Стихотворения

«Как эти строки сладостны и новы!..»

Как эти строки сладостны и новы!Как больно бьется сердце над письмом,Сквозящим сквозь лазурные покровыПод бледно–золотистым сургучом.Размашистыми острыми штрихамиТы хочешь лишь о деле говорить;Твой стиль откован, как гравюра в раме,И разума нигде не рвется нить.Но видится мне много… слишком много:В колючем «р» мерещится копье.И ждешь удар наездника степного,О, сердце беззащитное мое.Прочел. Опять здесь не найду ответа.«Терпи и жди» – вот смысл немногих слов…Терпеть и ждать – что лучше для поэта,Когда он весь под чарой алых снов?А если, как уснувшая весталка,Забыла муза долг священный свой, –Я рву письмо. И мне его не жалко.И ненавижу всей душой.

«Печаль мою снежинками…»

Печаль мою снежинкамиПрохладными овеяло,Лебяжьими пушинками,Танцующими феями!Гуляет хоровод кругом,Сплетаясь, развевается,Велит забыть, молчать о том,Что горем называется;О том, что в глубине моейВ бездонном сердце плакало –Велит молчать круженье фейТаинственными знаками.И вот иду. – Мне всё равно:Пусть сердцу вы не верили.Я улыбаюсь им давно,Я с ними нынче заодно,С порхающими феями!

На могиле сына

Устал я от живых, – мне мир усопших ближе,Я научаюсь зовы их любить.На кладбище, в отрадную отчизнуЯ ухожу: здесь сердцу можно жить.И там, наперекор глухой тоске и боли,Вкушаю мир моей грядущей воли.Меж холмиков ищу тропу к тебе, мой сын,И над твоей могилкой неосевшей,Листом сухим осыпанной, – одинСтою и жду. Чего? Отзыва? Доброй вести?И в шорохе ветвей и шепоте листовЛовлю намеки вожделенных слов.Песнь иволги из чащи раздается,Но трудно мне припомнить нежный смех,Что навсегда затих, и тяжко сердце бьется,Усталое искать путеводящих вехСредь призраков, встающих из тумана.Или уснуть?.. И встал я слишком рано?Скажи же мне, откройся сердцу, друг,Поэт–дитя, мне милый брат по лире,Так быстро совершивший дольний круг,Витающий в лазоревом эфире,Где я найду покой? Где стану я на путь,И сердцу где дозволят отдохнуть?Когда, скажи, от любящих не будуУдара тяжкого нежданно получать?Когда среди друзей коварного ИудуУже не стану – жертва – лобызать?Когда, отбросив труп, свободный как стихия,Прольюсь к стопам твоим, предвечная София?

Свободной

Вижу я: сердце твое не терпит регламенты.Радуюсь: сердце твое не выносит власти ничьей.Разве укажешь путь причудливо рдяному пламениИли удержишь в беге хрустальный горный ручей?Буду, любя, созерцать прихотливый твой путь, легконогая,Ритмы твои держать, духом объемля моим.Да, ты права: пред тобой солнечных дней вволю много,Всеми путями приходит дух созревающий в Рим.

«Золотому дождю подставляю…»

Золотому дождю подставляюЯ ладони, сложенные горстью.Крепнет дождь. Я руки опускаю.Дождь поет. И славлю силу Божью.Льется дождь мне на лицо, на плечи, –Весь в огнях, и радугах, и блесках…Или это только нежной девы речи,Только солнце у нее в подвесках?

Урсула

Дочь короля, невеста, всей душоюТомится к Богу сил. И час настал.Корабль их ждет. Со свитой молодоюОна взошла, и белый парус взвился.Ее глаза ласкали синий вал,Пока народ на берегу молился.Вкруг – свита многих дев. Мечтой упорнойОни волнуются. Их ждет прекрасный юг;Святой Отец в могуществе и славе.Молитвенно персты перебирают зерна,И сердце ширится, готовясь к дивной яви.Лишь ворон на дубу, прощаясь, плачет.Так… Вещему глубь смутных дней видна.Толпа косматых всадников маячит.То гунны двинуты для жатвы грозной.Погибнут десять тысяч и одна.Так рок судил. Возврата нет. Уж поздно.

