Шекспир. Жизнь и произведения

Это все происходит оттого, что во всей пьесе царит не дух истинного патриотизма, а порою – дух простого шовинизма. Обе речи короля Генриха под стенами Гарфлера (III, 1 и 23) отличаются дикостью и хвастливым фразерским задором. Поэт несправедлив в отношении к французам, хотя они тогда в самом деле доказали свою военную несостоятельность. Правда, Шекспир, отличавшийся всегда удивительной способностью схватывать индивидуальные и национальные особенности, подметил очень удачно некоторые недостатки французской нации, но все-таки эти сцены похожи скорее на карикатуру, рассчитанную на зрителей галереи. Если французы примешивают к своим речам французские слова, то это довольно детский прием. По-видимому, значительная часть пьесы была написана для простой наивной публики, так как сам сюжет был общенациональный. Сюда принадлежит, например, сцена, где хвастливый болтун Пистоль пугает и берет в плен французского дворянина, или сцена, когда одна из придворных дам обучает юную французскую принцессу Екатерину английскому языку. Как эта сцена (III, 4) с ее грубыми, почти скабрезными шутками, так и сцена (V, 2), где король Генрих сватается за принцессу, имеют для нас еще тот интерес, что позволяют нам получить некоторое представление о познаниях Шекспира во французском языке. Он, без сомнения, умел читать по-французски. Но он говорил очень плохо. Быть может, не он виноват в таких ошибках, как le possession, a les anges. Но издатели придерживались, вероятно, его собственной рукописи там, где принцесса, которой Генрих поцеловал руку, произносит такие комичные и невероятные фразы, как-то: «je ne veux point, que vous abaissiez votre grandeur en baisant la main d’une de votre seigneurie indigne serviteur», или «Les dames et demoiselles pour etre baisees devant leur noces il n’est pas coutume de France».

Следуя своему обыкновению и не желая порвать связь с предшествующими пьесами, Шекспир вплел также в «Генриха V» комические фигуры и эпизоды. Хотя сам Фальстаф не появляется на сцене, но в начале пьесы рассказывается о его смерти. Впрочем, его свита прогуливается на подмостках словно живое и забавное воспоминание о нем, пока члены ее один за другим не исчезают на виселице, унося с собой память о легкомысленной молодости великого короля. Взамен их Шекспир вводит целый ряд новых юмористических фигур: это типы солдат и офицеров из всех провинций современной Великобритании. Каждый говорит на своем родном диалекте и от верной передачи этих наречий зависит для слуха англичанина комическое впечатление пьесы. Мы встречаем здесь жителя Уэльса, шотландца и ирландца. Первый из них флегматичный и немного педантичный добряк, стоящий горой за дисциплину и честность; шотландец отличается неизменной уравновешенностью, простотой, многословием и надежностью; ирландец – истинный представитель кельтской расы, вспыльчивый и порывистый, иногда не очень понятливый и любящий повздорить. Из всех этих типов валлиец Флюэллен отделан тщательнее других.

Но, выводя этих представителей отдельных английских племен, Шекспир желал не только позабавить публику пестрой коллекцией разнообразных типов и диалектов, а преследовал гораздо более серьезную и глубокую цель. Каждый раз, когда англичане вели в те времена войны, их старые враги, шотландцы, нападали на них с тыла, а ирландцы подняли тогда как раз известный мятеж. Быть может, Шекспир мечтал о «Великой Англии» (Great England), как говорят о «Великобритании» (Great Britain). В то время, как он писал свою драму, шотландский король Иаков неустанно добивался благоволения англичан, и вопрос о престолонаследии после смерти состарившейся королевы все еще не был решен. Шекспир желал, по-видимому, чтобы старая национальная вражда между англичанами и шотландцами исчезла вместе со вступлением на престол Иакова.

В то же время Эссекс еще находился в Ирландии. Он старался смягчить народное недовольство кротким обращением и переговорами с главарем католических бунтовщиков. Эта политика довела его до гибели. Саутгемптон находился также в Ирландии в качестве начальника кавалерии, и нет никакого сомнения, что мысли Шекспира уносились часто в ирландский лагерь. Шекспир вложил, по-видимому, в уста Бэтса свои политические убеждения (IV, 2): «Полно вам ссориться, глупцы. У вас довольно французов (т. е. испанцев) для драки!»

