Волчье кладбище

Я услышу этот зов сквозь любой воск с любой мачты[36] и всегда смогу отсеять волны, что, как сейчас, шли не ко мне. Агата была единственной из деревенских, чей бюстгальтер был намеренно забыт дома не для меня. Для её обитающей средь книжных замков натуры я слишком смазлив, слишком нахален. Иначе говоря, я – позёр, и мне позарез не хватает романтичности. В книгах я, безусловно, персонаж отрицательный, а совесть мою, как сказал бы Доусон[37], вообще унесло ветром. Агата отдала бы меня под трибунал при первой возможности и уж точно бы в жизни не села ко мне за столик, если бы нас не объединяло знакомство с Адамом.

За спиной она звала меня «этим мятежным демоном». За мою экспрессию в танцах и красоту неотёсанного дикаря, которой, по её мнению, я обладал. Вечерами по выходным, когда в «Свином рыле» устраивались танцы, я подрабатывал жиголо[38]. Деньги мне нужны были, чтоб своё дело начать и отчалить поскорей от отцовского порога.

В детстве мне думалось, что взрослые добывают себе хлеб, занимаясь исключительно милым сердцу делом. Повзрослев, я обнаружил, что деньги чаще дают за то, что нравится другим. Особенно если зарабатывать приходится втайне от кого-то.

Однако не жалуюсь. Моё ремесло тяжёлым точно не назовёшь. Из бесстыжих, вроде меня, франтов, как правило, всегда выходили хорошие танцоры. А уж убедить глухую деревню, полную послевоенных вдов, что ты движения где-то в Аргентине изучал, дело совсем нехитрое. От природы мне дан взрывной темперамент, а скульптурная форма тела с младых ногтей точилась игрой в регби.

Я всецело осведомлён о наличии у себя смазливого рыла и обо всём таком прочем, что под ним. Всем кажется это чем-то убийственно классным – иметь такую внешность. Знаете, в действительности это – как открыточный приморский городок – тот, кто в нём живёт, постоянно страдает от наплыва туристов. И тут либо переезжай, либо сдавай комнаты курортникам. Из-за нужды в деньгах я выбрал второе. Сдаю свой камбуз[39] местным дамам. Они и рады. В их заждавшихся взглядах я был лакомой конфетой, с головы до ног блестящей. То, что мой фантик трогали, да порой так, что в ушах шелестело, меня не смущало. В конце концов, я не гнул спину, а неплохо проводил время и получал впечатляющие полтора фунта и бесплатную выпивку в баре за один вечер. Прибавить чаевые, которые мне совали во все карманы дамы постарше, промокшие для храбрости так, будто мужчины сроду не видали, – и выходил приличный суточный оклад какого-нибудь пройдохи из Сити[40]. Мой камбуз приносил заведению хорошую выручку с продажи алкоголя, по вечерам «Рыло» трещало от наплыва женщин всех возрастов, и хозяин дорожил мной, как священным Граалем.

Покончив с чередой новостей (в «Золотой гусь» завезли новый дрезденский сервиз, к миссис Гринджер из «Сладостей миссис Гринджер» приехали родственники из Уэльса, у здания с часами новые часы), Агата поведала, что на прошлой неделе к ней приехала сестра из Лииша[41].

Адам воспринял эту новость с видом учёного, ещё вчера совершившего подобное открытие. Я же о наличии сестры слышал впервые.

– Проста, как вороника[42] весной, – делилась Агата. – Я предложила ей помочь отцу на пасеке, чтоб как-то связь между отцом и дочерью наладить, а она слова такого странного – пасека – ни разу не слышала. Не знает, сколько имбиря класть в джем, а Кассиопею она в глаза не видела, в уши не слышала!

– Она мне уже нравится, – кивал я.

– Безалаберная голова, как у её матери. Так отец говорит. А я охотно в это верю. Ведь отец отлично знает, где Кассиопея!

