Мастер и Жаворонок

Леандер достает из коробки с пепперони ломтик пиццы. Я стискиваю зубы: мне не нравится, когда он вспоминает моих братьев. Они редко общались лицом к лицу, и Леандер всякий раз был сама любезность, но я-то знаю, что скрывается под его улыбкой. Я видел жуткое чудовище, живущее у него в душе.

– Да, именно так.

– Пожелай ему от меня удачи, ладно? – Расплывшись в улыбке, он откусывает добрый кусок от пиццы и запивает большим глотком пива. – Два ресторана… Кто бы мог подумать, что вас ждет такая судьба. Роуэн – прославленный шеф-повар, у Фионна – врачебная практика, а у тебя – кожевенная мастерская. Готов поспорить, что, когда я нашел вас, мальчики, вы о таком счастье и не мечтали, да?

– Да, – невыразительно соглашаюсь я.

Дымка воспоминаний сгущается, окутывая нынешнюю реальность.

– Такое чувство, будто все происходило не далее чем вчера… Роуэн тогда был щуплым сопляком. Сидел с измазанной в крови мордой – точь-в-точь как в фильме про зомби. Я сперва решил, будто он пытается загрызть Фионна, и только потом заметил, как тот зашивает ему губу швейной иголкой.

Я киваю. Леандер продолжает говорить, но я не слышу.

Память оживает. Я снова в прошлом. Мир вокруг ясен и отчетлив. Помнится каждая мелочь. Как пульсировала боль в разрубленном пальце. Как лилась пунцовая кровь из глубокого пореза на лице Роуэна. Как Фионн, сосредоточенно закусив губу, стягивал края разодранной плоти нитью. Как лунный свет лился в окно, отражаясь от разбитых вдребезги фарфоровых тарелок матери.

А ярче всего помнится безжизненное тело отца у ног и ремень, обернутый вокруг его шеи, один край которого все еще был зажат в моем липком дрожащем кулаке.

Роуэн внезапно повернулся ко мне. Из губы у него торчала нитка, а в глазах светилась странная радость. Кажется, впервые в жизни я видел брата совершенно спокойным.

– Можно уже отпустить, – сказал он.

В следующую минуту в комнату вошел Леандер – и наш мир, и без того опрокинутый, снова перевернулся. Я не успел убрать ремень и усмехнулся, когда странный гость на меня посмотрел.

– …Роуэн вдруг говорит: «Честное слово, он сам повесился», и я понимаю: да, эти детки не пропадут, – произносит Леандер с легким смешком.

Отогнав воспоминания, я осознаю, что пропустил большую часть разглагольствований босса…

…И все, что он при этом делал.

– Ты какого хрена творишь?!

Леандер берет еще один кусок пиццы и запихивает в чашу блендера, пачкая стенки жиром.

– Смузи.

Я изумленно кошусь на коробки с пиццей и блендер.

– Какой еще смузи?!

– Ну, знаешь, такая жидкая еда.

– Из пиццы?!

Леандер молча ухмыляется, выливая в блендер полбанки пива.

– Зачем?!

– Робби нечем теперь жевать. Надо же ему поесть напоследок.

Он смотрит в сторону визгливо скулящего пленника.

– Разве тебе не говорили, что от конфет портятся зубы… Кстати!

Леандер стряхивает зубы со стола в блендер и нажимает кнопку. Пиво пенится, сыр размазывается по стакану. Несколько раз включив и выключив прибор, Леандер взбивает смесь в густую и пузырящуюся коричневую жижу.

– Господи, твою ж мать… Мерзость-то какая!

Леандер пожимает плечами:

– Обычная пицца вперемешку с пивом. И кальций в придачу.

– Там на одном зубе разве не было золотой коронки?

Взболтав смесь, Леандер заглядывает в стакан, но в коричневой бурде ничего толком не видно.

– Была. Ну, значит, еще и минералы имеются. В любом случае на вкусе вряд ли скажется.

