Не парься: как быть стоиком во времена хаоса

Вопреки современным представлениям, древнегреческий стоицизм вовсе не был суровым, патриархальным или косным. Первые стоики отличались довольно-таки радикальным пониманием равенства – по крайней мере для своего времени. С их точки зрения, любой, кто наделен разумом, – мужчина или женщина, свободный человек или раб – был равен всем остальным. Последователи Зенона считали, что в идеальном государстве все добродетельные граждане должны иметь одинаковые права, и даже призывали стереть различия между полами, разрешив мужчинам и женщинам одеваться на схожий манер. По словам современного философа Массимо Пильюччи, «стоики были первыми космополитами в истории человечества. Идеальное общество – „Зенонова республика“ – в их представлении имело вид анархической утопии, где мудрые мужчины и женщины живут в полной гармонии, научившись использовать разум во благо человечества». Ранние стоики желали равноправия не только для мужчин и женщин, но и для всех народов. Взять хотя бы Эпиктета, родившегося рабом в Малой Азии. Пятнадцатилетним юношей его в цепях пригнали в Рим с караваном других невольников. Переход был чудовищно тяжелым, и на невольничий рынок Эпиктет попал искалеченным: с раздробленным в пути коленом. Через несколько лет он получил свободу и стал одним из самых влиятельных мыслителей Рима. Его история показывала, что благородное происхождение и физическое здоровье ничего не стоят без добродетели и ясного рассудка.

Увы, сочинения древнегреческих стоиков дошли до нас в виде разрозненных фрагментов. Учение стоицизма мы знаем преимущественно из трудов более позднего римского периода.

Идеи стоиков добрались из Афин до Рима приблизительно к 155 году до н. э. и вскоре обрели популярность среди молодой римской знати.

В Древнем Риме с его жесткой сословной иерархией и патриархальным укладом жизни философию стоицизма изучали только мужчины. Однако римский стоик Музоний Руф полагал, что и женщины должны познакомиться с этой школой мысли. По его словам, к философии восприимчив любой, кто наделен пятью чувствами, способностью к суждению и нравственным чутьем.

Учение стоицизма было почти забыто после смерти императора Марка Аврелия (180 год н. э.) и широкого распространения христианства.

Впоследствии слово «стоик» утратило первоначальный смысл. В наши дни стоиками называют людей, которые тщательно скрывают эмоции, подавляют тяжелые чувства и никогда не плачут. Но настоящие философы-стоики были совсем не такими. Они наслаждались жизнью, любили людей и принимали активное участие в общественных делах. Они стремились как можно острей ощущать радость и не поддаваться унынию. Они знали, что жизнь не обходится без несчастий, потерь и горьких уроков, но старались позитивно или хотя бы хладнокровно воспринимать любые события. Поэтому им удавалось сохранять спокойствие и отгонять от себя страх, что бы ни случилось. Философия стоицизма – это система принципов и воззрений, которыми можно было руководствоваться на протяжении всей жизни.

Стоицизм сегодня

В наши дни стоицизм переживает новый расцвет. В отличие от официальных религий с их сводом жестких норм и правил, философия стоицизма – система гибкая. Она не предполагает наличия центральной фигуры или группы, которая следит за чистотой учения. Никакая секта не сможет поставить ее себе на службу или выдать за собственную повестку. Я сама не раз подмечала отсылки к учению стоиков в сферах, весьма далеких от моей повседневной жизни: военном деле, спорте, в либертарианской среде технарей-айтишников. Как же мне принять философию, популярную в сообществах, где не приняли меня? Однако сама гибкость стоицизма – тот факт, что у него нет ни вождя, ни флага, ни храма, ни страны, ни когорты хранителей, – и делает его общедоступным. В самой этой философии предусмотрено пространство для маневра. Стоицизм – учение, изначально открытое переменам и новым истолкованиям, связанным с развитием человеческого знания, особенно в сфере науки. Сенека писал: «Все, кто до нас занимался тем же, не наши повелители, а наши вожатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел. Немалая доля ее останется и потомкам».

Мне, женщине, да к тому же далекой от философских кругов, не потребовалось особого дозволения, чтобы приобщиться к мудрости стоиков. Отдавая дань гибкости древнего учения, я сделала его собственной житейской философией.

Часть 1

Основы

Что может случиться всякий день, может случиться и сегодня.

Сенека

Счастье твоей жизни зависит от качества твоих мыслей.

Марк Аврелий

Несчастье сильнее всего тяготит тех, кто не ожидал в жизни ничего, кроме счастья.

