Жаба

Александр Борун

Жаба

Привал. Совсем разучился ходить по горам после двухлетнего перерыва! Стараясь угнаться за дядей Рибдом, я стал спотыкаться всё чаще.

Кажется, тётя Мея заметила, что я падаю с ног, и уговорила дядю сделать привал. Сама она легкая, стройная, прыгает по камням, как горная Артемида (я в книге читал). Но тут сделала вид, что устала.

Дядя Рибд – тот вообще никогда не устает. Если бы даже я сказал ему, что больше не могу, он бы только начал надо мной издеваться. Он говорит, что хочет сделать из меня настоящего мужчину, но я ему не верю. То он устраивает поход за походом, то, когда я только-только начал за ним поспевать, бросает их совсем… Хотя насчет настоящего мужчины я и до того не верил.

Он и сам-то какой-то ненастоящий. Высокий, худой как скелет. И лицом похож на скелет, так череп кожей обтянут. Только возле рта и на лбу застывшие складки кожи, которые, если бы не были такими неподвижными, обозначали бы улыбку, а так выражение лица только ещё более никакое делается. Шагает себе вверх по камням как по ровному месту, равномерно переставляя ноги, с болтающимися руками. Жутко холодный ветер рвёт его чёрное одеяние, а он его не замечает, словно у него кости из свинца. И не только кости. Его лицо какого-то серого цвета, совершенно неподвижное, тоже вполне могло бы быть из свинца. Только когда он говорит, чуть приоткрывается щель рта, и всё. Правда, если бы, например, Мастер Скала, если бы oн, конечно, и вправду был, отливал дядю из свинца, непонятно, как он мог бы выбрать такое неприятное выражение для его лица.. И душа у него свинцовая – если вообще есть. Нет, дядя Рибд мне никогда не нравился. Хотя мне всегда казалось, что для меня же было бы лучше изображать это, но я не могу себя заставить. Я могу быть только вежливым. Я бы, может, был иногда и невежливым, но я его боюсь. Впрочем, если бы я его поцеловал, он бы удивился, возмутился, и наказал бы меня, наверное.

Тётя Мея – совсем другое дело. Она хоть иногда на вопросы отвечает. Правда, она не знает, сколько я ещё и подслушиваю. Как-то я подслушал, как дядя Рибд выговаривал ей за то, что она рискует ко мне привязаться душой. Кажется, ей это тоже казалось очень опасным. Почему? Об этом я стараюсь не думать. Они иногда так страшно говорят обо мне между собой какими-то зловещими намёками, так что лучше бы и не слышать.

Но и полезного можно услышать много. Вот, например, предсказания. Удивительно, как мало нужно знать про что-то происходящее, чтобы правильно предсказать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Про сегодняшний поход я для себя уже вычислил. Дело кончится тем, что ветка, разветвившаяся надвое, срастётся, рукава реки сольются, и на оставшемся острове сердце успокоится – если он всплывёт… И вот так всегда с пророчествами. Они всегда оказываются верными, только вот понять их можно только тогда, когда они уже исполнились. А дядя и тётя меня не учат.

В книгах у детей бывают папа и мама, а у кого нет, тот бедный, у него мало еды и одежды, и все плохие и обижают его. У меня не так. Иногда я даже надеюсь потихоньку, что дядя Рибд и тётя Мея – это на самом деле папа и мама, но они пока притворяются, что это не они, чтобы лучше меня воспитывать, а если я себя буду правильно вести, они всё расскажут. Особенно про тётю надеюсь. Сперва, когда я был маленький, я даже хотел вырасти и жениться на ней. Особенно, помню, мне нравилось, что у неё длинные чёрные шелковистые волосы. Теперь-то я не обращаю внимания на такие мелочи. Но если в конце концов окажется, что они только опекуны (так это называется в книжках), и если нам суждено расстаться, я попрошу у тёти Меи на память прядку её волос.

