скачать книгу бесплатно
Мужчина тоже встал. Он почтительно наклонил голову, пожал протянутую руку старика и прошел в угол комнаты. Здесь висели его пальто и шляпа. Мужчина неторопливо и молча оделся, низко надвинул шляпу.
Медленной походкой он пересек слабо освещенный, дымный и уже почти пустой зал ресторана и вышел на улицу. Моросил мелкий дождь. Высоко в темном ночном небе вспыхивали, ползли, исчезали и вновь появлялись огни реклам. Мелькали названия напитков, жевательных резинок, новых кинофильмов, патентованных подтяжек, духов и модных романсов.
Мужчина пересек улицу и углубился в темный переулок.
Глава вторая. Подарок фрау Гартвиг
Все произошло с молниеносной быстротой.
Пожилая женщина в черном платье и старомодной шляпке, с базарной кошелкой в руках переходила улицу. В это время из-за угла, описав крутую дугу, вынесся легковой автомобиль. Своим лакированным крылом он с огромной силой ударил женщину и мгновенно исчез из глаз изумленных, испуганных прохожих. Над улицей пронесся и замер вопль. Когда люди подбежали к женщине, она была уже мертвой. Далеко в стороне валялась кошелка, из которой высыпалось несколько картофелин. Ни номера машины, ни ее отличительных признаков никто не успел заметить.
Лейтенант Рябинин всего этого не видел. Он подошел к месту происшествия уже тогда, когда машина скорой помощи увезла труп женщины, а столпившиеся прохожие и жители этой тихой берлинской улицы, сокрушенно покачивая головами, обсуждали случившееся. Тут же находились служащие народной полиции. Никакого вмешательства или помощи от Рябинина не требовалось. Помянув про себя недобрым словом всех автомобильных лихачей вообще и шофера-преступника, убившего только что пожилую женщину, в частности, Рябинин продолжал свой путь к дому фрау Гартвиг. Он обещал ей сегодня, перед отъездом в Москву, обязательно зайти еще раз. До отхода поезда с Силезского вокзала оставалось два часа, вещи уже сданы в камеру хранения, так что времени вполне достаточно.
Калитка палисадника была открыта, но на входной двери висел маленький никелированный замочек. Фрау Гартвиг всегда вешала этот хрупкий прибор, когда ненадолго отлучалась из дому в магазин или на базар. Двери она, конечно, запирала тщательно, со всей присущей ей аккуратностью, множеством всяких замков, засовов и запоров. Замочек же вешала как символический знак издавна заведенного порядка и охраны своего добра.
Рябинин поглядел на замочек и усмехнулся. Эта привычка хозяйки дома ему была знакома. Что ж, полчаса, пожалуй, он подождет в палисаднике, спешить все равно некуда. На этой скамейке возле небольшой цветочной клумбы очень удобно посидеть и покурить.
…Часть, в которой служил лейтенант Рябинин, стояла на окраине Берлина. Окончив военное училище, лейтенант приехал в советские оккупационные войска в Германии и начал свой трудный, но почетный путь офицера.
Служба целиком захватила его. Рабочий день, начинавшийся рано утром, заканчивался поздним вечером, так что и скучать лейтенанту было некогда. В редкие свободные вечера он захаживал к знакомому советскому инженеру Костромину, сын которого также окончил военное училище и уехал служить на Дальний Восток. Костромин, пожилой, уже поседевший мужчина, лет пятидесяти, был, как и Андрей, страстным любителем шахмат. Склонившись над шахматной доской, они, не замечая времени, решали замысловатые этюды и спорили о талантах и красоте партий Ботвинника и Смыслова.
Инженер Костромин приехал в Берлин в 1948 году и застал здесь своих московских друзей, родственников Андрея – его родную сестру с мужем, – приезжавших сюда ненадолго. Костромин поселился с ними в одной квартире, в небольшом особнячке, принадлежавшем пожилой немке, вдове учителя музыки, фрау Гартвиг. Друзья вскоре уехали на родину, в Москву, а Костромин, скрепя сердце и тоскуя по родным местам, «застрял» здесь, как он выражался, надолго.