– Не факт. Попробуй сперва сам. Поделишься впечатлениями.

– Нет уж, спасибо. – Леандер с язвительным смешком наливает жижу в пивной стакан. – На чужие зубы у меня аллергия.

Я выразительно стону в полный голос, а Леандер снова гогочет. Он проводит рукой по седым волосам и, порывшись в ящике под барной стойкой, с радостным возгласом достает воронку.

– Срань господня… Мне, наверное, пора.

Я разворачиваюсь на пятках, но не успеваю сделать и двух шагов, как меня останавливает резкий возглас:

– Знаешь, мальчик, я попрошу тебя остаться!

Я долго не мигая смотрю на дверь и лишь потом поворачиваюсь к Леандеру лицом. Тот улыбается, держа в руках воронку и стакан с мутной гадостью, но в дружелюбной улыбке чудится оскал. Хищный взгляд бритвой прорезает маску добродушия.

Босс кивком указывает на пленника, и я послушно плетусь в дальний угол комнаты.

– Я нынче в хорошем настроении. Не хотелось бы, чтобы ты пропустил праздник у своего младшего брата. И уж точно не хотелось бы, чтобы он плюнул мне в тарелку, когда я загляну к нему пообедать. Ходят слухи, будто Бостонский палач с недавних пор не дает представлений, но с головой у него по-прежнему беда, так ведь? Я слыхал, на днях он начудил в Техасе со своей подружкой. Они же туда ездили, верно? В Техас? И еще где-то… Совсем забыл, где он был перед этим?.. А, точно. В Калифорнию! Если конкретнее, то в Калабасас. И в Западную Вирджинию тоже…

– Что тебе от меня нужно? – огрызаюсь я.

Леандер ухмыляется.

– Просто подержи ему голову:

Зло сверкнув глазами, я подхожу к пленнику сзади и сдавливаю в ладонях его виски. Парня заметно трясет.

– Шире рот, ублюдок!

Леандер просовывает конец воронки ему в глотку. Робби дергается, однако вырваться не может.

– Ну же, последний ужин. Ты в курсе, что сыну Нельсонов после твоих волшебных леденцов пришлось ставить трубку? Примерно так оно и было, – рявкает он, щедро плеснув в воронку густое смузи.

– Совсем не так, – ворчу я под звуки булькающего кашля.

– Ну, почти… – Леандер вливает еще немного смеси, но она вытекает из уголков рта. Босс разочарованно вздыхает. – Он не хочет глотать!

– Да неужели?

– Робби, это всего-навсего пицца и пиво.

– И зубы.

– Представь, будто это жидкий протеин. Ну же, парень. Пей до дна! – говорит Леандер, снова плеснув мерзкой жижи.

Робби всхлипывает и хнычет, но все равно не глотает. Босс, нервно выдохнув, опускает плечи.

– Зажми ему нос.

– Нет уж, спасибо.

– Это была не просьба, мальчик мой.

– Леандер…

– Делай, как велено, Лахлан, и, так уж и быть, я отпущу тебя на вечеринку.

Наши взгляды на один бесконечно долгий миг скрещиваются.

Я запросто могу свернуть Леандеру шею или одним ударом вырвать трахею. Могу с приятным уху хрустом проломить ладонью нос. Или вовсе не заморачиваться и попросту его застрелить. Бросить на полу – пусть истекает кровью, как многие другие люди, которым не посчастливилось побывать у него в гостях в пятницу вечером.

Но расплата за бунт будет стремительной и жестокой. Его братья – такие же психи и достанут меня из-под земли. И не только меня одного.

Я хватаю Робби за нос и крепко сдавливаю пальцы.

– Нельсоны хотели, чтобы он страдал. Это не пытка, Лахлан. И не убийство. Это – правосудие, – говорит Леандер, заполняя воронку до краев, но глядя при этом мне в глаза.

Робби ничего не остается, кроме как глотать. Конечно, не вся жидкость попадает в глотку, но Леандер не унимается, пока не выливает в воронку полный стакан. Все это время он не сводит с меня омертвевшего взгляда.

