Раскаяние царя Дугрия

Кирмита, получив статус царицы, с еще большим рвением пустилась в развлечения. Даже если бы Камисса была ее собственной дочерью, она все равно не уделяла бы ей ни малейшего внимания. Тетушка со своими служанками вскармливали девочку козьим молоком, меняли пеленки, качали в колыбели. Кирмита же каждый вечер до глубокой ночи проводила за азартными играми, а днем брала в царской конюшне какую ни будь кобылицу и выезжала, якобы, на прогулку. Но выехав за пределы города, она безжалостно била в бока лошади острыми шпорами и хлестала ее плетью. От нестерпимой боли лошадь пускалась вскачь бешеным галопом, а Кирмита надменно хохотала и продолжала подхлестывать животное. Однажды конюх сообщил Кирмите, что после прогулки с ней лошадь умерла. Однако, Кирмита лишь рассмеялась и приказала выдать ей более выносливое животное. Конюх вывел другую кобылицу и попросил Кирмиту бережнее обращаться с царскими лошадями. В ответ Кирмита с размаху ударила конюха плетью по лицу, затем вскочила на лошадь и с силой ударила по бокам лошади шпорами. Лошадь заржала от дикой боли и с места пустилась в галоп. Горожане в страхе разбегались в стороны, чтобы не угодить под копыта неистово мчащейся, словно обезумевшей от боли лошади. Кирмита ликовала от того, что наводила страх на людей и повелевала таким сильным существом как лошадь причиняя ей боль и при этом никто не смел ее остановить, потому что она была царицей. Выехав за пределы города, она ощутила, что уже никто не страшится ее скачки. Деревья стояли на своих местах, и лишь от лёгкого дуновения ветерка их ветви шевелились, едва слышно шелестя листьями. Птицы щебетали и выводили трели, занимаясь своими делами. Пчелы и бабочки неторопливо перелетали от цветка к цветку, собирая нектар. Кирмита пришла в ярость от того, что все эти безмозглые твари не оказывают ей, царице, должного почтения. Проезжая мимо одного дерева, которое росло около дороги, Кирмита решила наказать его, за то, что это дерево выглядело, по ее мнению, независимо, и даже гордо. Она, по обыкновению, хлестнула по дереву своей плетью. Конец плети при ударе о ствол дерева несколько раз обвился вокруг ствола и Кирмита оказалась привязанной к дереву своей же плетью. А лошадь скакала дальше. Кирмита, на запястье которой была накинута ременная петля от плети, была выдернута из седла. Но нога ее застряла в стремени и Кирмита повисла, привязанная за руку к дереву, а за ногу к лошади. Лошадь, почувствовав это и будучи благоразумным существом, остановилась. Кирмита, побарахтавшись несколько минут, плюхнулась на землю, получив вывих лодыжки и повредив локтевой сустав. Она задыхалась от гнева. Вся перепачканная в дорожной пыли, она едва поднялась на ноги и стала громко орать. Она обвиняла лес и всех его обитателей в неподчинении и нанесении увечий самой царице. Она клялась, что через час вернется сюда с горящими факелами и сожжет тут все живое. Затем она, вскочила в седло и пришпорила лошадь с такой злобой, что та вместо того, чтобы пуститься вскачь, от резкой боли взбрыкнула и Кирмита, словно тряпка, вылетела из седла, и перевернувшись в воздухе, шмякнулась о то самое дерево, которое она пыталась отхлестать. Она попыталась поднятся, но не смогла. Она получила ушибов и переломов не меньше, чем та фаворитка, которую она столкнула с лестницы. Лошадь, словно избавившись от чего-то мерзкого, встряхнулась, и неторопливой рысцой направилась в конюшню. Кирмита осталась лежать без движения, с искаженным от злобы и боли лицом.

Когда конюх увидел возвращающуюся лошадь без всадницы, солнце уже скрылось за горизонтом. Конюх вызвал стражников и объяснил, что царица Кирмита в три часа после полудня взяла лошадь для верховой прогулки и вот в десятом часу лошадь возвратилась без царицы. Хотя стражники и были неоднократно обижены, и унижены Кирмитой, они оседлали коней и поскакали на поиски надменной царицы.

