Степной принц. Книга 1. Горечь победы

– Чокан, а что нам делать, когда начнётся резня? – задал он вопрос без околичностей, в лоб.

– Какая резня? – опешил тот, подскочив от неожиданности.

– Джексенбе говорил, что в Кашгаре. Чью сторону принимать?

– А-а. Ты об этом, – он снова лёг, потянулся, выгнув спину. – Торговые люди в политических переворотах участия не принимают. Их дело – купля-продажа, а под каким флагом – значения не имеет.

– Значит, перевороты… – Баюр прикрыл глаза, борясь с ощущением, что на веках лежит по монетке, какие кладут обычно покойникам. Гадостное чувство. Ладно, надо привыкать.

– Там своя история, которая тянется сотни лет, практически без изменений. Мятежи только именами отличаются, – Чокан сунул в рот былинку, надкусил и, почувствовав горечь на языке, сплюнул. Откладывать этот разговор не стоит, решил он, незнание волхвом обстановки может дорого им обойтись. – Ты знаешь, кто такие ходжи?

– Ну-у… какие-то мусульманские святоши…

– Не совсем, – улыбнулся поручик. – Считается, что они потомки Магомета, их авторитет для верующих не знает границ. Никто из смертных не смеет поднять на них оружие.

– А они? – волхв тоже потянулся, хрустнув суставами, сунул под голову руку.

– Ха! Они делают всё, что взбредёт в голову! Могут убить, могут захватить власть.

– И стать султанами?

– Нет, – опроверг поручик столь примитивный переход кочевников из одного сословия в другое. – Султаны ведут родословную от Чингисхана и его прямых потомков, и тот из них становится ханом, кого выберет народ. Тогда его поднимают на белой кошме и официально провозглашают правителем.

– Ты ведь тоже султан? Белая кость? – и чего бы ему не дождаться выборов, чтобы взлететь на пирамиду власти? Управлял бы степным народом вместо того, чтоб лезть на рожон в чужих землях.

– Да. Мой дед Вали был последним ханом Среднего жуза. Потом, когда он принял подданство Белого царя, ханство было отменено, – подобрав обломок ветки, Чокан, не вставая, замахал ею перед лицом, прогоняя назойливо жужжащую муху, вознамерившуюся сесть непременно на его нос.

– Но султанов-то отменить невозможно. И их в народе по-прежнему почитают? – не уступал Баюр.

– Конечно. Но их власть светская, а преклонение ходжам замешано на религиозных чувствах. И только в Кашгаре сохранилось их древнее право на трон. Так вот, – вернулся чингизид к прежней теме, переворачиваясь на бок лицом к приятелю и опираясь на локоть. – Там ходжи по праву крови из века в век пытаются силой оружия захватить власть.

– Ты хочешь сказать: поднимают мятежи? – уточнил волхв. Нечего кружить вокруг да около, пришло время называть вещи своими именами. Он не поднимал век и чувствовал на них внимательный взгляд дотошного критика. Ничего, пусть оценивает. Впрочем, придирок к гриму не последовало, и разговор продолжился.

– Вот именно. И это многим удавалось. Но ненадолго. Китайские власти присылают войска и устраивают неслыханную резню.

– И ходжу под нож?! – не столько пожалев священную персону, сколько пытаясь уличить приятеля в противоречии, воскликнул прилежный ученик.

Но учитель, вооружённый знанием вековой истории, не споткнулся о камешек, сумел вывернуться:

– Если он не успевает сбежать – берут в плен и сдают Коканду под стражу. С кокандским ханом у них подписан договор содержать ходжей под строгим контролем. Взамен китайцы предоставили им Кашгар в качестве торговой резиденции во главе с ханским аксакалом.

– Так щедро? А у узбеков сало из ушей не закапало?

Джексенбе возмущённо всхрапнул. Ему удалось-таки уснуть. Убаюканный тихим разговором друзей, он лежал на боку с раскрытым ртом, подложив под щёку кулак.

Чокан усмехнулся и кивнул, соглашаясь с протестом сонного киргиза против неравномерной делёжки пирога.

– А ты как думал? Услуга того стоит. В ведении аксакала находятся все иностранцы, все караваны. И не только. Вообще его фигура в Кашгаре довольно значительная, и его влияние затмевает даже власть китайских чиновников. А кроме того, китайский богдыхан ежегодно выплачивает Коканду немаленькую сумму по договору.

Баюр присвистнул:

– Сдаётся мне, что кокандцы выиграли больше китайцев.

