скачать книгу бесплатно
Женщина резко обернулась.
– Добрый день, мадам Хофман, – взяв себя в руки, поздоровалась Селеста. – Как поживаете?
Мадам Хофман сурово взглянула на розовые волосы консьержки и презрительно ухмыльнулась.
– Докатились, – пробурчала она.
У Селесты зазвонил телефон.
– Дела, дела, – взглянув на экран, извиняющимся тоном сообщила она Лии. – Если что понадобится, звоните, и добро пожаловать.
И оторвавшись от перил, помчалась вниз по лестнице, вызвав очередной истеричный приступ тявканья.
Лия воспользовалась моментом и, скрывшись в квартире и захлопнув за собой дверь, тут же оказалась во тьме и духоте, зато избавилась от продолжения разговора.
– Конечно, попробуй тут не разозлись, – пробормотала она стоящей перед ней картине. – С такой соседкой, да с самого сорок третьего года, я бы вообще взбесилась.
Ответа не последовало.
В квартире воздух был спертый от времени и пыли – судя по всему, здесь никто не жил гораздо дольше шести лет, о которых знала Селеста.
Лия сложила вещи на пол и подождала, пока глаза привыкнут к темноте.
В глубине комнаты, на стене, выходившей на широкую, залитую солнцем улицу, виднелись полоски света, пробивающегося сквозь плотные шторы на окнах. Его хватало лишь разглядеть смутные очертания окружающих предметов без каких-либо подробностей.
Лия осторожно, мелкими шажками, обошла картину и направилась к окнам. Половицы скрипели на каждом шагу, словно протестуя против ее вторжения. Протянув руку к зашторенной стене, кончиками пальцев нащупала тяжелую ткань, похожую на камчатное полотно. Пока все хорошо. Никто на нее не выскочил, не свалился на голову и не кинулся под ноги. Пальцы нащупали край шторы, где-то вверху на багете забренчали кольца. Лия без раздумий потянула за штору.
И тут же об этом пожалела.
В слепящем солнечном свете, залившем комнату сквозь старинные окна, ее окутали густые, удушливые облака пыли, от которых тут же заслезились глаза. Лия поперхнулась и закашлялась, отчаянно дергая задвижку на раме, а когда та наконец неохотно поддалась, чуть с ума не сошла от радости.
Она приоткрыла окно, не обращая внимания на протестующий стон петель, и ринулась навстречу свежему воздуху.
Лия застыла на несколько минут с высунутой из окна головой, задыхаясь и откашливаясь, стараясь не думать, как нелепо выглядит со стороны для прохожих на улице. Наверное, нужно было оставить дверь открытой или впустить первой очаровательную мадам Хофман.
Уняв наконец кашель, Лия с глубоким вздохом облегчения выпрямилась и приготовилась к новым находкам. Она медленно отошла от окна и обнаружила, что на самом деле наследством grand m?re оказалась не просто квартира, а настоящий музей.
Пыль все еще клубилась в воздухе, но яркий свет озарил тисненые обои в серовато-голубых тонах неба перед бурей.
На стене против окон висели в позолоченных рамках десятки картин: несколько очаровательных пасторальных сельских пейзажей, морские – с вечно стремящимися за горизонт кораблями. Каждая картина поражала яркими, насыщенными тонами.
В центре комнаты на широком персидском ковре стояли лицом друг к другу пыльные диваны с бирюзовой обивкой в стиле Людовика ХV.
С одной стороны, ближе к Лии, к ним был приставлен длинный стол, на который опирался большой холст с обнаженной натурой, развернутый к двери и приветствующий гостей.
В дальней стене, примыкающей к окнам, оказался пустой камин с резной мраморной облицовкой.
Под самым потолком над камином виднелась скоба, на которой, видимо, когда-то висело какое-то произведение искусства, но теперь это место пустовало.
А прямо над головой в центре комнаты красовалась люстра с хрустальными подвесками, ослепительно сверкающими даже под слоем пыли. На онемевших ногах Лия пошла дальше.
Она остановилась у изящного журнального столика рядом с дальним концом дивана и принялась разглядывать коллекцию фотографий в рамочках. Осторожно взяв первую, она протерла стекло. Молодая женщина с мундштуком в руке, в шелковом, расшитом бисером платье, которое, словно вторая кожа, повторяло каждый изгиб тела, и небрежно накинутом на плечи меховом палантине стояла у входа в джаз-клуб, прислонившись к фонарному столбу и обратив на камеру равнодушный взор, в котором сквозила скрытая чувственность.