Дождавшись кивка, я отпускаю Робби, выхватываю пистолет из кобуры и стреляю ему в затылок.

Стучащая в макушке мигрень стихает: мне больше не действуют на нервы сдавленные всхлипы, бульканье и бормотание. Остается лишь музыка, а еще тихая капель крови, стекающей на пол.

Я убираю пистолет в кобуру и безо всякой угрозы в голосе произношу:

– Хочу уйти в отставку.

Леандер расплывается в хищной улыбке:

– Да что ты говоришь… – Он поворачивается ко мне спиной. – Никогда бы не подумал.

– Леандер, я безмерно благодарен за все, что ты сделал для меня и моих братьев. Ты прикрыл наши задницы в Слайго, привез сюда, помог устроиться… Ты и сам знаешь, как я тебе обязан. Взамен я старался отплатить по мере своих возможностей. Но это… – Я гляжу на скорчившееся на полу тело. – Я так больше не могу.

Леандер глубоко вздыхает, кладет стакан с воронкой в раковину и поворачивается ко мне лицом.

– Давай говорить откровенно, мальчик. Как всегда.

Я киваю, и он вскидывает бровь.

– Когда ты в прошлом году разозлил Дэмиана Ковачи, то не просто сорвал наш с ним контракт. Твое поведение плохо сказалось на других заказах, поскольку в определенных кругах поползли нехорошие слухи. Знаешь что, мальчик? Это меня взбесило.

Я вспыхиваю:

– Ладно, один раз я позволил себе лишнее. Но это уже слишком…

– Лахлан, ты запихнул дочку Ковачи в багажник!

Твою мать, и правда…

Леандер прислоняется боком к столу и скрещивает на груди руки. Несмотря на возраст – ему под шестьдесят, – под черным свитером видны толстые бицепсы.

– Мы неоднократно обсуждали эту тему. Нравится нам или нет, мы работаем с людьми. Приходится терпеть всякое. У тебя самого мастерская, в конце концов. Если клиент хочет купить седельную сумку для мотоцикла, но при этом ведет себя как последний говнюк, ты же не запираешь его в шкафу? Хотелось бы верить, что нет. В противном случае про клиентов можно забыть.

– И что, мне придется работать на тебя вечно?

Леандер пожимает плечами:

– Если не возместишь причиненный ущерб, то да. Думаю, вечно.

Между нами воцаряется молчание. Леандер может притворяться разочарованным, но иногда хочется спросить, так ли сильно навредил ему мой промах?

Словно прочитав мои мысли, он отходит в сторону и говорит прежде, чем я успеваю опомниться:

– Давай, вали отсюда. – Леандер откупоривает новую банку пива. – Братьям привет.

Я жду, что он посмотрит на меня, но Леандер притворяется, будто занят.

Не сказав больше ни слова, я разворачиваюсь и, гулко хлопнув дверью, выхожу из подвала.

Хотя знаю, что далеко уйти мне не позволят.

Глава 3

Гильотина

Лахлан

Я второй раз подряд набираю на домофоне номер нужной квартиры, отхожу от двери и всматриваюсь в окна третьего этажа в старом кирпичном здании. Ужасно хочется запустить в стекло бутылкой виски, что у меня в руках. Ругнувшись, я подаюсь к двери, снова тыкаю в маленькую черную кнопку и наконец слышу из динамиков голос Фионна:

– Какое б дерьмо вы ни продавали, валите на хрен!

Я щурюсь. Братец изволит шутить? Вполне в его духе, он тот еще засранец.

– Нам с тобой прекрасно известно, что дерьмо ты заказываешь в интернете. Впусти меня, болван. – Я вытаскиваю из коричневого бумажного пакета горлышко бутылки и подношу ее к камере. – Если, конечно, не хочешь, чтобы я это выкинул.

Домофон пищит, и меня все-таки впускают в дом.