– Разумеется, – согласился Чокан, даже не пытаясь шутить. Предмет разговора и впрямь не располагал к смеху. На сей раз от знания обстановки, в которую им предстояло окунуться с головой, зависела не только их жизнь. Всего каравана. И даже больше – успех экспедиции. – Но Поднебесная согласилась на эти условия (даже закрывает глаза на явные нарушения договора противной стороной), ибо не в силах бороться с ходжами своими силами – за ними идёт народ. А с такими уступками границы Кашгарии остаются китайскими.

Баюр встал. Пришла очередь обозревать окрестности. Вокруг ничего не изменилось. Всё то же безлюдье. Та же бесконечная степь – с одной стороны, с другой – играют бликами на солнце снежные пики горных вершин. Лошади, напившись вволю и разнежившись в теньке, лениво пощипывали травку. Рыжая Чокана вообще легла брюхом на сыроватую отмель ручья.

Не отрываясь от созерцания вида безмятежного пространства, волхв прилежно продолжал расспрашивать, восполняя недостаток восточного образования, которое очень скоро может пригодиться:

– Выходит, кашгарцы…

– Уйгуры, – вставил недостающее звено Чокан. – У них тоже есть деления на роды, племена. Но в целом народ зовётся уйгурским. Я немного изучал уйгурский язык.

– Ага, – принял к сведению ученик. – Значит, они боятся китайской резни, а ходжи их не трогают?

– Какое там! Лютуют и те и другие! – сгоряча он повысил голос, и Джексенбе, чутко отреагировав, что-то заворчал невнятное, тем не менее не просыпаясь. Поручик вздрогнул от своей неловкости и снизил тон почти до шёпота: – Но в отличие от китайцев-иноверцев ходжи не просто правоверные, а потомки Пророка. Всё, что они делают, священно! Китайцы (они в основном буддисты) боятся их убивать только из страха народной войны и гнева Коканда, который силён. Ссориться с ним они не хотят, – задумался на секунду, поправился: – Правда, был один случай. Казнили пленного Джангир-ходжу. Кстати, из всех – самого разумного и любимого народом.

– И что?

– Им пришлось сильно раскошелиться перед ханом, унижаться и оправдываться, согласиться на новые привилегии аксакала в Кашгаре. Оплошность удалось замять, но проклятие Пророка над ними осталось.

В отличие от мусульман волхв в проклятие Пророка не верил, но тем, кто жил на пороховой бочке, не позавидуешь:

– Бедные уйгуры. Так и живут под Дамокловым мечом? В постоянной резне и кровопролитии? С какой бы стороны ветер ни подул – они козлы отпущения.

– Некоторые бегут в Семиречье, – вздохнул поручик. – Даже в Верный. Но большинство остаются на месте.

– А если снова придёт ходжа?

– Они встанут на его сторону. Не могут не встать. Даже аксакалы не могут противиться воле Магомета.

– Так. Какие ещё пробелы в моей одуревшей башке остаются дырявыми? Латай, коли начал, – волхв сел на прежнее место, догадываясь, что занавес, скрывающий загадочную нездешнюю жизнь, отдёрнут не целиком, а только приподнят его краешек.

– Последнее восстание было год назад. Его возглавлял Вали-хан.

– Твой родственник что ли?

– Типун тебе на язык, – возмутился ханский внук. – Случайное совпадение имён. Так вот. Восстание было подавлено. Как всегда – кроваво. Ходжу выслали в Коканд под стражу.

– Поня-атно… Европейцам ход туда перекрыт по этой причине?

– В первую очередь. Англичане, к примеру, не прочь вмешаться во внутреннюю политику Поднебесной и прибрать к рукам прилегающую к Индии территорию.

– Ничего не скажешь, уютное местечко ты выбрал для прогулки, – подковырнул Баюр, издевательски ухмыляясь.

– Предлагаешь закрыть глаза на беспокойных соседей степи, завести гарем и наслаждаться жизнью?

– А что? – притворно ужаснулся волхв. – Не завёл ещё? Неужто не женат? Отпрысков аристократов, я слышал, обручают ещё с колыбели.

– Ну, мало ли! Жену себе я выберу сам. А дочь Джантюрина из Малого жуза… колыбельная невеста… обойдётся. В женихах недостатка нет.

Баюр, словно обрадовавшись проступку неуязвимого всезнайки, злорадно припечатал его недостатки. Даже со вкусом перечислил:

– Сразу видно султанскую породу: коварный сердцеед, обольститель, многожёнец!