На моей физиономии проступил немой вопрос.

– Что непонятного? Шивон – моя сводная сестра! – уточнила Агата, но так, словно объясняла сапожнику, для чего в его работе этилацетат[43]. – Она впервые решила к нам наведаться. Такая история была. Мой отец загулял с какой-то ирландкой приезжей, мне тогда четыре стукнуло. А мамы в живых уже не было. Несерьёзная интрижка, девица быстро уехала. Они оба никак не ожидали, что родится ребёнок. Папе об этом телеграммой сообщили.

– Почему она не сделала аборт? – спросил я, и меня тут же одарили взглядом, который смог бы остановить несущийся бронепоезд.

– Аборт – для слабых. Ройшн, мать Шивон, много раз под метлой женилась[44], рассказывал отец, но всегда уходила, предпочитала независимость. К трудностям ей не привыкать. Шивон у неё единственный ребёнок, и ошибок таких она больше не совершала.

– К делу, – Адам положил ладонь поверх руки Агаты.

Дочь лесника воззрилась на меня упёртым давящим взглядом.

– Я хочу, чтобы ты, Макс, занялся моей сестрой.

– Вот как? – от обрушившегося предложения я откинулся назад вместе со стулом.

Нам подали мороженое. Три шарика мне, два Агате и один – совсем уж крохотный – Адаму.

– Погоди, – оторвался я от спинки стула, обращаясь теперь к белобрысому очкарику. – Это и есть мои исправительные работы? То самое задание важное?

Адам весомо, по-профессорски, взглянул.

– На тебя непохоже, – покосился я. – Всё равно что лечить от пьянства алкоголем. В чём же мораль?

– А мораль, – каким-то внезапно жёстким голосом изрекла Агата, – в том, что моя сестра совершенно не искушена.

– А при чём здесь я?

– Дослушай. Их дом в Ирландии окружён пастбищами. Только вчера утром Шивон делилась со мной. Рассказывала, какие ей в детстве фантазии приходили, как краски в её голове рождались с утра до ночи при взгляде на бесконечные выцветшие лоскутки возделанной земли…

– Я точно должен об этом знать? – наморщил я лоб.

– Потом были книги. Они-то и стали, как считала Шивон, её окном в мир. Но ведь и в них мир не настоящий, а сплошной обман! Мечтательные сопли о бурных страстях, словом, бульварщина, собранная матерью. Мать Шивон от жизни давно устала, сгорела как спичка. Материала гореть не осталось, хотя полыхала в молодости на всю катушку.

– Это называется климакс, – заметил я. – Но мать мне определённо нравится.

Агата продолжала, не слушая мои комментарии:

– Сама жизни напилась, а дочь взрастила в четырёх стенах. Возможно, и правильно сделала, хотя Шивон известно о былом распутстве матери. На одной чаше весов пример цинизма и безнравственности, а на другой – собственные представления Шивон об идеальной жизни, преисполненной романтической чуши. Последняя чаша перевесила, как мешок гравия против перьевой подушки.

– И тебя это сильно расстроило?

Агата метнула в меня искры из бледно-голубых глаз, выглядевших огромными через сильные линзы.

– Я бы предпочла равновесие, – сказала она значительно. – Понимаешь, как глупа и неопытна моя сестра? В таком состоянии легко в кювет слететь, сбиться с пути и наломать дров.

– А я-то здесь при чём? – повторил я. – Со мной дорога как раз в кювет и обеспечена. Ведь ты же меня в Асмодеи[45] и зачислила! Уже забыла?

Агата потупила взгляд и уставилась на мороженое. Потом уже менее напористо сказала:

– Шивон здесь впервые, и я бы не хотела, чтобы кто-то её обидел.

– А почему ты считаешь, что её обязательно обидят? – Я взял хромированную вазочку с ложкой и вновь развалился на стуле.