Сенека

В первую очередь стоицизм – практическая философия. Она необычайно полезна в самых разных обстоятельствах: если вы опоздали на самолет, если кто-то подрезал вашу машину на трассе, если вам поставили нехороший диагноз, если бросил любимый человек… Словом, когда угодно.

Стоицизм может многое объяснить в наших отношениях с самыми разными людьми – от ближайших друзей до злейших врагов. Он же исследует отношение человека к природе и мирозданию.

Стоицизм помогает разобраться и в собственной душе. Как справиться с бурями, потрясениями, желаниями и разочарованиями, которые выпадают на долю каждому из нас? Как пережить горе и боль потери? Как жить с самим собой, если поступил не лучшим образом и теперь пожинаешь плоды ошибок и падений? Как любить жизнь, которая нам дана, и людей, что нас окружают?

У стоиков найдется ответ на любой вопрос. Но сейчас давайте начнем с конца.

Как правильно…

Быть смертным

Дни твои, быть может, сочтены. Используй же их, чтобы распахнуть окна души твоей навстречу солнцу. Иначе солнце вскоре зайдет, и ты уйдешь вместе с ним.

Марк Аврелий

Мы не получили короткую жизнь, а сделали ее короткой. Мы не обделены ею, а бессовестно ее проматываем. <…> Нет человека, желающего разделить с другими деньги, а скольким раздает каждый свою жизнь!

Сенека

В 29 лет я впервые со всей остротой ощутила неизбежность собственной смерти. Это был настоящий удар (в прямом и переносном смысле). Я лежала в машине скорой помощи, залитая кровью, одна в чужом, незнакомом городе, по дороге в неизвестную больницу, не зная, что будет дальше. В голове у меня зияла глубокая рваная рана.

Рану я получила в драке с уличным грабителем. В пять часов утра я шла из клуба по темным, узким улочкам в портовом районе Барселоны. У меня украли кошелек. Я сдуру погналась за карманником и даже почти поймала его, но он схватил меня и отшвырнул к стенке дома со странными кирпичными выступами. (Быть может, его придумал Гауди? Судя по ощущениям, вполне вероятно.) Я сильно ударилась головой о выступ и раскроила себе череп над правым виском.

Дальше были тусклые, обрывочные картины: рассвет; машина скорой помощи мчится по улице Рамбла; ночные гуляки бредут домой, шатаются по дорогам, спят на скамейках; продавцы из газетных и цветочных киосков деловито готовятся к новому дню. Что еще? Капли дождя на ветровом стекле, цветные пятна где-то в поле зрения, Готический квартал, площадь Каталонии, фонтан, поворот, широкая улица, серо-золотое, удивительно красивое небо. Я была полна любви и смотрела на все как будто сверху.

Я подумала, что, видимо, умру. В жизни оставалось столько недоделанного, да и лет мне было, в общем, немного. Но мысль о скорой смерти почему-то меня не расстроила. Наоборот, я ощутила странный покой. Сейчас так сейчас. Ничего личного, я понимаю. Жизнь получилась неплохая. Мне двадцать девять, почти тридцать. Не все, конечно, удалось, но довольно многое…

Как видите, я не умерла. Повезло. На память о приключении остались швы (а позже – шрамы) на виске и приступы тревожности. Слепые повороты, темные промежутки между фонарями, шаги за спиной – все это пугало меня некоторое время, а потом, почти незаметно, страх прошел.

Примерно через месяц я перестала вспоминать саму драку и задумалась о том, что чувствовала по дороге в больницу. Почему я так спокойно отнеслась к возможной смерти? А теперь, когда я стала старше, реакция была бы такой же? Проверить это можно было лишь одним способом, но мне совсем не хотелось снова умирать ради ответа на праздный вопрос.

И лишь одно я знала точно: что на смерть близких людей реагирую совсем не так благостно и спокойно.

Через несколько лет после того барселонского эпизода от случайной передозировки наркотиков умерла моя давняя подруга. Это было самым настоящим потрясением. Ее внезапный, нелепый уход из жизни причинил мне немало горя. Но еще острее я ощущала гнев. Умереть молодой – это же так нечестно! Как будто мир перевернули с ног на голову; как будто нарушили молчаливый, но всем понятный договор. Ну, допустим, иногда ты балуешься наркотиками, но потом обязательно приходишь в себя… так ведь?

