скачать книгу бесплатно
Мальчик воспринял их решение довольно спокойно.
Однако несколько раз после этого, когда вечером его оставляли дома одного (что случалось не так уж редко – ему доверяли), он подходил к телефону и, снедаемый чувством вины, нажимал десять девяток. Так делала его настоящая мать последние несколько жутких месяцев перед тем, как что-то сломалось у нее в голове. После чего изливал на пустой экран поток самых грязных, гнусных ругательств и, дрожа, ждал, когда анонимный голос скажет: «Хорошо, я выслушал тебя. Надеюсь, тебе полегчало».
И что самое удивительное – ему действительно становилось легче.
– Что вы скажете о школе, Хафлингер?
– Неужели это мое настоящее имя?.. Можете не отвечать. Школа мне не нравилась. Все какое-то половинчатое, словно меня прокляли, чтобы не позволить стать законченной личностью. Я и сам махнул на Ника рукой.
– А почему, помните?
– Конечно. Что бы ни говорили мои личные записи, я прекрасно помню юношеские годы. И даже детские. О Старом Нике, как в Шотландии зовут дьявола, я узнал еще в раннем детстве. Слова «уз-ник» и «преступ-ник» имеют тот же корень. Но самый главный – Святой Ник. Как воображение одновременно породило таких персонажей, как Санта-Клаус и Святой Николай, покровитель воров, я до сих пор не возьму в толк.
– Может быть, это все тот же принцип – одна рука дает, другая отбирает? Вы слышали, что в Голландии Синтерклаас приносит подарки в компании с чернокожим помощником? Тот задает порку детям, которые плохо себя вели и не заслужили подарка.
– Я о таком не слышал. Очень интересно, мистер… Фримен, если не ошибаюсь?
– Вы собирались поделиться воспоминаниями о школе.
– Зря я полез в задушевные разговоры. А что школа? Все то же самое – учителя менялись еще быстрее временных родителей, у каждого нового учителя своя педагогическая теория, поэтому толком учиться не получалось. Во многих отношениях школа была адом похлеще… э-э… дома.
Высокие стены. Ворота с охраной. Вдоль стен классных помещений – ряды поломанных учебных автоматов, ожидающие приезда ремонтников, ремонт раз за разом откладывали на потом. После замены автоматов школьники в считаные дни ломали их опять – да так, чтобы уже не починили. В голых коридорах к подошвам часто прилипал песок, которым посыпали свежепролитую кровь. Его собственная кровь пролилась только однажды – он был хитер и слыл чудаком, потому что пытался чему-то научиться, в то время как все остальные благоразумно сидели и ждали, когда им исполнится восемнадцать. Он старался избегать заточек, бит и огнестрела, проколовшись всего один раз. Хорошо, что рана оказалась неглубокой и не оставила шрама.
Его хитрости не хватало только для одного – вырваться из этой среды. Государственный комитет просвещения властно определил, что в жизни «детей на прокат» должен присутствовать некоторый элемент стабильности, а потому они были обязаны продолжать обучение в той же школе, где бы ни проживали на данный момент. Ни одна из временных родительских пар не задерживалась по соседству достаточно долго, чтобы довести борьбу с этим постановлением до победного конца.
Когда ему исполнилось двенадцать, в школу прислали учительницу по имени Адель Бриксэм – такую же упертую, как он сам. Адель обратила на мальчишку внимание и, очевидно, успела куда-то направить какой-то отчет, прежде чем ее заманили в ловушку, хором изнасиловали и у нее случился перегруз. В любом случае через неделю или около того классное помещение и прилегающий коридор оккупировал целый взвод госслужащих, мужчин и женщин в форме, с оружием, в обвязках и защитной броне. Класс впервые собрали полностью за исключением одной девочки, лежавшей в больнице.
Визитеры устроили экзамены, от которых невозможно было отвертеться – попробуй удрать, когда над душой стоит тип с мертвыми глазами и кобурой на боку. Никки Хафлингер вложил в шестичасовой экзамен – три часа перед обедом под жестким надзором и три после – всю свою тоску по признанию. Даже в толчок водили под конвоем. Тем из детей, кто раньше не подвергался аресту, такое обращение было в новинку.