– Она – ангел, – голос Агаты смягчился, лицо посветлело. – В незнакомом месте потеряет голову. Там хотя бы её пастбища, а здесь лес, Волчье кладбище…

– А Ирландия что, какая-то страна ангелов, что Шивон…

– Знаешь, что она сказала, когда наш лес увидела? – перебила Агата. – «Да это же настоящий Арденнский лес!»

– А что плохого в Шекспире? – скромно намекнул я на широту своих литературных познаний.

– Шекспира в их доме не было, – покачала головой Агата. – Шивон больна Джорджем Элиотом[46] и его пасторальными сказками о прекрасной девушке и внуке сквайра.

Я изобразил презрение, хотя знать не знал об авторе и слыхом не слыхивал историй о девицах и дворянских отпрысках.

Агату аж передёрнуло от возмущения:

– Хэтти отвергла плотника Адама с добрым сердцем ради богатого наследника Артура. И к какому ужасу привели их тайные встречи! В какой хаос погрузилась тихая деревенька!

– Ну не преувеличивай!

– Вот только невдомёк моей глупышке сестре, что за псевдонимом Джордж Элиот прячется такая же парящая в мечтаниях особь женского пола! Это благодаря её фантазиям Шивон таких страстей жаждет! Конечно, ведь Роданфорд кишит богатыми наследниками! Как только она прослышала об этом, давай писать нам, телеграфировать… И не придёт никак ей в голову – а меня вообще слышать не желает, – что в жизни это совсем иные люди, которые только секса от таких дур ищут!

– Ну, ты напраслину на нас возводишь! Ах, больно слышать! – отбивал я громы и молнии с улыбкой.

– Она от матери сбежала сюда ради этого, под предлогом повидать отца и меня. Уж я-то знаю!

Вот в это охотно верилось, ведь сама Агата пять дней в неделю среди этих самых страстей книжных отсиживалась по долгу службы.

– А мне не с кем её оставить! У отца работа, у меня работа. Шивон не по душе в библиотечной клетке весь день околачиваться, в доме её не запрёшь. Что мне с ней делать?

Я поёрзал на стуле, слизывая фисташковый сироп с ложечки.

– Значит, ей сейчас семнадцать, – рассудительно вычислил я.

Агата заметно поднапряглась.

– Какая разница? – бросила она с подозрением.

– Да никакой, – сказал я, запустив пятерню в подсохший стог густых своих волос.

– Макс, конечно, ею займётся. – Адам вновь положил ладонь на руку Агаты и пронзил меня ледяным взглядом.

Я ухмыльнулся и спросил:

– А выглядит она… ну… по-ирландски?

Агата по-учительски поправила очки.

– Нечего себе фантазировать!

– Да тут для фантазии и места не остаётся. – Я имел в виду, конечно, предательски искреннее платье по левую мою руку.

Слизнув ещё ложку мороженого, я спросил:

– Так ей не дружок, а телохранитель нужен?

Агата с неясными мыслями принялась изучать моё лицо, словно ей что-то новое в нём почудилось.

– Пожалуй, так будет вернее, – наконец выдала она.

Затем, оттаяв, взялась за ножку вазочки двумя руками. Проигнорировав десертный столовый прибор, Агата впилась рыбьими губами в ванильный шарик, громко всасывая его. Я замер с ложкой во рту и, наблюдая за картиной, подумал, что в свои двадцать два Жозефина Мутценбахер[47] выглядела бы именно так.

Я перевёл недвусмысленный взгляд на Адама. Нет, его сие действие не волновало, как и искренний штапель, как и плечи. Его хмурость говорила: «Макс, нам надо серьёзно обсудить твоё несерьёзное отношение к делу».

– Сколько она здесь пробудет?

– Ох, надеюсь, недолго.

– Значит, я должен оберегать малышку от коварного внука местного сквайра, – кивал я. – Что ж, это забавно!