На обороте Лия увидела надпись карандашом: «Эстель Алар, Монмартр, 1938 год».
Лия с трудом сглотнула.
Несмотря на неоднократные заверения юристов о том, что квартира принадлежала Эстель Алар, Лия только сейчас по-настоящему осознала, что ей до сих пор в это не верилось. Не верилось, что бабушка всю жизнь хранила в тайне такое важное обстоятельство и ни разу не обмолвилась, что бывала и тем более жила в Париже. И Лия даже представить себе не могла почему.
Она вернула фотографию на место и взялась за другую. На ней смеющаяся красавица Эстель в кокетливой шляпке набекрень сидела за рулем приземистого «Мерседеса», выглядывая из окна. Ее волосы рассыпались по плечам. Лия моргнула, пытаясь связать бесшабашность и непринужденность, пронизывающую эти фотографии, со знакомой ей строгой, сдержанной женщиной. Попытка с треском провалилась.
Она переключила внимание на последнюю фотографию и нахмурилась. На нее без тени улыбки смотрел суровый немецкий офицер.
Судя по форме, фотография была времен Первой мировой войны. Лия еще больше нахмурилась и перевернула снимок, но не нашла на обороте никакой надписи. Она поставила фотографию на место и взглянула на стопку лежащих рядом с ней журналов.
Отложив в сторону верхний номер, покрытый толстым слоем пыли, она обнаружила легко читаемую обложку. Из рупора в левом верхнем углу как бы вылетали слова, набранные жирным красным шрифтом, ниже на обложке был изображен солдат с решительным суровым лицом. Такая же красная полоса пробегала по корешку журнала, сверху виднелась надпись: «Сентябрь 1942 года».
Лия отдернула руку.
– Не может быть, – ахнула она в пустоту, словно надеясь, что произнесенное вслух сбудется. Дальше можно даже не листать, и так ясно – там немецкая пропаганда и глянцевые агитки тех времен, когда нацисты захватили этот самый город.
Лия снова уставилась на молодую, смеющуюся Эстель Алар в «Мерседесе» и неизвестного немецкого офицера, потом отвернулась от фотографий и журналов, страшась напрашивающихся выводов.
С нарастающим дурным предчувствием в душе она прошла мимо украшенного камина и повернула за угол. Здесь оказалась столовая, в центре которой стоял стол палисандрового дерева с восемью стульями в одном стиле.
Справа от нее у стены стоял высокий буфет с рядами хрустальной, серебряной и фарфоровой посуды на полках. На стене напротив буфета обнаружилась ещё одна коллекция картин – поразительные портреты мужчин и женщин в старинных нарядах, от которых трудно было отвести взгляд.
От нарастающего ужаса Лия до боли прикусила губу.
Во время оккупации произведения искусства для нацистов были лакомым куском, многие коллекции были разграблены подчистую…
– Прекрати, Лия. – Она встряхнула головой, не обращая внимания на абсурдность ситуации – докатилась, разговаривает сама с собой. – Не говори глупостей. Хватит себя накручивать.
Да, в квартире нашлась фашистская пропаганда. Но единственная фотография и стопка журналов вовсе не значили, что картины на стенах добыты грабежом или другим незаконным способом. В молодости бабушка вполне могла хранить такую коллекцию в этой квартире исключительно из любви к искусству, и нечего выдумывать какой-то преступный умысел. Пусть этим занимаются голливудские сценаристы и радикальные фанатики.
Лия оторвала взгляд от картин и продолжила осмотр квартиры, выйдя в коридор. Дверь справа вела в кухню с небольшой газовой плитой, маленьким холодильником и глубокой мойкой, врезанной в столешницу, ничем не заставленную, не считая единственного хрустального бокала.
Слева от нее через распахнутые стеклянные двери виднелись смутные очертания кровати с пологом – последняя комната была спальней.
Как и в гостиной, из высоких окон на дальней стене сквозь шторы пробивались полоски света.
Лия вошла в спальню, обошла кровать и, наученная недавним горьким опытом, с особой осторожностью приоткрыла плотные шторы.
При свете комната оказалась типичным женским уголком с розовыми обоями, слегка пожелтевшими и выцветшими лишь по краям у самого потолка.
