Полымя

скачать книгу бесплатно


«Чего?»

«А того самого. Спасибо скажи, что народ у нас мирный, а то ведь можно и заряд дроби из кустов получить. Так, чтобы не насмерть, а для острастки и науки».

Позже, после пожарища, участковый в своем мнении утвердился:

«Из-за них спалили, Олег, из-за сетей. А ведь я предупреждал!»

Только ошибается Игорь Григорьевич…

-–

В старице вода была гладкой, как черное расплавленное стекло, но и озеро сегодня было тихим. Ни ветерка, дальний берег затянут дымкой. Это значит, есть на то примета, что быть к вечеру дождю, а до него шквалистому ветру, и будет он от северо-запада, со стороны райцентра, сначала его потреплет, потом прошелестит по деревьям полста километров, после чего доберется сюда и разгонит волну. Но пока тихо.

Олег взял правее, чтобы обогнуть остров Косой.

Вообще-то остров правильнее было бы называть Кособоким, только это длинно. А потому правильнее, что остров действительно кособочился. Он напоминал запятую: где «хвостик» – там порос камышом, а где «кружок» – клонился так, словно хотел нырнуть в воду, да отчего-то раздумал. Тот край «кружка», что был обращен к северу, представлял собой косогор, местами отвесный, по весне подмываемый паводком, а до того терзаемый ледоходом. Южный край был с длинным пляжем, и там еще долго было мелко. На этом мелководье хорошо брала уклейка.

На Косом острове – тащил его когда-то ледник, кряхтел и пыжился, но выдохся и бросил – летом часто останавливались байдарочники. Иногда только переночевать, и эти гадили больше, чем те, кто задерживался на несколько дней, те кое-как прибирались.

Олег приезжал на остров со Славкой. А раньше еще и с Шурупом. Тому стоило оказаться на берегу, как он начинал радостно безумствовать, то повизгивая, то заливаясь лаем. А Славке здесь была самая пахота. Лишь поначалу лицо его кривилось, на глаза наворачивались слезы, руки повисали бессильно.

«Не плакать!» – строго говорил Олег.

Было у них на Косом укромное место – яма, оставшаяся после скатившегося по склону валуна. Камень успел вновь врасти в землю, а яма на прежней его лежке осталась, пусть и приглаженная временем. В этой яме Олег разводил костер и сжигал все, что приносил Славка.

На острове были окопы – с косогора хорошо просматривался вражеский берег, – россыпь стрелковых ячеек. Огонь запалить можно было и в них, но в самый первый раз, выбирая место для костра, Олег обошел их стороной.

Когда солнце скатывалось к лесу, Олег залезал в лодку, чтобы поймать вечерний клев, а с ним и впрямь что-нибудь поймать, тех же уклеек, тоже рыба.

Он подсекал, выуживал, забрасывал снова, а Славка все причесывал да прихорашивал остров. Закапывал жестянки и бутылки. Собирал в кучки головешки у костровищ. Всякую бумагу – линялые газеты, салфетки, обертки – бросал в костер, и туда же разную пластмассу: огонь все стерпит.

Олег тянул до последнего, потом сматывал удочки и отправлялся за Славкой и Шурупом.

Звереныш, топыря лапы, запрыгивал в «бестер». Потом в лодку садился Славка. Заглядывал в глаза благодарно и преданно. Хватался за весла. На моторе было бы быстрее, но Славке нравилось грести, и это еще несколько минут рядом с дядей Олегом.

На причале их ждала Колычева. Она всегда встречала их, когда они ездили на Косой: темно все-таки, поздно.

«Мама! – кричал Славка. – Мама! Мы плывем».

Мария Филипповна не отвечала, оставаясь безмолвным силуэтом, вырезанным не слишком умело – ни талии, ни шеи – из черной бумаги. В силуэт ее превращал фонарь у причала, маяк, желтая бусина, зажигавшаяся от фотореле, остальные фонари на территории усадьбы требовали ручного вмешательства. И этот фонарь, укрывшийся за спиной, окружал Колычеву светящейся каймой. Это было красиво, почти волшебно.