Ее нашли только под утро. Ее тело было покусано москитами и обглодано грызунами. По ней ползали муравьи и мухи. Стражники положили Кирмиту на круп одной из лошадей и доставили в дворцовый лазарет. Разумеется, для лечения Кирмиты был назначен муж ее тетушки. Через несколько часов лекарь вышел из лазарета и попросился на прием к царю. Царь принял его, и лекарь доложил, что, не смотря на все усилия спасти Кирмиту не удалось. Надо сказать, что никаких усилий для спасения Кирмиты лекарь и не предпринимал. Более того, если бы Кирмита пошла на поправку приложил бы усилия, чтобы этого не произошло. Поскольку смерть Кирмиты была для него весьма выгодна, ведь его жену назначат воспитательницей принцессы Камиссы и выделят на это весьма немалое пособие. Царь, услышав сообщение о смерти Кирмиты, заметно опечалился. Но, вовсе, не смерть Кирмиты его опечалила, а необходимость принимать участие в скучной церемонии похорон. Ведь царь Ласфадии, как и большинство царей, был самодовольным, глупым и ленивым. Он не любил думать и заниматься делами. Государственные дела он полностью переложил на визирей, а сам проводил время в различных бестолковых развлечениях. Царь попросил лекаря придумать что-нибудь, чтобы только избежать похоронной церемонии. Лекарь предложил объявить, что Кирмита умерла от страшной и очень заразной болезни, и поэтому ее следовало похоронить незамедлительно и тайно. Царь, услышав, что он с такой легкостью сможет отделаться от своей взбалмошной жены, пришел в восторг и на радостях пообещал наградить лекаря орденом.

Лекарь позвал двух своих санитаров и распорядился засунуть тело Кирмиты в холщовый мешок, отвезти в западный заповедник и там закопать.

В то время, когда санитары копали могилу, мимо проезжал Торус, который был смотрителем западного заповедника. Он поинтересовался, чем занимаются санитары. Санитары сказали, что по приказу лекаря они хоронят какую-то госпожу, которая умерла от страшной и очень заразной болезни. Торус с волнением вспомнил, что год назад, возможно эти же санитары, похоронили его маленькую дочурку. Он спросил санитаров, не известно ли им место, где год назад была захоронена новорожденная девочка. Но те заверили, что не хоронили никакой девочки ни год назад, ни два, ни три. И даже если бы это делали другие санитары, то они об этом знали бы наверняка. Торус спросил санитаров, не известно ли им о судьбе больной девочки, которую доставили к придворному лекарю год назад. Но снова санитары заверили, что не было никакой больной девочки. Торус поблагодарил санитаров за сведения и, в глубокой задумчивости, поехал дальше по своим служебным делам. Весь день он пытался понять, как получилось так, что им с женой сообщили, что их маленькая Длама умерла, а санитары сообщили, что никакая девочка не умирала. Что-то тут не так. Кто-то врет! Но зачем врать санитарам? И зачем врать жене придворного лекаря? Как ни силился думать Торус, никакого вразумительного объяснения придумать не удалось. Но у него появилась, пусть и весьма слабая, но все-таки надежда, что Длама жива. Но как сказать об этом Эдире? Бедная женщина и так настрадалась, оплакивая свою дочь, и сейчас бередить едва зажившие раны, не имея достоверных доказательств, пожалуй, не стоило. Особенно, если учесть тот факт, что Эдира снова вынашивает под сердцем ребенка, лишние волнения ей будут ни к чему. И Торус решил, что ничего не скажет Эдире, по крайней мере, пока. Пока не узнает достоверно о судьбе их Дламы.

А Длама, которую теперь звали Камиссой росла и воспитывалась во дворце как принцесса. И про то, что Камисса, на самом деле не является дочерью царя, теперь, знала только жена придворного лекаря. А она намеревалась хранить эту тайну до могилы. Камисса была источником немалого дохода для лекаря и его жены. Поэтому они заботились о ней. Камисса получала все необходимое, кроме любви и ласки. Даже ее мнимый отец ни разу не удосужился навестить Камиссу. Царь Ласфадии проводил время в увеселительных мероприятиях, охоте и войсковых смотрах. Хотя Ласфадия и Тамерия много лет соблюдали мирный договор, царь Ласфадии мечтал к совершеннолетию своего сына собрать и вооружить многочисленное войско и, назначив своего сына главнокомандующим, послать его на захват Тамерии. Тамерия представлялась царю Ласфадии лакомым кусочком, ведь купцы из Тамерии привозили товары, качество которых значительно превосходило качество товаров Ласфадии. И царь надеялся, что, захватив Тамерию он получит власть над изготовителями этих прекрасных товаров. Ему было невдомек, что качество товаров зависит не от национальности, а от условий и заинтересованности работников. Если из хорошего сырья, на хорошем оборудовании, хорошо обученные специалисты будут стремится произвести хорошее изделие, то изделие получится, действительно, хорошим. Нарушение хотя бы одного из звеньев приведет к разрыву всей цепочки.