Поднимаюсь на площадку третьего этажа. Возле распахнутой двери меня встречает младший братец: он, с хитрой ухмылкой привалившись к косяку, ковыряется в пакете с ореховой смесью. Из квартиры доносятся музыка и смех.

– Рад тебя видеть, мелкий паршивец, – говорю я, сгребая брата в охапку.

Фионн чуть выше меня и поджаристей, под кожей прощупываются жилистые мышцы. Он дважды, от всей души, хлопает по моей спине, словно демонстрируя силу.

– Надолго ты в Бостоне?

– В понедельник улетаю.

– И когда ты наконец остепенишься…

– Не дождетесь!

Я отпускаю брата и на миг прижимаюсь к нему лбом – так я делал с самого его рождения, когда впервые, еще в больнице, взял на руки сверток с младенцем. Отступив назад, Фионн с врачебной дотошностью принимается меня разглядывать.

– Видок у тебя паршивый.

– А ты с пакетиком птичьего корма похож на придурка.

– Омега – жирные кислоты снимают воспаление и снижают уровень холестерина липопротеинов низкой плотности, – сообщает он, пропуская меня в квартиру Роуэна, которая занимает весь третий этаж здания.

– Ни капли не сомневаюсь. А еще они превращают вас, доктор Кейн, в законченного идиота.

Фионн, по-прежнему рассуждая о жирных кислотах и воспалительных процессах, идет вслед за мной по коридору в просторную гостиную со стенами из голого кирпича и большими, до пола, окнами. Из кухни нам машет Анна, наша общая подруга. Она разливает по бокалам мартини. На диване сидит худенькая, но свирепого вида женщина со сломанной ногой, которую она закинула на журнальный столик. Черный гипс украшен золотой звездочкой. Скорее всего, это та самая Роуз, о которой писал Роуэн, – циркачка, бог знает откуда взявшаяся в доме Фионна. Слоан с ней успела подружиться. Фионн и впрямь представляет девицу как Роуз, однако характер их отношений объяснить не удосуживается. Надо будет обязательно спросить его напрямик – пусть помычит и попотеет. Судя по язвительной ухмылке Роуз, она возражать не станет. Бешеный кот по кличке Уинстон сидит рядом и нервно бьет хвостом, высматривая, в какой палец задранной на столик ноги вцепиться первым. Навстречу мне со стула поднимается Слоан.

У меня перехватывает дыхание: за ней стоит самая красивая женщина на свете. У нее ярко-голубые глаза, пухлые губы, изогнутые в лукавой, но очень ласковой улыбке, а по плечам рассыпаны блестящие медового цвета локоны. Наверное, следует что-то сказать или сделать, однако я замираю столбом посреди комнаты и пялюсь на незнакомку.

– Лахлан! – зовет меня Слоан.

Сглотнув, я слегка прихожу в себя и растягиваю губы в вымученной улыбке.

– Мадам паучиха? Как успехи на творческом поприще? Удалось сплести что-нибудь новенькое?

Она щурится. Эта девушка может запросто выколоть мне глаза – оттого издеваться над ней вдвойне интереснее!

– Все еще рисуешь птичек для моего безнадежно влюбленного братца?

Щеки Слоан вспыхивают румянцем, а я, расплывшись в довольной улыбке, протягиваю ей бутылку виски. Фионн, проходя мимо, выхватывает ее первым, но Слоан к нему даже не оборачивается, она смотрит только на меня, будто пытаясь о чем-то предупредить взглядом.

– Лахлан, это моя подруга Ларк.

Переключив внимание на красотку, я протягиваю ей руку. Девушка подходит ближе, ее лицо расплывается перед глазами, и я мысленно проклинаю себя, что оставил очки в машине. На таком расстоянии я плохо ее вижу, но все равно чувствую тепло улыбки. Девушка отвечает на рукопожатие, и от ее прикосновения меня пробирает током.