В комнате стояли двуспальная кровать, туалетный столик с креслом и необъятный шкаф, весь покрытый резьбой в провинциальном стиле.
Кровать была аккуратно заправлена, и постельное белье после стирки наверняка оказалось бы в тон обоям.
Безупречный порядок в комнате нарушал лишь какой-то небрежно брошенный поверх покрывала предмет одежды, смятый и посеревший от пыли.
Приподняв его за тонкие бретельки, Лия определила, что это вечернее платье. Ошеломляющий наряд из лимонно-желтого шифона и крепа, расшитый стеклярусом, что-то баснословно дорогое в любые времена. Явно не из тех, что можно отбросить, словно пару старых носков.
Совершенно сбитая с толку, она выпустила платье из рук и вгляделась в узкий сводчатый проход в углу за шифоньером. За ним оказалось нечто вроде современной гардеробной. Комната, где одевались и прихорашивались, догадалась Лия, хотя особо разгуляться было негде.
Вдоль стен по обеим сторонам впритык висели всевозможные платья, меха и пальто, громоздясь друг на друга в таком количестве, что за ними не было видно задней стенки. На полу рядами выстроились десятки пар туфель, а на верхней полке высились стопки коробок со шляпками. Перед ними стояли шкатулки с украшениями, некоторые обтянутые кожей или атласом.
– Боже праведный, – пробормотала Лия. Такое изобилие просто не укладывалось в голове.
Она попятилась к выходу и осторожно открыла шкаф в ожидании очередной ярмарки тщеславия. Но он был практически пуст, на весь немалый объем не набралось и десятка платьев. Эти платья, избежавшие вековой пыли, были настоящими сокровищами высокой моды: шелковыми и атласными, с изысканной вышивкой, аппликациями и украшениями. Лия погладила сапфирово-синюю юбку и отдернула руку, боясь испачкать ткань. Она закрыла шкаф и прижалась лбом к сомкнутым створкам дверей. Платья, туфли, меха – одной одежды и обуви было на целое состояние, не говоря уж об изысканной мебели и картинах.
И все это скрывалось в течение более семидесяти лет.
Лия упала в кроличью нору. В пучину безумия, в которой так и напрашиваются омерзительные мысли. Она отстранилась от шкафа и перевела дух.
Бездоказательные измышления до добра не доведут, за время научной карьеры это она усвоила твердо. Бабушка вправе рассчитывать на определенный кредит доверия. Лия не поверит в худшее, пока не получит неопровержимых доказательств. А пока нужно отбросить беспочвенные подозрения, лучше набросать список неотложных дел, задач, требующих немедленного внимания. В списках содержатся лишь пронумерованные задачи, а не какие-то догадки и предположения. Списки – это порядок и логика, с их помощью в моменты растерянности и сомнений ей всегда было проще сосредоточиться на том, что под силу изменить. Да, прямо сейчас ей нужны тщательно составленные списки.
Немного взбодрившись, Лия направилась к выходу, но, заметив краем глаза собственное отражение, застыла на месте как вкопанная. Даже в немного потускневшем и облезшем зеркале над туалетным столиком были заметны морщинки, выдающие ее беспокойство.
Она невольно села в небольшое кресло, не обращая внимания на пыль и не отводя глаз от зеркала. Кто последним в него смотрелся? Бабушка? А если бы Лия перенеслась в прошлое, что бы она увидела? И кого?
Она оглядела туалетный столик. В центре сгрудились красивые стеклянные флаконы. Рядом лежала пара дамских перчаток, брошенных и забытых, а дальше, под самым зеркалом, стояла маленькая карточка. «Почтовая открытка», – протянув руку, подумала Лия.
На черно-белой фотографии виднелись смутные очертания длинного здания, похожего на древний храм с рядом римских колонн вдоль фасада. Впечатляющий вид величественного строения портил только штандарт со свастикой, гордо реющий на ветру.
Ужас охватил ее с новой силой, пробуждая нечто гораздо более зловещее. Она медленно перевернула открытку.
«Милой Эстель, – гласила выцветшая небрежная надпись чернилами. – С благодарностью, Герман Геринг».
Лия уронила открытку, словно ужаленная, и вскочила, опрокинув маленькое кресло. Смесь отчаяния с омерзением подкатила к горлу тошнотворным комком.