Мессия

– Они твои разрушили варкиИ по совхозам развозили. –Вскипает кровь моя… Стучат виски.Но я зову к нетленной силе:Пусть в каждом сокрушенном кирпичеМне видится ступень стези чудесной неба.Змея премудрости! Ты на моем плечеОтец мне дал тебя в замену хлеба.Пускай мятежных крепнет дерзкий лом,Обетованью чутко внемлет ухо:Над черным и поверженным орломВзлетает белый голубь Духа.Ты презрена, прекрасная моя,Печальная, убогая Россия.Но уж цветет голгофская заря,И в сердце просится, про солнце говоря,Созвучье дивное: Мессия.

Былое

Народовольцы… Строй людей из стали,Откованных, как лезвие кинжала,Вы, что в былом святыми проблистали,Святыми, позабывшими про жалость:Перовская, душа мечты кровавой,Желябов и пытливый ум Кибальчич…Кто, скудный духом, скажет: вы не правы?Кто без унынья прочитает дальше?И Александру павшему на сменуЯвился правящий немым тяжеловозом.Он получил широкою арену,Державец в бармах иглистых морозов.Царь Николай с Алисой колдовали…Смесились кровь, и грязь, и снова кровь,Чтоб древние твердыни грохотали.И голос был: «Внемли. Не прекословь.Свершается торжественная воля.Блажен, кто зряч и видит сеть времен.История – одно Христово поле,И сеятель идущий – только Он.

Колыбельная сердцу

Лебедь прекрасный, твоя чистота отражаетРозы румяной зари.Синие воды твою белизну повторяют.Лебедь прекрасный, душе говори.Озеру ты ли навеешь сон о снежных вершинах?Берегу – рокот забытых гармоний?Ты ли, душа, отразишься в душе лебединой?Душу мою истомленную помни.Лебедь прекрасный, побудь хоть немного со мною:Я не дотронусь твоей белизны.Ты ведь успеешь лететь над печальной землею,Синие могут терпеть глубины.

Retardus

Есть в человечестве натуральная сила инерции, имеющая великое значение. Сила эта… безусловно необходима для благосостояния общества.

ПобедоносцевТы встал над Русью мертвенным кащеем,Наставник царский и российский папа;Ты тайно совещался с древним змеем,И мощь была в твоих костлявых лапах.Ты обнимал до смертного томленьяИ поцелуем замыкая стоны,А сам любил красу богослужений,Просфоры, свечи, золотые звоны…А сам любил кремлевские седины,Раскольников пылающие срубы…И мозглых казематов рык звериныйЧуть поводил насмешливые губы.Самодержавия предызбранный оракул,Тебя страшил налитый ветром парус.Ты веровал в несокрушимый якорь.Тобой владел угрюмый дух Retardus.

В степи

Жаворонки в синем возжигают свечки.То и дело свечки ставят по–над полем.И пионы степи пламенные речиВластно выкликают о широкой воле.В сердце радость свищет, как на лапках суслик.Солнце не устанет, кони не изменят.И пролетки ловкой круговые щелиБесконечность Бога безнадежно мерят.

Снежинки 1922 года

Солнце щурится, желтея сквозь туманы,И лениво падает перекрестный снежок.Из гигантской трубки кто–то над домамиВ небо чуть пускает сиреневый дымок.Я ушел из дома и брожу без цели.Я смотрю, как трое дерево валят.За веревку тянут. Слышу – заскрипело.Рухнуло и стихло… Глухо говорят.Слышало ты, сердце, как деревья стонут,Старые деревья парков и дорог?Из туманов синий приоткрылся омутИ последний падает белый пушок.Вот бегут: старушка, мальчик и салазки.– «Войтыл, поросенок, а теперь лимон:Что – лимон?» А мальчик, растаращив глазки,Видит – снег и солнце. Миру удивлен.Миру удивляюсь и брожу, как пьяный,Говорю снежинке вздорные слова.Солнце желтое сквозь сизые туманыСловно в полумаске улыбается едва.

