Путешествие к исцелению. Как найти себя, когда потерял всё

– Милая, Брэд преувеличивает. Ничего такого. Его рубашка зацепилась за веточку.

Рубашка зацепилась за веточку. Я знал, что это неправда. И если уж так, то почему отец не удосужился забраться в тихие воды и отцепить рубашку? «Рубашка зацепилась» стало его мантрой последующие сорок лет. Спустя лет десять я получил подтверждение своим опасениям, когда натолкнулся на Рона Морриса на игре бейсбольной команды «Канзас-Сити Ройалс». Он-то поведал, в каком ужасе находился, наблюдая за тонувшим мальчиком.

Я понимал, что версия отца ложная, но никогда этого не признавал. Он был моим папой. И мне не хотелось его стыдить. Я любил его. Все еще люблю.

После того дня я продолжал любить отца, как и любой другой сын. Но семена ярости и непонимания были посеяны, ведь отец мне теперь казался лицемером и лжецом. Ему словно нужно было следить за моим мировоззрением и даже контролировать его. Когда у меня появилось собственное мнение и представление о мире, между нами возникла пропасть. В ответ я получал лишь саркастические фразочки или вовсе игнор. Он даже дал добро моим брату и сестре обращаться со мной так же. Должен ли я соответствовать своему идеалу или его, стало почти постоянным вопросом моего юного, наивного ума. В результате его образ разделился на двух разных отцов: одна версия была идеалистической, мой папа – святой отец, который не делает ничего плохого. Другая же? Противоположность: жестокий, эгоистичный манипулятор. Как ребенок – или взрослый – справляется с таким психическим расколом? Вы становитесь искателем, добиваетесь успеха и ставите себе целью изумить этот мир своей гениальностью.

После инцидента с каноэ отец не был прежним. Может, даже и не этот несчастный случай повлиял на его поведение, но он казался совершенно другим. Возможно, просто изменилось мое восприятие. Он часто приезжал к ужину пьяный в стельку, не в состоянии связать пару слов. После ужина он пил джин до отключки. Из-за этого члены семьи начинали расходиться: брат уезжал к девушке, мама – на встречи Юниорской лиги или помочь сестре. А я? Я не мог оставить отца. В каждый из этих дней, под аккомпанемент «Tonight Show» или игры на трубе Дока Северинсена, я тащил отца в кровать, как заботливый старший брат.

Однажды, во время похода в Колорадо, он повел нас с братом в глубину леса. Мы втроем пытались приготовить сублимированный бефстроганов под дождем. К вечеру он выпил достаточно джина, чтобы прилечь в одиночку в палатке. Мы с братом остались снаружи болтать и смотреть на метеоритный дождь. Я лег последним. Ткнул отца, чтобы пожелать спокойной ночи, но он не шелохнулся. Рот широко открыт, язык вывалился наружу. На секунду сердце ушло в пятки. Мне показалось, он умер.

В будущем психиатр и терапевт будут часто говорить мне, что я подвергался жестокому обращению в детстве и, по сути, рос безнадзорным. Но это не помогло маленькому мальчику, который пытался найти свое место в этом мире и состояться как личность. В отрочестве при любом удобном случае я засыпал, слушая ток-радио или читая об Иисусе в Новом Завете. Я нашел утешение в действиях и идеях этого радикального человека из Галилеи, этого свободного духа, верующего в справедливость. Во мне разрослось чувство праведности и, возможно, временного спокойствия.

Мне осточертели утро и поздний вечер. Я ел хлопья за просмотром «Today Show». Каждый раз, когда отец заходил на кухню в идеальном костюме и с изысканным парфюмом, я кривился. А когда он пытался меня воспитывать или учить, как быть настоящим мужчиной, меня пробирала ярость. Я был тощим одиноким подростком, страдавшим анорексией, бессонницей и депрессией и увлекающимся историями об Иисусе. Если бы мне хватило смелости, я бы перевернул обеденный стол и устроил бы ему взбучку, выпроваживая его из своего внутреннего храма.

Но я был всего лишь мальчиком. А он – моим отцом.