Какая она дура! Только дурак может еще на что-то надеяться. Только умалишенный станет отрицать, что вся эта квартира – одна сплошная улика. Более убедительного, неопровержимого доказательства даже вообразить невозможно.
Она до сих пор понятия не имела, почему бабушка решила оставить ей эту квартиру, но основания скрывать само ее существование теперь были предельно ясны. Ведь ее родная бабушка, что каждый год в мае вывешивала за окном французский флаг, празднуя победу, женщина, что беспрестанно клялась в любви к своей стране, вовсе не была патриоткой.
Ее бабушка – лгунья, лицемер и предатель.
Ее бабушка – пособница фашистов.
Глава 2
Софи
ВЕЛЮНЬ, ПОЛЬША, 31 августа 1939 года
Первый раз Софи Сеймур назвали странной, когда ей было восемь лет.
Случилось это на празднике в честь дня рождения одноклассницы Элоизы Постлвейт, где она оказалась лишь по приглашению матери именинницы вместе со всем классом летней воскресной школы. Праздник был целым событием: девочки в нарядных платьях с оборками, угощение с сытными пирожными и холодным чаем, и игры, такие скучные, просто тоска зеленая.
Никто не заметил, как Софи тайком улизнула от шумной суеты игроков в «музыкальные стулья» и «передай пакет» и направилась в расположенную на первом этаже библиотеку.
Библиотека Постлвейтов, как и сам особняк, производила неизгладимое впечатление: блаженная тишина, мягкий полуденный свет. Здесь Софи обнаружила учебник латыни, наверняка сохранившийся со времен учебы Постлвейта в Итоне. Восьмилетняя Софи уже хорошо владела французским, испанским и итальянским, хотя с латынью, от которой произошли эти языки, была незнакома. Учебник ее сразу заинтересовал, и она зачиталась в укромном уголке.
Увлекшись новым занятием вдали от остальных, она не заметила, что ее хватились, не представляла, какой поднялся переполох, когда наконец стало ясно, что восьмилетняя девочка пропала, а когда первые поиски ничего не дали, возникло зловещее опасение, что она могла упасть в какой-нибудь пруд в усадьбе и утонуть.
О происходящем Софи догадалась только через час, когда сбившаяся с ног миссис Постлвейт обнаружила ее в библиотеке и в ярости от пережитого потрясения рывком подняла на ноги и выхватила из рук учебник.
– Да что с тобой такое? – потребовала она объяснений, багровея лицом, резко выделяющимся на фоне модной прически, ничуть не пострадавшей при поисках.
– Ничего, – растерялась Софи, не понимая, в чем дело.
– Ты зачем сбежала?
– Голова заболела от шума, – вежливо объяснила Софи.
– Ты испортила Элоизе праздник, – зашипела женщина. – Все пропало.
– Не понимаю.
– Тебя все обыскались. Думали, утонула.
Софи покачала головой.
– Я умею плавать, – попыталась она успокоить хозяйку. – Мама нас с братом одних не отпускала, пока мы не научились.
– Лучше бы объяснила, что воровать нехорошо. То есть брать чужое без спросу, – с отвращением поджала губы женщина.
– Я не воровала, – возразила Софи. – Просто читала. А потом поставила бы на место.
– Ах ты врунья, – взглянув на учебник латыни, фыркнула миссис Постлвейт. – Ты же такое читать не умеешь.
– Умею.
От такого оскорбления, впервые услышанного из уст взрослого, у Софи защемило в груди.
– Это же просто латынь, – пыталась объяснить она. – Сначала основы грамматики в таблицах, потом построение предложений. Не так уж и трудно. Хотите покажу?
– Я не нуждаюсь в твоих объяснениях. Я и так свое место знаю. Вот и ты свое знай.
Миссис Постлвейт пристально уставилась на Софи, но та не опустила глаз.
– Ну и странное создание, – холодно и твердо, как бриллианты, висевшие у нее на шее, заявила женщина. – Никто на тебя не позарится. Что-то с тобой не так.
После того разговора прошло тринадцать лет, но в память он врезался навсегда.
– По-твоему, я ненормальная? – спросила Софи, глядя в потолок.
Петр заворочался у нее под боком, оторвал взлохмаченную темноволосую голову от подушки и, подперев щеку рукой, воззрился на супругу озорными, цвета Балтийского моря, глазами.