1921

Венчанные кровавыми звездами,Они песнь вольности широкую несут.И на ветру развеянное знамя,Пурпурное, гласит: «Они идут».И мир взирал с надеждой и тревогойНа грозный труд тех роковых людей,Что, повинуясь чьей–то воле строгой,Искали неизведанных путей.Европа порывалась и не смела,И, мастера крапленых карт, вождиКоварно говорили: «Не поспело»,В зачатке убивая мятежи.Мы кровью изошли на скудных нивах,И побеждал красноармейский штык.Но облака на небе были лживы,И солнце всякий выпило родник.С Поволжья ширится зловещий голодИ сердце слабое полно тоской,Оно стучит – стучит, как тяжкий молот,Взлетающий над крышкой гробовой.Земля, насытясь трупами, устала.Живые спорят с гробовым червем.О, Русь, ты правды мировой искала,И правда обернулась – костяком.

«Родитель мой король – он был в жестоком гневе…»

Родитель мой король – он был в жестоком гневе,Когда пасти стада за речкой голубойЯ, королевский сын, к пастушке, робкой деве,Однажды убежал весеннею зарей.И как Адам в раю полурасцветшей Еве,Так я отдался ей – и мудрой чередойСкользили дни мои, и грезил змий на древе,Пока я песни пел любви моей святой.А в королевстве шли великие раздоры:Король низвержен был, другой на трон воссел,Но что мне до того? Я только песни пел.И помню: раз мы с ней от королевской сворыСпаслись на дереве. Там, заплетясь гнездом,Ласкал нас древний змий – и спали мы втроем.

9 января

Кровавым январем ты продолжал этапыСудьбины роковой безумно отмечать;Издалека ее к тебе тянулись лапы,И на чело легла проклятия печать.Когда к тебе с хоругвями, как дети,Текли толпы и пели гимн отцов, –Вдруг проиграл рожок, и залпом ты ответил,И лег багрец на белизну снегов.Ты показал, что страх позорней преступленья,Узнала Русь, что там, в дворце – лишь раб.И день за днем ковал ты только звенья,И, слабый царь, ты в кузне был не слаб.В грозовых днях ты был изнанкой нужной,О цоколи дворцов точилися мечи…Ты трепетал, как выродок недужный,И сердцу и уму ты говорил: молчи!Но в глубине твоей Водитель жил суровый,Сильнейший, чем Гапон, избранник января.Он вел страну к пожарам жизни новой,Он миру жертвовал Россию и царя.

III

«Наш милый сын, рожденный на вершине…»

Наш милый сын, рожденный на вершине,Как неба дар был сердцу беглецов;И кольца змиевы баюкали отнынеМладенца нежного под шелесты дубов.Он дивно рос и креп, внимая, как в долинеСкликались голоса торжественных дроздов,Как в горней высоте, к неведомой судьбине,Стремился рой святых на властный клич богов.Уж стал он отроком прекрасным и печальным;Уже в расщелину ушел премудрый змий,Чтоб сердце сжечь свое на алтаре хрустальномПод пенье сладостных подземных литаний;А юноша мечтал о славном бранном спореИ о красавице, тоскующей в затворе.

«В сияющей чаше белогрудые ласточки…»

В сияющей чаше белогрудые ласточки,Безумствуя, реют на широких кругах;– «Из солнца бы вырвать нам зернышко радости,А там и затихнуть, умереть в камышах». –Не спросят у сердца: ты, сердце, устало ли?Сгорая, всё выше восходить мы должныИ помнить про небо, про ласточку малую,Про волю святую острокрылой весны.

«Ты свела, как раковина, створки…»

Ты свела, как раковина, створки.Ты бледна и говоришь едва.Редкие слова бессонно горьки,Как полынь–трава.И, в глубоком кресле отдыхая,Видишь там, через окно зеркал:Брошена русалка молодая,Вольная русалка между скал.Острый камень окровавил руки;Непреклонна стража хмурых гор.И в последней угасает мукеСиний взор.