Когда я был в старших классах, он съехал, вернулся, а потом снова ушел, оставив нас, приезжая только на Рождество и заставляя устраивать шоу для своей матери и разговаривать с ней. Вел он себя так, словно все это время жил с нами, а не на другом конце города. Тогда я гневался на небеса. Чувствовал, что меня охватывает жуткий гнев – настолько огромный, что его не вместить в маленькое тельце подростка. А я не мог ни слова сказать маме или папе о том, как неправильно и лицемерно выглядело это фальшивое Рождество. Они бы просто отмахнулись. «Брэд, ты слишком обозлен, – говорил мне иногда отец. – Что случилось с тем веселым милым мальчиком?»

По сей день ни мать, ни брат, ни сестра ничего ему об этом не говорят. А вот я постоял за себя. Это я помню.

Мозг будет искажать реальность, представляя родителя заботливым, любящим и преданным. Ни одному ребенку в голову не придет, что на самом деле родителям все равно. Почему дети не озвучивают свое мнение о пренебрежительном отношении? Все просто: они боятся потерять ту самую нить. На подсознательном уровне они понимают, что непослушание приведет к отречению, а это не стоит такого риска.

Поэтому, будучи ребенком, я молчал. А когда повзрослел и начал озвучивать свои мысли, получил в ответ звание злого неблагодарного дитя.

Со временем я начал считать себя токсичным. Верил, что проблема во мне. Чья ж еще вина, если не моя? Я был всезнайкой. Неуважительным. Таким-сяким. Всегда чересчур. Но при этом меня никогда не было достаточно.

И тот счастливый, беззаботный, приятный младший редактор в престижном журнале, который составил и отредактировал знаменитые успешные истории, копил всю злость в себе, не давая ей высвободиться. Будь то редактура, написание историй или поход с Ди, я тратил невероятное количество энергии, удерживая темноту души и сохраняя улыбку на лице. С каждый разом это становилось сложнее.

Я узнал о видах травм и их последствиях. Мы можем пережить сложные моменты в жизни, если нам есть с кем поговорить. Травма застревает в голове, если верить существующей теории. Разговаривая, обсуждая травматические ситуации и получая поддержку, мы исцеляемся. Именно это заявляют психиатры ван дер Колк, Сьюзен Апошян, Питер Ливайн и многие другие.

Куда сложнее лечить детские травмы, ведь их мозг еще не сформировался. У многих детей попросту нет рядом мудрого и заботливого взрослого, который мог бы помочь. Сам по себе ребенок постарается найти выход из проблемы, но не сможет. Его разум может стать похожим на безнадежно запутавшийся кусок веревки. Ребенок, а позже взрослый, будет составлять ложные предположения о себе, мире и жизни. И винить за произошедшее будет именно себя. В конечном счете он потеряет связь с самим собой и будет страдать от депрессии, диссоциации, тревоги, бессонницы и низкой самооценки. Современные психотерапевты утверждают, что на сегодняшний день травматический опыт не обязательно должен быть драматичным или опасным, чтобы потом перерасти в посттравматическое стрессовое расстройство, или ПТСР.

Взросление в неблагополучной семье может вызвать хроническую травму и привести к сложным симптомам ПТСР. В такой семье с эмоциональным насилием или пренебрежением, как это было в моей, ребенок часто становится козлом отпущения. Чтобы не разбираться в самой проблеме, семья прямо или косвенно обвиняет ребенка во всем. И вместо одного травматического события ребенок в этой роли может испытать непрерывный шквал атак на свое достоинство, чувство принадлежности и даже на саму личность. Эти нападения могут принимать форму газлайтинга (форма психологического насилия, при котором манипулятор отрицает случившееся и заставляет жертву усомниться в своих утверждениях), словесных оскорблений и других форм манипуляции. Однако они могут проявляться и не так очевидно: в виде недовольного выражения лица и саркастических насмешек на протяжении многих лет или десятилетий. Таким образом, целью семьи, сознательной или же нет, становится изгнание ребенка из так называемого стада. Ведь по итогу все мы – животные. Конечно же, повзрослев, он будет чувствовать себя лишним, отрешенным, сломленным, чужаком в собственной семье, в собственном теле и в собственной жизни. А все это привносит свои проблемы во взаимоотношения с партнером, коллегами и руководителями. Его страх отвержения приравняет новых знакомых и коллег к семье, из-за чего порочный круг продолжится.

Теперь, встречая подростков, пытающихся осчастливить родителей, я всегда кривлюсь изнутри. Хочется вызвать 911.