А иногда и она такая недобрая, что я надеюсь, что мои папа и мама в какой-нибудь опасной и очень долгой экспедиции, и могут не вернуться, поэтому мне про них ничего не говорят, но и называться папой и мамой не хотят, потому что они могут и вернуться. И тогда я начинаю представлять себе, как они возвращаются, и я рассказываю им, какие дядя Рибд и тётя Мея злые… Нет, не рассказываю, а проявляю редкостное благородство, главное, чтобы меня от них забрали.

Тётя Мея, по моему, нарочно заставляет себя быть злой. Зачем? Стоит только начать раздумывать, вопросов делается только больше. Что связывает тётю с дядей? Какая-то ужасная тайна, и, наверное, эта тайна связана с моим предназначением. Они не говорят, к чему меня готовят, но это что-то величественное, с чем у них связаны большие надежды. Оно оправдает тот душевный дискомфорт, который они, особенно тётя Мея, вынуждены испытывать, воспитывая меня так, как, для этого необходимо. А что это за предназначение?

Но я помню, как случайно подслушал: дядя Рибд предложил тёте руку и сердце, а она ему отказала. Так что в одном доме они живут только из-за меня.

Всё, привал окончен, и опять дядина чёрная спина впереди. Ему и посох-то, по-моему, ни к чему, он его просто несёт.

Под ногами камни, камни, камни. Ничего не растёт на этой горе Гоболин. Это первая гора, которая мне не нравится. Вообще мне в горах хорошо. Там просторно. Всё равно не с кем поговорить, но это становится как бы нормальным, что ли. Не знаю, как это получается, но в горах как будто легче дышать.

Но Гоболин – неприятная гора. У неё какой-то предательский характер. Вот только что я выбрал из нескольких камней самый плоский, чтобы поставить ногу, а он повернулся, и я чуть не упал. А ведь я видел: он не шелохнулся, когда на него наступал свинцовый дядя Рибд! И ветер не просто дует неровно – он как будто специально старается пихнуть туда, куда сам наклонишься, чтобы не дать встать на следующий камень, или, наоборот, заставить сильно по нему топнуть, чтобы он стронулся с места.

Я понял, почему дядя Рибд не качается! То есть, он качается, но его ноги совершенно ровно переступают, сгибаясь и выпрямляясь. Он предвидит все порывы этого подлого ветра и наклоняется в другую сторону заранее! Может, он даже видит, как они приближаются? Но как? Интересно, неужели я тоже когда-нибудь так научусь? Пока мне с этим ветром приходится несладко.

Только дядя, с его мерзким и зловещим характером мог выбрать для похода гору Гоболин. Все камни либо чёрные, либо зелёные, каждый по отделъности даже красив, я сперва хотел на обратном пути захватить парочку, на книжную полку, пока не понял, что они выглядели бы как ненастоящие. Как покрашенные, что ли. Слишком ровный цвет, без всяких полосок, крапинок и пятнышек.

Но когда этих камней много, они ещё хуже. От чёрно-зелёного мелькания перед глазами через несколько шагов начинает тошнить. А смотреть нужно внимательно, чёрный камень может оказаться, наоборот, ямой между зелёными, только что я чуть не вывихнул ногу, попавшись в такую.

А как только приостановишься и начнёшь рассеянным взглядом рассматривать весь склон целиком, вместо облегчения для уставших глаз получается одно расстройство: зелёный и чёрный сливаются в какой-то отвратительный тусклый цвет, наводящий беспросветную тоску.

Кажется, на дядю такие вещи не действую совсем. Или, может быть, даже хуже, именно такой пейзаж ему нравится? Он бы, наверное, с удовольствием носил одежду такого цвета.

А тётечка, гляжу, тоже приуныла, и тоже скрывает это от дяди. Конечно, если небо сделано из тумана того же грязно-зелёного цвета, и всё ниже и ниже нависает над головой. Кажется, как будто наверху болото, и внизу болото, и они вот-вот захлопнутся, как огромная пасть, и мы захлебнемся в тине. Нет, это вовсе не шутка. Головой я понимаю, что этого не случится, но всё равно как-то неуютно.

