест в движениях хореографа выглядел очень грациозно.

– Почему вы считаете, что все направлено против вас? – спросил Ленуар. – Ведь подобные скандалы бросают тень на всех русских, на всю русскую культуру.

– Дягилев изначально делал все, чтобы испортить мою премьеру! Про репетиции я уже говорил. Для «Фавна» Бакст создал новые декорации и костюмы, а для «Дафниса и Хлои» использовались старые. Еще совсем недавно Дягилев хотел поставить мой балет на поднятие занавеса, в то время как премьеры даются во второй части, когда публика уже собралась и заняла свои места. Да даже то, что вы сейчас говорите не с Нижинским и Дягилевым, а со мной, разве не свидетельствует о том, что все против меня? Они даже живут в отдельном отеле. Мы живем здесь, а они в «Отеле де Олланд».

– А Чумаков где поселился, когда приехал в Париж? – спросил Ленуар.

– До вчерашнего убийства я даже не знал, что Чумаков был в Париже. Видимо, он жил с ними, а не с нами. Лучше спросить об этом у Дягилева, а не у меня. Я не дарю своим солистам кольца с сапфирами…

Ленуар вспомнил о перстне, который видел на столешнице в уборной Нижинского, и спросил:

– А кольцо с сапфиром Нижинскому подарил Дягилев?

– Дягилев много всего подарил Нижинскому. На то ведь и нужны фавориты, чтобы получать первые роли и подарки с барского плеча, – сказал Фокин, допивая свой чай. – Теперь я могу отправляться на репетицию? Кажется, я ответил на все ваши вопросы.

– Нет, сегодня представления не будет, а значит, и репетиция отменяется.

– Кем? Дягилевым? Да он…

– Нет, не Дягилевым. Репетицию отменил я. Ответьте еще на один вопрос, мсье Фокин.

– И после этого я смогу подняться хотя бы к своей супруге, в номер?

– Да. Почему вы назвали Жана Кокто «теткой»?

Фокин вытер губы салфеткой и с удивлением сказал:

– Разве? Я никогда его так не называл. Вам, должно быть, послышалось.

Кто-то должен умереть

«Отель де Олланд» находился в двух шагах от Оперы Гарнье. Типичный парижский отель для тех, кто не хочет привлекать к себе лишнего внимания. В фойе огромные зеркала не преумножали эго столичных денди, а швейцар был вежлив с той неназойливостью, которую Ленуар особенно ценил в работниках гостиниц. Он по опыту знал, что подобное качество обычно сопровождалось наблюдательностью, а где наблюдательность, там и ценные сведения о постояльцах.

К визитам агентов Безопасности в гостиницах относились спокойно, но обычно это были сотрудники из бригады нравов или из бригады полицейских, следящих за порядком в доходных домах с меблированными комнатами. Когда Габриэль Ленуар сказал, что он из бригады краж и убийств, швейцар побледнел и отправил посыльного за администратором.

– У нас никого не убивали и о кражах никто не заявлял, мсье. Или… Вы думаете, что в отеле поселился убийца или вор?

– В вашем отеле поселились Серж де Дягилефф и Вацлав Нижинский, – сухо ответил Ленуар. Ему не хотелось спешить с выводами о принадлежности русских к той или иной преступной категории. – С ними живут другие русские танцовщики?

– Нет. Живет еще один русский, но я не знаю, кто он. Дягилев и Нижинский всегда ходят вместе. У них есть еще собственный слуга. Они не хотят, чтобы им прислуживали наши бонны.

– В каких номерах они поселились?

– В смежных, на втором этаже.

– Хорошо, сегодня они ночевали в отеле?

– Да.

– Во сколько они прибыли в отель?

– Около часа ночи.

– Одни или в компании?

– Одни.

– Вы сказали, что в отеле живет еще один русский. Как его зовут?

– Кажется, Чумакофф. Но он со вчерашнего дня не возвращался.

Как и предполагал Ленуар, швейцар оказался очень наблюдательным малым. С ним бы еще потолковать, но тут подоспел администратор гостиницы. Этот человек с редкими волосами держался так прямо, что казалось, даже его голова была не способна наклоняться, а только поворачивалась вправо или влево. Он напоминал кукушку, которая крутила головой и периодически опускала нижнюю часть клюва, чтобы повторить очередное «ку-ку!».

– Мсье, мы рады приветствовать вас в «Отеле де Олланд». Чем я могу быть полезен?