Глава 3

Влюбляясь в приключения

Одним снежным декабрьским утром 1990 года я прибыл в офис «Outside» в центре Чикаго с широкой улыбкой на лице. В прошедшую пятницу я защитился в магистратуре в престижной школе журналистики Медилл при Северо-Западном университете. Я стряхнул снег с ботинок и поздоровался с секретаршей, которая проводила меня в офис с панорамными окнами и видом на урбанистический район Чикаго Голд-Кост. Повесив пальто на крючок, я присел за свой стол и открыл «New York Times». Когда зашел другой стажер, которым оказался бородач по имени Алекс, я представился. Он-то и рассказал мне обо всех особенностях моей новой работы.

– Вообще, мы печатаем. Получаем рукопись по почте и копируем к себе в систему. Потом делаем распечатки, передаем корректорам.

Алекс дал мне конверт. В нем была распечатанная рукопись. Я приступил к работе. Принялся вбивать текст в компьютер. Усердно и быстро. Еще со старшей школы я был постоянным читателем «Outside» и представлял себе работу в журнале в основном в роли писателя. Сейчас моя работа заключалась в перепечатывании рукописей, и мне хотелось стать лучшим стажером.

Наш главный редактор Бет, видимо, была впечатлена моими навыками, раз спустя три месяца стажировки меня взяли на полный рабочий день. Должность: ассистент редактора. Зарплата: 18 000 долларов с вычетом налога в год, или 500 – в неделю. Моя задача заключалась в проверке фактов в текстах отдела туризма. Я был взволнован. Мечта сбылась.

В девяностых «Outside» стал самым успешным журналом страны. Он ломился от рекламы «Nike», автомобильных компаний и международных брендов вроде «The North Face». А его целевая аудитория состояла в основном из успешной, богатой, обеспеченной части населения. Я тоже хорошо вписывался, так как в коллективе были умные, забавные, амбициозные белокожие ребята от двадцати пяти до тридцати лет. Мы выпустились из престижных школ и выросли предположительно в приличных семьях. Я уважал своих сверстников. Редакторы были куда больше чем просто коллеги. Все друг о друге заботились. Вместе ходили в бары, а по выходным катались на велосипедах в горах национального парка или шли на игру «Чикаго Кабс» на стадион «Ригли-филд». Мне было лишь двадцать пять, я выпустился всего три месяца назад, а у меня уже была работы мечты.

Оглядываясь назад, я понимаю, что едва знал, кем являлся, даже когда с энтузиазмом вступил в новую должность, принимая новую личность и новую жизнь. Родился и вырос в пригороде Канзас-Сити, был высоким и долговязым, с лохматыми волосами и челкой, которую укладывал набок, как телеведущий. Словно ведущий прогноза погоды, часто улыбался и стремился угодить всем и вся. Я любил свою работу. И всего заслуживал. Усердно работал. Каждый день я приезжал на полчаса раньше с чашкой кофе из «Starbucks», черничным маффином и свежим «New York Times». Я раскладывал газету на столе и, словно король, изучал все новости, завтракая. Закончив с газетой, приступал к журналам, которые присылали в офис: «Surfer», «Backpacker», «Ski and Skiing», «Sports Illustrated», «Climbing», «Rock and Ice». А затем изучал интернет-пространство (что тогда занимало больше времени) в поисках новостей об исследователях и путешественниках, которые рисковали жизнью, пытаясь взойти на самые высокие горные вершины, оседлать самые большие волны, обойти Северный и Южный полюса, исследовать необитаемые джунгли – и так по кругу.

Я любил свою работу, потому что мы освещали вдохновляющие истории людей, пославших куда подальше обычную работу и отправившихся покорять мир. Что еще нужно двадцатилетней молодежи? Если тема, которую нам хотелось затронуть, не совсем вписывалась в нашу тематику, мы ее подгоняли (самой любимой статьей во все времена «Outside» стала «Король хорьков», в которой рассказывалось об увлечении английского шахтера Рэга Меллора запихивать хорьков в штаны, чтобы понять, вытерпит ли он эти муки). По правде говоря, мир был нашим холстом.

Я любил истории. Любил слова. Мне и моему креативному взгляду на вещи подходила работа редактора и писателя. Я был тем еще авантюристом. Конечно, не настолько, чтобы покорять горные вершины, но в своем небольшом городке я был самым опытным спортсменом.