Пьеса «Генрих V» не принадлежит к лучшим из шекспировских произведений, но она одно из его самых симпатичных. Здесь он является перед нами не в виде гениального сверхчеловека, а в качестве английского патриота, вдохновение которого так же прекрасно, как наивно, и предрассудки которого почти идут к нему. Эта пьеса обращается не только к великому прошлому Англии, но указывает также в будущем на Иакова I как того государя, который мог бы в качестве протестантского сына католички Марии Стюарт положить конец религиозным преследованиям, и который в качестве шотландца и приверженца ирландской политики Эссекса мог бы доказать миру не только могущество Англии, но и могущество Великой Британии.

Глава 23

Елизавета и Фальстаф. – «Виндзорские проказницы». – Прозаический и мещанский тон пьесы. – Эльфы

Тотчас после «Генриха V» Шекспир написал комедию «Виндзорские проказницы», по-видимому, на рождество 1599 г. Сэр Томас Люси, которому поэт отомстил в этой пьесе, умер в 1600 г. Трудно предположить, чтобы Шекспир стал издеваться над своим врагом тотчас после его смерти. Нет никакого сомнения, что пьеса написана не по собственному побуждению, а по требованию человека, желания которого были равносильны закону. Самые веские внутренние причины говорят в пользу предания, что эта комедия возникла по приказанию королевы Елизаветы. На заглавном листе древнейшего издания in-quarto (1602) сказано: «Эта пьеса играна часто труппой почтенного лорда-камергера, в присутствии ее величества и в других местах». Через целое столетие (1702) Джон Деннис, издавший переделку этой пьесы, пишет: «Я прекрасно знаю, что эта пьеса заслужила одобрения одной из самых великих королев, когда-либо существовавших на земле. Эта комедия была написана по ее приказанию и под ее руководством, и королева так жаждала увидеть ее на подмостках сцены, что дала автору только двухнедельный срок». Несколько лет спустя Роу пишет (1709): «Королеве так понравился оригинальный характер Фальстафа, что она приказала Шекспиру вывести его еще раз в одной пьесе и изобразить влюбленным». Так передают историю возникновения «Виндзорских проказниц». Пьеса доказывает блестящим образом, насколько Шекспир выполнил данное ему приказание.

Конечно, старая королева Bess не обладала большим критическим чутьем, иначе она не высказала бы желание увидеть Фальстафа влюбленным. Она поняла бы, что это патологический абсурд. Она сообразила бы также, что фигура Фальстафа закончена раз навсегда, и что ее повторение положительно немыслимо. Правда, в эпилоге к «Генриху IV» (не принадлежащем, быть может, перу Шекспира) поэт обещал продолжение этой «истории», где Фальстаф «запотеет до смерти». Но это продолжение не явилось ни в «Генрихе V», так как Шекспир превосходно чувствовал, что Фальстаф сыграл свою роль до конца, ни в «Виндзорских проказницах», так как Фальстаф не умирает, и комедия вовсе не служит продолжением прежнего сюжета. Напротив, пьеса воспроизводит один из более ранних эпизодов, вырванный, кроме того, из исторической рамки и перенесенный в современную поэту эпоху, причем намеки на последнюю так прозрачны, что в пятом действии говорится прямо о «нашей лучезарной королеве, царящей в Виндзорском дворце».

Не без внутреннего сопротивления подчинился поэт варварскому требованию «лучезарной» королевы и выполнил его, насколько сумел. Ему пришлось испортить гениальную фигуру Фальстафа и унизить растолстевшего рыцаря до пошлого старого шута, падкого до денег, вина и женщин. Он воскресил вместе с ним всю его веселую компанию, умершую незавидной смертью: Бардольфа, Пистоля, Нима и миссис Куикли; вложил в уста Пистоля бесподобную фразу, что жизнь подобна устрице, которую он раскроит своей шпагой, перенес из второй части «Генриха IV» судью Шеллоу, поставил его в менее дружественные отношения к герою и присоединил к нему чрезвычайно комическую фигуру его племянника Слендера, который является при своей глупой самоуверенности и в своем духовном убожестве как бы первым эскизом фигуры сэра Эндрю Эгчика в «Двенадцатой ночи».