– Ничего забавного здесь нет. А главное – не подпускай её к лесу. До обеда я с ней повожусь, пока у вас занятия, а после – ваш выход, юноша.

– Говоришь так, будто в Волчьем кладбище нашем и впрямь волки.

Адам, безучастно ковырявший мороженое, вновь сдвинул брови и косо на меня посмотрел.

– Там кое-что поопаснее водится, – заметила Агата.

– А я сегодня полдня чертополох выкапывал, – с ухмылкой ляпнул я.

Агата покивала, потягивая растаявшее мороженое из вазочки.

– Ещё с утра вся деревня слышала о ваших подвигах.

Меня вдруг посетила мысль, что соски Агаты вовсе не соблазнять вышли, а были каким-то образом связаны с расторопшей. Молоко Девы Марии, все дела. Возможно, так Агата безмолвно выражала своё согласие с сегодняшними словами и действиями Адама. Возможно, её голая грудь – как эмблема Шотландии, гордо носящая образ чертополоха на своём знамени.

– Послушай, кисонька, но ведь я тоже сын богатого сквайра. Что ж ты вдруг решила в мои лапы хищные такое сокровище отдать?

Агата взглянула на меня с укором. «Сокровище» я нарочито произнёс с иронией, представив себе Шивон – то, как она обидно похожа на сводную сестру, а соответственно, и на их общего отца, мистера Диксона, нашего лесника. Тот так смачно умел сморкаться прямо на ходу, что сопли полдня на бороде его болтались и сохли. Ещё от него луком несло хронически. В остальном вроде обычным мужиком был.

– Если бы не рекомендации Адама, в жизни бы не доверила, – отрезала Агата, а затем добавила, но уже теплее: – Адам говорит, у тебя доброе сердце.

Я чуть не подавился:

– Как у плотника Адама из этой твоей сельской истории? Ну всё понятно! Хотите изменить концовку книжки в реальности!

Я повеселел, хотя ни намёка на ответную улыбку в свой адрес не получил. Только тяжкое молчание.

– Ладно, это меняет дело, – твёрдо признал я, отставив полупустую вазочку. – И, однако, барышня, ты ищешь не любовь сестре, а бездушно предлагаешь мне неоплачиваемую должность преторианца[48].

Агата вспыхнула, как её любимая Эта Киля[49]:

– Да я готова заплатить!

Я расхохотался. Агата решила подсунуть мне чаевых, как те дамы с проворными ручонками с танцев, лишь бы сестру с плеч своих сбросить на кого покрепче. Но суть-то не в этом.

Обычно, если в настроении, я общаюсь с одной из барышень после того, как отработаю свои часы в «Рыле». На объятия и прочее мне времени не жалко. А гулять без толку, охранять и разговоры всякие вести мне некогда. Вот что я имел в виду.

– Да не в этом дело… – забормотал я.

– В сиропе много воды, вам не кажется? – оборвал меня Адам, глядя на входную дверь.

Глава 7

Явление Шивон

Мы разом обернулись. К нашему столику стремительно направлялся явно неизученный объект. Вот теперь я хотя бы имел понятие, из-за чего сыр-бор.

Агата представила Шивон с наигранным каким-то недовольством. Мы привстали, я подтянул ещё один стул. Шивон опустилась на него, поблагодарив.

– Ты пришла на полчаса раньше, – возмутилась Агата.

Шивон покачала головой. Льняная река волос, стекавшая на узкие плечи, колыхнулась глянцевым отливом.

– Я носила обед папе, – на тонких морковного цвета губах блеснула улыбка.

– Ходила через весь этот ужасный лес? Я же предупреждала, Шивон, это слишком опасно!

– Да вовсе нет! – журчал голосок Шивон. – Кленовый лес не бывает опасным.

– Это почему? – спросил я.

Даже нам, крутым ребятам, устраивающим оргии на Волчьем кладбище, бывает порой жутковато в этом лесу. Того и гляди из-за деревьев выйдет в одеждах из тумана одна из погибших душ, чтоб потребовать ответа за загубленную жизнь.