– Скажите, кто, кроме Дягилева и Нижинского, проживает у вас из труппы русских танцовщиков?

– Серж де Дягилефф и мсье Нижинский – почетные гости нашего отеля. Могу я поинтересоваться, что случилось?

– Нет, но вы все еще можете быть полезны. Если ответите на заданный вопрос.

Администратор захлопнул клюв и повернул голову к своей стойке.

– У нас проживает еще один русский, но я не помню его фамилию… Одну минуточку…

– Проверьте, пожалуйста, регистрационную книгу.

Пока администратор листал книгу, его голова не сдвинулась ни на сантиметр вниз. Он только опустил глаза, отчего они казались почти закрытыми.

– У нас проживает еще Григорий Тщу… Чу…

– Чумакофф? Покажите мне список, – не выдержал Ленуар и повернул книгу к себе. Судя по последним записям, выходило, что Чумаков заселился в свой номер только в понедельник. А убили его вчера, в среду. Желание импресарио поселиться в отдельном от своей труппы отеле не похвально, но вполне понятно. После того как целый день проведешь в театре, управляя этой пестрой толпой, вечером сердце просит уединения и покоя. Но что в отеле делал Чумаков?

– Этот господин не ночевал сегодня в отеле. Вы из-за него пожаловали к нам в гости? – проявил чудеса аналитического мышления администратор.

– Могу я осмотреть его комнату?

– Только в моем присутствии, господин полицейский.

Они поднялись на второй этаж. Администратор открыл дверь и остановился посреди комнаты, как центральная ось в часовом механизме. На осмотр много времени не потребовалось: все было в идеальном порядке, словно здесь никогда не проживала даже мышь. Чистый пол, свежее белье от прачки на кровати, открытое окно и горшок с фиалками. Шкафы стояли пустыми.

– Почему здесь так прибрано? Вы уверены, что это комната Григория Чумакова?

– В нашем отеле останавливаются очень взыскательные гости. Горничная убирает каждое утро. Наш девиз – гигиена и комфорт! – с легким поклоном ответил администратор.

– Могу я поговорить с мсье Нижинским? – спросил Ленуар.

– Вацлав Нижинский уже уехал с Сержем де Дягилефф.

– Куда?

– Не могу знать, господин полицейский.

Опять это «ку-ку»… Судя по седым вискам, администратор гостиницы давно здесь служит. Такие люди в какой-то момент начинают думать, что они не работают в отеле, а владеют им и великодушно позволяют жить в нем гостям из разных стран. Если «работники» еще считают своим долгом служить посетителям отеля, то «хозяева» уверены, что посетители должны служить им.

Ленуар подошел к швейцару и спросил у него, помнит ли он, куда уехали Дягилев и Нижинский.

– Они два часа назад спустились откушать завтрак, а потом прочитали газету и в спешке покинули ресторан. А куда ушли, не сказали. Шофера вызывать тоже сегодня не стали.

– А какую газету они читали за завтраком?

– Как какую? У нас только иностранные листки и Le Figaro…

Конечно, какую же еще газету могли читать русские в отеле, который претендовал на статус «элегантного отеля рядом с Оперой»? Только Le Figaro. Нет, это была не самая популярная газета, как Le Petit Parisien, где работала Николь. Но именно этот мастодонт французской прессы определял общественное мнение в самых высших кругах «элегантной публики». Среди подписчиков Le Figaro были принцы, герцоги, графы, крупные буржуа, уже считающие себя официальной элитой Франции, и мелкие буржуа, скрупулезно изучающие вкусы всех этих замечательных людей, чтобы как можно точнее им соответствовать.

Николь тоже сегодня упоминала о статье в Le Figaro. Что же там написали? Ленуар спустился в салон и взял свежий номер газеты. Она состояла из восьми страниц. На первой публиковались самые горячие новости и депеши из других стран; на второй – политические обзоры, выдержки из газет и фельетон; на третьей – театральная афиша, спортивные обозрения и последние результаты скачек; на четвертой и пятой – различные объявления, анекдоты, письма и телеграммы, а три последние страницы занимала реклама.

Элегантная публика любила читать газету, потому что там она читала о себе в рубриках «Мир и город», «Салоны», «Клубы», «Благотворительность», «Посольства», «Светские новости»… Смысл этих рубрик был один: сообщать о том, что случилось в самых влиятельных французских семействах, включая хронику рождений, смертей и торжественных бракосочетаний. Читая газету, подписчики могли спокойно шагать не просто в ногу с прогрессом, а в ногу со своим временем, что было гораздо важнее.