Шекспир был поставлен в необходимость доставить развлечение королеве и ее двору, не увлекавшимся отвлеченными идеями, не умевшим ценить красоты, отличавшимся сухой практичностью и любившим грубые шутки.

Подобно тому, как простые лондонские горожане находили большое удовольствие видеть, как на сцене изображалась жизнь вельмож, так точно королеве и ее двору хотелось познакомиться с будничной жизнью горожан, заглянуть в их комнаты, подслушать их разговоры с пасторами и врачами, получить некоторое представление о том богатстве и довольстве, которые расцветали под самыми окнами летней королевской резиденции в Виндзоре, присмотреться к степенной важности и прислушаться к игривым шуткам краснощеких, пышущих здоровьем мещанок. Основной тон пьесы был, таким образом, уже заранее указан. Ни в одной из шекспировских пьес он не отличается таким прозаическим, мещанским духом. Пьеса «Виндзорские проказницы» является единственным произведением поэта, написанным почти исключительно прозой, и единственной его комедией, где действие происходит только в Англии и где рисуется жизнь третьего сословия. Эта пьеса напоминает во многих отношениях мольеровские фарсы, написанные также для увеселения государя и его двора. Однако в высшей степени характерно, что Шекспир и здесь не хотел ограничиться изображением будничной жизни, а вплел в конце пьесы, как во «Сне в летнюю ночь», хороводы и пение фей. Правда, эти эльфы только переодетые дети и девушки, но все слова и стихи, произносимые ими, дышат истинной поэзией эльфов.

Создавая «Генриха V», Шекспир наловчился употреблять юмористический английский жаргон, испещренный валлийскими словами и искаженными галлицизмами. Он понимал, что такого рода комизм найдет благодарную публику при дворе, где обращали особенное внимание на чистоту произношения. Занятый теперь этой случайной и спешной работой, Шекспир решил воспользоваться только что вновь приобретенным талантом и создал, таким образом, две добродушно-забавные фигуры, валлийского пастора Хьюга Эванса, в лице которого он, быть может, увековечил одного из школьных учителей родного Стрэтфорда, и французского врача Каюса, этого балаганного шута, произносящего все шиворот-навыворот.

Так как работа была спешная, то в пьесе встречаются неточности и недоразумения в определении времени. В четвертой сцене третьего действия миссис Куикли отправляется к Фальстафу с приглашением на новое свидание – на второй день после обеда. Однако, когда она является к нему в следующей сцене, оказывается, что уже наступило утро третьего дня. Но, с другой стороны, пьеса выиграла от этой поспешности – в быстроте драматического движения. Здесь нет тех эпизодов, на которых поэт любит обыкновенно останавливаться так долго.

Тем не менее, Шекспир слил в этой пьесе три самостоятельных действия: ухаживание Фальстафа за двумя веселыми мещанками, миссис Форд и миссис Пейдж, и все вытекающие из неудачного rendez-vous события; затем, соперничество из-за руки прелестной Анны Пейдж между глуповатым доктором, жалким Спендером и юным Фентоном и, наконец, комическую дуэль между валлийским пастором и французским врачом, придуманную и устроенную виндзорским шутником трактирщиком.

Шекспир создал здесь, сверх обыкновения, почти всю интригу. Но он заимствовал сцену, когда Фальстафа прячут в корзине с бельем, из сборника Фиорентино «II Ресогопе», где молодая женщина прячет таким же путем своего возлюбленного (Шекспир воспользовался этой книгой, как мы видели, уже для «Венецианского купца»). Если Фальстаф посвящает во все тайны своих намерений и во все подробности своих свиданий именно мужа той особы, за которой волочится, то поэт взял эту черту из другой итальянской новеллы, принадлежавшей перу Страпаролли и появившейся за десять лет в английском переводе Тарльтона в его сборнике «Новости из чистилища» под заглавием «Два пизанских любовника».

Не все подробности интриги одинаково удачны.