В детстве я ходил в походы и ездил кататься на лыжах в Колорадо Рокиз. В колледже работал гидом в летнем лагере в Мэне, возил подростков на недельные прогулки по самым высоким вершинам штата Нью-Гэмпшир, включая горы Вашингтон и Катадин. В те дни у меня был мини-автобус «Фольксваген» 1970-х годов. Я не раз объездил Штаты. Изучая философию в Королевском университете в Лондоне, я несколько недель путешествовал автостопом по Англии, Уэльсу и Ирландии. После учебы работал оператором лыжного подъемника (пока не повредил колено и не вернулся в Канзас на лечение). Весь этот опыт очень помог мне во время работы в «Outside».

Я любил не только работу, но и коллег, с которыми проводил большую часть времени. В начале девяностых моя жизнь сводилась к работе в журнале и исследованию Чикаго с Дианой, умной, доброй и очаровательной выпускницей Мичиганского университета, с которой я познакомился в аспирантуре Северо-Западного университета и на которой впоследствии женился.

Нет никаких курсов, чтобы стать хорошим редактором. Мы учились на ходу, старым способом «через кровь, пот и слезы». Должно быть, я подавал надежды, потому что в течение следующего года, в дополнение к проверке фактов, мне поступал постоянный поток новых, более сложных проектов от вышестоящего руководства. Например, мне поручили написать свою первую историю про ловлю нахлыстом в любимом месте моего отца на озере Озаркс в Миссури. Я даже пригласил его с собой. Потом я написал новостную статью о новом средстве защиты от медведей – аэрозоле с кайенским перцем. Вслед за этим я опубликовал репортаж о расследовании коррупции в Лесной службе США. Если представить мою карьеру на тот момент в виде графика, то получатся ракеты, стремящиеся в стратосферу. Как раз осенью 1992 года меня повысили до ассистента, а уже спустя полтора года – до младшего редактора. Вскоре у меня появилось свое место в главном холле – маленький уголочек в офисе Марка. Я помогал управлять разделом новостей, контролировал работу и редактировал тексты. Я был на пути к вершине и наслаждался каждой минутой происходящего.

«Outside» тоже не отставал. Он достиг отметки миллиона читателей в месяц. О наших историях и авторах говорили в новостях и на телевидении. Реклама на одну полосу стоила тысячи долларов, а раз рос спрос на рекламу – рос спрос на журнал. Осенние выпуски выходили такие же толстенные, как книги. У «Outside» даже появился свой собственный телевизионный канал. Редакторы были молодые и целеустремленные, знающие свое дело. Попивая пиво, мы сравнивали влияние нашего журнала на «Rolling Stone» и «New Yorker» под руководством Тины Браун. Не мне одному казалось, что он идет (летит!) в гору, – все мы так думали. Я переехал в студию на Линкольн-парк, в двух кварталах от Дианы.

Никогда не знаешь, каким ты представляешься другим. Но, если спросить кого-то из коллег, он, скорее всего, скажет, что я был забавным, умным, талантливым оптимистом. Приятный, трудолюбивый житель Среднего Запада со своими причудами. В то время как другие ездили на первоклассных скоростных автомобилях, купленных со скидкой компании, я хвастался своим старым малышом, выкрашенным в золотой цвет и купленным за пять долларов на гаражной распродаже, которого прозвал Золотой Мальчик. Вряд ли кто-то догадывался о моей внутренней боли и о том, что мне нужна помощь. Никто бы не назвал меня депрессивным, злым задирой. Это случится позже. Тогда же я был схож с матерью: любил улыбаться, любил, когда люди были мной довольны. Вспоминая то время, я понимаю, что не знал себя. Просто играл роль.

В то время меня волновали только строящиеся карьера, жизнь, имя и деньги на счету. Не обращал внимания или не думал о личностном росте. Не подозревал об опасности веры. Как писал Карл Юнг, в возрасте от двадцати до тридцати лет мы поглощены созданием собственной личности:

«Персона – это сложная система отношений между индивидуальным сознанием и обществом… своего рода маска, предназначенная, с одной стороны, для того, чтобы производить определенное впечатление на других, а с другой – скрывать истинную природу личности.

В этом образе нет ничего плохого, это нормальная стадия развития личности и общества».

