скачать книгу бесплатно
– Так и спросила? – вытаращил глаза старик.
– Слово в слово. Еще сказала, что глупо растрачивать время и силы на ссоры. Она нуждается в вас и потому находится в полном отчаянии. Сердце даже прихватило.
– Как сердце? – встревожился старик и часто заморгал, будто в глаза ему попали соринки, но в них читалось не просто изумление, а страх, неподдельный страх. – Опять сердце?
Известие о плохом самочувствии каждого чрезвычайно огорчало обоих, их лица преображались, размягчались что ли. Каждый из них так ясно отдавал себе отчет о том, что в случае утраты кого-либо из них жизнь другого сведется к бессмысленному существованию, к пустому прозябанию. Денис всем своим нутром ощущал, что супруги начинают испытывать долгожданное облегчение, сколько времени они глупо терзались ожиданием, когда же им будет суждено почувствовать это облегчение. Облегчение, без которого ничто не отрадно: ни еда, ни день грядущий.
– Она тоскует, – прошептал Денис.
– И я, – словно эхо, отозвался старик. При этом вздохнул так резко и глубоко, что и сам закачался.
– Самое лучшее – сейчас принять решение, – подбадривал его Денис.
В этот миг старик так явственно почувствовал, что жена его владеет чем-то таким необходимым ему, что, забыв о своей беспомощности, он поднялся во весь рост, отстранил рукой Дениса в сторону, прищурился, выглядывая знакомый ему образ. Длилось это не больше нескольких секунд. Больше и не понадобилось: все происходящее дальше получилось так просто и естественно, как восход солнца или порыв ветра.
Взгляды супругов встретились, они смотрели друг на друга, будто тщательно исследовали искренность родного до каждой морщинки существа, и вдруг их лица посветлели, надуманная злоба растаяла в их глазах, губы расклеились и оба одновременно чуть заметно чмокнули пустоту. И не надо было этих тяжелых дней отгороженности, чтобы понять: им было плохо друг без друга, а любовь нуждается в непрестанном общении. Обволакивающим, оберегающим эту любовь общении.
Старик, прихрамывая, опираясь рукой при первых шагах на подоконник, направился навстречу жене. Да, Денис добился примирения милых стариков не настойчивостью, не коварными уловками, хотя и с большой долей лукавства, а лишь сказав, что каждый из них плохо себя чувствует и тяжело переживает разрыв. Что и было в действительности самой правдивой правдой.
Старик подходил все ближе к дивану, супруга подняла кулачок в его сторону, но он ухмыльнулся, поскольку знал наперед – она не ударит, только задиристо замахивается. Она протянула ему руки, он заключил ее щеки в свои подрагивающие ладони и неуклюже ткнулся в ее губы. Старушка принялась ощупывать, оглаживать мужа. Оба молчали, но для тех, кто слышит сердцем, это молчание звучало бы пронзительно, надрывно громко.
И ничего не оставалось Денису как подумать: вот живут люди, коим и остается только одно – дотрагиваться друг до друга пока еще дышится. И разве это не счастье? И будь свет их нежности в это мгновение физически существовал, он ослепил бы своей яркостью весь этот больничный коридор. Все вокруг Дениса потеряло четкость, слепили слезы, и он повернулся к ним спиной.
* * *
Больница помогает понимать многое, над чем раньше и не задумываешься. Ослабевшая после пережитого инфаркта, Антонина Андреевна лежала в палате и размышляла о том, что матери обречены на пожизненную любовь к своим детям, даже если дети отгораживаются от них грубым поступком или словом. Последний год дался ей тяжело, и по ее осунувшемуся виду никак не укладывалось, что поговорка «сорок пять – баба ягодка опять» применима к ней. Дочь Елена постоянно держала ее в тревоге и огорчении: могла не прийти ночевать, даже не позвонив, постоянно огрызалась. Уверовав в то, что мать не способна помнить ни зло, ни обиду, Елена будто специально нарывалась на скандалы. Даже если бы она дала себе труд задуматься о манере общения с матерью, она и тогда бы не осознала, как изнуряет она мать своими грубыми выходками. Но все же никто, кроме нее, не мог заполнить место в больном сердце Антонины Андреевны.
За неделю, что мать провела в больнице, Елена ее ни разу не навестила. Правда, нынче утром позвонила и сообщила, что забежит перед обедом. И не просто забежит, а принесет новость о своей свадьбе. На расспросы ошарашенной матери: «Кто же это жених и откуда он появился так внезапно?», – Елена лишь коротко отвечала: «Потом, потом».