После «ай-кью» и коэффициента эмпатии, а также тестов на восприятие и асоциальность – обычных, только более подробных – начался лютый трэш: тесты на латерализацию функций, двойную оценку, решение открытых дилемм, ценностные суждения, здравый смысл… и это было увлекательно! Последние полчаса он буквально кайфовал от понимания, что человек способен находить правильный выход из непредвиденного положения и что этот человек – Никки Хафлингер!
Чиновники принесли с собой портативные компьютеры. Постепенно Никки начал замечать, что с каждой распечаткой чужаки в серой форме все чаще смотрели на него, а не на остальных детей. Те тоже это заметили, на их лицах появилось хорошо знакомое выражение: сегодня после уроков мы порвем тебе задницу на британский флаг!
К исходу шестичасового экзамена Никки в равной мере дрожал от ужаса и восторга, но все равно не мог удержаться и продолжал отвечать на вопросы, прилагая все свои знания.
До нападения и обнучивания по пути из школы домой дело, однако, не дошло. Отвечавшая за всю процедуру женщина выключила компьютер и повела бровью в сторону Ника. Трое верзил, достав оружие, окружили его и добродушно приказали: «Не дергайся, сынок, и ничего не бойся».
Одноклассники по одному вышли вон, бросая через плечо растерянные взгляды и в бешенстве пиная дверные косяки. Потом обнучили кого-то другого – термин родился из сочетания «обнаружить и уничтожить» – и этот кто-то лишился одного глаза. Однако к тому времени Никки благополучно прибыл домой в государственном лимузине.
На следующее утро он проснулся в Пареломе, полагая, что оказался на полпути в рай.
– Теперь-то я понимаю, что попал в ад. Кстати, почему вы один? У меня сохранилось смутное воспоминание: когда я очнулся, вас было двое, хотя говорили почти все время вы. Здесь обычно еще кто-то находится?
Фримен настороженно покачал головой.
– Но здесь был кто-то еще. Я уверен. Он что-то говорил о том, как вы ко мне относитесь. Что ему страшно.
– Да, это правда. Здесь был посетитель, он присутствовал на дневном допросе и произнес эти слова. Однако он не сотрудник Парелома.
– Место, где не бывает невозможного…
– Можно и так сказать.
– Ясно. Мне это напомнило одну старую смешную байку, которую я слышал в детстве. Я никому не рассказывал ее много лет. Надеюсь, она достаточно вышла из обращения и не покажется вам банальной. Одна нефтяная компания в… скажем, тридцатые годы прошлого века хотела произвести впечатление на арабского шейха. Они прислали за ним самолет. В то время и в тех краях самолеты все еще были редкостью.
– Когда самолет поднялся на высоту трех километров, а шейх не моргнул и глазом, его спросили: «Ну как, впечатляет?» Шейх ответил: «Потому что самолет летит? А разве он не для этого предназначен?» Да, я слышал эту историю. Из вашего личного дела.
Наступила короткая пауза, заряженная скрытым напряжением. Наконец Фримен спросил:
– Что именно убедило вас в том, что вы попали в ад?
Сначала кто быстрее бегает. Потом – кто быстрее стреляет. Теперь…
Афоризм Ангуса Портера – не просто гламурная шутка для вечеринок. Люди не подозревают, насколько буквальным стал его афоризм.
В Пареломе, в Кредибель-Хилле, в какой-то дыре в Скалистых горах, которую Никки знал только по условному названию «Электрополымя», и многих других местах, рассыпанных от Орегона до Луизианы, находились секретные центры особого назначения. Все они преследовали одну задачу – эксплуатацию гениальности. Их история уходила к примитивным «мозговым центрам» середины двадцатого века, но лишь в таком же смысле, в каком ЭВМ на твердотельных элементах брала начало от табулятора Холлерита.
Аналогичные центры имелись у всех супердержав и множества второстепенных и третьестепенных стран. Соревнование умов продолжалось не одно десятилетие, некоторые страны вступили в него, опережая других на голову. (Этот каламбур был хорошо известен и простителен.)