Однако, царь Ласфадии даже не задумывался об этом. Он был уверен, что главное вооружить армию тяжелым оружием, и захват других стран станет легким делом. Сам царь не умел даже держать в руках меч, не говоря уже о метании копья или стрельбе из лука. Даже на охоте за него стрелял егерь, а он отсиживался в беседке возле восточных ворот, даже не выезжая за пределы дворцовой ограды. А когда егерь приносил добычу, он возвращался во дворец и самодовольно говорил, что это он сам добыл дичь. Он проводил парады на дворцовой площади сидя на троне, который был установлен на пьедестале посреди площади, махая золотым жезлом, давая подразделениям дворцового полка команды остановиться или снова маршировать. Царь полагал, что в этом и есть тактика ведения боевых действий. Он был уверен, что война является самым доблестным занятием всех царей, королей, раджей, падишахов, фараонов, ханов, императоров и прочих повелителей.

Царь Дугрий, который, напротив, был убежден, что война является самым ужасным проявлением человеческой деятельности, ежедневно, по несколько часов, занимался оттачиванием боевых искусств, как с применением оружия, так и без такового.

Когда Ронси исполнилось полтора года Рутэния, выходя с ним на прогулку, частенько заходила на восточный двор, где Дугрий проводил тренировки вместе с гвардейцами. Ронси искренне радовался, когда отцу удавалось выходить победителем в учебных боях и плакал, когда его отец терпел поражение. Рутэния, успокаивая его, объясняла, что поражение в учебном бою является только поводом установить причину совершенных ошибок. Рутэния говорила, что папа либо сам допустил неловкое движение, либо упустил ловкое движение своего соперника. Но, в любом случае, папа осознает это и не допустит подобную ошибку впредь. Ронси, хотя и не все понимал пока, но успокаивался и желал, чтобы папа в следующий раз непременно победил.

Однажды Ронси с мамой, как обычно, стояли у изгороди и наблюдали за тренировкой отца и дворцовых гвардейцев. Дугрий в этот раз оттачивал схватку сразу с тремя воображаемыми противниками. Но, в какой-то момент пропустил сильнейший удар, в результате которого он упал и несколько раз перевернулся, катясь по земле. Маленький Ронси не выдержал этого зрелища, вырвал ручонку из материнской руки, и с криком побежал к отцу. Дугрий, услышав крик своего сына, немедленно вскочил на ноги и резко подхватил Ронси и поднял его над головой, желая дать понять ребенку, что с ним все в порядке. Однако, Ронси закричал еще более пронзительно, а на лицо Дугрия с одежды сына стала капать кровь. Дугрий, в испуге, прижал сына к себе, спрашивая его о случившемся. Ронси, плача, показал ручонкой на левую ножку. Ножка ребенка была вся в крови. Друг Дугрия, командир гвардейцев Земфий уже бежал вместе с лекарем. Кровотечение удалось остановить и Ронси старался больше не плакать, чтобы успокоить разволновавшихся родителей. Оказалось, что, когда Дугрий катился по земле, кинжал, который Дугрий носил на поясе с правой стороны, съехал к середине и повернулся рукояткой на внешнюю сторону. А когда Дугрий поднимал Ронси, металлическое змеиное жало на набалдашнике кинжала впилось в кожу на ножке малыша и распороло ее двойной линией до самого колена. Рана была не глубокая. Лекарь сказал, что через недельку рана затянется, но скорее всего останется шрам на всю жизнь. Дугрий винил себя за то, что так нелепо пропустил удар, и так не аккуратно поднял Ронси. А Рутэния винила себя за то, что так слабо держала Ронси за ручку. Но через неделю, как и сказал лекарь, ранка стала подживать. Ронси снова стал самостоятельно ходить, а еще через неделю он уже вовсю бегал и только две белых полоски на левом бедре напоминали о перенесенной травме.