Разговор опять расстроил Антонину Андреевну. Нужно было время, чтобы она хотя бы свыклась с этой новостью. Нечто тяжелое придавило ее голову к подушке. Придавило так, что трудно стало дышать, все вокруг кружилось.
– Андревна, ты еще дрожи, мол, температуришь, – советовала Клавдия Петровна – шестидесятилетняя соседка по палате, думая, что та в качестве репетиции встречи с дочерью приняла жалобный вид. – И один глаз прикрой эдак, вроде как тяжело глазам. Глядишь, и проймешь ее. Еще запричитает: «Не покидай меня, маменька!»
Антонина Андреевна махнула рукой с укором, но улыбку не смогла сдержать. Отлегло, видно, маленько на сердце.
– Расспроси ее обо всем, – продолжала наставлять Клавдия Петровна. – Где жить будут, на что жить собираются. Ты ведь не Госбанк. В общем, про все, про все.
– Ну, будет вам, сама разберусь, – нахмурилась Антонина Андреевна.
– И не забудь пригласить на свадьбу, – Клавдия погрозила пальчиком. – Махнем по рюмочке, – она поплевала на ладони и растерла их, не очень-то убедительно изображая привязанность к спиртному.
– А ну как свалишься от рюмочки-то, – незлобно огрызнулась Антонина. – Какая свадьба? – словно опомнилась она. – Типун вам на язык. Не до свадьбы нынче. Самой бы живой выползти отсюда.
– А будет нагличать, так ты будь с ней построже, – упорно вела свою линию Клавдия. – Ежели пожалеешь, она совсем на шею сядет.
– Ой, хватит, – гаснущим голосом откликнулась Антонина. – У меня уже голова кругом идет от всего. И от вас тоже.
– О тебе же забочусь.
– Оставьте меня, Клавдия. Леночка не глупая, прислушается к моему мнению.
– Она тебя послушает, как же. Фыркнет по-ихнему, по современному, что и не поймешь, что сказала. У нее, небось, не задержится. Сама же рассказывала, какой у нее норов.
Между тем у раскрытой двери палаты неуклюже передвигались две женщины в халатах и тапочках, наталкиваясь друг на дружку в момент, когда одна из них засматривалась, выглядывая кого-то в коридоре. Видимо, весть об ожидаемом женихе затронула не одну палату.
– Чего вы там столпились? – гаркнула в их сторону Клавдия Петровна. – Проходите, проходите. Ну, ты гляди, так и швыркают глазищами. Ни стыда, ни совести. Ржавы тачки.
Женщины сделали шаг назад и заняли позиции так, что они непременно должны были увидеть и услышать все из ожидаемого представления. Клавдия Петровна двинулась на них с грозным видом, уже в коридоре пробовала усовестить их, но внимание ее вдруг переключилось на больного с перевязанной головой, беседовавшего со стариком. Ей захотелось выяснить, что они так оживленно обсуждают. Она тихонько приблизилась, остановилась за несколько шагов до них, облокотилась локтями о подоконник соседнего окна и сделал вид, будто рассматривает, что происходит на внутренней территории больницы. В дальнейшем она внимательно наблюдала за хождениями Дениса между пожилыми супругами и оказалась свидетелем трогательной сцены их примирения, чему была несказанно рада. «Какой молодей, какая умница» – повторяла она про себя, не сводя глаз с Дениса, когда он шел мимо нее с опущенной головой.
– Молодой человек, – Клавдия Петровна тронула за локоть Дениса, – вы сделали то, что никому из нас не удавалось.
Денис утер глаза ладонью, посмотрел на женщину.
– Что вы говорите? – спросил он.
– Вы – молодец, – прошептала она. – Я все видела. Мы так все переживали за них, никто не мог их помирить. А вам удалось.
– А-а, – поняв о чем речь, протянул Денис. – Да ничего особенного не сделал.
– Как же ничего. Очень даже чего. Слушайте, у меня к вам просьба будет.
– Какая?
– Мою соседку сейчас навестит ее дочь. Они, знаете ли, не очень ладят между собой. Вы не могли бы побыть рядом и в случае чего … как это сказать …
– Помирить их, – подсказал Денис.
– Верно. Помирить. Представляете, дочка ее замыслила замуж выскочить.