«Мама!» – кричал Славка.

Нос лодки ударялся о причал. Колычева подхватывала веревку, привязанную к носовой утке.

Славка ставил на помост Шурупа, и тот уносился к дому, к миске, в которую налила молока эта замечательная добрая женщина.

Выбирался на причал и Славка. Он что-то говорил, быстро-быстро, захлебываясь словами. И не в силах объяснить, как ему хорошо, тыкался головой в плечо матери, продолжая лепетать что-то уже совсем бессвязное.

Мария Филипповна гладила сына по голове, но смотрела на Олега, словно пыталась что-то разглядеть. Или разгадать.

Олег привязывал «бестер». Обвивал цепью дейдвуд мотора и замыкал замок, чтобы не снимать подвесник и никого не искушать: свои, местные, не тронут, но вдруг кто сторонний на озере объявится, что вряд ли, конечно, но всякое случиться может.

Самые обычные дела позволяли изгнать с лица то, что могло его выдать. Он не хотел такой откровенности. «Мама!» – кричал Славка. У него такого не было. С мамой, его мамой, дай ей Бог здоровья. Он завидовал Славке, злился на себя и не в силах был с собой справиться.

Колычева могла заметить плохо стертые следы этой зависти, и Олег отворачивался. Темнота была ему в помощь, а ей не в помощь фонари.

Вот почему он задерживался на Косом допоздна. Не из-за Славки. Эти минуты на причале, всего-то одна-другая, портили все. Поэтому они отправлялись на остров раз в месяц, не чаще, когда Олег сдавался, потому что Славка так ждал, смотрел так жадно, что не уступить было невозможно.

«Пора нам», – говорила Мария Филипповна.

Он поднимал на плечо весла, их он относил в эллинг.

«До свидания. И тебе, Слава».

«Я завтра приду», – тот отрывал голову от плеча матери.

«Конечно, приходи. Будем корабль строить. Еще дядя Саша приедет. Когда хочешь, тогда и приходи».

«Приду».

Славка никогда не болел, не простужался. Все недуги и невзгоды, отмеренные Господом ли, судьбой ли, он уже выбрал. Поэтому он придет. И завтра, и послезавтра…

«Может, отвезти?» – спрашивал Олег. Колычевы были не из Покровского – полымские, но и туда четыре километра, и это если по тропинке вдоль берега, обходя Подлое болото, а по дороге все шесть. Поэтому он и спрашивал, даже не гадая, что услышит в ответ.

«Мы сами, у меня фонарик есть», – гордо говорил Славка и доставал из кармана фонарь. В его пластмассовом корпусе была укрыта динамо-машинка, приводившаяся в действие рычагом. Фонарь тонул в ладони Колычева. Тот начинал сжимать пальцы. Раздавалось жужжание, соцветие LED-светодиодов выбрасывало белый луч. Олег как-то попробовал, но чтобы так быстро и так ярко, у него не получилось.

«Пойдем, Слава!» – торопила мать.

Они уходили. Луч фонаря шарил по траве. Иногда сквозь него проскакивали белые искры – мотыльки, а иногда Славка ловил лучом ночную бабочку, и та металась в конусе света, пока в отчаянном усилии не вырывалась на свободу – во тьму.

Олег поднимался к дому. На ступеньках всегда что-нибудь находилось – пирожки, печенье, банка молока, не только Шурупу лакомиться. Молоко у Марии Филипповны Колычевой было чудесное. Но его к ночи, может быть. Сначала водки.

* * *

Лера поддернула замок «молнии» к шее. Куртка жала в плечах, но уж лучше так, чем голой грудью на всю улицу светить.