Например, в России давно стали популярны математические олимпиады, право на продолжение учебы в Академгородке считалось высшей почестью. В Китае жуткое демографическое давление вынудило правительство отказаться от импровизаций в жестко заданных марксистско-маоистских рамках и начать целенаправленный поиск оптимальных управленческих методов с применением варианта перекрестного матричного анализа, для которого китайский язык оказался особенно удобной средой. Еще до наступления нового века была систематизирована схема, доказавшая свою невероятную эффективность. В каждую коммуну и деревню присылали колоду карт с иероглифами, имеющими отношение к наступающим переменам как общественного, так и технического свойства. Тасование карт и создание новых комбинаций символов позволяло автоматически генерировать свежие идеи, люди на общественных собраниях подробно обсуждали ожидаемые последствия и назначали представителя, который суммировал различные взгляды и докладывал о них в Пекин. Метод был дешев и на удивление эффективен.
Однако он не подходил для западных языков – за исключением эсперанто.
США по-настоящему присоединились к гонке умов с большим опозданием. Великое землетрясение в Заливе заставило нацию очнуться и сделать печальный вывод, что страна уже не в состоянии переварить даже природную катастрофу местного значения, не говоря уже о ядерном ударе, способном уничтожить миллионы человек. Но и после этого для смены приоритета с мускулов на мозги потребовался не один год.
Во многих отношениях переход застрял на полдороге. «Электрополымя» по-прежнему занималось почти исключительно оружием, хотя теперь упор делался на оборону в истинном смысле слова, а не контрудары или превентивную стратегию. (Название, разумеется, выбрали согласно пословице «из огня, да в полымя».)
Зато центр в Кредибель-Хилле олицетворял новый подход. Здесь ведущие аналитики постоянно следили за общенациональными пулами «Дельфи», чтобы поддерживать высокий индекс социального спокойствия. После 1990 года смутьяны трижды едва не устроили кровавую революцию, но всякий раз ее отменяли. Наиболее горячие пожелания публики удавалось отследить по динамике заключений пари; то, что можно было изменить, меняли, а то, что нет, тщательно удаляли из тривизора. Когда государство ради отвлечения внимания публики от какого-нибудь нежелательного явления искусственно снижало шансы на выигрыш в «Дельфи», лучшие эксперты лезли из кожи вон, чтобы уберечь от ущерба другие элементы системы.
Новым поветрием была сверхсекретная работа, которая велась в Пареломе и других центрах.
Зачем их создавали? Чтобы раньше всех точно определить генетические предпосылки гениальности.
– Гениальность звучит в ваших устах как ругательное слово, Хафлингер.
– Возможно, я снова опережаю свое время. То, чем вы тут занимаетесь, неизбежно опошлит этот термин, причем очень скоро.
– Я не стану тратить время на возражения. Иначе бы я здесь не работал. Разве что вы сами дадите определение, что понимаете под гениальностью.
– Мое определение не отличается от вашего. Только я говорю, что думаю, а вы занимаетесь подтасовками. Отличие гения от просто умного человека состоит в том, что гений способен принять правильное решение в ситуации, не имеющей прецедентов. Гения штепсельный образ жизни не доведет до перегруза. Ему не потребуется вправлять мозги в психиатрической клинике. Ему ни по чем смена мод, появление и исчезновение жаргонных словечек, сумасшедший круговорот общества двадцать первого века. Подобно дельфину, оседлавшему носовую волну корабля, он всегда чуть впереди и в стороне, но не сбивается с курса. И при этом получает жуткий кайф.
– В высшей степени соблазнительное достоинство, если вас послушать. Почему же вы настроены против нашей работы?
– Потому что побуждением для ваших действий здесь и в других местах служат не любовь к уму или желание поставить гений на службу общества. Вами руководят страх, подозрения и алчность. Вы и все, кто стоит выше и ниже вас, от дворника до… черт!.. самого президента или даже людей, для кого президент – кукла-марионетка, все вы боитесь, что кто-то другой, мысля, еще больше увеличит силу своего интеллекта в то время, как вы все еще копошитесь на уровне полудурков. Вас настолько пугает вероятность того, что решение проблемы найдет кто-то другой – в Бразилии, Филиппинах или Гане, что боитесь даже навести справки. Меня тошнит от этого. Если на планете есть хоть один человек, знающий выход, если есть хотя бы намек на существование такого человека, то единственный разумный подход – сесть у его порога и терпеливо ждать, пока он не заговорит с вами первым.
– И вы считаете, что такой выход – уникальный и неповторимый – существует?