Когда в Берлин приехал Андрей, Костромин встретил юношу, как родного. Лейтенант напоминал ему сына, такого же рослого, плечистого, подвижного. К тому же встречи с Рябининым доставляли ему радость и отдых. Здесь, за границей, каждый советский человек, столкнувшись с земляком, знакомым и незнакомым, тянется к нему как к другу и готов делиться с ним всеми своими мыслями, воспоминаниями, мечтами…
Особнячок фрау Гартвиг стоял в тихом переулке, в стороне от шумных улиц. Рябинин охотно проводил здесь свободное время, а когда Костромина не было дома (он поздно задерживался на работе и часто разъезжал), сражался в шахматы с сыном фрау Гартвиг, Паулем, – шофером берлинского такси. Невысокий, худощавый, со значком члена Союза свободной немецкой молодежи на коричневой бархатной куртке, Пауль производил приятное впечатление своей скромностью и спортивной выправкой. Он изучал русский язык и просил Рябинина разговаривать с ним только по-русски, хотя лейтенант неплохо владел немецким, который изучал еще в школе и в военном училище.
Иногда Андрей любил посидеть, отдыхая у раскрытого окна, выходившего в небольшой палисадник, засаженный аккуратно подстриженными фруктовыми деревьями и кустами декоративной зелени.
Фрау Гартвиг, маленькая седая старушка в черном платье, на котором неизменно красовался белый накрахмаленный передник, всегда приветливо встречала лейтенанта. Она старалась сделать ему что-нибудь приятное – сварить по особому, только ей известному, рецепту кофе, принести свежие иллюстрированные журналы, выгладить измявшуюся гимнастерку. Рябинин быстро привык к старушке, освоился с ее малоразборчивой скороговоркой и, чтобы дать ей возможность заработать несколько марок, приносил в стирку и починку свое белье. Через несколько дней, приходя к инженеру, он получал белье чисто вымытым, тщательно выглаженным и аккуратно уложенным в плоский чемоданчик.
Старушка Гартвиг с большой теплотой вспоминала сестру Андрея и каждый раз, встречая лейтенанта, справлялась о ее здоровье и неизменно просила передать привет «кляйне фрау», которую она полюбила за доброту и веселый, общительный характер. Фотокарточка сестры Андрея стояла в рамочке на туалетном столике.
Гартвиг много раз предлагала Андрею Рябинину поселиться у нее в квартире в любой, самой лучшей комнате. Но лейтенант отказывался. Приветы сестре он не передавал, так как почти не переписывался с нею. В письмах к знакомой девушке Зое, которая жила в Москве и ждала приезда Андрея, у него находились другие, более интимные, темы.
Отпуска на родину, как и все его товарищи-офицеры, Рябинин ждал с нетерпением. Он представлял себе, как, переодевшись в штатский, недавно сшитый костюм, пройдется по улицам и площадям Москвы, как вместе с Зоей будет гулять по аллеям Парка культуры и отдыха или прокатится на теплоходе по каналу Москва – Волга. Может быть, в один из летних вечеров, сидя в концертном зале имени Чайковского или слушая музыку военного духового оркестра в «Эрмитаже», ему, Андрею, удастся досказать Зое те слова, которые он хотел сказать ей давно, еще будучи курсантом. Напористый, энергичный курсант пехотного училища Андрей Рябинин в свое время растерялся, струсил и вместо того, чтобы объясниться с любимой девушкой, наговорил ей множество скучных фраз на случайные темы. В письмах из Берлина Андрей напоминал Зое о том, что «наш разговор еще впереди» и обещал по приезде в Москву сказать ей «самое важное».
Узнав в штабе части, что ему предоставлен отпуск и через неделю он сможет выехать в Москву, Андрей от радости чуть было не нарушил уставной порядок. Он стремительно бросился к двери, но вовремя остановился, вытянулся перед начальником штаба, щелкнул каблуками и, приложив руку к фуражке, спросил:
– Разрешите идти?
– Идите, идите, лейтенант, – ответил улыбаясь начальник и неожиданно неофициально, по-товарищески, добавил: – Счастливец!.. Привет Москве!