Смерть подруги задела меня куда сильней, чем собственная встреча с бедой. В те дни я впервые ощутила, что мироздание – не благая сила и не вечный дом, что оно больше похоже на компьютерную игру, где персонажи гибнут один за другим, а игра все длится. Или на шахматную партию, где фигуры вокруг тебя постепенно исчезают с доски, и вот наконец приходит и твой черед… Да и земля, пожалуй, не круглая, а все-таки плоская: человек может подойти к краю и свалиться. Он ускользнет, а ты не поймаешь (да что там, даже не заметишь, что он падает!) и не вернешь. Какая жуткая необратимость! Моя подруга ушла навсегда.

Хоронили ее по католическому обряду. Священник сказал, что все мы встретимся в раю, но я давно уже в это не верила. Сомнения и надежда тем вечером увязались за мной в паб. Я слишком много выпила, и злость потоком хлынула наружу, а сорвать ее можно было разве что на ближайшей урне.

Я принялась изо всех сил пинать железную урну. В туфлях на высоком каблуке получалось плохо. Я вопила: «Сдохни, сдохни, сдохни!» – пока откуда-то из-за угла не появились две женщины в полицейской форме и не велели мне прекратить.

– Вы перебрали шардоне, – сказала одна из них. Это прозвучало укоризненно и до жути прозаично. Шардоне? Мои страдания – невыносимые, возвышенные, достойные пера Шекспира – посторонний глаз расценил как чудачества женщины, которая выпила слишком много белого вина.

В обоих случаях – когда я пострадала сама и когда потеряла подругу – моя реакция на смерть была мгновенной, инстинктивной, даже первобытной. В ней не было ни малейших примесей извне. Мои чувства не разбавлялись, не окрашивались, не смягчались доводами логики, религии, философии. Они шли из самой глубины сердца и казались древними, общечеловеческими. Как же могут люди это выносить: снова и снова видеть смерть совсем близко?

Мы все рано или поздно это переживаем – первую, сокрушительную смерть друга или родственника – и вдруг понимаем, что сами тоже не будем жить вечно. И тогда в сознании происходит сдвиг: как будто нам открыли страшную тайну, которую обязательно должен узнать каждый.

Нет ничего более ошеломительного – и более естественного, – чем осознать, что и мы, и все, кого мы любим, смертны.

Но почему же первая смерть как будто приоткрывает завесу великой тайны?

Быть может, дело в том, что мы слишком оторвались от реальности. Наше общество любит притворяться, что мы никогда не заболеем, не состаримся, не умрем. Истинная тайна заключается не в том, что мы смертны, а в том, что наша культура изо всех сил старается этого не замечать.

Наша культура и вся наша эпоха живет алгоритмом вечной молодости, бесконечным потоком образов в социальных сетях, где царит и восхваляется обыденное, сиюминутное, мелкое, поверхностное: сенсация, шок, мем. Я люблю наши времена – они по крайней мере не скучны, – но бесконечная погоня за свежим контентом, постоянное обновление страницы в поисках горячих новостей не всегда полезны. Из-за них наша культура стала чересчур инфантильной, чтобы осознать смерть.

Эта неспособность поглядеть в лицо смерти (да и жизни тоже) ощущается всюду. В нашем обществе не осталось ритуалов, слов и правил, которые помогают пережить горе. На экранах мы все время видим смерть и насилие, но если в дом приходит настоящая беда, настоящая смерть, мы не находим ни механизмов, ни обрядов, ни поэтических формул, чтобы ее осмыслить. В качестве наглядного примера можно вспомнить реакцию президента США Дональда Трампа на пандемию коронавируса. Когда тысячи американцев стали умирать от болезни, он сказал: «Если б можно было вернуть нашу прежнюю жизнь! У нас была прекрасная, цветущая экономика и не было смерти». В этих словах звучала наивная растерянность: смерть-то, оказывается, существует! И разве не все мы тогда думали о том же?

Когда жизнь подходит к концу, мы отчаянно боремся за лишнее время: медицина, технологии, деньги – все идет в ход, лишь бы выгадать еще немножко! Но пока все хорошо и впереди вроде бы много лет, мы почему-то их не ценим.

Я часто вспоминаю прекрасный роман Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня». Если судить поверхностно, его главные темы – клонирование и донорство. Но мне видится здесь притча об отрицании смертности, характерном для современного человека («У нас была прекрасная, цветущая экономика и не было смерти»). В чем трагедия героев Исигуро? Они появились на свет лишь для того, чтобы умереть. И когда им – а заодно и нам, читателям – становится ясно, что в детстве от них скрывали эту правду, мы испытываем глубокую печаль. Все они обречены. Ну почему нельзя просто дать им жить? И вот тут – ой, погодите минуточку – открывается вторая истина, еще более горькая. Так ведь это и наша судьба, судьба читателей! Мы тоже рождаемся, чтобы умереть, причем не тогда, когда захотим сами. Почему же нельзя дать нам жить и жить без конца?