– Ни фига. Скорее всего вариантов выхода многие тысячи. Но я четко вижу одно: пока вы тщитесь найти конкретное или хотя бы какое-никакое решение первыми, вы будете терпеть неудачу за неудачей. А тем временем другие люди с другими проблемами будут скромно довольствоваться тем, что дела в этом году идут не хуже, чем в прошлом.
В Китае… Почему-то всегда речь сначала заходит о Китае. Самая населенная страна мира – с кого же еще начинать? Когда-то у них был Мао. Потом – Консорциум, скорее смахивавший на междуцарствие. Ставки на культурную революцию в игре без козырей удвоились (вот только официальный перевод термина «культурная революция» был до смешного неточен; те, кто был в теме, скорее понимали его как «мучительную переоценку ценностей»). После чего откуда ни возьмись появился Фэн Суят, так неожиданно, что на досках сообщений о зарубежных делах ставки на развал и анархию в Китае за три дня сменились на триста к одному. Фэн был образцом восточного мудреца – молодым человеком, говорят, ему не исполнилось и сорока лет, но уже способным управлять столь тонкими приемами и демонстрировать такую проницательность, что ему никогда не приходилось объяснять или оправдывать свои решения. Они попросту работали.
Возможно, этой остроте мышления его обучили. А может быть, он родился с заданными свойствами. Известно только одно: ему бы не хватило всей жизни, чтобы проявить их в полную силу естественным путем.
Особенно если бы он начинал с того, с чего начинают все обычные люди.
В Бразилии, после того как власть захватил Лоуренсо Перейра, кем бы он ни был, прекратились все религиозные войны – большой контраст по сравнению с жестокими уличными битвами между католиками и макумбистами в Сан-Пауло на рубеже веков. В Филиппинах реформы, проведенные первой женщиной-президентом Сарой Кастальдо, вдвое уменьшили чудовищную годовую статистику убийств. В Гане, когда премьер-министр Аким Гомба предложил навести порядок в своем доме, жители с весельем и шутками взялись за наведение порядка. В Корее после переворота Ын Лим Пака резко сократилось число «клубничных» чартерных рейсов из Сиднея, Мельбурна и Гонолулу, хотя раньше их прилетало по три-четыре в день. Короче говоря, гениальность вдруг пошла в гору в самых неожиданных местах.
– Вас впечатляют события в других странах, как я погляжу. Почему же вы не хотите, чтобы ваша собственная страна получила, так сказать, прививку гениальности?
– Моя страна? Нет, я, конечно, здесь родился, только… Неважно. В нынешние времена это – протухший довод. Потому что у нас принимают за гениальность то, что ею не является.
– Я предчувствую долгий спор. Пожалуй, отложим его продолжение на завтра.
– В какой режим вы меня теперь переведете?
– Во вчерашний. Мы приближаемся к точке, когда у вас все-таки случился перегруз. Я хочу сравнить ваши осознанные и неосознанные воспоминания о событиях, приведших к развязке.
– Не надо мявкать. Вам просто надоело болтать с роботом. Я вам куда более интересен, когда полностью нахожусь в сознании.
– Напротив. Ваше прошлое интригует меня намного больше, чем ваше настоящее или будущее. И то, и другое полностью запрограммировано. Спокойной ночи. Мне нет смысла желать вам хорошо выспаться – хороший сон тоже запрограммирован.
Известные факторы, подтолкнувшие Хафлингера к побегу
Доставленный в Парелом робкий, тихий, замкнутый мальчик провел большую часть детства, переезжая от одной пары «родителей» к другой, что выработало у него мимикрию под стать хамелеону. Ему нравились почти все «мамы» и «папы». Ничего странного, ведь их подбирал компьютер, что на короткое время погружало Никки в самые разные сферы интересов. Если очередной «папа» увлекался спортом, мальчик проводил много часов с бейсбольной битой или футбольным мячом. Если «мама» отличалась музыкальным слухом, он пел под ее аккомпанемент или разучивал гаммы на пианино.
В то же время он не позволял себе чем-либо увлечься всерьез. Это было опасно, так же опасно, как кого-то полюбить. После перевода в новый дом прежнему увлечению мог наступить конец.