При всей комичности обвинений Чокан тем не менее, прежде чем расхохотаться, протестующее изумился:

– Да у меня нет ни одной жены!

– Но ведь мечтаешь! – услышал он в ответ резонное разоблачение.

Приняв условия комичной дуэли, поручик состроил надменное лицо, ужав глаза до щёлочек, и высокомерно обронил:

– Мечтают Маниловы. Я намерен возделывать свой сад, где все розы мои, – и нахально подмигнул: – Берегись. Это заразно.

– У меня от восточного разврата прививка, – парировал волхв, не моргнув глазом.

Завозился Джексенбе. Приглушённый смех ли его разбудил или доза отдыха, необходимая для восстановления сил, исчерпала себя, но он вполне осмысленно открыл глаза, пробормотал:

– Веселитесь. Опять.

– Что делать! – развёл руками Чокан. – Козы-Корпеш любит забавные сказки, как дитя – восточные сладости. Пришлось побыть Шахерезадой.

Джексенбе покосился на Баюра, пытаясь по его лицу понять, есть ли хоть капля правды в шутке султана. Но тот выпад поручика пропустил мимо ушей. Кроме имени, которое теперь ему придётся носить и на него откликаться. Оно царапало слух и было похоже на скалистый отрог. Чтобы привыкнуть к нему, нужно взобраться на эту вершину, но и тогда нет гарантии, что путь оказался верен. Волхв сдвинул брови и пожал плечами. Киргиз истолковал его жест по-своему: султан в обычной своей манере строит насмешки. Киргизская мудрость права и на этот раз: «Голове откуда беда? От языка».

Однако голова Чокана придерживалась иного мнения, чем киргизская мудрость, проверенная веками. Она надеялась, что именно язык её выручит, когда припечёт. Вроде той пресловутой кривой, на которую уповают русские. Имя Козы-Корпеша заставило его пристальнее присмотреться к волхву, из которого надо было слепить киргиза. Да так, чтоб никто не усомнился. Иначе… Разоблачать легче, чем обман выдавать за истину.

– Джексенбе, – обратился он к опытному эксперту, изъездившему степь вдоль и поперёк, – тебе не случалось видеть голубоглазых киргиз?

– У кара-киргизов28 видел. Их зовут хакасами или чон-уйсунями29. Волоса красные. Рост… – он встал и поднял руку над головой, отмеряя высоту, но тут взгляд его упал на Баюра, а рука зависла вровень с его лбом, и Джексенбе, догадавшись, к чему клонит султан, прикусил язык…

– Молодец! – похвалил Чокан. – Ценю твою приметливость и память! – и оборотился к волхву: – Ну, что? – в голосе звучало торжество. Будто он лично сию секунду изобрёл новый киргизский род специально для маскировки Баюра. Тот усмехнулся. – Будешь сары-уйсунем30! Так зовут хакасов, в которых живёт и киргизская, и уйсуньская кровь. Между прочим, род уйсуней древний. Учёные относят его появление ко второму веку до нашей эры. К югу от Иссык-Куля у них было могущественное государство. Вот так! А письменные источники говорят, что в разные времена голубоглазые жили и в Кашгаре, и в верховьях Енисея. Рост подходящий. Нос прямой, как и положено, разрез глаз…

– С языком беда, – вставил волхв.

– Та-ак… Вот это уже серьёзно. Я вижу два выхода. Либо научить тебя болтать по-киргизски за оставшийся путь (благо, немного ты уже знаешь), либо… придётся прикинуться глухонемым.

– Одно другому не мешает, – рассудил Баюр. – Можно и прикинуться, и научиться.

Внезапно вспыхнувшая идея восхитила поручика. Какие возможности открывались! Дух захватывало! Всё видеть, слышать, когда разговор ведут без опаски быть понятыми, знать, кого и чего следует остерегаться… Но! За кем шпионить в караване? Тратить усилия на притворство, теряя выгоды общения. К тому же навлекать излишние подозрения: глухонемой купец – невиданная птица. Какой караванбаши согласится взять с собой мало того что «исключение», да ещё калеку в трудный путь, доверит коммерцию? Как он будет торговать, заключать сделки? Привлекать к себе излишний интерес и недоверие не входило в их планы. Потеряешь больше, чем приобретёшь. Пришлось скрепя сердце отказаться от заманчивого предложения.

– И как я объясню Мусабаю, зачем мне понадобился глухонемой синеглазый киргиз? А на первом китайском пикете нас в лучшем случае выкинут за ворота, в худшем – сдадут властям. И твоя мечта покрасоваться на шесте исполнится.