«Скажи, какой рукой, нечистой и позорной…»

Скажи, какой рукой, нечистой и позорной,Ты сброшена – ребенок – под уклон?За слово ль нежное иль за платок узорныйТы предала твой дорассветный сон?Какими шла неверными тропами,Где находила камень – головеИ алыми холодными устамиРосинку малую ловила на траве?Как, наконец, смирилась и потухла,И вот теперь – ключом заведена –Косишь глаза, как розовая кукла,И просишь поцелуев и вина!Ах, в этом теле, маленьком и хрупком,Ты тайну неизбывную хранишьИ – мертвая, – кружась заздравным кубком,Нам о любви растоптанной поешь

«Итак, фальшивы были роды…»

Итак, фальшивы были роды,Был крик ребенка – только миф,И возле дерева свободыРазлегся охмелевший скиф.Всё глуше, глуше льются речи,Всё тише топот стад людских.Так меркнут тлеющие свечиВ дыре подсвечников пустых.Увы! Навеки – то, что было,Что в древности своей седойСказалось Тютчеву как силаБессмертной пошлости людской.

«На поиски, быть может, лучших мест…»

На поиски, быть может, лучших местСтремится нить лучистая далеко;Что до меня – куда ни кину око,Я вижу свет и только свет окрест.Небесный хлад в парче златистых звездВстречает клен, как мудрый царь востока;Душа лесов, под дуновеньем рока,Восторженно свой поднимает крест!Здесь бересклет, румянясь как ланиты,Стыдливой девы, сердцу говорит,Что беззаветно любящий дарит;Что вечностью те будут позабыты,Кто в строгий час свиданья с женихомТьму не пронзит приветственным огнем.

Бабье лето

Спеши, спеши – короче стебель!Дробите лист – вся сила в цвет!Так мало солнца в бледном небе,Чуть улыбнулось – и уж нет!Вот на бугре, средь глины буройПригрелся лютик… – как цветет!Он до поры успеет хмуройИ просиять – и кинуть плод.Гвоздика, видно, опоздала:Малиновый венок так мал!Пусть! Ты права, когда искалаПробить свой корешок меж скал!А было жестко, было больно, –Так больно было – путь искатьИ, замирая мимовольно,О влаге камень вопрошать!Что было так легко в апреле,То чудо – в этот краткий срок;Но мир – весь чудо, и у целиСмеется каждый лепесток.Святое время – бабье лето:Тепла последний перегон;Как будто явь – и точно сон;Как будто песнь – а кем пропета?

«В звуке – вся жизнь, вся надежда в торжественном гуле…»

В звуке – вся жизнь, вся надежда в торжественном гулеВ трепете ветра и рокоте вод;Думы свой круг завершили – устали, уснули;Сердце смирилось – и ждет.Вот из–за рощи волна доплеснула святаяКолоколов.В синих просторах звезда прочертила, мерцая,Мнится: ласкающий зов…Ты ли, душа, мне родная,Вышла, любя, из своих берегов?

«Серебристо–воздушными нежными пятнами…»

Серебристо–воздушными нежными пятнамиОдуванчики светятся в росных лучахИ мерцаньями тихими, сердцу понятнымиГоворят о мгновенном, гласят о веках.Красный стебель ты сломишь и дунешь рассеянно –Зыбкий призрак разорван и тает, как дым;Но не верь: что природой, как семя, содеяно,Причастилось бессмертью под солнцем святым.В этот утренний час, отягченные росами,Улыбнутся цветы мимолетной весне;И ответы богов за людскими вопросами,Словно облак волокна, скользят в глубине.

Resignation

Воздвигнуты для въезда знатных лицЗа городом Херсонские ворота.Я пленный в них входил, глядящий ниц.Конвой был строг, уставший от работы.Была глухая ночь. И сердцем я страдал,Я чувствовал года – их груз мне сел на плечи.Втроем мы шли. От них я отставал.С конвойными какие будут речи?Всё будет сделано как повелит закон.Я говорю себе: откройся всякой каре.В тюремной тьме, в ее давящей хмареЯ верю, что сдержу совсем ненужный стон.И, мнится, я впитал уроки древней Стои,И сила мудрых слов как вечная скала:Терпи не жалуясь, покуда кость цела.Страдать покорствуя – ведь дело–то простое.Наш дом – диковинный кирпичный красный куб,Окошки сводчаты, замки по пуду каждый,И черный дым, виясь над рядом труб,Восходит к небесам с неутоленной жаждой.Со всех сторон мы кинуты в тюрьму.Грехи свои кто знает, кто не знает…Тот сердцу верует, тот гордому уму,И дни за днями тихо тают.