Если, например, переодетый Бруком мистер Форд подкупает Фальстафа предоставить ему ту женщину за которой он ухаживает вместе с этим последним (т. е. собственную жену), то это довольно грубая и неправдоподобная черта. Затем тот же Форд выражает свою ревность слишком грубо, наивно и неуклюже. Главный же недостаток заключается в том, что сама сущность интриги и моральная тенденция пьесы превратили умного и продувного Фальстафа в такого дурака, что его постоянные поражения не доставляют никакого удовольствия. Он не знает того, что ему бы следовало знать. Он совершает все новые и все более и более невероятные нелепости. Он глуп, когда пишет двум женщинам, живущим в небольшом городке и заведомо знакомым друг с дружкой, два совершенно одинаковых письма. Он невероятно недальновиден, позволяя себя увлечь три раза подряд в одну и ту же грубо расставленную ловушку. Приходится предположить, что он чудовищно влюблен в свою собственную внешность, но тогда в нем трудно узнать прежнего, иронизирующего над самим собой Фальстафа исторических драм. Он, далее, невыразимо наивен, если не питает никакого подозрения к мистеру Бруку, который в качестве единственного его поверенного только и мог его выдать мужу. Наконец, он не только детски легковерен, но положительно непохож на прежнего здравомыслящего Фальстафа, если принимает переодетых детей, которые ночью в парке жгут и щиплют его, за настоящих эльфов.

Лишь изредка в нем вспыхивает старая веселость и старое остроумие. Он обращается к Шеллоу, Пистолю, Бардольфу и т. д. с четырьмя или пятью репликами в старом духе. Он комичен, когда восклицает после того, как был брошен вместе с грязным бельем в воду, что не желал бы утонуть, «потому что вода раздувает человека. А что за фигура вышла бы из меня, если бы меня еще раздуло!» Он в высшей степени юмористичен, когда говорит в конце пьесы (V, 5): «Я убежден, что дьявол не желает моего грехопадения, боясь, чтобы сало, которым я наполнен, не зажгло весь ад». Но что значат эти вспышки в сравнении с тем неиссякаемым родником шуток и острот, бившим в груди истинного Фальстафа!

Пьеса похожа в гораздо большей степени на фарс, чем все остальные комедии Шекспира, включая сюда также «Укрощение строптивой». В ней мало красивых и поэтических мест. Прекрасна супружеская чета Пейдж, эти честные и добрые представители английского среднего сословия, и молодая парочка, Фентон и Анна, которая появляется, правда, только в одной сцене, но привлекает зрителей своими качествами. Анна Пейдж – симпатичная молодая мещанка из эпохи Шекспира, одна из тех простых, здоровых женских натур, которые в XIX столетии воспевал Вордсворт. Фентон, названный довольно неправдоподобно бывшим товарищем принца Генриха и Пойнса, искренно любит Анну, хотя чистосердечно признается в том, что сватался за нее, собственно, из-за приданого. Но Шекспир, знавший так хорошо цену деньгам, не упрекает его за эту черту, которую мы подметили уже в характере жениха Грациано, созданного несколькими годами раньше.

Истинной поэзией дышит только одна коротенькая сцена в последнем действии, где появляются феи. Шекспир отдыхал здесь от той прозы, до которой его унизил навязанный извне сюжет. Вы слышите в этой сцене запах смолистого лесного воздуха, вьющегося ночной порой над большим виндзорским парком. Вообще, самое драгоценное в «Виндзорских проказницах», – это крепкий аромат английской почвы, которым пропитана вся пьеса. Если она производит впечатление, несмотря на свои недостатки, естественные в произведении, написанном на заказ, то именно благодаря тому, что поэт остался, сверх обыкновения, в пределах своей родины и в рамках своего столетия. Вот почему он дал нам такое яркое представление о жизни тогдашнего третьего сословия, отличавшегося здоровьем, честностью и деятельной энергией, которых не могли затушевать никакие балаганные шутки.

Глава 24

«Остроумный» период в жизни Шекспира. – Новый женский тип. – Остроумные молодые аристократки. – «Много шума из ничего». – Рабская зависимость от сюжета. – Бенедикт и Беатриче. – Духовное развитие. – Грубо-комические фигуры

Шекспир вступает теперь в тот период своего существования, когда он остроумен до мозга костей, остроумен, как никогда до тех пор. В эти годы его жизнь словно озарена солнечным светом. То, наверно, не были годы борьбы, равным образом и не годы печали; в его существовании как будто настало затишье; его корабль, носясь по бурным волнам житейского моря, словно попал в спокойный пояс, и поэт на короткое время мог отдаться меланхолически-счастливому наслаждению своим гением, мог упиться сознанием своей гениальности. Он слышал, как пели соловьи в его священной роще. Все его существо оделось цветами.