Настроение менялось ежеминутно. То она улыбалась, вспоминая реакцию матери… Этого она и добивалась – позлить. Для того нацепила шмотки, в которых нечего удивляться, если на улице к тебе подвалит урод с мутными глазами и предложит располовинить пупырь пивасика. Ханжам надо бросать вызов, иначе они возьмут верх. Они мнят себя непогрешимыми, будущее для них как следующая глава плохого детектива, когда, несмотря на все потуги автора, уже ясно, что убийца – дворецкий. Отсюда все эти нотации, поучения и глухота – других они не слышат, не считают нужным. Вот и мать из таких. Хотя не из замшелых, от которых нафталином разит до тошноты. Принять бы это и примириться, но ее не смиряло то, что мать не в рядах помороженных, пусть на шажок, а впереди. Потому что другие были по боку, а с матерью так не получалось. Потому что мать ее в первый класс за руку вела, бантики вязала, на костюм лисички-сестрички воротника своего пальто не пожалела. Так с какой минуты, с какого дня стало перевешивать другое? Вроде и незаметно, но подрастала кучка, камешек к камешку, те лишь поначалу обращались в ледышки, истаивали, потом превращаться перестали. И уже ничего не прощалось, не забывалось, и был вынесен приговор: виновна! А значит, наказуема. Хотя бы этой идиотской кофточкой, ляжками врастопырку, да, наверное, и Денчиком.

Проходили секунды, и улыбка слетала, даже не пытаясь зацепиться за губы. Конечно, Денис ее любит, и она его, но чтобы сразу в омут? Это для в книжек про закаливание. И не в Денисе, она в себе не уверена, поэтому шалаш не нужен – нужна квартира.

Лера вышла из подъезда, но не пошла направо – к метро, не пошла налево – к остановке автобуса, она пошла прямо – по аллее, что начиналась от их дома и тянулась вглубь квартала.

-–

Здесь они когда-то гуляли с отцом, она еще маленькая была, и отец рассказывал, как эта аллея появилась.

Случилось это лет за пять до ее рождения. Деревья посадил сосед из квартиры двумя этажами выше, низенький дядечка в спортивных штанах с пузырями на коленях. Потом ухаживал, по весне окапывал, поливал.

«Никто ему не указывал, никто не помогал, все сам, – говорил отец. – По велению души. Тут главное – понять, чего она хочет, требует. И сосед наш это понял».

Деревья окрепли и потянулись вверх, а потом как-то внезапно, в один год, стали высокими, и если не гордостью квартала, то уж точно украшением. Но дядька в линялых трениках этого не застал – сердце подвело. Лера помнила, как его увозили, как чертыхались санитары, корячась на лестнице с носилками. Сейчас в квартире, что двумя этажами выше, живет его жена… вдова. Серая мышка. Из дома почти не выходит, только в магазин, и чтобы дойти до него, не нужна аллея, достаточно тротуара, магазин в их же доме, витринами на улицу. Прошмыгнула – и назад, в норку. И никто к ней не приходит, детьми они с мужем не обзавелись. И дом дядька в трениках не построил. Из обязательного набора только дерево посадил, и не одно.

-–

Между деревьями стояли скамейки. Это ЖЭК постарался. Лера села, поправила юбку, достала телефон.

– Денчик, с матерью я поговорила… Да никак. Все она понимает, а шевелиться не хочет. Помнишь, она по просьбе отца девку деревенскую в московскую клинику устраивала. Что?.. Он попросил – мать сделала. Теперь ее очередь, а она не хочет. Что?.. Нет, из вредности – это вряд ли. Она или сама какие-то планы имеет, или действительно не верит, что отец расщедрится. Я так думаю, нам самим попробовать надо. Что?.. Я тоже унижаться не собираюсь. Но просто попросить – что в этом такого? В общем, я так думаю, надо съездить к нему. Вдвоем! У тебя же мотоцикл на ходу. Ты свою подработку в ресторане на два дня бросить можешь?.. А ты постарайся. Ради меня. Ради нас… Ладно, ладно, не злись, вечером поговорим. Пока… И я тебя.