Первое время Никки не был уверен, как себя держать: другим учащимся он не доверял – почти все они были на пару лет старше, к сотрудникам обращался подчеркнуто официально. Ум хранил почерпнутый из тривидения и фильмов размытый образ государственных учреждений, срисованный с кадетских училищ и военных баз. В Пареломе, однако, не было ничего похожего на военщину. Естественно, здесь существовали свои правила. В среде учеников, хотя центр открылся всего десять лет назад, успели зародиться особые традиции. За питомцами присматривали, но ненавязчиво, поэтому атмосфера была если не дружелюбной, то свойской. Люди в центре ощущали себя объединенными общей задачей подобно участникам великого похода, другими словами – духом солидарности.
Для Никки это чувство было совершенно новым. Он осознал, что ему нравится в Пареломе, только через несколько месяцев.
Больше всего Никки наслаждался контактами с людьми, любившими узнавать новое – не только взрослыми, но и детьми. Приученный в школе помалкивать и подражать зловещей угрюмости других учеников, насмотревшийся, что бывает с «умниками», он был захвачен врасплох и не на шутку потрясен новой обстановкой. Его никто не подгонял. Да, за ним наблюдали, но не более того. Ему говорили, что можно и чего нельзя делать, на этом инструкции заканчивались. Ему вполне хватало широкого – от дюжины до двадцати предметов – выбора различных занятий. Позднее любимые занятия даже не требовалось выбирать из готового списка – ему разрешили составить свой собственный.
В душе Никки как будто что-то щелкнуло. В уме, как в улье, роились новые, захватывающие мысли: у минус единицы существует квадратный корень, в Китае живет почти миллиард человек, алгоритм сжатия Шеннона сокращает письменный английский язык на пятнадцать процентов, ага, вот как на самом деле работает нейролептик, слово «окей» происходит от «вовкай» на языке волоф, что означает «непременно» или «конечно».
В уютной личной комнате имелся дистанционный пульт компьютера, сотни таких пультов были разбросаны по всему кампусу – больше, чем по одному на каждого обитателя центра. Никки жадно ими пользовался, поглощая знания целыми энциклопедиями.
Он быстро перенял убеждение, что именно его страна должна первой использовать дар гениев в управлении миром. При таком количестве радикальных перемен как еще им управлять? Что, если вперед вырвется какая-нибудь деспотичная, несвободная культура?..
Содрогавшийся от воспоминаний о том, как плохо жить в тупой системе, Никки легко поддавался внушению.
И даже не возражал против процедуры взятия образцов мозжечковой ткани два раза в год, которой подвергались все учащиеся. (Слово «учащийся» Никки начал брать в кавычки много позже, когда стал считать себя и других «заключенными».) Образец брали с помощью микрозонда, объем пробы не превышал пятидесяти клеток.
Никки до благоговейного трепета восхищала целеустремленность биологов, работавших в группе неприметных зданий, расположенной в восточной части кампуса. Непроницаемый барьер, окружавший их работу, немного его настораживал, но стоявшая перед ними цель представлялась похвальной. Трансплантация органов – сердца, почек, легких – и раньше была для ученых обычным делом, как замена запчастей для автомеханика. Теперь же они преследовали куда более амбициозные цели: замену рук и ног в комплекте с сенсорными и моторными функциями, возвращение зрения слепым, гестацию эмбрионов в пробирке. Никки и прежде бросалась в глаза набранная жирным шрифтом реклама «КУПИТЕ ПУПСИКА!» и «ВАШ АБОРТ – НАШ САППОРТ!». Но только в Пареломе впервые своими глазами увидел государственный грузовик, доставляющий останки нежеланных, так и не родившихся младенцев.
Это открытие немного его обескуражило, однако он без труда убедил себя, что неродившихся детей лучше привозить сюда для нужд науки, чем сжигать в больничном крематории.
И все-таки после этого открытия проклюнувшийся было интерес к генетике несколько угас. Разумеется, охлаждение могло произойти по чистой случайности. Никки почти все время тратил на пополнение незаконченного представления о современном мире, жадно глотая сведения из области истории, социологии, политической географии, сравнительного религиоведения, лингвистики и литературы всех жанров. Учителя были довольны, другие учащиеся завидовали. У них на глазах рос счастливчик, которому прочили большое будущее.