В республиканском календаре был месяц флореаль. Такой месяц цветения бывает обыкновенно в каждой человеческой жизни. Этот период floreal Шекспира.

Он, наверно, был в это время влюблен – как и вообще в продолжение всей своей жизни – но не той страстной влюбленностью, которая захватила Ромео, и не с тем полуотчаянным сознанием, что любимый предмет недостоин любви, которое он изображает в своих сонетах, но и не с той легкой экзальтацией в юношеских грезах, какую представляет «Сон в летнюю ночь». Нет! Счастливо влюблен влюбленностью, наполнявшей и сердце его, и голову, и бывшей радостным восхищением перед умом и смелостью возлюбленной, знатной и уверенной дамы, у которой кокетство – веселое, сердце – превосходное, а голова – такая светлая, что она положительно само остроумие в образе женщины.

В годы своей ранней молодости он вывел в своих комедиях немало женщин сварливых, мужеподобных, а в своих серьезных драмах немало женщин властолюбивых, кровожадных или испорченных – фигуры, как Адриана и строптивая Катарина с одной стороны, и как Тамора и Маргарита Анжуйская с другой, которые все отличаются упорной волей и известной необузданностью в поступках. Позднее, в несколько более пожилые годы, он с особенным предпочтением будет рисовать молодых женщин, которые вся душа, вся нежность, тихие и скромные натуры без гения и остроумия, как, например, Офелия, Дездемона, Корделия. Между этими двумя типами, резко отделяющимися друг от друга, стоит группа прекрасных молодых женщин, которые могут сильно любить, но которые особенно замечательны тем, что положительно блещут гениальностью. Они нередко прелестны, как самая верная подруга, и остроумны, как сам Генрих Гейне, хотя их остроумие и иного свойства. Чувствуется, что Шекспир всем своим сердцем и со всем восторгом, какой должен внушать громадному уму другой громадный ум, восхищался их моделями. И эти типы брызжущей умом аристократической женственности никак не могли быть списаны с плебейских моделей.

В первые годы своей лондонской жизни Шекспир как незначительный член театральной труппы не имел случая познакомиться с иного сорта женщинами, кроме тех, которые были оригиналами его миссис Куикли и Долли Тиршит, страстными и бойкими, делавшими первый шаг к сближению с актерами и поэтами, и, наконец, прототипами виндзорских проказниц с их мещанским здравым смыслом и несколько тяжеловесной веселостью. Но жены и дочери простых английских граждан не предоставляли поэту, когда он ближе узнавал их, никакой умственной пищи. Обыкновенно они не умели ни читать, ни писать. Как известно, младшая дочь Шекспира не умела даже подписать своего имени.

Но затем такие лица, как Саутгемптон и Пемброк, оценили поэта, благосклонно приняли его в свой утонченный, в высшей степени просвещенный кружок и, по всей вероятности, Шекспир был представлен дамам этих знатных фамилий. Очевидно, разговорный тон этих аристократок восхитил его, их самоуверенность и изящество очаровали его, их свободная речь сделалась для него источником наслаждения и предметом подражания и идеализации.

В это время женщины высшего общества обладали большими познаниями, получали такое же образование, как мужчины, бегло говорили по-итальянски, по-французски и по-испански, нередко знали латинский и греческий языки. Леди Пемброк, сестра Сиднея, мать покровителя Шекспира, считалась самой развитой женщиной своей эпохи, была столь же знаменита, как писательница и покровительница писателей. И эти женщины не были педантичны или натянуты в способе выражения, они оставались естественными, обнаруживая одинаковое богатство как счастливых мыслей, так и научных сведений, оставались свободными в своем остроумии, как зачастую и в своих нравах, и поэтому легко понять, что в течение целого ряда лет бойкий, аристократический женский ум является предметом, который Шекспир изображает с особенной любовью. Он присоединяет к этому умственному превосходству стремление к независимости, сердечную доброту, гордость, смирение, жизнерадостность, преданность в различной мере, так что из этого сочетания развертывается наподобие веера полукруг разнообразных типов.