Волхв не возражал. Чокан был прав. Однако окончательно хоронить идею не спешил:

– В принципе, в любом удобном случае можно прикинуться кем угодно. Дабы потребуется. Но это уж по обстоятельствам.

– Значит, придётся тебе поднапрячь мозги и оттачивать язык, – сделал очевидный вывод Чокан. – С этой минуты, Джексенбе, мы будем с тобой говорить только на киргизском. Причём, не между собой, а с Баюром. А он пускай отвечает. И рассказывает о себе.

– А что рассказывать-то? – опешил ученик вслед за тамыром, который озадаченно чесал затылок.

– Как что! Караванщики в первую очередь заинтересуются, откуда ты и какого роду-племени. Ври напропалую, сочиняй легенду заранее. Потом будет некогда.

Джексенбе тоже понял, что без родного языка киргиз – не киргиз. Пропадёт тамыр. Только не знал, с чего начать. Он присел у кострища, подгребая остывшие угли. Пора подкрепиться и снова в путь. Солнце уже побежало вниз. И вдруг вспомнил:

– Раньше… ата31 говорил… у кара-киргизов вражда была с хакасами.

Баюр заглотил наживку и, путаясь в малознакомой речи, стал коряво лепить свою родословную. Приятели на сей раз не смеялись, поправляли, выглаживали слова и фразы, а попутно отслеживали достоверность выдумки. По правде сказать, ничего уж такого дивного, что не могло бы случиться на самом деле, в ней не было. Если в степных сражениях брали пленных, то самые выдающиеся из них со временем, бывало, становились военачальниками в новом племени. Иногда их даже выбирали правителями. За особые заслуги, конечно. Подобных примеров в памяти кочевых племён предостаточно, особенно из времён Чингисхана. Пленный предок Баюра хоть и не стал манапом32, но выбился из кула33 в уважаемые люди, разбогател. Одна из его жён была хакаской. От этой ветви и тянется род. В давние времена они даже жили в Китае, но об этом рассказывали мало и почти не помнили. А теперь и рода здесь, в Заилийском крае, не осталось. Кто-то откочевал в верховья Енисея, кто-то рассеялся по степи, смешался с другими племенами. А его, Козы-Корпеша, ата-эне34 умерли, не успев подарить ему братьев-сестёр, не дождавшись его возмужания. Сиротой жить плохо. Одни жалеют, другие презирают безродного. Подался в Каркаралинский округ, к дальней родне. Там и сошлись с Алимбаем.

Одновременно с болтовнёй друзья потрошили седельные сумки, вытрясая оставшиеся куски сайгатины, насаживая их на прутики для поджарки, устанавливали на камнях котелок с водой.

– А что? Очень даже похоже на правду, – задумчиво произнёс Чокан, принюхиваясь к сочному дымящемуся мясу и взвешивая подробности истории на весах скептиков. – А что эта повесть не стала знаменитой и не передавалась из уст в уста, так в ней нет ничего особенного. Скромная, заурядная… Что скажешь, Джексенбе?

– Похоже, – согласился киргиз, закашляв и отодвигаясь в сторону. Изменившийся ветер повалил на него густым дымом. – Я слышал чуднее. Однако все верили.

Тем временем закипел травный чай, запах поджаренного мяса раздразнил аппетит, и все трое принялись за еду.

Джексенбе, ни на кого не глядя, уплетал свой кус сайгатины, держа его двумя руками, и слизывал с пальцев сочные потёки. Баюр скопировал его манеру и подозрительно сощурился на Чокана. Тот сначала не заметил, потом поймал его взгляд и сделал удивлённые глаза. Киргиз с удовольствием рыгнул и снова впился зубами в мясо. Поручик понял намёк и сморщил нос. Но тут же подмигнул Баюру и демонстративно облизал пальцы. Теперь все трое ели одинаково, так что сторонний наблюдатель вряд ли вычислил бы, кто из них простой степной кочевник, а кто привык к трапезе на белой скатерти.