– Что ж с того? Веселое событие. Радоваться надо.
– Какая там радость. Неизвестно, что за жених, откуда взялся. Антонина – это мать ее – совсем плоха. Как бы вовсе не сдала, если дочка расстроит ее. Я вас очень прошу. Хорошо? – Клавдия не сводила с молодого человека нетерпеливых глаз.
Денис слегка растерялся. Посмотрел на часы – до обеда оставалось еще предостаточно времени.
– Хорошо, – пожал он плечами, – давайте попробуем, если это недолго. Куда идти?
Согласию его способствовало и то обстоятельство, что он еще раз хотел убедиться, что он теперь не такой, как обычные люди; что он перешел на новый для себя уровень понимания окружающих его людей. И если это действительно так, он просто обязан направить приобретенную способность на благие дела, помочь другим побороть ложь, гнев или страх, хотя бы в масштабах их души.
По дороге Клавдия выяснила, как зовут молодого человека, а, добравшись до палаты, суетливо усаживала его на стул, предлагала располагаться, как дома. Пожилая женщина, занимающая соседнюю койку – по виду ей можно было дать лет восемьдесят с неопределенным хвостиком, – подалась вперед, пытаясь разглядеть Дениса. Но, видно, это у нее получалось плохо.
– Кто это, Клавдия? – спросила она. – Не разгляжу.
– Да ладно, орел вы наш зоркий, – отмахнулась от нее Клавдия. – Сидите себе спокойно.
– Кто, говоришь?
– Мой ухажер! – прокричала Клавдия, кокетливо склонив голову к плечу. – Это Нина Пантелевна, – уже тише представила она Денису соседку. – Глухая, как пень, ржава тачка. И видит также. А что, завидки берут?! – опять на крике обратилась она к Пантелевне.
– Не-е, отзавидовалась, – Нина Пантелеевна переплела скрюченные пальцы.
– Не переживай, найдем тебе завалящего какого. Не такого видного, конечно. Хлама тут навалом.
Нина Пантелеевна заскрипела кроватью, пошарила возле себя руками, вздохнула, затем сама проскрипела:
– Клава, ты не видала мои очки? Куда-то задевались. Я без них как без рук, ничегошеньки не вижу.
– Ты уже десятый раз меня сегодня спрашиваешь. Не видела, не знаю, не брала. Заройся под одеяло и притаись. Меньше видишь – крепче спишь.
– Чего говоришь? Не видела?
– Тьфу ты, ржава тачка, – Клавдия вместо ответа безнадежно махнула рукой. – Успокойся, ешь печенье лучше, – кивнула она в сторону тумбочки и поднесла пустые пальцы к открытому рту. Нина Пантелеевна из-за своей глухоты жила больше в мире жестов, они были для нее более информативны в ее молчаливой среде. – Ну, как толковать с ней, скажи? – Клавдия безнадежно обратилась к Денису. – Все время жует что-нибудь. И куда в нее только лезет.
– Ничего не слышу, – пожаловалась Нина Пантелеевна, но по жесту соседки поняла, что угощенье ей не возбраняется, и потянулась за печеньем. – Не сердитесь на старую, потерпите меня еще немного, – бубнила она себе под нос.
– А нам больше ничего не остается, – скривилась Клавдия. – Вот навязали.
– Совсем аппетита нет, – роптала Нина Пантелеевна, энергично пережевывая рассыпчатое печенье. – Помру, видно, скоро, – она попыталась примерить на себя убогий вид, взывая проявление жалости к ней.
– Да уж побыстрее бы, – устало вздохнула Клавдия.
– Чего говоришь!?– так неожиданно визгливо спросила Пантелевна, что Клавдия, вздрогнув, подскочила на кровати.
– Да не кричи ты! И так голова болит. Схороним, говорю, в лучшем виде! Вот наказание. Дай поговорить с человеком. Я тебя сейчас угощу, – с улыбкой обратилась она уже к Денису.
Клавдия долго, обстоятельно разглаживала салфетку на тумбочке, вынашивая желание смастерить самодельную скатерть и зародить в окружающих уважение к ее чистоплотности. Выудила с полки пузатую баночку с малиновым вареньем.
– Полакомься, – предложила она Денису.
– Спасибо, не хочется, – Денис приложил руку к сердцу. – Да и обед уже на носу.
– Сама делала. А?
– Правда, не хочу. В другой раз.