А дядя Рибд всё топает вверх но склону. А небо всё ниже. Вот, сейчас…

Перед дядей Рибдом оказалась большая каменная ступень, он поднялся на неё, вошел в туман и сразу исчез, как будто головой вперед нырнул в болото.

Я подошел к этому месту и осторожно сунул голову в туман. Стало темно, как ночью. Нет, не темно, но ничего, кроме болотного цвета, не видно, как будто глаза завязаны. Тускло-зелёной тряпкой. И ничего не слышно. Исчез вой ветра, хотя ветер по-прежнему дул в лицо так, что хотелось отвернуться. Так иногда бывает во сне.

– Ой! – сказал я. Нет, себя я слышал. Я нашарил рядом с собой камень, вытянул руку вперёд и отпустил его. Стука не было. Сразу мне стало казаться, что я стою на краю бездонной пропасти, скрытой туманом. Я оцепенел. Это было как в кошмаре. И тут на меня сзади кто-то напал, и хотел столкнуть туда, в пропасть, и я чуть не ударил его посохом куда попало, но это была тётя Мея, которая не толкнула, а, наоборот, дёрнула меня за плечо, и я так вылетел назад из тумана, что проскочил мимо неё.

– …лох, что ли, Джаб? – закричала она мне прямо в ухо, как будто кто-то внезапно выдернул пробки у меня из ушей, – я тебе кричу, кричу!

Неожиданно для себя я вдруг поцеловал её, куда-то в нос, и заплакал от невыразимого облегчения, что это она, что они не исчезли вместе с дядей, который сразу стал казаться почти хорошим, хотя – зачем он нас сюда завёл?

Тётя Мея, чуть отшатнувшись, попала головой в туман, и её лицо, оставаясь слегка видимым сквозь муть тумана, сделалось неживым, как у утопленницы. Она неслышно сказала что-то сердитое. Я разобрал по губам: "…ещё за нежности!"

Она снова придвинулась.

– … сиди на этом месте и никуда не уходи. Сразу заблудишься. Меня дядя Рибд зовёт. Нам тут с ним нужно… – и она повернулась и исчезла в тумане, который съел её последние слова.

Я не удивился, что дядя Рибд позвал её мысленно. Они часто при мне так разговаривали, по секрету. Раньше, когда я был маленький, они не были так осторожны, и часто разговаривали при мне вслух. Жаль, что теперь, когда я уже большой, я могу припомнить только отдельные куски. Теперь-то я подслушиваю нарочно и потом долго думаю. Про услышанное. Как-то они говорили о Мастере Скале: есть он или нет. Тётя Мея рассказала, что иногда ей кажется, что на неё кто-то смотрит. Дядя Рибд отвечал, что всё это чушь и мания преследования. Тётя Мея успокоилась. По-моему, она решила, что сам же дядя Рибд за ней подсматривает. Потому и убеждает её, что это чушь.

А дядя Рибд, между прочим, во всём старается походить на Мастера Скалу, как о нём написано в книжках, хоть в него и не верит. А я задумался. До тех пор я думал, что Мастер Скала – это сказки. Ну, про то, как он рос и учился, совсем один в мире, а потом оказалось, что у него есть зеркальный двойник. И он победил двойника и создал тот мир, который мы видим… Сказки? Но ведь я тоже иногда чувствую, как будто кто-то смотрит. И это не дядя и тётя, потому что, бывает, я их при этом вижу, и они чем-то заняты. Разговаривают между собой, например. Неужели Мастер Скала есть?