Главным редактором Le Figaro с 1902 года был Гастон Кальмет. И к 1912 году он уже давно считал себя ее хозяином. Именно Кальмет задавал тон газеты, сначала подстраиваясь под вкусы своих читателей, а потом диктуя свои. Расследуя дело о гибели Софии фон Шён[1], Ленуар узнал, что брат главного редактора газеты Альбер Кальмет работал с Камилем Гереном в лилльском Институте Пастера над созданием вакцины против туберкулеза. Просто удивительно, насколько разный путь выбрали братья! Младший подался в науку, а старший, став зятем владельца Le Figaro, возглавил редакцию самой влиятельной газеты Франции.

Нужный текст Ленуар увидел сразу. Заголовок к статье о вчерашней премьере русского балета был напечатан мелким шрифтом, но на самой первой странице. Несмотря на маленькие буквы, от внимательного читателя не могло ускользнуть, что только эта заметка вышла за подписью главного редактора газеты.

ЛОЖНЫЙ ШАГ

Читатели не найдут на привычном месте под рубрикой «Театр» отзыв нашего уважаемого сотрудника Робера Брюсселя на премьеру «Послеполуденного отдыха фавна», хореографической картины Нижинского, поставленной и исполненной этим удивительным артистом.

Я не допустил, чтобы она была напечатана.

Нет смысла судить здесь о музыке Дебюсси, которая к тому же не составляет новости, так как написана почти десять лет назад…

Но читатели Le Figaro, побывавшие вчера в «Шатле», не станут возражать, если я выражу здесь свой протест против самого невероятного из виденных ими зрелищ, которое нам предложили под видом серьезного спектакля, претендующего на принадлежность к высокому искусству, гармонию и поэтичность.

В действительности же те, кто говорит об искусстве или поэзии в связи с этим представлением, издеваются над нами. Это и не грациозная эклога, и не философское произведение. Перед нами не знающий стыда Фавн, чьи движения гнусны, чьи жесты столь же грубы, сколь непристойны. И не более того. Справедливыми свистками была встречена столь откровенная мимика этого звероподобного существа, чье тело уродливо, если смотреть на него спереди, и еще более отвратительно, если смотреть в профиль.

Эту животную реальность достойный уважения зритель не примет никогда.

– Разве вы сегодня не должны быть в театре? – Русский бульдог посмотрел на сыщика через монокль. Дягилев выглядел так, словно он только что побрился и вышел в свет. – Я очень рассчитываю на вашу помощь и поддержку. Читаете, что сегодня написал Кальмет?

– Кажется, статья уже наделала шума. Сложно было ее пропустить, – ответил Ленуар.

– Скандал не в том, что он написал. Скандал в том, что теперь даже русский балет, культура становятся заложниками политики, мсье Ленуар.

– Вы считаете, что это связано с действиями Российской империи на Балканах?

– Если балканский вулкан взорвется и Австро-Венгрия выступит против России, Франция будет вынуждена столкнуться с Германией. А этого сейчас никто не хочет. В статье Кальмета я вижу попытку французского правительства охладить во французах симпатию к русским, чтобы развязать себе руки в дипломатии. А что может быть эффективнее, чем назвать нас в очередной раз «варварами»?

– Эта заметка ничего не изменит в отношении к русским. В политических вопросах, насколько мне известно, самое главное – не кого французы любят или не любят, а кого они ненавидят или боятся. А боимся мы не русских, а немцев. Думаю, что Гастону Кальмету просто мало заплатил российский посол за дружбу и лояльность самой влиятельной газеты Франции. А что еще вероятнее, ему за эту статью кто-то заплатил больше русских.

Дягилев несколько секунд рассматривал Ленуара в монокль, словно увидел его впервые. Затем он отложил газеты и сказал:

– Мы сегодня с Вацлавом были у Астрюка. Самое удивительное, что даже он не знает, откуда ветер дует. Обычно критик Робер Брюссель занимает очень благосклонную позицию по отношению к русским балетам. Я представить не могу, почему Кальмет запретил печатать его статью. Астрюк обещал разобраться. Но на все нужно время, а времени у нас нет: завтра следующее выступление. Я написал письмо Родену, чтобы он вступился за спектакль. Вчера он был на премьере, и у него остались самые приятные впечатления…

– Мсье де Дягилефф, почему Чумаков приехал в Париж и почему он поселился в вашем отеле? – перешел к делу Ленуар.