– Слушаюсь! – ответил Андрей и, повернувшись по всем правилам устава, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать, вышел в коридор. В эту минуту серьезный, подтянутый офицер с загорелым обветренным лицом, в аккуратно выглаженном обмундировании стал похож на юношу-школьника. Еще бы! Он едет в отпуск, домой, в Москву!
Собираясь в дорогу, Андрей навестил инженера Костромина и поделился радостной вестью не только с ним, но и с фрау Гартвиг. Он попросил ее выстирать белье, выгладить парадный мундир, помочь купить кое-какие безделушки, которыми он хотел порадовать Зою. Старушка охотно согласилась помочь. Она по привычке прижимала руки к груди и быстро-быстро бормотала, что очень рада за лейтенанта, который едет «нах хаузе», домой, увидит свою сестру, родных. Андрей ничего не ответил. Только глаза его неожиданно потемнели… Стоило ли рассказывать этой пожилой немке о том, что еще в первые месяцы войны, когда в числе многих московских детей Андрей с сестрой был эвакуирован из Москвы, отец Андрея, московский токарь Игнатий Рябинин, ушел на фронт и погиб, защищая столицу от гитлеровских орд, а мать – слабая, больная женщина, была убита в своей постели фашистской бомбой…
Справившись с внезапно нахлынувшим волнением, Рябинин перевел разговор на другую тему и условился, что в ближайшие дни, накануне отъезда, зайдет проститься и заберет вещи.
Несколько дней пробежали в предотъездных хлопотах. Надо было привести в порядок и сдать служебные бумаги, оформить отпускные документы, получить деньги, заказать билет… Мало ли дел у человека, едущего в отпуск!
Позавчера Андрей позвонил Костромину и попросил передать фрау Гартвиг, что за день до отъезда забежит попрощаться и забрать приготовленное ему белье и покупки. Костромина он застать не надеялся, так как тот собирался в очередную командировку, а все поручения инженера уже несколько дней назад были аккуратно записаны в блокноте.
Вчера старушка Гартвиг встретила лейтенанта, как всегда, вежливо, радушно, но на ее сморщенном лице Рябинин заметил следы озабоченности, тревоги. Ему показалось даже, что она плакала, но тщательно это скрывает. Андрей хотел было спросить, что случилось, но промолчал, так как увидел в комнате постороннего человека. В кожаном кресле, стоявшем возле стены, сидел худой пожилой мужчина в черном костюме. Сидел он как-то неестественно прямо, вытянув длинное костлявое тело, будто под пиджак ему подсунули палку; жилистые с красноватым оттенком руки он положил на массивную трость, которую поставил между ног, обутых в тяжелые, грубые башмаки. На крупном с обвислыми щеками лице выделялась, будто приклеенная, большая бородавка, из которой торчали острые рыжеватые волоски.
При входе лейтенанта мужчина встал и поклонился. Фрау Гартвиг объяснила, что это ее очень хороший знакомый, но фамилии не назвала. – Он нам не помешает, – добавила Гартвиг, – так как все, что просил лейтенант, сделано, пусть лейтенант сам посмотрит, проверит.
В сдержанности хозяйки, в ее голосе было что-то необычное, неестественное. Но Андрею некогда было задумываться над этим, и он только спросил:
– Вы чем-нибудь расстроены?
Фрау Гартвиг не успела ответить. Ответил ее гость. Глядя немигающими глазами на хозяйку, глуховатым, слегка скрипучим голосом, на ломаном русском языке он сказал, что принес фрау Гартвиг неприятную весть – умерла ее давняя знакомая, подруга детства, вот потому фрау немного расстроена. – Ничего не поделаешь, старость, волнения, болезнь, – закончил гость. Фрау Гартвиг в знак согласия кивала головой, но, будто избегая взгляда гостя, смотрела в сторону.
Рябинин бегло осмотрел все подготовленное фрау Гартвиг, поблагодарил ее, расплатился и уже собрался выйти из комнаты.
– У меня к вам большая просьба, – нерешительно сказала Гартвиг, заглядывая в глаза Андрею. – Я надеюсь, что вы не обидите меня и согласитесь выполнить.
– Если в моих силах, пожалуйста, – ответил Рябинин, не представляя даже, чем он может быть полезен.