Это теперь я так слушаю. А тогда, ничего не понимая, я в полусне слушал их странные сумеречные разговоры, в которых часто и таинственно упоминалось какое-то ожидающее меня бессмертие. Вообще, когда дядя Рибд и тётя Мея…

Но они, кажется, совсем потерялись в этом болоте? Ведь прошло страшно много времени, а их всё нет? – Как только эта мысль появилась, она стала расти и расти, и скоро я понял, что больше не могу сидеть под этим туманом, как муха под потолком, и ждать неизвестно чего! Я тут замёрзну насмерть, на этом ветру, в конце-то концов! (Как он может дуть прямо из тумана и не сдувать его?!) Может, они меня вообще бросили? Завели и бросили? Сердце всё сильнее колотилось от страха, в глазах зелень сменялась чернотой… и вдруг сверху ко мне прикатился камешек. Выскочил прямо из тумана и больно стукнул меня но руке. Я обрадовался и стал ждать того, чья нога его сбросила. Тётю. Или хотя бы дядю. Прроклятое безмолвие! А вдруг тётя Мея подвернула ногу, и лежит там, беспомощная, а туман жадно глотает её призывы?! Да, но она могла бы позвать дядю, мысленно. А вдруг они поссорились? Вдруг дядя Рибд решил припомнить тёте её отказ и завел нас сюда специально…

Я нырнул в туман и, ничего не видя, начал лихорадочно карабкаться на четвереньках вверх по склону. Камни беззвучно уворачивались от меня и ускользали вниз. Я уже не понимал, что быстрее, я карабкаюсь вверх или съезжаю вниз вместе с осыпью мелких камней.

Ещё один камешек сверху хлопнул меня по плечу, не то подбадривая, не то предостерегая. Я рванул вверх ещё быстрее и стукнулся обо что-то головой.

Кажется, я не терял сознания, только упал лицом на руки. И стал приходить в себя. Голова кружилась, по не очень, в основном, болела – в том месте, которым приложился. Я протянул руку. Стена. Ровная, слегка наклонная в мою сторону. Опираясь на неё руками, я встал. Сверху упал ещё один камешек, прямо на мою больную голову. Я поднял руки и нащупал над головой верхний край стенки. Ну, подтягиваться-то я умею! Миг – и я высунул голову над краем стены и неожиданно попал в чистый воздух!

Но то, что я увидел, не было тётей! Прямо перед моим лицом, так близко, что я с разгону чуть не ткнулся в него, было чудовище. Его голова, похожая на голову какой-то жабы, по-собачьи лежала на когтистых передних лапах, огромные тусклые глаза неподвижно смотрели прямо на меня. Чудовище шумно вздохнуло, прикрыв глаза. Мои оцепеневшие руки разжались, я упал вниз, обратно в туман, отскочил подальше в сторону, на случай, если этой твари захочется спрыгнуть, и замер, прислушиваясь. В тумане ничего не было слышно. Там, наверху, ветер шумел, а здесь он беззвучно пронизывает до костей. А вдруг жаба спрыгнет и тихо подкрадется? Я пощупал стену. Выше, выше… До края не достал. Подпрыгнул – нет, слишком высокая. Тогда я понизу обошел то место, куда могла спрыгнуть эта жаба, пощупал стену. Тоже слишком высока. Да, жаба сидит именно в этом месте неспроста! Только здесь можно подняться и прийти на помощь тёте. А вдруг оно её уже здесь подстерегло?!

Я снова подтянулся на руках в том месте и высунулся – быстро, неожиданно, готовый мигом разжать руки, и понимая, что это слабая гарантия против дракона, который может плюнуть огнем мне прямо в лицо или просто мгновенно откусить мне голову, – и сразу нырнул обратно.

Пока я был наверху, я успел увидеть, что жаба сидела теперь далеко от края, и, увидев меня, хотела сделать лапой какой-то жест, похожий на приглашение.

И я решился. Вылез и встал на краю тумана, вполоборота, готовый спрыгнуть вниз.

Жаба медленно, кряхтя, повернулась ко мне задом и стала медленно удаляться, иногда с трудом поворачивая голову, чтобы оглянуться на меня, явно приглашая за собой. Выглядела она жутко. Ребра и какие-то мослы торчали под её серой морщинистой шкурой, покрытой трещинами, из которых сочился вонючий гной ярко-желтого цвета. Местами шкура отставала далеко от тела, особенно на задней части лап, и волочилась по камням, стираясь до мяса. Ползти жабе было очень трудно и очень больно, но она ползла. И я пошел за ней.