– Много воздуха, – сияла Шивон. – Стволы клёна тонкие, а его листва в мае – изумрудно-лимонная, из-за солнца. Лес просвечивается насквозь. Вы не замечали?

– А… мм… – утвердительно кивал я, вскользь изучая предмет глазами.

Я знавал только одну ирландку – печальную Дейрдре[50]. Не раз меня в кошмарах навещала. Она ведь увидала на снегу кровь телёнка и ворона, клюющего эту самую кровь, и заявила, что любить будет только юношу с волосами чёрными, как ворон, телом, как снег, белым, и щеками, как кровь телёнка, алыми. Я боялся, потому что у меня с детства густые смоляные волосы, белая кожа и румянец временами, когда поймают на горячем, так сказать, in flagrante[51]. Всё ждал, когда эта капризная барышня ко мне наведается. Потом подрос и стал сам таких малышек ловить.

Шивон не подходила под моё виденье ирландской породы – этих лесных дев с огненной волной струящихся кудрей в духе Боттичелли и в длинных своих сарафанах. Глаза ей от отца достались – туманно-голубые. У Диксона они, правда, к этому времени от возраста и алкоголя уже просто мутными стали. На этом схожесть с Агатой кончалась, к счастью для Шивон. Но и не сказать, что красавица. Глаза не были большими настолько, чтобы их воспевать. По-мальчишечьи худое лицо без намёка на скулы не было выразительным. Плечи, открытые, в бледности и в россыпи веснушек, выдавали неспелость, какую-то зелёность. Хотя и не скрою, было интересно представлять, сколько ещё бледности и веснушек хранилось в тайне под клетчатым платьем из мягкого серо-голубого хлопка. Только вот волосы – зрелый лён – с ходу брали за живое. Однако их чары, как случайный ветер в штиль, исчезали быстро, не оставляя о себе воспоминания.

Агата отлучилась в уборную, когда Шивон принялась живо делиться впечатлениями от местных красот. Не каждый день встречаешь человека, до любых мелочей жадного, будь то новые слова, лица, ощущения. В открытом взгляде Шивон лучилось весеннее золото, как из прогалины неба среди туч. Я представил её рядом с солнечным Питером, и аж в зубах заныло от такой приторности.

Шивон без устали ласкала наш слух будничными пустяками, а я доскребал ложечкой растаявший последний шарик, исподволь пялясь на интересующие меня области её тела.

Фигура мне нравилась. Высокая, длинные ноги, как у антилопы. Что грудь маленькая, даже хорошо, природа обошлась заботливо с тонким, как стебель, станом.

– А к вам пускают гостей? – спросила вдруг Шивон, перескочив с истории о потерянном сегодня утром кошельке.

– О, это исключено, – не дала нам слова Агата, ураганом вновь ввинтившись за столик.

Я сразу обратил внимание на возникший под платьем бюстгальтер. Ух ты, какая забота о младшей сестре!

– Роданфорд – закрытое место, – подчеркнула Агата.

– Очень жаль, я бы хотела посмотреть здание. Ты говорила, семнадцатый век?

– О, нет, восемнадцатый, – охладила сестрин пыл Агата. – Но его обитатели переживают постпубертатный период: гиперфункцию гипоталамо-гипофизарной системы и разгул тестостерона, – она ехидно покосилась в мою сторону.

– Нет ничего проще. Можно осмотреть здание ночью, – поддразнил я Агату.

Она впилась в меня рассерженным взглядом.

– Лес не без шакалов.

Я закатил глаза, оттопырив языком щёку.

– Закончим пустые разговоры. Мы здорово припозднились, – подытожила Агата, не обратив внимания на мою гримасу.

– Да, – оживился Адам.

Он подозвал официантку.

Я нашарил кое-что в кармане, когда потянулся за деньгами.