– В другой – так в другой, – Клавдия вздохнула, взвесила баночку на ладони, вернула ее на место.
Денис только собрался осмотреться вокруг, как в дверь шумно вошла девушка. Она показалась ему хорошенькой. Изящная, с веселой улыбкой, открытым взглядом, короткой стрижкой, в сиреневом платье, черных туфлях на среднем каблуке, в руках цветы и целлофановый пакет с гостинцами. Аромат не то цветов, не то духов, сопровождающий ее, – все способствовало тому, что при виде ее в воображении Дениса возник пленительный образ женской молодости и свежести. Словом, она обладала всеми предпосылками, чтобы очаровать любого мужчину с первого взгляда. «У такой хватит обольстительности, чтобы в нужных обстоятельствах должным образом пустить в ход все свои чары» – наверное, подумалось бы ему, если было бы время для раздумий. Он охотно поддался ее настроению и невольно широко улыбнулся. Казалось, мощные, юные силы, которые переполняли ее, вознесли ее над полом и стремительно опустили у постели Антонины Андреевны.
– Привет, маман, – приветствовала она мать, не обратив внимания на других присутствующих в палате.
– Здравствуй, Леночка, – Антонина Андреевна вяло перекатывала языком слова.
Лена навалилась на мать, обняв ее за плечи.
– Ой, Ленка, ты меня раздавишь, – прохрипела мать, высвобождаясь из объятий.
– Что же ты не улыбаешься? – с укором спросила Елена. – Ты что, не рада мне?
– Врачи тоже не улыбались, когда осматривали меня тут.
– Дай поцелую тебя в лобик, – Лена склонилась над матерью.
– Для такого поцелуя еще рановато, – ответила мать и отвернула голову в сторону.
Лена щекой коснулась щеки матери, села на край постели, положила цветы на тумбочку, принялась вынимать из пакета сок, виноград и яблоки, предупреждая, что они мыты.
– Ну, как дела? – спросила она, сложив руки на коленях. – Сердце успокоилось?
– Успокоилось, – увядающим тоном ответила мать. – Успокоилось, если это можно назвать покоем.
Елена провела ладонью по волосам матери.
– Какое лечение тебе намутили? – спросила она довольно равнодушным тоном.
Мать с трудом, заикаясь, перечисляла лекарства, коверкая их названия.
– Да Бог с ними, – наконец махнула она ладонью, не отрывая руки от одеяла. – Что же ты столько времени не приходила? Мне ничего приносить не надо. Просто так приехала бы, навестила мать. Может, ее уже нет в живых.
– Ты с головой дружишь? – несвоевременно возмутилась Елена. – Я же к экзаменам готовилась. Тупею, как овца. Ну, не сердись. А путь-то сюда не близкий.
– Да будет тебе, к родной матери можно и за горизонт пешком сходить.
– Что верно, то верно, – поддакнула Клавдия Петровна.
Елена смерила недовольным взглядом встрявшую в разговор.
– А что, верно мать говорит, – Клавдия считала своим долгом встать на защиту Антонины Андреевны.
– Клавдия Петровна, не мешайте, дайте спокойно поговорить с дочерью, – попросила Антонина. – А то шли бы погулять.
– Чего ж гулять. Ко мне, видишь, тоже посетитель пришел, – Клавдия положила руку на колено Дениса.
– Чего она говорит? – шепотом спросила Клавдию глуховатая старушка.
– Вот вас только не хватало, – всплеснула руками раздраженная Клавдия. – Щас я отложу все дела и буду переводить вам. Жуйте уже печенье!
– Ладно, оставим, – неторопливо продолжала Антонина, рассчитывая на длинный разговор с дочерью. – Я больше о тебе, милая, тревожусь. Как ты там без меня?
– Все тип-топ, – ответила Лена как можно беспечнее.
– Ты хочешь сказать, что тебе хорошо без меня? – удивилась мать, заглядывая в глаза дочери.
– Чего ты цепляешься к словам, как пиявка? Икскьюз ми, – Лена разбросила руки в стороны, – я имела в виду, что справляюсь. Так тебя устраивает? – с вызовом спросила она.
– Тише, тише, ты же в больнице, – успокаивала ее мать. – Все же чувствую себя неважно, – грустно вздохнула она. – Кажется, выжала из своего сердца все, что могла.
– С таким сердцем многие живут еще долго, – как могла, попыталась утешить ее дочь.