Мы невыносимо медленно тащились всё по тем же по чёрным и зелёным камням, и я мог оглядеться. Разглядывать оказалось особенно нечего. Вокруг до горизонта тянулось чёрно-зелёное плоскогорье. Сзади оно обрывалось в туман, который отсюда выглядел, как море, тоже тянущееся до горизонта. Над этим морем, которое было гладким, как в полный штиль (хотя ветер здесь ещё больше свирепствовал, чем внизу), довольно низко висело солнце. Но оно не отражалось в море! Наоборот, казалось, что туманное море слегка окрашивает солнце в свой мерзкий гнилой цвет, и это было совершенно невыносимо. Я пытался запомнить дорогу, чтобы найти то место, где можно где можно спрыгнуть с плато на осыпь, но взгляду не было за что зацепиться. Если придется возвращаться, как я найду то место? Бросание камней в туман не поможет мне узнать высоту уступа, потому что я не услышу, как они упадут. придется повисать на руках и пытаться нащупать склон ногами. И очень много раз мне этого не сделать… Но тут я сообразил, что могу найти дорогу по вонючему гною жабы на камнях, и мне стало полегче. Жабы я уже не боялся, то есть не боялся, что она на меня кинется. Её можно было, скорее, пожалеть, а не бояться. Но не кинется – это хорошо, а вот куда это она меня ведёт?

Прямо из камней плоскогорья торчало что-то вроде верхушки каминной трубы. Она была тоже чёрно-зелёной, и я заметил её, только когда жаба подошла вплотную и остановилась. Выглядело это так, как будто весь мир затоплен, как водой, чёрными и зелёными камнями… И здесь явно затоплен дом.

Мне показалось, что на меня кто-то смотрит, и я огляделся. Вокруг ничего не было, даже других труб. Жаба тревожно поглядывала наверх, но и там не было ничего такого, просто висело какое-то облачко. Как будто труба недавно дымилась, и клок дыма остался висеть, и почему-то не тает.

Я поглядел на жабу. Жаба, совсем по-человечьи, пожала плечами. Потом она показала мне глазами на каминную трубу. Я подошел поближе и заглянул. В трубе, немного ниже края, стояла тьма. Как вода в колодце. Но в ней ничего не отражалось. Я потрогал рукой – ничего не чувствуется. Опять туман. Но этот чёрный туман – не такой, как зелёный. Из него доносились голоса! Я сразу узнал дядю и тётю, но был и ещё кто-то. Я оглянулся на жабу.

Жаба медленно опустила и подняла свои морщинистые веки, и я с ужасом, жалостью и отвращением увидел в уголках её огромных тусклых глаз капельки крови. Жаба когтем, чуть не выколов себе глаз, подцепила сначала одну капельку, потом другую, и дрожащей лапой нарисовала на каминной трубе что-то вроде кинжала с витой рукояткой.

– Это кинжал? – спросил я на всякий случай. Жаба кивнула.

– Он там, внизу?

– Да.

– Хочешь, чтобы я его тебе принес?

Она покачала головой. Кивнула. Снова покачала. И да, и нет.

– Чтобы принес?

– Да.

– И отдал тебе?

Нет

– А что же тогда?!

Жаба молча смотрела на меня. В этом молчании я осознал страшный ответ на свой так неправильно сформулированный вопрос.

– Ты хочешь, чтобы я тебя убил этим кинжалом? – шепотом спросил я жабу.

– Да, – кивнула она.

– Но почему?!

Жаба только тяжело и горестно вздохнула, и я понял, что жизнь стала для неё невыносима.

– Но причем тут я?! Возьми и прыгни в какую-нибудь пропасть. Почему именно я должен тебя убивать?