Глава 5

Сын мятежного хана

Оправились в путь, когда солнце свой жар устремило на горизонт, а в степи разлилось неутомительное тепло, ласкающее перед сном землю, как мать, баюкающая дитя. По дороге болтали (по-киргизски, как договорились) о всякой ерунде: об охоте с беркутом, большим любителем которой был Чокан, да и Джексенбе знал в ней толк; о зимовьях и летовках скота; о прелестях кумыса, мгновенно утоляющего жажду и дарующего силу (они сейчас ох как не отказались бы опрокинуть в себя по кувшину живительного напитка!), в отличие от простой воды, которой не напиться, сколько не прикладывайся к ней; о мусульманстве, пришедшем в степь из азиатских ханств, о требованиях мулл строгого соблюдения обрядов Корана, которые кочевники смешали со старинными верованиями в духов и поклонением Солнцу, Луне, Небу, Грому и Молнии; о восточных сластолюбивых богатеях, которые, помимо гаремов, содержали хорошеньких мальчиков – бачей – для ублажения своих извращённых похотей, и о судьбе этих детей. Последняя тема была нова для Баюра и поразила его двуличием правоверных, неукоснительно совершающих намаз, отпускающий им грехи, и без зазрения совести окунающихся после него в гнуснейший разврат и пьянство, запрещённые Магометом.

– Где же они берут таких мальчиков? – задохнулся он от возмущения. По его понятиям, добровольно обречь себя на такую мерзость никто бы не согласился, даже несмышлёные дети, а уж тем более их родители, которые, не страшась смерти, пошли бы войной на обидчика, чтобы спасти несчастного ребёнка или погибнуть, но избегнуть несмываемого позора. Однако ответ Чокана поверг его в настоящий шок.

– Не редки случаи, когда родители сами продают красивого сыночка ради обогащения. Положение бачи не просто хлебное – роскошное. Его наряжают в дорогие одежды, осыпают подарками, всячески ублажают и умасливают. Мальчику льстит, что его принимают за бога, потакают его прихотям. Его родичи заискивают перед ним, ибо получают немалые доходы за пользование ребёнком и живут за его счёт.

– Баб им в гареме мало! – бушевал волхв, сражённый наповал. Тяжёлый кулак с размаху ударял по колену, ища выхода возмущению, но болезненные сотрясения не могли усмирить гнев. – Содом и Гоморра! Куда только смотрит Аллах!

Чокан посмеивался над невежеством волхва, ничего не смыслящем в тонкостях и разнообразиях восточных наслаждений. И хотя был абсолютно солидарен с другом в оценке извращений и его даже подташнивало от мерзких подробностей, он продолжал добивать Баюра. Уж больно забавно было видеть праведное кипение невозмутимого доселе батыра, который даже забывал подобрать поминутно падавшую челюсть и напрочь игнорировал маскировку «киргизских» глаз, вылупляя их до размеров интригующей окружности.

Джексенбе, хорошо осведомлённый о сей пикантной изнанке жизни зажравшихся правоверных, считал её позором, а не поводом для развлечения и, слушая, только плевал по сторонам на злых джиннов, попустительствующих греху и подстрекающих к оному.

– Но ведь дети вырастут! – протестовал Баюр. – Не вечно же они будут наряженными куклами! Уж это-то понимают все! И что тогда? В гарем?

Чокан обидно расхохотался:

– Твоя неискушённость в пороках – диво даже для европейского ума, про восточное представление я уж молчу. Кто же допустит такого опытного искусителя, специалиста высшего разряда по разврату к скучающим жёнам, в очередь ожидающим мужской ласки?!

– Выгоняют к чёртовой матери? – гадал волхв. – Или сразу под нож? Не думаю, что простые горожане примут их с распростёртыми объятиями.

Поручик вздохнул. Судьба мальчиков, балующая (хм, смотря с чьей стороны взглянуть) их до появления усов, и впрямь была незавидной:

– Некоторые бачи за свою недолгую карьеру успевают сколотить немалый капитал, женятся, заводят собственный гарем, детей. Иные – даже собственного бачу. Но таких – по пальцам перечесть. В основном – становятся опиумокурильщиками, подрабатывают своим ремеслом в казармах, у невольников, одним словом, в низших слоях. Сам понимаешь, заработок там невелик. Бывает, за миску похлёбки. Живут они недолго, в самом плачевном состоянии, одержимые физическими и психическими недугами.

– Если об этом все знают, почему не запрещают? Не наказывают? – волхв никак не мог смириться с вопиющим надругательством над детьми. Даже меньшие провинности азиаты карают жестоко, вплоть до кровавых казней, а тут – такое непотребство.

– Ты забыл, что бачей содержат богачи. У кого золото – у того власть. Даже от Аллаха можно откупиться. Их щедрые подношения заставляют закрыть глаза кому следует на все нарушения Корана, а мулле – отпустить грехи, слегка пожурив.