О таких-то женщинах мечтал он, когда создавал свою Розалину в «Бесплодных усилиях любви». Теперь он короче узнал их и доказал это уже на своей Порции в «Венецианском купце», первой из их семьи.

Они не встречаются в исторических пьесах, не встречаются даже в комедиях, вмещающих в себе столько серьезного содержания, как комедия о Шейлоке. Достигши 35-летнего возраста, осыпанный милостями судьбы, Шекспир счастлив теперь, несмотря на свою затаенную грусть; солнце его жизни стоит в знаке Льва; он чувствует себя достаточно могучим, чтобы играть с силами жизни, и он пишет теперь одни только комедии. Он их не придумывает, не заботится об этом; он употребляет свой старый метод, выкраивает пьесу из какой-нибудь посредственной, причудливой новеллы; он переделывает старые плохие театральные пьесы и обыкновенно поступает при этом так: он сохраняет без дальних рассуждений фантастические, невероятные, мало того, даже отталкивающие более тонко образованных людей черты фабулы; этому он всегда придает изумительно мало значения; порой он заимствует слишком много из данного материала, не сообразуясь с психологической вероятностью; но он намечает какой-либо один из главных пунктов в новелле или какой-либо один характер в первоначальной пьесе, и этот пункт, этот характер или такие характеры, которые данная ситуация дает ему повод прибавить из собственной фантазии, он зажигает всем огнем своей души, так что реплики пламенеют как бы огненными письменами и мечут искры остроумия или страсти.

Таким образом в комедии «Много шума из ничего» он сохраняет фабулу, представляющую почти непреодолимые трудности для удовлетворительной поэтической обработки и, тем не менее, отчасти независимо от нее, создает перворазрядное поэтическое произведение.

Эта пьеса была занесена в книгопродавческие каталоги 4 августа 1600 г. и вышла в том же году под заглавием «Пьеса «Много шума из ничего» в том виде, в каком она была много раз публично играна слугами лорда-камергера. Сочинена В. Шекспиром». Следовательно, она должна была быть написана в 1599–1600 гг. Кроме того, в начале ее есть намеки, подходящие к этим годам. Так, надо думать, что и реплика Леонато в первой сцене: «Победа – двойная победа, когда все возвращаются домой» и в том же месте реплика Беатриче: «Вероятно, у вас были залежные припасы» – обе относятся к походу Эссекса в Ирландию.

Шекспир взял частности фабулы из различных итальянских источников. По пятой книге «Неистового Роланда» Ариосто (история о Ариоданте и Дженевре), переведенной в 1591 г. и помимо этого уже прежде послужившей для одной пьесы, поставленной в 1582 г. для королевы, он взял тот мотив, что злонамеренный дворянин предупреждает одного знатного юношу о том, что дама его сердца изменила ему, заставляет ее служанку переодеться в ее платье и принять ночного посетителя, поднимающегося по лестнице, приставленной к окну ее госпожи, для того чтобы жених, присутствующий в некотором отдалении при этой сцене, мог получить мнимое доказательство справедливости клеветы, благодаря которой свадьба расстраивается. Из новеллы Банделло «История Тимбрео из Кардоны» он взял все другие подробности. Тимбрео – это Клавдио; через своего уполномоченного он сватается за дочь мессинского дворянина Леонато. Интрига, разлучающая молодую парочку, пускается здесь в ход неким Джировдо (у Шекспира доном Хуаном) точь-в-точь, как и в пьесе, но имеет более веский мотив, а именно, что Джировдо сам влюблен в молодую девушку. Когда ее обвиняют, она падает в обморок, ее объявляют умершей и, как и в пьесе, устраивают фиктивные похороны. Только здесь встречается обстоятельство, не понадобившееся Шекспиру: все общество в Мессине заступается за невинность невесты, тогда как в пьесе лишь одна Беатриче остается верна своей молодой родственнице. Истина, наконец, открывается, и брак заключается вновь, совершенно так же, как в пьесе.