– Ларк Монтегю. Будем знакомы, – говорит она. В словах слышится отголосок насмешки, он вибрацией звенит между нашими ладонями. – Значит, вы и есть пресловутый Лахлан Кейн?

– …Пресловутый? – я вскидываю бровь.

– Я о вас весьма наслышана.

– И что же именно вам рассказывали? Какого рода… подробности?

Усмехнувшись, она отбирает руку:

– Ну, кажется, в разговоре вас порой называют ворчливой наседкой.

– Эй! – возмущается Фионн, всовывая мне в руки виски со льдом. – Не надо возводить на моего брата напраслину. Лично я называл его ворчливым засранцем.

– Да, точно, – подхватывает Роуз. – Ты говорил, что он «засранец, который вечно кудахчет и хмурится».

Слоан фыркает:

– Именно!

– Но-но, я умею не только хмуриться. – Подавшись к Ларк, я криво и небрежно ухмыляюсь. – У меня есть гораздо более интересное хобби.

В ответ она хохочет:

– Да? Какое, например? Вязать крючком? Готова поспорить, у тебя выходят отличные салфетки.

Роуз хихикает.

– Нет, это больше по части нашего доктора.

Братец, глотнувший в тот момент виски, шумно кашляет.

– Роуз…

– Он даже состоит в клубе вязальщиц.

– Роуз, заткнись…

– Они собираются каждое воскресенье. Называют себя «сестры по петелькам», а Фионн… – Роуз сдавленно мычит и хохочет, потому что братец зажимает ей рот ладонью.

Уставившись на меня с ужасом и мольбой, он шепчет:

– Только Роуэну не рассказывай. Я недавно припомнил ему детское прозвище!

Громко смеясь, я качаю головой:

– Мой милый, наивный братик… Разумеется, я все расскажу Роуэну, поскольку смысл моей жизни состоит в том, чтобы стравливать вас между собой.

Хлопнув его по плечу, я сажусь в одно из кожаных кресел:

– Не хочу расстраивать, дружище, но, видимо, ты со своей любовью к салфеткам так и не избавился от страсти к мелодрамам. Роуэн однозначно за тебя порадуется.

Фионн пускается в длинные бестолковые объяснения: мол, все из-за какой-то листовки и вообще недоразумение, но я не слушаю. Мне не до него: на диван напротив садится Ларк. Бешеный кот Слоан тут же запрыгивает ей на колени и сворачивается клубком.

На таком расстоянии я вижу девушку гораздо отчетливее: и родинку над верхней губой, и рябь на коже возле волос: там, наверное, была ссадина, которая плохо срослась. Я ощущал бы ее присутствие, даже если бы сидел к ней спиной. Ларк словно вбирает в себя всю энергию в комнате, концентрирует внутри и изливает наружу сквозь лучистые глаза и звенящий смех.

Я не слышу, о чем говорят рядом Фионн и Роуз, – только реплики, которые вставляет в их разговор Ларк. Чаще всего достается Фионну: мол, «ты берешь пряжу по скидке?» или «наверное, салфетки лучше продавать в интернете». Сосредоточившись на собеседнике, Ларк рассеянно водит рукой по кошачьей спине, и Уинстон довольно урчит в такт разговору. Меня она словно не замечает. Если и чувствует на себе мой взгляд, то не подает виду.

Ларк Монтегю прекрасна! И я пялюсь на нее, прямо как неуклюжий подросток.

Приходится через силу отвести взгляд и уставиться на свои руки. Под татуировками проглядывают шрамы. На указательном пальце не хватает сустава. Забитые чернилами костяшки унизаны серебряными перстнями. Постучав одним по краю стакана, я подношу виски к губам. Эти руки хорошо смотрелись бы на женских бедрах. Представив, как татуированные пальцы стискивают мягкую плоть, я ерзаю в кресле, скрывая напряжение. Член болезненно упирается в ширинку.

Чтобы такая женщина – и со мной? Немыслимо!

И в то же время охренительно красиво.