В рецензии на роман Исигуро обозреватель газеты The Telegraph Тео Тайт написал: «Читатель понемногу осознает, что перед ним – притча о конечности жизни. Голоса обманувшихся учеников Хейлшема, которые рассказывают друг другу жалкие выдумки, лишь бы не признавать мучительную правду о будущем, – это наши голоса. Нам говорили, что все мы умрем; только мы не желали слышать и понимать».

Мы не желали понимать, а вот стоики все жизнь старались усвоить, что в конце концов умрут.

Кроме собственной смерти есть и горе утраты. Современный человек обычно горюет в одиночку. Поддерживают его разве что антидепрессанты и мемориальные странички в соцсетях. Как же нам быть, как справиться с болью – этой стеной огня, этой ледяной равниной, – через которую рано или поздно придется пройти любому? Стоики много размышляли о смерти и горечи утраты, этой теме посвящены их самые важные труды. В трактате «О скоротечности жизни» Сенека писал: «Жить же нужно учиться всю жизнь, и, что покажется тебе, наверное, вовсе странным, всю жизнь нужно учиться умирать».

Что же мы можем сделать? Приготовиться к смерти. Посмотреть правде в глаза. Подготовка к смерти – мрачное, но порой умиротворяющее дело, которым можно заняться в любой момент, вот только мы не торопимся за него взяться. Мы не хотим готовиться. Где-то в глубинах сознания сидит древний предрассудок: готовиться к смерти – значит наклика́ть беду. Кто готовится – зовет смерть, как будто ищет с нею встречи. В плену магического мышления мы убеждаем себя: если сделать вид, что смерти не существует, никто из наших родных и близких не умрет. И мы сами тоже.

Но готовиться все-таки нужно, потому что смерть существует. Она происходит с нами здесь и сейчас. Каждый день мы понемногу умираем.

Осознание скоротечности человеческого века, своей и чужой бренности – краеугольный камень философии стоиков. Оно же необходимо для того, чтобы справиться с хаосом, который привносят в нашу жизнь беды, потери, внезапные встречи со смертью.

Вот с этого мы и начнем.

* * *

Древние стоики жили в тяжелые, опасные времена. Матери и младенцы умирали в родах, эпидемии выкашивали целые города, социальное расслоение принимало чудовищно уродливые формы (одной из них было рабство). Участвуя в государственных делах – как Сенека, – надо было все время помнить о врагах, которые могли подослать убийц или добиться изгнания (сам Сенека был дважды изгнан из Рима и получил от бывшего покровителя, императора Нерона, приказ покончить с собой).

Чтобы сохранять душевный покой в условиях полной неопределенности, стоикам необходимо было признать суровую истину: они смертны и пришли в мир для того, чтобы умереть.

С точки зрения стоика, умение принять смерть было неразрывно связано с умением хорошо жить. Понимая, что жизнь коротка и непредсказуема, ни минуты не захочешь терять понапрасну.

Если всегда учитывать неизбежность смерти, под конец не будешь испытывать тех сожалений, что выпадают на долю человека, который жил так, будто он бессмертен. (И неважно, когда наступит конец: в юности, в старости или в средние лета.)

У стоиков было несколько приемов, которые помогали закалить душу и бестрепетно заглянуть в глаза судьбе. Часто рассуждая о конечности бытия (как будто делая себе прививку малой дозой страха), стоики привыкали к мысли о грядущей смерти.

Иными словами, они готовились к худшему – иногда на протяжении всей жизни.

Представить смерть друзей

Стоики полагали, что близких надо оплакивать еще при жизни. Они советовали чаще думать о смерти друзей, пока те живы, чтобы подготовиться к неизбежной утрате. Сенека говорил: «Насладимся же обществом друзей, как и детей наших, ибо неизвестно, долго ли они будут нас радовать».

При первом знакомстве с мудростью стоиков такой совет показался мне болезненно-мрачным. Зачем представлять, что люди умирают, когда они живы, здоровы и даже не думают о смерти? Однако этот мотив повторялся у всех трех римских философов, чьи труды я изучала (Сенеки, Эпиктета и Марка Аврелия). Поэтому я решила попробовать.

Цель этого упражнения – научиться дорожить друзьями здесь и сейчас, чтобы не терзаться виной и бесплодными сожалениями, когда их не станет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией и запрещенной в РФ.