Однако возникает проблема, когда мы вступаем в средний возраст и все еще отождествляем себя с этой персоной – то есть когда мы сами начинаем верить, что эта маска является нашей личностью. В конце концов созданная маска должна спасть, если мы хотим оставаться на связи со своим истинным «я». Этот процесс избавления от нашего ложного «я» может быть болезненным, беспорядочным, но он необходим. В стране, где материализм и отрицание старения и смерти так распространены, человек будет сопротивляться этой трансформации на свой страх и риск. Вместо реальных перемен мужчина попросту закрасит седые волосы, купит новый красный спорткар и посадит рядом молоденькую девчушку. А спустя десять лет так и останется ребенком, одержимым карьерой, материальными благами и властью.

Я пытался выбрать иной путь. Слушал Юнга, когда тот писал, что в среднем возрасте на все жизненные проблемы есть духовные ответы. Какой результат? Читайте дальше.

Глава 4

Незнакомец

Как-то раз, в 1992 году, какой-то бородатый мужчина в розовой оксфордской рубашке и в джинсах пронесся мимо и скрылся в кабинете Марка. Через час я услышал их разговор в холле. Другие редакторы тоже присоединились к диалогу. Я отложил письма с отказами и прислушался. Незнакомец рассказывал о недавнем сложном подъеме в горах Патагонии. «Стоп. Это тот, о ком я думаю?» Я уже не мог терпеть. Встал, подошел к двери, невзначай облокотившись о раму, словно ничего не происходит.

Незнакомец продолжал вдаваться в детали. Не помню точно, что он говорил. Голова отключилась, и меня унесло.

Я услышал восторженные вздохи коллег и вернулся к реальности.

– Выйдет отличная история, Джон, – заявил один из редакторов.

Донован – наша восходящая литературная звезда. Он был выпускающим редактором из Чикаго и уже писал истории для «New Yorker». Умный, отзывчивый и добрый, писал исключительно на самые важные и волнующие темы. У него были свои хитрости в написании идеального текста, которыми он делился с младшими редакторами. «Сначала нужно соорудить ящик и только потом его ломать», – всегда любил говорить он о проблеме истории. Донован был архетипом тревел-писателя: длинные волосы, очки Джона Леннона, высокий, красивый. Храбрый. Я знал его всего с девяти до пяти часов рабочего дня, но, казалось, он держал удачу за хвост.

Спустя какое-то время мне надоело быть вне игры, поэтому я двинулся к ним.

– Бак! Это Джон. Джон, это Бак. Ну, мы его так зовем. А так его зовут Брэд. – Марк положил руку мне на плечо.

В детстве брат называл меня Баки, потому что у меня торчали два зуба спереди. Конечно, брекеты все поправили, но в какой-то момент друзья подхватили и сократили прозвище до «Бака». Бак. Лучше так, чем Баки. Оно больше подходило… взрослому. Баком звали пса из «Зова предков» Джека Лондона. Для меня это прозвище олицетворяло силу и храбрость. Я никого не просил называть меня Баки, но был не против. Пока меня было не назвать героическим, сильным или храбрым, но мне казалось, я заслужу такое прозвище, когда стану лучшим тревел-писателем.

Я крепко пожал руку незнакомцу и посмотрел на его мускулистые руки, видневшиеся из-под закатанных рукавов. Говорил с ним, будто сверял факты. Я прочел все его художественные рассказы об альпинизме и путешествиях по всему миру. Мы были разными. Кракауэр – собранный, напряженный, организованный, напористый. Я – покладистый, творческий, по-своему энергичный, но всегда подстраивающийся под всех. Он не выглядел так, словно нуждался в ком-то или хотел кому-то угодить. Это произвело на меня большое впечатление, и я спрятал свою осмотрительность куда подальше.

Стоял и слушал разговор старших редакторов. Впитывал каждое слово. Когда-нибудь я вернусь в офис «Outside», и все будут обхаживать меня. Сегодня же я наблюдатель. Я был поглощен собственным стремлением и жаждой славы. Позже мне пришлось встретиться лицом к лицу со своими представлениями о том, кем я был, и попытаться от них исцелиться. Но в то время я хотел стать писателем. Хотел жизни, полной приключений, и, возможно, славы и богатства. Но все же я понятия не имел о том, кем был на самом деле.

Мы рано вышли с работы, и все редакторы отправились пропустить по стаканчику в темный бар с полосатой обивкой и прокуренным воздухом. Все мы рассказывали истории. Они были нашей валютой.