«Нам, полоненному народу…»

Нам, полоненному народу,Что пал под силою враждебной,Пошли твой дар, твою свободу,Свод неба синий и целебный.Пошли нам солнце золотое,И пенье птиц, и ветер вольный,Простор полей многоглагольныйИ сердце, как цветок простое.Дай нам понять, что волей отчейТворится наше восхожденье,Что первый в мире Бог – рабочийИ что к Творцу идет творенье.Дай пленному лихую долюПринять как таинство святое,Дай сон: нет стен, а только полеИ в небе солнце золотое.

Легенда о Моисее

Однажды Моисей, взошед на гору,Взирал задумчиво. Кругом светлоСияла ширь холмов на радость взору.Весной обласкана, земля цвела,Ликуя в пестротканом облаченье,Душа пророка радостной была,И на челе сияло вдохновенье.Вся в радугах под нежной синевойЦепь снежных гор, как легкое виденье,Сулила неизведанный покой….Вдруг соколом гонимый голубь белыйПромчался в небе трепетной чертой –И Моисея сердце восскорбело.Он бросил в небо возглас: не убий!И как бы тучей небо потемнело.Нарушилась гармония стихий,Гром грохотал, и эхо повторялоВсё тот же возглас строгий: не убий!И сокол внял. Над голубем виталаСмерть неминучая, но вот он снова жив,А птица ловчая далече улетала.Вернулась вновь, голодных положивПтенцов к ногам сурового пророка.И молвил: «Мне ловитву запретив,Не хочешь ли их гибели? ЖестокоТвое решение. Возьми, корми их сам!»И сокола пронзительное окоВ последний раз скользнуло по птенцамИ вещему пророку. И покинулДетей тому, кто взор свой к небесамВоздвиг, молясь. Но миг сомнений минул,Он нож берет. Вот грудь он обнажилИ лезвие кругообразно двинул.И плотью Моисей голодных наделил,И кровью их поил, забыв страданье.Так, став истоком живоносных сил.Пророк святое вынес испытанье.

Песенка стража

Мурлычет сторож песенкуУ двери у моей;Знать, тоже ищет лесенкуТуда, где посветлей.То кается, то мается,То будто вовсе пьян…Так по ветру качаетсяЗамотанный бурьян.С той песнью в сердце проситсяМечтаний легкий рой:По малой капле точитсяЗа звуком звук родной.Люби кого приходится.Кого? Не всё равно ль?Святую БогородицуИль трепетную моль?На всем печать Господняя,Везде Его рука,И песня та свободнее,Что плачет у замка,Что стонет понемножечкуВсю ночку напролет,Сверлит себе окошечко,Хоть щелку на восход.

Мечтатель

Ах, бежать от стен ревнивых,Поразмыкать злое горе,Позабыть зоилов лживых,Видеть горы, видеть море!Видеть вольные просторы,Слышать говор, клик и хохот.Шире море! Выше горы!Там, где мула звонок топот…Над тропинкой каменистой,Там витают только птицы,И озон струится чистыйВ царстве вещей Ледяницы.Обежать мир стародавний,Облететь ли быстрой думой?Ну, скажи, что своенравнейВновь прийти к тюрьме угрюмой,Попроситься под запоры,Повиниться перед стражем,Оттого что море, горы,Всё у нас – когда прикажем.

Эзопу

Гений в теле горбуна,Вдохновеньем озаренный,Ты – всегдашняя весна,Вечный лавр густо–зеленый.Что тебе зима и плен,Непогода или вёдро?Всё земное – прах и тлен,Правда только в песне бодрой.Жизнь уходит, как струяИз разбитого сосуда,Все условья бытия –Черепков гремящих груда.Правда там, где дух царит,Где мечте своей в угодуНепрестанно он творитСам себе свою погоду.Правда там, святой мудрец,Где бессильны плеть и казни.В легкокрылой твоей баснеТы нашел ее, творец?