Подняв голову, я вижу: спор о салфетках достиг апогея, но Ларк отчего-то смотрит на меня, заговорщически улыбаясь. Это длится всего лишь миг, после чего она отворачивается к собеседникам, зато ее улыбка остается со мной – словно безмолвная реплика или намек, который я бессилен понять.

Вскоре тема разговора меняется, но нас с Ларк по-прежнему будто связывает тонкая нить. Когда она под надуманным предлогом выходит на балкон, мне становится одиноко. Я несколько минут пытаюсь унять в себе это ощущение, а оно все не ослабевает, поэтому я, сдавшись, иду вслед за девушкой.

Услышав, как хлопает балконная дверь, Ларк не двигается с места. Она стоит возле перил, ничуть не удивившись моему появлению.

– Привет.

Знаю, вступление могло быть и лучше, но Ларк улыбается, оглянувшись через плечо.

– Привет. Ты ведь пришел не затем, чтобы на меня ворчать?

Хмыкнув, я закрываю за собой дверь.

– Нет, это только по будням с девяти до пяти. В остальное время я и впрямь изображаю из себя заботливую наседку.

– Да неужели? – Она звонко хохочет. – Представляю, как вечерами ты сидишь в курятнике на кладке яиц. Хотя это вполне перекликается с любовью твоего брата к салфеткам…

– Да, он по этому поводу частенько кудахчет.

Ларк фыркает:

– Кудахчет? Похоже, ты и впрямь увлекаешься куриными каламбурами.

– Господи… Я веду себя как индейский петух. Давай попробуем еще раз.

Я разворачиваюсь и захожу в квартиру. Слыша сквозь стекло женский смех, хлопаю дверью и снова появляюсь на балконе.

– Какой приятный вечер! Можно составить тебе компанию? Кстати, я совершенно не разбираюсь в разведении домашней птицы.

– Это хорошо. Мой прежний парень, как выяснилось, питал особую любовь к общипанным курицам.

– Похоже, он был дураком. Но я не из таких, мне пернатые не интересны.

– Какая жалость. Я люблю птичьи перышки, им можно найти очень интересное применение…

Я снова разворачиваюсь и в третий раз громко хлопаю дверью балкона.

– Привет. Меня зовут Лахлан, и я совершенно не разбираюсь в разведении домашней птицы, но обожаю перья.

Ларк хихикает, и в свете городских огней ее глаза ярко блестят.

– Что ж, у нас много общего. Первый мой парень обожал щипаных куриц, второй терпеть не мог перья. Вот и приходится скучать в одиночестве. Так уж и быть, поделюсь с тобой краешком насеста.

Я подхожу ближе, чувствуя в осеннем ветре сладковато-цитрусовый аромат духов. Ларк рассматривает бездну у нас под ногами, и я тоже опускаю взгляд. Вид не из лучших: темный переулок и кирпичный дом напротив – совсем близко, почти вплотную. Но отчего-то рядом с Ларк возникает чувство, будто мы стоим не на узкой бетонной плите, висящей над темнотой, а на краю мира. Она с таким интересом всматривается в городской пейзаж, что и я невольно обвожу его взглядом.

– Первый раз в Бостоне? – спрашиваю я.

Ларк улыбается и перебрасывает волосы через плечо, чтобы лучше меня видеть.

– Не совсем. Я выросла неподалеку.

– Где?

– В Род-Айленде.

Хмыкнув, я киваю, после чего делаю из стакана глоток.

– Слоан говорит, вы с ней давно дружите.

– Да, – отвечает Ларк. Ее лицо на миг тускнеет. Моргнув, она сдерживает всплеск эмоций и снова улыбается ярче прежнего. – Мы познакомились в школе-интернате. Мне не сразу удалось расположить ее к себе, но с тех пор мы лучшие подруги.

– Это неудивительно.

Пожав плечами, Ларк крутит сцепленные пальцы.

– Слоан не такая уж и замкнутая. На вид, конечно, весьма ершистая, но в глубине души милашка.