Из дальнейших взволнованных, торопливых пояснений старухи Рябинин понял, что Гартвиг в знак своего уважения и любви к его сестре хочет сделать ей подарок – изящное дамское кольцо и просит Рябинина по приезде в Москву передать его сестре.
– Позвольте, – удивился Рябинин. – Ведь кольцо стоит дорого, зачем вы тратитесь на подарок?
– Нет, нет! – испуганно возразила Гартвиг. Она стала уверять, что кольцо ей ничего не стоит, оно хранится у нее давно, по наследству от покойной матери, а «кляйне фрау» это колечко с красивой отделкой всегда нравилось, и она, старая немецкая женщина, считает для себя честью сделать этот подарок.
– Возьмите, пожалуйста, возьмите! – однообразно повторяла старушка, протягивая маленькую плоскую коробочку – футляр. Но в тоне ее, как ни странно, не было искренности. Андрей удивленно пожал плечами, не зная, как ему поступить. Но в это время снова раздался глухой голос гостя:
– Неужели русские офицеры брезговают взять презент от немецки фрау? Абер советски люди – интернационалише люди… Дас ист нихт гут![2 - Это нехорошо (нем.).]
Андрей глянул на этого жердеобразного старика. Он, кажется, собирается читать нотацию, черт возьми! Этого еще недоставало… Впрочем, может быть, действительно его отказ взять подарок будет расценен как брезгливость, пренебрежение, неуважение к искренним чувствам немецкой женщины… В конце концов, почему, собственно, он отказывается? Для этого нет никаких причин.
– Ну что ж. – Андрей махнул рукой. – Ладно. Передам ваш подарок сестре. Спасибо.
Андрей взял футляр и сунул его в карман.
Но затем произошло нечто совсем уже неожиданное и непонятное. Фрау Гартвиг пошла проводить лейтенанта до калитки и вдруг, непрерывно оглядываясь на окна своей квартиры, стала быстрым шепотом просить не везти с собой в Москву этот подарок, выкинуть его в мусорный ящик или из окна вагона. Во всяком случае, не передавать его сестре. На удивленные вопросы ошеломленного Рябинина: «Почему? Что все это значит? Зачем же она только что просила его об обратном?» – старушка, судорожно глотая, воздух, стала шептать, что это кольцо плохое… Нет, кольцо хорошее, но может принести несчастье… Она не хочет этого и могла бы объяснить… Но вот этот господин, что сидит сейчас в квартире… Он ждет… Сейчас неудобно… Ей бы очень хотелось сделать подарок сестре лейтенанта, но совсем другой…
Рябинин почти ничего не понял из этого потока отрывистых фраз явно взволнованной и, по-видимому, испуганной старухи. Во всяком случае, кольцо надо вернуть, зачем же он будет выбрасывать дорогую вещь, которая ему не принадлежит! Старуха упросила взять подарок – он согласился. Теперь она просит не брать подарка – пожалуйста, тем лучше. Вот кольцо, пусть фрау Гартвиг делает с ним все, что хочет…
Рябинин сунул в трясущиеся руки старухи футляр с кольцом и сказал:
– Фрау Гартвиг! Да успокойтесь же! Может быть, мы присядем на скамеечку и вы мне все объясните?
– Нет, нет, – испуганно зашептала она. – Сейчас этого сделать нельзя… Ведь в доме сидит и ждет меня господин… Я и так уже задержалась, пора возвращаться в комнаты.
– Тогда, может быть, мне зайти завтра, перед отъездом? – спросил Рябинин, которого стала уже интересовать эта странная история с подарком.
Старушка закивала головой.
– О да, да… Если герр лейтенант завтра зайдет, я ему все объясню… Я старая честная немецкая женщина и не хочу делать ничего плохого… А кольцо – плохой подарок, кольцо нельзя дарить. Очень прошу вас зайти…
– Хорошо! Завтра зайду обязательно!
Спрятав под передник футляр с кольцом, фрау Гартвиг засеменила к дому. Рябинин, прежде чем захлопнуть калитку, оглянулся. В одном из окон дома он заметил лицо старика – гостя фрау Гартвиг. Или, может быть, это показалось?