– Ты знаешь, что это? – я хлопнул ладонью по столу; рядом с двумя бобами[52] оказался коробок с нарисованным павлином.

Реакция тех двоих была предсказуема, но я следил за лицом Шивон. Она прочла надпись на картонке – «Павлины с резервуарами на концах» и улыбнулась без всякого смущения.

– Я же не в лесу выросла, – сказала она, глядя на меня. – Благодаря этим штукам я родилась!

Шивон засмеялась, Агата прямо-таки вскипела.

– Извини, но это так смешно! Мне мама рассказывала. – Шивон переводила искрящийся взгляд с меня на Адама. – Когда моя мама и наш папа встречались, Агате было четыре или пять лет. И однажды, когда мама гостила у папы, Агата решила примерить шляпку моей мамы, и там, под лентой, она обнаружила хранившиеся презервативы…

Два божьих одуванчика за соседним столом в ужасе напряглись и уставились в нашу сторону. Я приветливо кивнул им:

– Добрый день, леди!

Они отвернулись.

– Мама всегда такой чудной, экстремальной была, – весело продолжила Шивон. – А Агата не знала, что это за штуки, думала, что воздушные шары для праздника – у папы как раз день рождения должен был быть. Агата не хотела, чтобы эта тётя оставалась на праздник и дарила шары папе. Она взяла и проткнула их иголкой! Вот так я и родилась!

Я хохотал так, что чуть со стула не упал. Адам смеялся втихомолку, а вот Агате хотелось испариться от смущения. Звонкий смех Шивон и мой гогот вновь привлекли почтенное внимание со стороны. Нам было не до приличий.

– Так и знал! Все толки о наивности и хрупкости… Ваша неискренность, мадемуазель… – обращался я к Агате.

– Так, мне надоело это слушать! Мы идём или нет? – потребовала Агата.

Я повернулся к Шивон, моей первой в жизни ирландке. Надо было как-то отметить это важное событие.

– Ну, надежды на тебя как на чертовски хорошего игрока в пул никакой, да?

– Играю теоретически, – сказала она.

Затем добавила:

– Пока что вся моя жизнь – одна сплошная теория.

– От теории к практике, – подмигнул я Агате.

А у выхода из кафе, чтобы поддразнить ещё чуток, я произнёс негромко Агате на ухо:

– Ты отбираешь у меня честь и достоинство быть собой.

В ответном взгляде смертоносно блеснула сталь. А меня ещё больше улыбаться тянуло. Ведь я действительно сказал эту неправду забавы ради: Шивон была совсем не в моём вкусе, вся её ангельская чистота не для меня. Возможно, это пора у меня такая, когда невинность не берёт за душу. Меня не трогала весна, не горела она во мне, не вспыхивала. Я сам был огнём, горел и поджигал других круглый год, а это совершенно другое.

Я видел, что нравлюсь Шивон и то, с каким щенячьим нетерпением ей хотелось приступить к изучению мира. Всеми возможными способами – действиями, интонациями, взглядами. А я деликатно, насколько мог, давал понять, что не готов брать такой щедрый подарок. Юные девы порой обидчивы до трагедии.

Не то чтобы я какой-то там благородный тип. Тошнит от подобной мысли, если честно. Всё дело в моём жадном воображении – оно мне мешает. Рисует то, что, как правило, встречается редко. Смею винить в этом своего школьного тренера. Он говорил: должна быть задача. Забивать в пустые ворота – это не даёт радости победы. Вот с такой вставленной в мой мозг философией мне и приходится жить. Всегда хочется справиться с ЗАДАЧЕЙ, только попадись она мне. Объездить, приручить, сломить дикий нрав или, как в регби, отвоевать себе пространство для развития атаки.