Жаба повернулась ко мне боком. На нем была страшная гноящаяся рана, чуть ли не во весь бок. Я понял, что злосчастная жаба уже прыгала в пропасть!..

– Но тогда как же тебя убить?

Жаба потыкала когтем в рисунок, и я понял, что этот кинжал необычный, и способен окончить её жалкое существование.

Я не был уверен, что смогу ударить кинжалом жабу, которой я всё больше сочувствовал. Но в камин всё равно надо было лезть.

И я полез. В чёрном тумане совсем ничего не было видно, но я ощупью, осторожно, не издав ни единого звука добрался до низа камина.

Как раз в этот момент дядя Рибд сказал своим скрежещущим голосом:

– Ну, хватит, Гоболин. Мы тебя очень уважаем, ты прекрасный мастер ускаливаться (что бы это значило? – подумал я), но ты что-то крутишь, и я долж:ен видеть твое лицо, когда говорю с тобой. Убери эту дурацкую маскировку.

– А как же Тороль? – отозвался незнакомый мне хриплый голос.

– Если он за десять лет не нашел своего сына, то почему он должен появиться сейчас? – возразил дядя Рибд.

Вспыхнул ядовито-зелёный свет. Оказалось, я сижу в самом низу огромного камина, перед камином, к счастью, стоит экран, так что меня не видно. Но высунуться прямо сейчас, пока они все в этой комнате, я не рискну. Жабе придется подождать.

– Ты ошибаешься, Рибд, – сказал хриплый Гоболин, – я ничего так нe хочу, как хорошенько досадить Торолю. Я только призываю всех нас ещё раз подумать: всё ли мы предусмотрели. Почему, например, мы должны быть уверены, что Тороль его не расколдует?

– Послушай, Гоболин, – заскрипел дядя Рибд, – ты же отлично знаешь, что это дело тонкое, тут не хватит только знаний, нужно ещё горячее желание. А откуда у Тороля горячее желание? Он сына не смог за десять лет найти. А почему? А потому, что, как нам известно, не очень-то много времени потратил на эти поиски!

– Подожди, Рибд, – вмешалась тётя Мея, – а тогда очень ли сильно мы досадим Торолю, навечно засадив душу Джаба в тело Лягоища?

Я похолодел. Так вот какие у меня заботливые опекуны. Вот какое бессмертие приготовили они мне! Вот какие ветви срастутся и рукава сольются!

– Помолчи, Мея, – рассердился Рибд., – уж ты-то могла бы поддержать меня! Тебе могло бы хватить ума, чтобы сообразить, что мы испортим Торолю его победное настроение не тем, что Джаб его сын, а тем, что проигрывать нам – для него стыд и позор. И позор этот будет вечен. Не удивлюсь, однако, если Тороль попытается организовать уничтожение Лягоища. (Тётя Мея слабо ахнула.) Придется хорошенько позаботиться о Мизерикорде. Спрятать? Опасно. Лучше уничтожить.

Бедная жаба, – подумал, я. – Нет, бедный я!

– Я начинаю думать, – продолжал между тем Рибд, – что ваши возражения имеют под собой основания, о которых вы не говорите. Тебе, Гоболин, наверное просто жаль отпустить на волю душу Лягоища, жаль отдавать Торолю душу Джаба в теле Лягоища, жаль и тело Джаба, которое в отсутствие души навечно законсервируется бесполезно для нас.

– Ты прав, Рибд, – сокрушенно признался Гоболин. – Ты прав, и я умолкаю.

– А ты, Мея, – грозно вопросил Рибд, – уж не привязалась ли ты всё-таки, к Джабу? Знаешь, чем это грозит тебе и всем нам?

– Болван! – ответила тётя Мея.

– Прекрасно! В таком случае, начнем. Мея, ступай за мальчишкой. Ты, Гоболин, за Лягоищем. Я буду готовить место.