– Я про тебя, – говорю я, не удержавшись от усмешки. Между бровей у Ларк проступает складка, а взгляд замирает на моей кривой улыбке.

– Представляю, как ты ее осаждала. Вряд ли ей удалось долго держать оборону.

Ларк демонстративно закатывает глаза и, опираясь на кованые перила, поворачивается ко мне лицом. Она старательно корчит свирепую гримасу, но на губах все равно проглядывает улыбка.

– Почему ты так решил? Я настолько яркая, полная обаяния личность?

– Да, наверное, – признаю я со смешком. – Даже меня пробирает.

– И что ты чувствуешь?

Я цепко держу ее взгляд. Девушка столь мила и очаровательна, что должна под ним стушеваться и отступить. Или хотя бы покраснеть. Нервно закусить полную губу. Судорожно выдохнуть…

Но Ларк, не поведя и бровью, лишь чуть заметно улыбается.

Я подаюсь вперед. Ее глаза поблескивают.

– Возможно, желание тебя поцеловать. Или, точнее, сделать так, чтобы ты сама об этом попросила.

– До чего смело, – цокает она языком, но, судя по яркому блеску в глазах, моя наглость пришлась ей по душе. – И с какой стати мне тебя об этом просить?

Ухмыльнувшись, я смотрю в стакан, взбалтывая в нем виски со льдом. Перед глазами опять мелькает картинка: татуированные пальцы впиваются в женскую плоть. На мгновение позволив себе эту фантазию, я поднимаю взгляд и пожимаю плечами:

– У меня в коллекции немало перьев.

Ларк хохочет, а я отпиваю из стакана, уставившись ей на губы. Она отворачивается, но краем глаза все равно смотрит на меня, словно ее тянет в мою сторону. Между нами пробегает искра. Ларк, поддавшись импульсу, тихо вздыхает. Облачко тумана слетает с ее губ и с прохладным ветром возносится к небу.

– Вопреки слухам, ты не так уж похож на засранца, – говорит Ларк, расцепляя руки, чтобы взяться за перила.

– Может, самую малость. Иногда.

– Наверное, это не так уж плохо.

– Думаешь?

Ларк пожимает одним плечом.

– Разумеется. Если дать малейшую слабину, тебя заставят по воскресеньям вязать салфетки.

– О да, Фионн… – кривлю губы в насмешливой ухмылке. – Все на свете отдал бы, лишь бы узнать, что хотела рассказать о нем Роуз. Может, он в их клубе председатель? Я бы не удивился. Фионн всегда был очень милым и любезным мальчиком, за что неоднократно страдал.

Ларк улыбается, но при этом дергает бровью, словно решая непростую задачу.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Она качает головой, вновь принимая невозмутимый вид и встречаясь со мной взглядом. – …Что-то в тебе есть знакомое… Может, просто я слишком хорошо знаю Роуэна и вижу ваше сходство?

Хмыкнув, я толкаю ее в бок локтем, после чего делаю еще один глоток виски.

– Вот уж кто настоящий засранец. Не смей сравнивать меня с этим паршивцем.

– Перестань! – шикает она. – Он замечательный и идеально подходит Слоан. Не будь козлом.

Я ухмыляюсь, выразительно глядя на пухлые женские губы:

– Как скажете, мэм.

Ларк фыркает:

– Мэм… А можно без этого?

– Мисс?

Она морщит носик.

– Мадам? – предлагаю я. Ларк качает головой. – Да, это немногим лучше «мэм». Погоди, я придумал. Герцогиня!

– О-о-о, мне нравится. Вполне сочетается с перьями. Величественно и дерзко.

Когда Ларк произносит слово «дерзко», меня будто ударяет током. В голове одна за другой вспыхивают картинки, в которых она предстает в разных весьма царственных образах – например, в парике а-ля Мария-Антуанетта, и это будоражит меня до дрожи.

– Эй, что случилось? – негромко, но с явной издевкой спрашивает Ларк. – У тебя такой вид, будто собрался снести яйцо.