В дедовы времена людей моего типа звали джентльменами спортивного склада. Агата же брезгливо звала мне подобных «работниками». Пусть оно так, но это однобокое утверждение. Вы должны иметь сильное желание, чтобы ловко играть в регби, необходимы тренировки, но что важнее – самоотдача. То же самое здесь. Вы вправе объявлять охоту на слабый пол, если вам самому есть что предложить. Воспоминание, о котором они не пожалеют. Получать, только если даришь сам. Отец Лерри, уверен, оценил бы эту мысль.

Глава 8

Состязания в «Свином рыле»

В «Свином рыле» мы сели за барную стойку и заказали по шипучке. За двумя прямоугольными столами, покрытыми выцветшим сукном, шла борьба: Питер и Робин за одним, Тео и Гарри – за другим. Против них стояли не на жизнь, а на смерть четыре нерда[53]. Похоже, дела у последних неплохо шли. Тео без конца клял то кий, то Гарри, то ботанов. Гарри заметно нервничал. Я сменил Робина. По привычке распушил хвост, демонстрируя, на что павлин мой был способен. Шивон аплодировала каждому забитому мной шару.

В один из таких моментов к ней подвалил Тео.

– Неплохо наш Макс бьёт, да?

Шивон улыбнулась. Агата забеспокоилась, как наседка, пытающаяся укрыть собой выбившееся из-под неё яйцо.

– Все шары его боятся. Да, Карлсен?

Адам мрачно кивнул.

– Макс прекрасно играет, – сказала Агата. – Но, похоже, ваш корабль тонет.

На доске отмечались сыгранные партии, ботаники шли хорошо впереди.

– Теофил. Как могу обращаться? – Тео протянул руку.

– Шивон.

– Ирландка? Ну да, конечно, – заулыбался Тео. – У местных жаб такие волосы только на бороде растут!

Шивон открыла рот, но лишь воздуху хватила. Неловкую паузу нарушил возглас Адама:

– Восьмёрка!

Мы с Питером выиграли партию.

– Это моя сестра, – отчеканила Агата с недовольным видом.

Тео изобразил удивление. Желание уколоть Агату оказалось сильнее желания понравиться.

– Адам, мы хотим ещё шипучки, – сказала Агата, ничуть не обидевшись.

Тео отошёл бить в свою очередь. Адам заказал нам ещё по банке газировки. Гарри вновь мазал.

– Карлсен, чего сидишь. Возьми у Гарри палку.

Адам составил пару Тео, Гарри отошёл к стене, хмуро скрестив на груди руки, похожие на покрытые шерстью кегли. К концу мы с Питером свели партию вничью, Тео и Адам с треском проигрывали. На очередном промахе Тео стрельнул у меня сигарету и двинул на улицу. Дымить в баре не возбранялось, но мы понимали, как сильно Тео был взбешён. У него, как и у отца, эмоции всегда на лицо лезли.

Я чувствовал – вот-вот должно грянуть.

– Уведём барышень. Идиотская была затея. Додиков не догнать.

– Нужно закончить, – парировал Адам.

Он долго прицеливался, но так и не отправил шар в лузу.

Я пожал плечами и прошёл к стойке расплатиться. Ясно, что Адаму не с руки было перед Агатой завершать матч позором.

Дверь в бар резко распахнулась.

– Шивон!

Присутствующие с живостью обернулись.

– Знакомься с моим лучшим другом!

Хваткие руки Тео тащили к нам за плечи перепуганное существо – Джо. Бедолага был бледен, как привидение, в руках он сжимал почтовую открытку. Тео с сигаретой в зубах довольно скалился и дымил ему в лицо.

– Стою, и тут в меня мочалит лучший роданфордовский «свингер» всех времён. Вот это скорость, говорю себе! – Левая рука Тео заарканила тонкую шею Джо и притянула к себе. – Я ж отойти хотел, пропустить, да случайно ногу вытянул. Не ушибся, брат?

Под взлохмаченным чубом Джо я заметил алую струйку – следствие встречи с землёй, и сказал:

– Оставь его в покое.