Дав отбой, Лера пробежалась по списку контактов. Отец… Позвонить? Чтобы не как снег на голову. Еще можно бабушке о себе напомнить, пусть работу проведет. И дядя ей поможет на правах младшего братика. Нет, фигня, и пальцем не пошевелят, они и прежде через не могу общались, а как отец на озеро уехал, так вообще вычеркнули. Поэтому в разговоре с матерью они о других Дубининых и не вспомнили. Отчего же сейчас на ум пришло? Что, спасение утопающего – в последней соломинке?

Лера встала. Так звонить или врасплох?

Свернув за угол дома, она направилась к метро по застеленному листьями асфальту.

– Посторонись!

Рабочие в оранжевых жилетах пытались взгромоздить в кузов грузовика ствол дерева.

Лера торопливо прошла мимо. И подняла глаза, сама не зная почему, что заставило?

У окна их квартиры стояла мать. Лера старательно завиляла бедрами. Пусть видит! Пусть знает, что и сегодняшний урок, пускай неуклюже преподанный, остался ею невыученным. И тоже поставлен в вину.

* * *

Он выпьет. Такой день – как не выпить?

Олег обогнул Косой с запасом. У западной оконечности острова была мель с увязшими в ней валунами, последышами все того же ледникового периода. Когда на юге, у дальней границы озера, поднимали щиты бейшлота, чтобы напоить Волгу, сделать ее судоходной и в самую сильную засуху, уровень в озере понижался и валуны высовывали из воды черные мокрые спины. В мокрое лето и по весне, в половодье, вода укрывала их, и тогда они были особенно коварны, запросто можно лодку побить.

Как обогнул, открылась деревня. Покровское. Два десятка домов, еще больше за деревьями на «второй линии», а там еще и «третья».

Берег был утыкан банями и сараями. Подзавалившись на бок, лежали вытащенные на песок лодки.

Один дом, другой… У забора стоял Тютелька. Его и с приличного расстояния невозможно было не узнать. Такой куртки ядовито-зеленого, «кислотного» цвета не было больше ни у кого. Завези такую в магазин в Покровском, так и останется висеть на «плечиках», никто не позарится. Хотя Люба в своем магазинном хозяйстве такого безобразия и не потерпела бы.

Тютелину куртка досталась с чужого плеча. С подорванным в пройме рукавом и подпалиной на груди, небольшой, с донышко чайной чашки. Как подпалина оказалась в столь «неуказанном» месте, на сей счет залетные не распространялись. Куртку они хотели выбросить, а Тютелька прибрал. Зачем добру пропадать, и вещь-то стоящая – не промокает, изнутри местами сетка, чтобы не потеть, рукава на резинках, капюшон. Цвет, конечно… А что нам цвет? И рукав пришить можно, делов-то, а на пятно карман, из подкладки, и будто так и надо, по-модному.

Приложив ладонь козырьком к бровям, Тютелька смотрел на озеро. На него смотрел, на Олега.

Знал ли Тютелин, что залетных больше нет? Не исключено. Казалось бы, откуда? Но это если рассуждать логически, а в реале новости здесь разлетались быстро – так быстро, что в этом явно была какая-то тайна, недоступная чужакам. Олег, хотя и жил на озере не первый год, все еще слыл приезжим, поэтому секретом не владел. Поначалу удивлялся, пытался разобраться, а потом и то и другое бросил – плюнул, как плюнул Тютелька на наличие подпалины на куртке, выкинутой залетными. Ведь они у него квартировали, залетные, и в прошлом году, и в этом.

Когда «черные копатели» в пятнистом камуфляже, а один еще и в фашистской каске, впервые появились в Покровском – на угловатом черном джипе, с квадроциклом на прицепе, – они отправились по домам с вопросом, не сдает ли кто комнату, а лучше дом. Так на Тютелина и вышли. Сговорились быстро: тот сдал им свою холостяцкую халупу, а сам переселился в баню, благо баня у него была вполне себе, еще крепкая.

Последний сарай уплыл за спину, ветхий и покосившийся, готовый вот-вот распластаться по земле.