Дягилев прикусил верхнюю губу – тоненькая полосочка его усов изогнулась.

– Кажется, вы действительно умеете добывать информацию, мсье сыщик. Вы знаете, очень сложно управлять балетной труппой. – Голос Дягилева поднялся на один тон выше. – Я прилагаю все усилия, чтобы показать Западной Европе русское искусство. Когда речь идет об опере, все понимают, что это серьезно. Когда речь идет о живописи, за художников говорят их картины. За музыкантов – их инструменты. А балет всегда воспринимали как нечто несерьезное, созданное только для мимолетного развлечения. Я это изменил. Проблема в том, что талантливые танцовщики – молодые люди. А молодой коллектив парадоксален. Он стремится к разрушению правил и одновременно не может существовать без сильной, авторитарной власти.

– А вы обладаете такой властью? – спросил Ленуар.

– Властью нельзя обладать. Положение вожака стаи следует сначала заслужить. А дальше все подчиняется законам природы: члены стаи слушают своего вожака, а он защищает их от врагов. Все артисты балета для меня как дети. Они творят с детским запалом. И это очень ценно. Просто иногда они с таким же запалом совершают глупости.

– И какую глупость совершил Чумаков?

– Чумакову я обещал, что возьму его в труппу выступать в Лондоне и Монте-Карло. На тот случай, если Нижинский не сможет. Он в последние месяцы работает на износ. Я давно знаю Вацлава: после сильных нагрузок он обычно заболевает. Конечно, делает он это неспециально, но такова его творческая натура. Я ждал Чумакова в Лондоне, а он без спросу приехал к нам в Париж. Вацлав был вне себя. Стал мне угрожать. И все это накануне его премьеры как балетмейстера. Пришлось снова сглаживать острые углы, я запретил Чумакову появляться в театре «Шатле» до премьеры. Но у меня в труппе – дети. У них в голове звучит только «я», «я» и снова «я».

– Это вы велели убрать номер Чумакова? – спросил Ленуар.

Дягилев посмотрел на сыщика с нескрываемым удивлением.

– Нам с вами явно повезло, мсье Ленуар. Неужели это так очевидно? – спросил импресарио.

– Каким бы человек ни был аккуратистом, он никогда не оставит свою комнату в таком гигиенически чистом виде. А кроме вас, никто бы не успел заказать уборку, не привлекая к себе внимания…

– Когда Чумаков приехал, они с Нижинским крепко поссорились. Я боялся, что после убийства в «Шатле» полицейские… То есть вы не станете долго разбираться во всех нюансах, а просто найдете в комнате Чумакова какую-нибудь пуговицу от манжет Вацлава и арестуете моего первого солиста. Теперь я вижу, что ошибся, но времени на раздумья у меня не было. В первую очередь я хотел защитить интересы труппы.

– Значит, вы все-таки верите в невиновность Нижинского?

– Он еще мальчик, который не научился врать… Он безусловно чрезмерно капризен. Но он не стал бы мне врать.

– Кто придумал поставить «Послеполуденный отдых фавна»?

– Я. Мы были в Венеции, на площади Св. Марка. Этот город на воде всегда вдохновлял меня. Обсуждая римскую живопись, я принял ряд поз между колоннами дворца. Вацлаву эти позы напомнили фрески и вазовую роспись. Потом мы поговорили с Бакстом, и я решил купить музыку Клода Дебюсси… Так и началась история этого балета, – Дягилев оперся обеими руками на свою трость и улыбнулся.

– А почему вы не доверили его постановку Фокину? Он же официальный хореограф вашей антрепризы.

– Я вижу, что вы уже успели поговорить с Мишей? – Улыбка с лица импресарио стерлась. – Он очень талантлив, но всегда занят. Мне не хотелось его нагружать новым балетом.

– Но Фокин говорит, что вы специально делаете все возможное, чтобы не показывать публике «Дафниса и Хлою», – сказал Ленуар.

– Фокин вообще очень много разного говорит. Никаких препон я ему не создавал. Его спектакль мы должны были поставить еще в прошлом году, но поставили «Нарцисса». А все из-за того, что Равель не успел сочинить музыку! Пришлось просить Черепнина выручить нас и написать другой балет.