Некоторое время Баюр ехал молча, скрипя зубами. Потом продолжил тему, задевшую его за живое, не позволяющую так просто успокоиться:

– Аллах свидетель, я не страдаю кровожадностью, но тех родителей, которые продают своих детей для гнусных целей, самолично посадил бы на кол!

Джексенбе, слух которого резануло вопиющее непочтение к родителям, поспешил разбавить их вину царящими в ханствах порядками (вернее, беспорядками) и добавил:

– У Алимбая кособокий рассказ. Мальчиков чаще воруют. Я слышал, и у киргизов тоже. У тех, что кочуют ближе к Коканду.

Баюр подозрительно покосился на Чокана:

– Тебя, случаем, не для этих целей украли? – нелепость вопроса он, конечно же, понимал сам. Поручик давно перешагнул нежность востребованного возраста бачи, и даже его красота не стала бы наживкой для воров. Такого не уговоришь кривляться и танцевать в девчачьем наряде, подкрашивать по-женски лицо. Того и гляди зарежет хозяина. К тому же… «валихан»… Для этой роли безвестная кандидатура подходит лучше всего. А тут – русский офицер! Да. К похоти не располагает. Скорее, вызывает озноб.

Высокородный киргиз косо зыркнул на волхва, но, сразу поняв, что тот его попросту дразнит, не счёл нужным обидеться, лишь усмехнулся:

– Вариантов моей карьеры много, тебе не переплюнуть. Однако по мере их узнавания твоя зависть растёт в геометрической прогрессии. Я предупреждал: берегись, Восток – это заразно, затягивает, как опиум…

Вслед за ехидным выпадом, он склонил голову и, не скрывая удовольствия, наблюдал, как вздумавший его подковырнуть остряк, уложенный на лопатки, гадливо плюётся в сторону, в точности копируя своего тамыра.

Джексенбе насторожился, привстал в стременах. Заполошно мечущиеся птицы над кустами выглядели как-то подозрительно. Ночью они предпочитают не показываться, тем более так кучно и беспокойно. От его вскинутой руки разговор мгновенно оборвался. Растопыренные ветки были довольно густыми, тень от них могла спрятать кого угодно. Друзья уже приблизились к ним почти на расстояние выстрела. Не желая себя обнаруживать, они отъехали за каменные глыбы, скрыли лошадей, а сами, спрыгнув на землю и припав к её зелёной щетине, наблюдали, не проявится ли какого-нибудь движения в зарослях, чтобы понять, что их ожидает и опасно ли оно для них. Птицы не переставали галдеть, однако далеко не улетали от одного места. Словно выгоняли кого-то из засады или предупреждали о приближении чужих. Там, под кустами, виднелся низкий пологий валун, который почти скрывала трава, длинный, в рост человека.

И тут из-за гребня холма взметнулись три всадника с заводной лошадью.

Успевшие спрятаться путники переглянулись, поздравив друг друга с вовремя предпринятым манёвром в засаду, уберёгшим их от обнаружения незнакомцами. Похоже, всадники (с виду – киргизы) их не заметили. Они неторопливо спустились вниз, к кустам, распугивая ошалелых птиц. А из-под пологого валуна встал человек…

Никто из наблюдателей не проронил ни слова, но Баюр почувствовал, как напряглось плечо Чокана, лежавшего между ним и тамыром и не сводившего глаз с последнего, четвёртого, который остановился перед конными и что-то говорил. Он выглядел не старше двадцати лет, но те, что были в сёдлах и гораздо взрослее его, немедленно спешились и почтительно слушали его речь. Степной этикет: верхом можно оставаться перед тем, кто ниже родом, чином. В противном случае не сойти на землю – смертельное оскорбление. Значит, этот юноша у них главный? Какой-нибудь султан? Или ходжа, о которых рассказывал Чокан?

Джексенбе тоже поглядывал на лицо поручика, вдруг побелевшее и застывшее, будто перед ним возник не просто знакомый, а чем-то связанная с ним личность, которую он увидеть не ожидал и рад ей отнюдь не был. Враг? Соперник? Нежелательный свидетель? Однако вопреки всем предположениям, которые подразумевали скрытный вариант поведения, поручик неожиданно встал во весь рост, привлекая внимание беседующих возле кустов киргиз. Ахнувшим друзьям сказал тихо, но тоном, не терпящим возражений:

– Ждите меня здесь, не высовывайтесь.

– А если… – вырвалось у Баюра.

– Только тогда… – и пошёл, не оглядываясь.