Стало тихо. Замирая от страха, я осмелился выглянуть из-за экрана. В большой мрачной комнате, без дверей (как они вышли?), без окон и свечей – светились сами стены, таким ядовито-зелёным светом, что на их фоне всё казалось чёрным – уставленной и увешанной странными предметами, дядя Рибд, боком ко мне, ползая но полу, что-то чертил… тем самым Мизерикордом, кинжалом с витой ручкой.

Никакого следа от кинжала на чёрном полу не оставалось, но, видимо, я просто его не видел, потому что Рибд чертил, то хмурясь, то довольно хихикая, то морщась, и был так поглощен своей работой, что, хотя он постепенно приближался ко мне, я не торопился убирать голову. Неожиданно он весь перекосился от сильнейшей досады и злобно шваркнул Мизерикордом об пол. Заветный кинжал Лягоища отскочил несколько раз и, вертясь и плавно скользя, подъехал и остановился прямо передо мной! Я взглянул на дядю – он, как, огромный чёрный паук, ползал на коленях и локтях по полу, плюя на него и лихорадочно стирая что-то рукавом. Тогда я схватил кинжал и бесшумно нырнул в камин!

Я вылетел из трубы, как ядро из пушки. Лягоища не было! Вокруг расстилалось голое плато, над трубой по-прежнему висело облачко.

Я стал искать следы. Гной несчастного Лягоища отчетливо выделялся на камнях, особенно на чёрных. Вот оно сидело возле трубы и ждало меня, вот отсюда оно сюда приползло, а куда делось потом? Больше следов не было. Наверное, Гоболин унес Лягоище на руках, или увел тем же путем. Я побежал следом. Очень скоро след привел меня к туманному морю. Не раздумывая, я лег на край уступа, спустил ноги, сполз, спрыгнул и сейчас же оглох и ослеп в этом тошнотворном чёрно-зелёном киселе.

Тогда я встал на четвереньки и принюхался. Уpa! Вонь от следа Лягоища туман не заглушал. Справа явно пахло сильнее. Я встал и пошел туда вдоль стены, всё время наклоняясь и принюхиваясь. Вдруг запах исчез. Ни вниз, ни дальше вправо Лягоище не проходило. Я ощупал стену – в ней была каменная дверь. Вот куда они все входят!

Дверь была утоплена в скале, на ней не было ни ручки, ни даже замочной скважины, открываться внутрь она тоже не хотела, как я ни толкал. В отчаяньи я ударил дверь Мизерикордом, который вдруг вошел в неё, как в песок, и дверь с тихим шорохом рассыпалась! Она была, наверное, очень большой и толстой, потому что волной песка меня повалило, протащило вниз по склону, к счастью, всего на несколько шагов, и чуть не засыпало с толовой.

Я встал и, с трудом вынимая ноги и рыхлого песка, побрёл к двери. Туман возле неё был не таким густым и сквозь него было видно. Передо мной был длинный коридор. Из дверного проема туда медленно вплывали лохмотья тумана, их становилось всё больше и больше. Я выбрался из песка, который продолжался внутри коридора всего на три шага, и на цыпочках побежал по коридору. Мне надо было неожиданно ворваться в комнату и зарезать Лягоище, пока они не успеют опомниться.

Но коридор всё тянулся и тянулся, постепенно поворачивая вправо, так что скоро мне стало казаться, что я должен был уже пройти полный круг. Я принюхался. Лягоищем не пахло! В панике я побежал назад и сразу встретил клочья зелёного тумана, а затем утонул в нём. Вскоре я понял, что дверь тоже исчезла! Я попал в кольцевую ловушку. Теперь вся она была полна тумана, который непонятно как. просачивался из пропавшего входа.

Спокойно, – сказал я себе. – не паникуй, или ты пропал. Где-то здесь есть дверь и Мизерикорд тебе её откроет.

Я побежал по коридору, ведя кончиком кинжала по внутренней стене кольца. Когда мне показалось, что я пробежал круга полтора, я стал царапать на ходу внешнюю стену. Ничего. Испробовав ещё пол и потолок, я в отчаянии лег на пол – и вдруг услышал голоса.