После этого случая Дугрий стал брать уроки в искусстве врачевания. Ведь он, который в одиночку был способен одолеть нескольких воинов, оказался совершенно беспомощным, когда с его сыном произошел несчастный случай. Дугрию было очень стыдно, что он, взрослый мужчина, царь, муж, отец, воин, а почти ничего не знал об устройстве своего собственного тела. Он признал это важнейшее упущение в своей жизни. Беря уроки врачевания, Дугрий восхищался насколько рационально и мудро Природа устроила человека и другие живые существа. Теперь Дугрий стал осознавать значение здоровья. Ведь человек трудится для того, чтобы добыть себе пропитание. А пропитание нужно, вовсе не для получения удовольствия от вкушения пищи, а для поддержания здоровья. Человек спит, вовсе не для того, чтобы увидеть сны, а для того, чтобы отдохнуть и восстановить силы для поддержания здоровья. Человек шьет одежду, строит жилища для того, чтобы укрыться от непогоды и холода, а значит, для поддержания здоровья. Вот и выходит, что здоровье – это самое главное.

И даже царь Ласфадии понимал это. Он сам часто болел и поэтому держал при своем дворе двух придворных лекарей, в семье одного из которых и воспитывалась принцесса Камисса. Придворный лекарь, хоть и не принимал ни малейшего участия в воспитании Камиссы, не мог не удивляться тому факту, что у такой взбалмошной и психованной женщины, какой была Кирмита, и такого эмоционального и капризного мужчины, каким был царь Ласфадии, родилась такая спокойная и приветливая девочка, какой была Камисса. Разумеется, что Камисса любила и побегать, и посмеяться. Но если няньки попросят ее спокойно посидеть и поиграть с игрушками, она садилась и спокойно и увлеченно играла с игрушками, тихонько что-то бормотала и никому не досаждала. Няньки не могли на нее нарадоваться. А когда у них появлялась возможность погулять с принцессой в саду няньки сами превращались в беззаботных маленьких девочек и вместе с Камиссой весело забавлялись, играя и бегая в саду. Однажды, играя в прятки со няньками Камисса спряталась под кустом шиповника и у самых корней заметила что-то блестящее. Камисса позвала нянек и показала им находку. Няньки, увидев находку Камиссы пришли в восторг. Это была сережка в виде грозди изумрудов в золотой оправе. Они долго любовались блеском золота и игрой световых лучей в изумрудных гранях. Без сомнения, такое украшение могла носить только весьма знатная и богатая дама. Одна из нянек предположила, что это могла быть сережка Кирмиты. Другая сказала, что если бы Кирмита потеряла сережку, то устроила бы такой переполох, что каждая бы запомнила его надолго. Тогда третья нянька предположила, что сережка была утеряна много лет назад, ведь ни золото, ни изумруды не ржавеют. И они стали поочередно прикладывать сережку к уху и изображать важных придворных дам. Это было забавно и Камисса заливалась смехом, глядя как няньки дурачатся. Однако, одна из нянек предложила продать сережку, которая должно быть стоила очень дорого. Другая предложила не продавать сразу сережку, а вынуть из нее изумруды и продавать по одному, что бы хватило на дольше. Третья нянька сказала, что часть вырученных денег нужно будет отдать Камиссе, так как именно она нашла эту сережку. Но первая нянька сказала, что Камиссе пока деньги не нужны, что у нее и так все есть, а будет еще больше. А долю Камиссы следовало бы отдать ей, так как она дольше всех из нянек прислуживает жене придворного лекаря. Вторая нянька закричала, что доля Камиссы должна бы достаться ей, так как она делает самую грязную и тяжелую работу. Третья нянька сказала, чтобы Камисса сама решила, кому отдать свою долю. Тогда первая и вторая нянька набросились на нее с криком, чтобы та и не надеялась получить долю Камиссы, так как была сиротой и считалась безродной. Третья нянька была оскорблена и высказала, что она хоть и сирота, но воспитана и обучена, а те, кто ее называют безродной, даже не умеют читать. Тогда первые две няньки пришли в такую ярость, что вцепились бы в третью няньку, если бы малышка Камисса не приказала им замолчать и вернуть сережку. Вихрь агрессии, который вился между няньками мгновенно прекратился, и они тут же пришли в себя. Им было очень стыдно, что они вели себя столь недостойно. Камисса забрала у них сережку и положила в кармашек своего платья. Няньки стояли молча, опустив головы, а Камисса смотрела на них и не понимала, как эти взрослые девушки чуть не подрались из-за какой-то, пусть даже очень красивой, но побрякушки. Внезапно в тишине раздались громкие звуки. Камисса была очень удивлена. Она уже слышала, как мяукает кошка, как лает собака, как ржет лошадь, как шумит ветер и даже как грохочет гром. Но эти звуки не были похожи ни на один из звуков, знакомых ей, а может быть были похожи сразу на все эти звуки. Они не пугали Камиссу, как поначалу пугали ее раскаты грома. Скорее всего эти звуки наполняли Камиссу какой-то торжественной радостью. На нянек эти звуки тоже производили такое же впечатление. Несколько минут Камисса слушала, прежде чем спросить нянек, что это за звуки. Няньки сказали ей, что это музыка. Разумеется, что Камисса не имела ни малейшего понятия, что такое музыка и что является ее источником, но ей захотелось оказаться поближе к тому месту, откуда эта самая музыка доносилась. А доносилась она от северных дворцовых ворот. И это означало, что в Ласфадии объявлен всенародный праздник. Если учесть, что предыдущий всенародный праздник происходил в Ласфадии почти три года назад, как раз по случаю рождения Камиссы, и она, разумеется, не могла это помнить, то это событие было для малышки чрезвычайно интересным и завораживающим. Камисса почти побежала к северным воротам, по дороге расспрашивая у нянек, что такое праздник, и по какому поводу он объявлен. Няньки, как могли, пытались объяснить Камиссе, что праздники объявляет царь, если в государстве происходит какое-нибудь важное и радостное событие. Когда они приблизились к воротам, там уже стояла толпа придворных, которые с интересом смотрели на закрытые ворота. Камисса обратила внимание на группу нарядных слуг, которые держали большие игрушки, из которых и неслись эти красивые звуки, которые няньки назвали музыкой. Первая нянька пробежалась по своим знакомым слугам и вернулась с сообщением, что этот праздник устроен в честь приезда послов из Мугалии, которые хотят просить у царя позволения забрать принцессу Кунпалу в свою страну, чтобы она стала женой старшего сына царя Мугалии. Камисса мало что поняла, из того, что сообщила нянька. Самое главное, что Кунпалу хотят куда-то увезти и что-то там с ней сделать…