Удивляясь суеверию старухи, лейтенант отправился по своим делам.
…Выполняя обещание, Рябинин и пришел сейчас к фрау Гартвиг, чтобы поговорить обо всем подробно. Но ее не оказалось дома. Наверно, задержалась в магазине, в очереди.
Откинувшись на спинку скамейки, Рябинин курил и, наблюдая, как расплывается, тает в воздухе папиросный дымок, думал о предстоящем отпуске. Собственно, отпуск уже начался. Как быстро бежит время, будто кто-то подгоняет, подхлестывает его. Давно ли кончил училище! Да, он стал старше, опытнее… Наверно, скоро ему присвоят очередное офицерское звание и на погонах появится еще одна серебристая звездочка… Маленькая звездочка на малиновом канте погона, но как много она значит и как много требует…
Размышления лейтенанта прервал почтальон. Он приложил два пальца к форменному кепи, прошел по дорожке садика к дому и всунул в почтовый ящик газеты. Через несколько минут снова скрипнула калитка: две женщины хотели войти в палисадник, но, увидев офицера, повернули обратно. Затем подошел полицейский и спросил лейтенанта, не видел ли он геноссе Пауля Гартвиг, сына домохозяйки?
Рябинин посмотрел на часы. Ого, уже пора на вокзал, а старухи все нет. Странно!.. Обычно она отличается большой точностью, аккуратностью, а сейчас пропала где-то… Неужели ему придется уехать, так и не узнав подробностей этой истории с подарком? Ну и черт с ним! Во всяком случае, он подождет здесь еще минут десять, не больше.
Несколько минут Рябинин нетерпеливо прохаживался по дорожке палисадника, затем бросил в урну недокуренную папиросу и решительно отворил калитку.
Но лейтенанту пришлось еще немного задержаться. К домику подъехало такси, и из него вышел сын фрау Гартвиг – Пауль. Сгорбившийся, с растрепанными волосами, он был бледен, в глазах стояли слезы. Увидев Рябинина, Пауль бросился к нему.
– О, геноссе лейтенант!.. Какое большое несчастье!.. Моя мама… Моя бедная мама…
– Что случилось, Пауль? Где фрау Гартвиг?
– В морге… Она уже умерла… Моя дорогая мама… О, майн гот, майн гот!..
Пауль прислонился к ограде и разрыдался. Рябинин с трудом успокоил юношу и заставил его рассказать все, что ему известно. Но и Пауль знал немного: на перекрестке улиц Людвигштрассе и Цеппелинштрассе примерно час назад на мать налетела легковая машина и убила ее. Знакомый полицейский нашел Пауля и сообщил ему об этом. Пауль помчался в морг и убедился, что все это правда… страшная правда… Теперь полиция разыскивает машину. Но попробуй найти ее в таком большом городе, как Берлин. Скорее всего, она умчалась в западный сектор…
«Так вот кого недавно сбила машина, – с искренним огорчением подумал Рябинин и невольно снял фуражку. – Бедная фрау Гартвиг! Она была так доброжелательна к людям, так внимательно относилась ко всем моим просьбам, так заботилась о Костромине…» Ему действительно жаль приветливой, хлопотливой старушки, матери этого парня. Она могла бы прожить еще немало лет.
Что в эти короткие минуты мог сказать Рябинин Паулю? Чем мог утешить его? Погибшую не воскресишь! Тут уж ничего не поделаешь и не придумаешь. Он обнял юношу, пожелал ему бодрости и выдержки и посоветовал найти родственников, которые помогли бы похоронить мать. А ему, лейтенанту, надо спешить, иначе он опоздает на поезд. Пусть Пауль извинит его, так неудачно все сложилось.
Узнав о смерти фрау Гартвиг и утешая ее сына, Рябинин забыл в эти минуты, зачем пришел сюда сегодня. Слишком неожиданным было сообщенное известие.
Пауль уже справился с собой, вытер слезы, пригладил волосы и поблагодарил лейтенанта за сочувствие. Он предложил Рябинину подвезти его до вокзала и попросил после возвращения из отпуска по-прежнему заходить сюда, в этот дом, в котором он теперь остался сиротой и единственным хозяином.