Несколько выпускников Парелома уже работали во внешнем мире. Их было мало. На то, чтобы довести число учащихся до семисот с лишним, ушло девять лет. Приличную часть первоначальных усилий пришлось списать по методу проб и ошибок как раз на ошибки, что неизбежно бывает, когда система нова и радикальна. Теперь все это было в прошлом. Иногда ненадолго приезжал выпускник прежних лет мужского или женского пола, выражал приятное удивление по поводу слаженности, с которой работало заведение, и рассказывал наполовину грустные, наполовину веселые истории о промахах, которые он или она наблюдали во время учебы. Большинство ошибок были связаны с первоначальным предположением, будто людям, чтобы действовать с максимальной эффективностью, обязательно требуется элемент соперничества. Все обстояло ровно наоборот: одна из базовых характеристик гения состояла в способности видеть, что конкуренция является пустой тратой времени и сил. Эта проблема, пока ее не решили, создавала множество дурацких противоречий.
Жизнь в Пареломе протекала в отрыве от внешнего мира. Отпуск, естественно, давали – у многих учеников в отличие от Никки имелись настоящие родители. Довольно часто кто-нибудь из друзей приглашал его к себе домой на Рождество, День благодарения или День труда. Однако он всегда опасался открыто высказывать мысли вслух. Учащихся не приводили к присяге, не выдавали официальный секретный допуск, и все-таки каждый ребенок сознавал, более того – гордился, что вносит вклад в спасение своей страны. Кроме того, визиты в дома друзей неприятно напоминали Никки о своем прошлом. Поэтому он никогда не соглашался гостить больше недели и с благодарностью возвращался к тому, что привык считать идеальной средой, – в место, где воздух был наэлектризован новыми идеями, в то время как повседневная жизнь была надежна и устойчива.
Перемены, конечно, тоже случались. Иногда неожиданно пропадал ученик, гораздо реже – учитель. В центре имелось для этого особое слово – «хрустнул». Как деревянная балка, не выдержавшая нагрузки, или дерево – урагана. Один учитель уволился, когда ему не разрешили посетить конференцию в Сингапуре. Ему никто не сочувствовал. Люди из Парелома на зарубежные конгрессы не ездили. Впрочем, на конгрессы в Северной Америке тоже. У них были причины избегать лишних вопросов.
К семнадцатилетнему возрасту Никки наверстал упущенное детство почти полностью. Главное – научился проявлять привязанность. Не только потому, что приобрел опыт с девочками, – он вырос в импозантного молодого человека, умел красиво говорить, и, судя по доходившим до него сплетням, слыл неплохим любовником. Важнее было то, что спокойная надежность Парелома позволяла сблизиться и со взрослыми. У него возникла настоящая привязанность к некоторым учителям. Он практически чувствовал себя поздним ребенком в огромной семье. Родни и тех, на кого можно было положиться, у Никки было больше, чем у девяноста процентов населения континента.
Пока однажды не наступил день, когда…
Обучение почти полностью сводилось к самоподготовке с помощью компьютеров и обучающих автоматов. Вполне логично. Знания, которые ты хотел получить и осознанно искал, закрепляются лучше, чем те, с которыми ты столкнулся случайно. Однако время от времени возникали ситуации, требующие совета наставника. После двух лет углубленных занятий биологией ему потребовался именно такой совет по проекту в области психологии коммуникации – о психологических аспектах афферентации. Компьютерный терминал у него в комнате тем временем поменяли на новую, более эффективную модель, которую он в шутку окрестил Роджером в честь монаха и схоласта Роджера Бэкона.
Роджер в считаные секунды сообщил, что Никки завтра в десять утра должен связаться с доктором Джоэлом Бошем из отдела биологии. Юноша прежде не встречался с Бошем, хотя и слышал о нем: ученый иммигрировал в Штаты из Южной Африки семь-восемь лет назад, был принят в Парелом после длительной, дотошной проверки на благонадежность и по некоторым отзывам добился выдающихся успехов.
Никки терзали сомнения. Он кое-что слышал о выходцах из Южной Африки, однако ни разу не встречался с ними живьем, а потому решил придержать свое мнение при себе.
Юноша явился без опоздания, Бош предложил войти и присесть. Никки повиновался скорее автоматически, потому что все его внимание немедленно привлекло нечто в углу светлого, просторного кабинета.