И Камисса бегом бросилась во дворец, туда, где находились покои Кунпалы. Кунпала была сводной сестрой царя Ласфадии. Она была единственной дочерью предыдущего царя Ласфадии, после смерти которого царем стал ее старший брат. Кунпала была единственным человеком, которая ласкала и нежила Камиссу, так как понимала, что та лишена материнской ласки и, как могла, пыталась восполнить этот недостаток. Соответственно и Камисса считала Кунпалу самым дорогим для себя человеком. А если кто-то хочет увезти Кунпалу, то Камисса, хоть и маленькая, но не позволит этот произвол. И вбежав в покои Кунпалы, Камисса увидела тетушку, которую причесывали служанки. Камисса подбежала к тетушке и прижавшись щекой к ее руке быстро зашептала, что Кунпалу хотят увезти куда-то далеко, но Камисса может спрятать свою любимую Кунпалу в своей комнате. Кунпала, естественно, была тронута до глубины души такой искренней заботой такого маленького существа, как Камисса. Прежде всего она с улыбкой заверила Камиссу, что никакой угрозы нет. И что она сама желает выйти замуж за Сонора, который красив как цветок. Успокоившись, Камисса решила показать свою находку Кунпале. Кунпала, увидев изумрудную сережку, очень обрадовалась. Ведь это была ее собственная сережка, которую она потеряла зимой, когда гуляла в дворцовом саду. Эту потерянную сережку искали двадцать слуг, в течение двух дней, и не нашли, а вот Камисса, маленькая девчушка, нашла ее легко и запросто. Кунпала уже мысленно распрощалась с этой сережкой, поэтому она позвала к себе служанку и попросила ту принести вторую сережку, вместе со шкатулкой. А когда служанка исполнила просьбу, Кунпала сложила обе сережки в шкатулку и передала эту шкатулку Камиссе со словами, что дарит ей эти сережки. Кунпала заверила, что будет чувствовать тепло ручек Камиссы когда та будет вдевать по утрам в свои ушки эти сережки и вспоминать свою любимую тетушку. Камисса нежно обняла Кунпалу, бережно положила шкатулку в кармашек и побежала к воротам, чтобы снова послушать эти чудесные звуки музыки. В воздухе уже витали ароматы всяческих вкусных блюд, которые готовились в дворцовых кухнях. Камисса была просто счастлива за свою Кунпалу, которая скоро поедет в далекую и прекрасную страну, где ее ждет любящий принц. И вот ворота распахнулись и на царский двор въехали пышно украшенные кареты, запряженные красивыми и столь же пышно украшенными лошадями. Мугальские послы, также выглядели очень парадно и торжественно. Камисса уже и думать забыла про своих нянек, которые метались по двору в поисках подопечной. Ведь если с Камиссой что-нибудь случиться, то им несдобровать.