Паук

Посвящено Диме

Вот он, паук, давно классический.Как быть тюрьме без паука?В нем символ дан почти мистический:Отъединенье и тоска.Таясь, весь день глядит внимательноНа суету бездумных мухИ ткань свою блюдет старательно,Как инженер суров и сух.Ему пути давно намечены(В себе носил он те пути)…Там, где две нити третьей встречены,Он должен жертву оплести.А сколько на улов отчисленоКрылатых фей на каждый день?..И молвит он глубокомысленно,Почти сурово! «Не задень,Не нарушай порядка строгого,А сам в углу своем сиди,Учись у паука убогогоИ познавай, что значит: жди».Так говорит он или слышитсяИз глубины моей тоски?И паутина чуть колышется,Натянутая мастерски.По вольной воле иль рождениюВ тюрьме нашел ты крепкий дом?Что уподоблю наслаждениюБеседы с пауком?

Песня луны

Посвящено Наталии Ивановне

Сквозь мою решетку из–за туч струитсяТонкий луч, трепещущий и нежный,То луна, земли моей сестрица,Всё–то ходит по степи безбрежной.Наливает тучку золотым елеем,Душу наполняет грезой и покоем,Будто тихо молвит: «Что мы разумеем?»И еще потише: «Многого ли стоим?О тебе, поникший, в небе я тоскую,Вот и заглянула в малое оконце.Солнце наклоняет чашу золотую;Солнце не устанет оттого, что – Солнце.На полях лазурных, заплетая петли,В ризе сребротканой я почти устала.Свет мой хоть и видишь, вопрошаешь свет ли?Неба дар безмерен – сердцу всё–то мало».

Посох в цвету

Если твой посох расцвел, кто помешает скитанью,Кто преградит тебе путь, если ты с Богом идешь?Странником был ты и станешь свободен, пленный;Каждой дороге отдаст верный свой оттиск стопа.

Друг природы

посв. Вас. Иван. Шевченко

Менять ружье не так уж безопасно,За это попадешь порой и под замок.Ну, что ж? Я рад: я слушаю, как красноТы про охоту молвишь, мой стрелок.Ты говоришь, и видится мне ясноВесенний день, скользящий твой челнок.Ты сгорбился и в небо смотришь страстно,И тихо–тихо щелкает курок.Почуяли… крыла звенят по влаге.Чу! выстрел! И Трезор твой, полн отваги,Бредет в кусты, куда чирок упал.Промок, дружок… И гладишь ты Трезора…Так при тебе я волю вспоминал.Терпи и жди!.. Ты в Льгов уедешь скоро.

Защита песни

Пишущий стихи похож на того, кто,

собираясь ходить, подвяжет ногу.

Л. ТолстойСуровый дух, стихи ты осудил.Мудрец, ты в них забаву только видел.Но не людей – ты истину обидел,Ты о цепах поющих позабыл.К певунье пряхе стройный ритм восходит,Кто с челноком заговорит шутя.Взгрустнется ли, забвение находитВ мурлыканье безгрешное дитя.А бурлаки, что бечевой ходили,Как вьючный скот поникшие в тоске…Их песни вольные о матушке–рекеОт очерствения, как миро, сохранили.Смягчается томление дороги,Когда бренчит колоколец дуги,И пел ямщик про жребий свой убогийИ создавал «не белы то снеги!».Нарушена ль души моей больнойГармония – ищу родных созвучий.Ты, песня, – радуга под тучей грозовой,Опора и надежда жизни лучшей.

Малышу

Дитя без соски и гремушки,Ты – радость наших тусклых дней,И как судьбе, седой старушке,Не улыбнуться веселей?Рука косящей не устала,А ты явил свое лицо,Пришел, пока несет так малоЯиц куриных Глав–яйцо.Трещит, скрипит ладья Харона,Работою утомлена.Давно «на пана и барона»По Стиксу плавает она.Цвети без булочки… И многоОдолевай докучных без!Но, если вправду силен бес,Он только тявкает на Бога.

Андре Шенье

посвящ. Е. М.

Нет, никогда ошейник гильотиныНе омывала кровь святей, чем эта…Огнем и духом правились крестиныПрекрасного и юного поэта.Как он любил укромные долины,Где дремлет Пан в палящий полдень лета,И песни дев, роняющих в корзиныДар нежных роз для гроба и букета.Тропою кротости он шел к великой силе,И стал он – лев, когда пришел палач,И волки исступленные завыли,Чтоб заглушить детей и женщин плач,Гнев правого и рокот соловьиный,Витающий над черной гильотиной.