Совсем немного еще – и по времени, и по расстоянию, мимо лохматого ольшаника, мимо ракит, запустивших в озеро корни-змеи, – и появилось Полымя, чьи дома по всему проигрывали Покровскому. Попроще, победнее, а вокруг заборы из жердин на серых от старости столбах. Только в одном хозяйстве натянули металлическую сетку, а в другом наколотили штакетник, состряпанный из обрезков горбыля с покровской лесопилки. Но лишь для того натянули и наколотили, чтобы перед соседями покрасоваться, иной нужды не было. Это ближе к Москве, к большим городам заборы солидные – чаще из профлиста, бюджетный вариант, но не в редкость и монументальные, из бетонных плит, кирпича, дюймовых досок. Хотя Олегу представлялось, что тут не в надежности дело. Не в опаске за себя и свое имущество. Очумевшие в городской сутолоке люди жаждали уединения, и если никого не слышать было не в их власти, народ у нас горластый, машины шумные, то не видеть – для того и существует сплошной забор. Но все это там, в пристоличье, а здесь, в глубинке, эти ухищрения и расходы к чему? Тут людей мало, и если ты не совсем уж конченный затворник, то каждому прохожему рад. Это ж как приятно, это ж какая сладость, опершись на верхнюю жердину, языки почесать.

«Слышала, о чем в Покровском бают?»

И так от дома к дому. Иногда бегом. И до самой околицы…

Олег добавил газку и скорости, начиная пологую дугу.

Шершавый язык леса лизал берег – леса сорного, лиственного. От берега до глубины тянулись заросли тростника, если по-местному – тростеца. Сейчас, в безветрии, тростец был неподвижен, но появится ветер, и он зашепчет, прижмется к воде.

За лесом были его пенаты. Хотя это он был при них…

Метрах в двухстах от берега, прямо напротив причала усадьбы, был еще один островок. О нем тоже бытовала легенда, звучавшая в устах Егоровой и Тютельки без всяких расхождений. Жили в здешних краях при царе Горохе парень и девушка и очень друг друга любили. Только не суждено им было венчаться, нарожать детей и умереть в один день. Семьи их враждовали. Прознав о том, что дочка собирается улизнуть с любимым, ее отец шибко разгневался и посулил молодцу смерть скорую и лютую. Девушка парня предупредила о грядущем возмездии, и тот пустился в бега. Но убежать далеко не успел, потому что отец его избранницы был злым колдуном. Произнес он заклинание, и застыл парень прямо на бегу островком, который люди назвали Беглым. А девушка, тоже волшебница, повела очами, махнула рукой и стала горой-холмом на том берегу озера. Так они и смотрят с тех пор друг на друга…

Беглый был островком крошечным: земли – на две ракиты. И вот какая странность – ловить там было нечего, никогда не клевало, но об этой загадке легенда ничего не говорила.

На причале маялся Славка.

Олег заглушил мотор. «Бестер» сам дотянулся до помоста.

– Как дела, Слава?

Тот зачастил:

– Дядя Олег, а там костер был!

– Где?

– У Жабьего ручья.

– Кто запалил?

– Я не видел.

– К скиту пройти не пытались?

– Они на берегу были, в стороне.

– Ты там прибрал?

– Вот. – Славка показал лопатку.

Олег выбрался из лодки.

– Ты извини, Слав, устал я что-то. Ты иди, ладно? – И добавил обязательное: – Утром будем корабль строить. Хорошо?

– Хорошо.

Славка по-медвежьи тяжело повернулся и стал подниматься по дорожке. Олег ждал, что он остановится, обернется и спросит: «А когда мы на остров поедем, дядя Олег?» Но Славка так и протопал, ссутулив плечи, до самого верха, мимо стапеля с кораблем, корпус которого еще не до конца был обшит по шпангоутам досками. Эти шпангоуты они устанавливали вместе, один бы Олег не справился.

Ошвартовав лодку, Олег взял корзину и пошел к дому.

Надо было выпить. Обязательно.