А в это время в столице Тамерии кареты, выехали с царского двора. В средней карете ехал царь Дугрий, царица Рутэния и принц Ронси. В двух других каретах ехали гвардейцы, которые были свитой и охраной царской семьи. Неделю назад Дугрий получил письмо от царя Пэрока, в котором тот сообщал, что его сын Сонор недавно ездил с официальным визитом в Ласфадию, где познакомился с очаровательной девушкой, которую полюбил всей душой. Сонор обратился к царю Ласфадии с просьбой отдать ему в жены прекрасную Кунпалу. И царь дал согласие на брак своей сводной сестры и мугальского принца. Счастливый принц вернулся на Родину и почтенно просил родителей благословить его выбор. И вот Пэрок отправил послов в Ласфадию и приглашение Дугрию прибыть в день, запланированный для свадьбы, вместе с семьей, которых они очень хотели бы увидеть. Дугрий сам еще не был в Мугалии, Рутэния очень соскучилась по родине, а маленький Ронси вообще еще не видел дедушку Пэрока и бабушку Бирсэну, не говоря уже о дяде Соноре и дяде Боллу, которому еще не было и шестнадцати лет. Поэтому все трое пребывали в радостном настроении предвкушая скорую встречу с родными людьми. А вот Земфий, который был командиром дворцовых гвардейцев, близким другом Дугрия, сыном главного визиря, двадцатипятилетним красавчиком, любимцем всех дворцовых и не только дворцовых девушек пришлось почти поссориться со своим отцом, чтобы тот отпустил его в поездку вместе с Дугрием. Главный визирь выдумывал какие-то нелепые причины, чтобы Земфий отказался от поездки, но молодому красавцу натерпелось оценить прелести мугальских девушек и вряд ли что-то могло удержать его от этого намерения. В конце концов главный визирь сдался. Земфий был рад, что не расстанется со своим царем и другом.

Кареты ехали неспешно, дабы не утомляться дорогой. Ронси с любопытством рассматривал места, мимо которых они проезжали, восхищался широтой полей и многочисленностью пасущихся стад животных. В каждом селе, где останавливались кареты, люди просили подольше погостить у них. И не только потому, что это была царская семья, но и просто ради радости гостеприимства. Люди в Тамерии жили сытно и вольно, они работали охотно и не утруждаясь, получая благодатные результаты своей деятельности. Даже ворчливые старики говорили, что тамеры никогда еще не жили так хорошо, как при Дугрии.

Когда до Мугалии оставалось около двух дней пути, их путь пролегал мимо горного хребта, который разделял Тамерию и Ласфадию. Дороги в горах были довольно узкие и первая карета сначала проезжала на пол полета стрелы вперед, чтобы проверить безопасность пути от горных обвалов. Остальные кареты ожидали сигнала о том, что можно спокойно проезжать до них и, получая такой сигнал, двигались дальше. Но вдруг, кучер, управлявший царской каретой, заметил, что один из гвардейцев из первой кареты сигналит об опасности. Он, немедленно, доложил об этом Дугрию. Дугрий сразу же дал команду гвардейцам, ехавшим в третьей карете, пересесть в царскую карету, а Рутэнии с Ронси пересесть в третью карету и развернуться. Один из гвардейцев первой кареты, отстегнув от упряжи лошадь и сев на нее верхом, примчался к ожидающим и сообщил им, что экипаж первой кареты заметил впереди поваленное попрек дороги большое дерево, хотя следов горного обвала не замечено. Дугрий и гвардейцы сразу же сообразили, что так обычно поступают разбойники перед нападением на торговый караван. Однако, как было доподлинно известно, все разбойники в Тамерии давно были пойманы и отбывали различные сроки на каторге, а работать и торговать честно теперь было гораздо выгоднее и безопаснее, чем грабить и воровать.