История, которую я рассказал всем в тот вечер и которую до сих пор рассказываю при удобном случае, была о моем путешествии автостопом с гитарой по Ирландии с женщиной по имени Ройзен, с которой я познакомился на автобусной остановке. Мы пили в пабе, где я зажигательно пел «Me and Bobby McGee» в унисон с Дженис Джоплин. Посетители подхватили знаменитый припев, где пелось, что свобода – еще одно слово, обозначающее, что терять больше нечего. Поездка превратилась в напряженный двухдневный безответный роман, который открыл мне глаза и научил многому о женщинах, приключениях и эскапизме. Свидание окончилось, когда мы договорились о поездке с дальнобойщиком. Ройзен забралась в грузовик, но, прежде чем я успел залезть, водитель тронулся с места, оставив меня на обочине с гитарой. А я махал на прощание женщине, которую думал, что любил. Этот эпизод научил меня смотреть на мир и свою жизнь как на большую тревел-историю.

Теперь уже я вижу всю комичность этой ситуации и других историй, из-за этого они мне и нравятся. Как писала Джоан Дидион: «Мы рассказываем истории, чтобы жить». Предлагаю такое дополнение к ее словам: мы рассказываем истории, чтобы наша жизнь обретала смысл. И все истории о нас самих в итоге перестают работать. Мы их перерастаем. А иногда, когда старая история нас подводит, когда мы больше не видим себя в ней, мы можем обнаружить, что заблудились и нуждаемся в новой. Если мы не сумеем быстро что-то придумать, то можем оказаться брошенными на произвол судьбы и не узнавать самих себя. Да поможет нам Бог, если такое произойдет, потому

что без эффективной истории в качестве руководства действий мы все равно что мертвецы. Мне ли не знать. Бывает очень сложно написать историю, но иногда другого выхода просто нет. Порой наша жизнь зависит от этого.

* * *

В октябре 1993 года я наконец решил, чем хочу заниматься дальше. Свежим субботним утром мы с Ди сидели в кафе, читали «New York Times» и пили кофе, когда я объявил о своих смелых намерениях.

– Думаю, поработаю редактором, пока не стану выпускающим. Потом хочу заняться писательством. Стану автором приключенческого жанра.

Ди, которая сама была выдающимся редактором и писателем, взглянула на меня из-под чашки кофе и кивнула. Я чувствовал ее веру в меня. И ее вера укрепила что-то внутри. Веру в самого себя.

После того судьбоносного разговора я еще больше напрягся на работе. Я знал, что обладаю незаурядным талантом, во мне есть все, чтобы стать успешным тревел-писателем. Мне просто нужно было еще несколько лет подзарядки, которую я получил на должности редактора. Я уже написал несколько художественных рассказов и разрабатывал свой собственный писательский почерк и даже теорию о том, как выглядела бы моя версия тревел-истории. Мне нравилось болтать с совершенно незнакомыми людьми. Они очаровывали меня, а у меня был талант располагать их к себе. И еще живое воображение: я мог превратить любого человека в забавного персонажа. Вдобавок была основополагающая теория о том, что все истории по своей сути являются историями любви. Мы все хотим чувствовать себя особенными, важными и любимыми – физически, эмоционально и духовно. И хотя я не боялся ответить недовольным, я придумал, как рассказать историю, описывающую что-то очень странное, чудесное и необычное. Я был самым обычным человеком, неуклюже пробиравшимся по дикой среде и заводившим при этом друзей. Мог забыть дождевик и написать про пластиковый пакет, который носил, чтобы не промокнуть. Я был глупым. Веселым. Дружелюбным.

Вечером того же дня, засыпая в кровати с Ди, я думал о прошлом и будущем. Вспоминал, как познакомился с Джоном и с другими авторами во время празднования пятнадцатой годовщины журнала на теплоходе. В те выходные я попытался вовлечь их в разговор о покупках. Вспомнил еще других признанных тревел-писателей, с которыми общался в течение трех лет работы в «Outside». Чувствовал родство с ними. Многие из них казались образцами суровых сильных мужчин. Когда я увидел их фотографии в журнале, некоторые показались мне щеголеватыми и подтянутыми. Другие – дикими, даже неуравновешенными, с длинными волосами, спутанной бородой и горящим взглядом, который, казалось, свидетельствовал о захватывающей жизни. Таким я хотел быть или, как я думал, уже был, скрываясь за своей привычной личиной угодника. Мне было интересно, были ли и у них сложные отношения с отцами. Мы будто были братьями.