Книга в тюрьме

Посвящ. Леон. Петр. Богданову

Романы Эркмана и ШатрианаЧитаем здесь. В них прелесть простоты,И выступают как бы из туманаНародные незримые черты.В них жизнь дана вне позы и обмана:И сельские смиренные цветы,И горечь слез под грохот барабана,И сердца заповедные мечты…Блюдет один из пленных книги эти,Тюремный шкаф кой–чем снабжает нас.Забудешь всё. Вдруг вскрикнешь: «вот те раз…Странички нет! Граждане – те же дети:На папироски дергают листки,Чтоб табачком забыться от тоски».

Моему сыну. Сонет мистический

Когда они пришли, ты рисовал безделки,В которых был намек на строгий ход судьбы:Блужданья моего там намечались стрелкиИ Года старого увечья и горбы.Когда они ушли – от острой переделки,Как Астероиды – след мировой борьбы,Ютились ящики, бумаги, скарб наш мелкий,А я уже шагал на внятный зов трубы.Душа смятенная клянет свои основы…Но, зодчий храма, знает: нет, ты не в плену,Здесь тайна некая, бродило жизни новой.В солнцевороте том угадывай весну,И ты поймешь, мой сын (пускай немного позже),Кто, мудрый, замесил нам в этот хлебец дрожжи.

Тиф

посвящено Талаловскому

Есть паразит, приносящий в укусеНемочь лихую, нередко и смерть.Верит ученый в науку и трусит,Смел неученый: он верит лишь в твердь.Злой паразит заповедному служит,Правит им ход неуклонный планет.Кто о небесной планете не тужит,Должен о тифе не слишком скорбеть.Он не напрасно тебя посещает;Вот отчего неученый правей:Верит в планиду и бодро шагает,Смерть ли он встретит – братается с ней.Вот посмотри: на снегу бросил платье,Голый сидит и снежком себя трет:Надо быть чистым, – и это занятьеЯ во дворе наблюдал… О, народ!Много ты тайн недоведомых чуешь,В этом святая твоя красота.Пасхой Христовой ты смело целуешьХоть и проказу – устами в уста.И ничего! Так наступит на змеяИ скорпиона, кто прав и велик.Кто через зло перейдет не робея,Тот уж не носит цепей и вериг.

У больного

Он бледен и в тенях зеленых. УходятВ орбиты глаза.Протянуты руки вдоль телаПоверх одеяла.Что скажешь ему,Посетитель?ПомнешьсяИ бросишь тоскливую глупость,Что, дескать, напрасноГорькую долю тюрьмыУсложнять…Что люди лихиеНе могут понять…Довольно.Он слушает? Нет. Забылся? Ни слова…Ему не смешно и не нужно.Довольно!Его лихорадит. УходятВ орбиты глазаНа лице исхудалом.

Солнце в коридоре

Клонится к западу ясное, красное.Вышли и мы в коридорВ длинном окне посмотретьСолнце прекрасное,Желтый по стенам узор.Бледные лица друзей,Тех, кому здесь посветлей.Ходим мы кучками, речи не вяжутся…Всех–то нас тянет к окнуТо ли себя пожалеть,То ль помечтать про «такую бы лестницу»,Про старину,Иль посмеяться, кто в смехе успелВыковать щит от томительных стрелИ дразнящих…Лучей,Тихо скользящихПо лицам людей.

Чья красней?

Посв. Нат. Никол.

К раббину Риво некто приходил,Глася: «Назначено мне дело злое;Мне говорят, чтоб меч я обнажилНа человека. Но мерзит кривое,А повелевший смертью мне грозил,Когда ослушаюсь. Рабби, больноеУтишь мне сердце, совесть развяжи,Что ныне делать, ясно расскажи».И отвечал учитель: «Сам подумайО крови брата – иль твоя красней,Чем кровь его? Пускай злодей угрюмыйУбьет тебя – ты крови не пролей.Ждет смерть тебя иль жизнь в юдоли шумной,Не изменяй завету: «Не убий»».Так говорил смятенному Рабби.