Глава третья. Сиротинский на жительстве в Москве не значится
Свет от настольной лампы падал на сидевшую в кресле девушку. Девушка была очень взволнована; ее миловидное лицо покрылось румянцем. Она нервно теребила в руках сумочку и нетерпеливо поглядывала на склонившегося за письменным столом полковника Министерства внутренних дел Сергея Сергеевича Дымова.
Кабинет Дымова, где сейчас находилась лаборантка научноисследовательского института авиационной промышленности комсомолка Аня Липатова, представлял собой небольшую, уютно обставленную комнату. Возле дивана лежал маленький домашний коврик. Вплотную к письменному столу пристроился круглый столик, на котором стояли пузатый чайник и стакан с недопитым чаем. На подоконнике полузакрытого шторой окна красовалась изящная вазочка с цветами. И, словно в довершение всей этой совсем неслужебной обстановки на письменном столе полковника, под стеклом, виднелась фотография беловолосого мальчишки, удивительно похожего на Дымова.
«Наверное, сын», – подумала Аня. Она еще раз внимательно осмотрелась, взглянула на цветы и почувствовала, что ей совсем не страшно. Волнение, вызванное неожиданным решением пойти в МВД, улеглось, и осталась только одна забота: сумеет ли она все объяснить так, чтобы полковник понял ее и разрешил ее сомнения.
Аня поудобнее устроилась в кресле, маленьким розовым платочком вытерла лицо и в ожидании, пока полковник заговорит с нею, стала рассматривать содержимое своей сумочки.
Сергей Сергеевич умышленно затянул паузу. Сославшись на необходимость прочесть срочное письмо, он просто ждал, пока девушка полностью успокоится, оглядится, «обживется». Полковник по опыту знал, что тогда разговаривать будет куда легче и отдельные мелкие детали уже не ускользнут из памяти посетительницы. Поэтому он занялся утренней почтой, очередными делами и, казалось, совсем забыл о присутствии в кабинете постороннего человека.
Через две-три минуты Сергей Сергеевич отложил письмо и, улыбаясь, посмотрел на Липатову.
– Итак, Анна Петровна, что же у вас произошло?
Голос у Дымова был слегка глуховатый и очень спокойный. Он вытащил папиросы и с нескрываемым удовольствием закурил. Неторопливо и толково девушка начала рассказывать, что случилось с ней, что взволновало ее и привело сюда, в Министерство внутренних дел.
– Наше знакомство произошло десять дней тому назад, в театре, во время антракта, – говорила девушка. – Правда, и раньше я несколько раз встречала этого человека, когда шла на работу или выходила из института. А в театре мы познакомились. Я была с подругой. Владимир Сиротинский пришел один. Домой мы пошли вместе. Вначале проводили подругу, потом Володя проводил меня. Договорились встретиться.
Как выглядит Сиротинский? Блондин, высокий, интересный, лет тридцати двух. О себе рассказывал, что он одинокий, что в годы войны потерял семью, сейчас работает механиком на литерном заводе. На каком? Не знаю. Где живет, тоже не говорил… Ну а мне неудобно было спрашивать. Во всяком случае, живет он очень скромно, зарабатывает немного. Он сам говорил об этом.
Дымов не прерывал девушку. Только иногда, когда внезапно возникшая деталь, полузабытый штрих уводили рассказ Ани в сторону, он осторожным, уточняющим вопросом направлял ее повествование в нужное русло. И перед ним проходила вечная как мир история девичьего увлечения, первой сердечной привязанности и, что самое главное, история становления характера. Худенькая синеглазая девушка, сидевшая напротив него, уже умела разбираться в людях, в их поступках, в их словах, а разобравшись, поступать так, как подсказывала ей ее комсомольская совесть.
– …Мы встретились три раза, – продолжала рассказывать Аня. – Побывали в кино, в театре. Сиротинский избегал говорить о своей работе, да и о моей никогда не расспрашивал. Но вот недавно произошел случай, который заставил меня насторожиться.
В предпоследнюю встречу я сказала Володе, что в воскресенье в клубе нашего института состоится вечер; после торжественной части будет концерт и танцы. Володя очень хотел побывать на этом вечере. Когда я сказала, что это трудно сделать, ведь вечер только для своих, он обиделся, стал обвинять меня в том, что я просто не хочу быть с ним, что собираюсь встретиться с кем-то другим, стал выдумывать всякие глупости. Ну, я уступила. Провела его как своего родственника, – опустив голову, призналась Аня.
– В президиум были избраны знатные люди института, среди них – руководитель лаборатории «С» Иван Васильевич Барабихин. Сиротинский почему-то с большим вниманием разглядывал всех сидевших за столом президиума и особенно – Ивана Васильевича. Я это заметила, хотя Владимир, как мне показалось, старался не обнаруживать своего интереса к товарищу Барабихину.
– Любопытно… Что же вы все-таки заметили?
– Когда я несколько раз обращалась с вопросом к Володе, он поспешно отводил взгляд от Барабихина и отделывался какой-нибудь шутливой фразой. Но я чувствовала, что, отвечая мне, он думает о чем-то другом. Это было обидно и неприятно.
– Неприятно для влюбленной девушки? – Сергей Сергеевич внимательно, без тени улыбки, поглядел на Липатову.
Аня заметно смутилась, но головы не опустила. Она выдержала взгляд Дымова и ответила твердо, без колебаний:
– Скажу вам откровенно, товарищ полковник. Уже в тот момент поведение Сиротинского несколько удивило и даже взволновало меня. Ведь Сиротинского я почти не знала. А лаборатория «С»… в общем, вы сами, конечно, понимаете…
– Поведение Сиротинского показалось вам подозрительным?
– Утверждать я не могу… такой вывод был бы поспешным. Но у меня появились сомнения…
Аня помолчала, будто собиралась с мыслями, потом продолжала:
– …Несколько раз в течение вечера Сиротинский, правда, будто случайно, мимоходом, спрашивал меня о Барабихине. Но я уже была настороже и в конце концов не выдержала – очень резко сказала Володе, что его любопытство и такой интерес к Ивану Васильевичу для меня непонятен. Да, я прямо сказала Сиротинскому, что очень сожалею о том, что пригласила его к нам в клуб… Вот так! Иногда я бываю несдержанной…
Девушка нервно теребила сумочку. Она часто, порывисто дышала. Дымов встал, прошелся по кабинету. Потом остановился у окна и открыл его. В комнату ворвался вечерний городской шум. После короткого молчания, не оборачиваясь, Сергей Сергеевич попросил Липатову продолжать.
– Наверное, мои слова напугали Сиротинского, я это заметила по его лицу. Он ничего не ответил и быстро отошел. Я его потеряла в толпе танцующих и больше уже не видела.
– Что же, он ушел не попрощавшись?
– Да. Вчера весь день я ждала, надеялась, что он позвонит. Мне стало казаться, что, может быть, я незаслуженно обидела Володю, что мои подозрения его оскорбили? Но звонка не последовало. И тогда я окончательно убедилась, что Сиротинский просто струсил…
Аня не договорила и подняла голову. Стоя возле окна, Дымов внимательно смотрел на нее.
– …Я решила сама встретиться с ним. К сожалению, у меня не было ни его адреса, ни его телефона. Оставался один путь – и я обратилась в адресное бюро. – Аня горестно покачала головой. – И тут случилось самое ужасное. В адресном бюро мне сообщили, что Сиротинский Владимир Владимирович на жительстве в Москве не значится. Я поняла, что этот человек обманул меня, что он не тот, за кого выдает себя… Я поняла, что не имею права молчать. Утром я пошла к секретарю нашего парткома и обо всем рассказала ему, а он посоветовал обратиться сюда, к вам… Вот и все, товарищ полковник.
Аня облегченно вздохнула, словно сбросила с плеч тяжелый груз, снова вынула из сумочки уже смятый розовый платочек и вытерла вспотевший лоб.
– Правильно сделали, что пришли к нам, товарищ Липатова. – Вид у полковника был серьезный и озабоченный. – Это, пожалуй, единственное, что вы правильно сделали во всей этой истории.