У существа имелись лицо и туловище. Прямо из плеча торчала нормального вида кисть с пальцами, вторая – усохшая – кисть крепилась к концу тощей, как тростинка, руки. Ног не было вообще. Слишком крупную голову поддерживала в вертикальном положении система подпорок. Существо смотрело на Никки с выражением неописуемой зависти. Оно напоминало девочку, родившуюся у матери, принимавшей талидомид.
Дородный, веселый Буш хохотнул при виде реакции юноши.
– Это – Миранда, – объяснил он, опускаясь в кресло. – Не стесняйся, смотри, сколько влезет. Она привыкла. А если нет, то, черт побери, пора бы уже привыкнуть.
– Что?.. – Никки лишился дара речи.
– Наша краса и гордость. И наше главное достижение. Случаю угодно, что ты один из первых, кто о ней узнал. Мы ограничивали доступ посторонних, потому что не знали, какую нагрузку на органы чувств она способна выдержать. Стоит допустить малейшую утечку информации, и желающие посмотреть на нее выстроятся в очередь отсюда и до побережья Тихого океана. Мы ее, конечно, покажем, но всему свое время. Теперь мы знаем, что Миранда наделена сознанием, и постепенно готовим ее к встрече с внешним миром. Кстати, ее «ай-кью» находится примерно в середине спектра, однако нам пришлось попотеть, прежде чем она заговорила.
Не в силах отвести взгляд, Никки заметил рядом с ущербным телом механизм, напоминающий медленно качающие воздух меха, и ведущие от него к горлу девочки трубки.
– Даже если она долго не протянет, все равно станет большой вехой, – продолжал Бош. – Имя Миранда означает «достойная удивления». – Доктор осклабился. – Это мы ее сотворили! То есть соединили гаметы в заданных условиях, выбрали и вставили в нужные места нужные гены в процессе скрещивания, вырастили плод в искусственной матке – да, мы воистину ее творцы! И попутно извлекли много полезных уроков. В следующий раз нам не придется полагаться на всякие технические прибамбасы, результат будет жить своей жизнью без них.
– Перейдем к делу, – махнул рукой Бош. – Уверен, ты не против, если она послушает. Она, конечно, не поймет, о чем мы говорим, но, как я уже сказал, пусть привыкает к мысли, что окружающий мир населяет куда больше людей, чем три-четыре ухаживающих за ней смотрителя. Компьютер указывает, что тебе нужен ликбез по…
Никки машинально назвал причину посещения, Бош с готовностью перечислил десяток свежих научных работ в нужной области. Юноша едва слушал. Покинув кабинет, он скорее доплелся, чем дошел до своей комнаты.
Не в силах заснуть, ночью он задался вопросом, которого не было в учебных программах, и в муках сам нашел ответ.
Он отдавал себе отчет, что не все отреагировали бы на увиденное, как он. Большинство друзей пришли бы в восторг, разделяя радость Боша, разглядывали бы Миранду с интересом, а не смятением, задали бы кучу дельных вопросов и похвалили бы создавшую ее команду.
Вот только до достижения двенадцатилетнего возраста Никки Хафлингер полжизни, шесть главных лет становления личности, прожил вовсе не как личность, а в роли мебели, вынужденной мириться со своей участью.
Он как будто наткнулся на задачку в случайно вытянутом экзаменационном билете – принципы обучения в Пареломе требовали от ученика находить правильное решение даже в неожиданной ситуации. Никки буквально увидел экзаменационный билет мысленным взором. Вопрос был отпечатан на светло-желтой бумаге, которую использовали для ответов из области нравственного анализа, в отличие от зеленой, зарезервированной для ответов на вопросы о государственном управлении и политике, розовой для социальных прогнозов и прочих.
Он даже смог легко представить себе шрифт, которым был отпечатан вопрос:
Проведите грань между (а) выплавкой из руды металла, который в других обстоятельствах мог бы превратиться в орудие труда, для производства оружия и (б) модификацией – для получения орудия труда – зародышевой плазмы, которая могла бы превратиться в человека. Впишите ответ поверх черной жирной черты.
И сам ответ, кошмарный и омерзительный, сводящийся к простой фразе:
