nD^x мiра

Робот вел детей именно туда. Это был самый короткий путь, не зная об этом, никто бы и не решился вступить на эту землю, двигаться среди опасно вздыбленных обгорелых бетонных столбов с остатками плит, готовых внезапно обрушиться на голову зазевавшемуся пешеходу. Разведчики и волонтеры и не пытались исследовать это место, зная, что это территория роботов. Каждая куча бетонных обломков, почерневших от гари и времени, таила в себе опасность, засаду, внезапную смерть. Район был пуст, если бы об этом знали, то пометили бы его на карте, как «чистое поле», пока же вход на эту территорию был запрещен, карта предупреждала, выделяя весь район кроваво-красным, а если вдруг слишком смелый разведчик вторгнется сюда, то шлем будет без устали предупреждать его об опасности, предлагать пути отхода. Отключить это назойливое оповещение невозможно, проще выйти из запретной зоны, тогда программа успокоится.

Катя хорошо знала дорогу. Дети шли ровно, глядя только вперед, по сторонам глазеть было слишком страшно. Обходя страшных великанов, грозивших с неба каменными кулаками, бесстрашно входя в черные пещеры, пригибаясь, иногда идя на четвереньках, дети рисовали в голове новый сказочный мир, теряя страх, разгораясь от этой удивительной игры. Катя подбадривала их, придумывала имена великанам, рассказывала короткие истории, кто жил в этих пещерах, что в некоторых до сих пор можно было найти сундуки с сокровищами. Думая о сокровищах, дети представляли себе ящики полные шоколадных батончиков и копченых колбасок из червя. Когда дети дошли до свинцового пруда, Катя заставила всех надеть маски, и сама включила всем баллоны. Пруд завораживал, и дети часто останавливались, видя в нем какое-то движение, воображая ужасное чудовище под толщей непроницаемой воды. Катя давала всем насмотреться, вспоминая себя, как она подолгу залипала здесь. Ей тоже казалось, что там кто-то живет, и взрослый, уже прочно поселившийся в ее голове, посмеивался над этими детскими выдумками, не особо мешая Кате мечтать. А она очень любила мечтать, особенно после того, как ей попалась фотография «Семицветика», сделанная в до боли ясный солнечный день. Второй раз в жизни она так горько плакала, не могла ни есть, ни спать несколько дней. В первый раз умерла мама у нее на глазах.

Робот повис над ними и помигал прожектором. Он торопил. Катя скомандовала, и группа двинулась дальше. Идти пришлось очень долго, дети сильно устали, хорошо, что после пруда Катя разрешила снять маски.

Они сделали привал в одном из подвалов, все точки отдыха Катя знала наизусть, ей не нужна была карта на планшете. Если что, робот всегда подскажет, надо научиться верно понимать язык жестов беспилотника. Катя быстро выучила этот язык и знала, когда робот улыбается, а они умели это, даже страшные на вид, ощетинившиеся стволами и ракетами патрульные станции. «Страх порождает невежество, а невежество порождает злобу», – Катя отлично помнила слова своего наставника Булата, его убили военные в прошлом году, остальных не нашли. Катя очень скучала по нему, как и по всем, кого вылавливали и пытали до смерти, как шпионов, но она не плакала по ним, не разрешала себе, лишь сдаваясь во сне, просыпаясь с засохшими на лице слезами. Петр Николаевич много рассказывал о том, что организм гораздо умнее и сильнее нашего сознания, иначе бы никто не выжил в этом аду. Как он будет рад, когда она приведет новеньких, ее первая самостоятельная операция.

Дети ели и пили, Катя не разрешала есть много, тогда сильно клонило в сон, а им еще спускаться в подземный город. Она съела две галеты и выпила три глотка воды. До рези в животе хотелось больше, но нельзя, она сама уже устала, рюкзак был привычным, такой вес она носила много раз, тренировалась, но Катя не рассчитывала, что их заметят военные, их не должно было быть в дневное время на улице.

Передохнув, они прошли еще три квартала. Здесь Катя остановилась у неприметного люка. Подняв его, сняла рюкзак и посветила вниз фонариком.

– Я спускаюсь первая, потом малыши. Заур, Коля, помогайте им.

– Я задвину люк, – сказал Заур, примеряясь к тяжелому чугунному диску. Люк был слишком тяжел для него.

– Не надо, дрон закроет, – Катя помахала роботу, дрон спустился к ним. – Спасибо тебе и до встречи. Ты настоящий друг!

Дрон совершил интересный трюк в воздухе, Катя знала, что это так он проявляет радость и смущение. Они пожали руки, Дрон не сильно похлопал ее по плечу, потом пожал руки всем детям, малыши в этот раз не испугались, радостно визжа.

Когда спустился Заур, все посмотрели наверх и увидели, как Дрон висит над ними, держа манипулятором люк. Свет померк, глухой звук эхом пронесся по зловонному тоннелю.

– А нас змея не съест? – шепотом спросил Коля.

– Не съест. Она детей не ест, – серьезно сказала Катя, жестом приказав всем надеть маски.

– А, Васька, разведчик, рассказывал, что она ловит в сеть, а потом крошит на куски. А потом сбрасывает все в канал! – шепотом, захлебываясь от возбуждения и страха, рассказывал Заур.

– Не бойся, нас она не тронет. Всем надеть маски.

Катя проверила, подтянула Коле рюкзак, все-таки он разгильдяй, Заур был серьезнее. Катя вела всех без карты. Тоннели были грязные, стены не освещались, облепленные жирными кусками грязи, посередине текла зловонная река, шелеста которой в противогазе слышно не было. Дети почти ничего не видели, сцепившись поясами, они шли гусеницей за Катей, малыши посередине, замыкали Заур и Коля, постоянно оглядывавшийся назад и тормозивший группу. Катя не злилась на него, она сама была такая же, все дети вели себя одинаково, слыша в голове пугающие шорохи, внезапно возникающие в воспламененном воображении. Перед глазами открывались страшные картины, выныривали чудовища из грязной воды, тогда кто-нибудь вздрагивал или вскрикивал.

На поворотах Катя останавливалась, долго светила на непонятные знаки на своде, нарисованные желтой фосфоресцирующей краской. Это были цифры, косые линии и буквы. Белиберда, если не знать простого кода. На каждом повороте указывалось, сколько метров до следующего, куда ведет разветвление, скоро ли выход наружу. Эти метки ставили разведчики, отмечая точки согласно общей карте, которой пользовались все. У Кати на планшете была точно такая же карта, она могла бы свериться с ней, но Катя все помнила и так. Петр Николаевич поражался ее фотографической памяти, сокрушаясь о том, что ее талант пропадает в аду, как и таланты других детей. Петр Николаевич считал и доказывал, что нет бесталанных детей, а есть равнодушные взрослые, не желающие поддержать и направить ребенка в самых, на первый взгляд, простых и неважных достижениях.

– Змея! – в ужасе прошептал Коля, первый заметивший движение позади.

– Стоять и не двигаться. Она не опасна. Пусть посмотрит, она скоро уйдет, – прошептала Катя.

И, правда, из воды появился робот. Машина ничего не делала, камеры сличали лица, страшное длинное тело робота покоилось под водой. Мигнув фонарем, змея ушла под воду и поплыла назад.

– Все, ушла. Пошли. Скоро будем дома, – ласково сказала Катя, погладив малышей, они тряслись от страха и любопытства.

– А почему она нас не распилила на куски? – спросил Заур, когда они прошли несколько тоннелей, и Катя остановилась, чтобы свериться с картой. Ей показалось, что она заблудилась, но код возле лестницы был верный, просто она очень устала, и чем ближе был дом, тем труднее было бороться с усталостью, тягучей, хватающей за ноги липкими лапами, наваливающейся на плечи пыльным мешком, полным мокрого песка.

– Она не тронет нас, никогда не тронет. Потому, что мы вольные.

6

Крышка люка не поддавалась. Катя одной рукой держалась за лестницу, другой тщетно пыталась сдвинуть скользкую мокрую чугунную тарелку. Пришлось спуститься и снять рюкзак. Ее предупреждали, что люки часто заклинивают после взрыва или кто-то специально может заварить или расклинить. Кто и зачем это делал, Кате не объяснили, как и многое другое, что постоянно мучило ее. Главным вопросом, который будил ее по ночам, был простой и жестокий в своей прямоте вопрос: почему люди до сих пор воюют? Почему им не хватило прошлых войн, чтобы понять, что на войне никогда не бывает победителей, что война несет в себе рукотворную смерть, закладывая крепкий фундамент будущих войн, отлитый из памяти ненависти? Петр Николаевич отвечал очень странно, Катя его не могла понять, чувствуя, что он прав. И это не было знанием, которое можно было бы обдумать, осознать, разобрать на составляющие, сложить по-другому, чтобы получить что-то новое или подтвердить незыблемость аксиомы или догмата. Это было чувство правоты, которое сильно пугало Катю, и она отгоняла его от себя, стараясь не думать, не пытаться понять. Вот и сейчас, доставая из рюкзака легкую фомку из титанового сплава, она вновь услышала голос Петра Николаевича, отвечавшего на случайно вырвавшийся вопрос: «Это люди, они были такими и останутся навсегда. В этом заключена суть человеческой природы – уничтожить себя. Что будет потом, неважно, важна лишь победа, полная, окончательная».

Коля и Заур хотели помочь, Катя погладила мальчишек по голове, ласково прошептав, что их помощь обязательно потребуется, а пока они должны охранять малышей. Мальчишки немного надулись, но послушались. Заур стал рассказывать шепотом сказку про глупую козу, убежавшую в горы из дома, а Коля, подсвечивая себя фонариком, показывал смешные рожи, изображая то козу, то старого волка, доброго медведя и тупого барана. Катя полезла наверх, изловчилась, вбив фомку в щель, и рванула, как учил Володя. Он одной рукой мог открыть любой люк, держась протезом за прутья лестницы. Люк вздрогнул, но не сдвинулся с места. Катя дернула с другого угла, и люк немного приподнялся.

Пот лил градом, заливая глаза, слепя и обжигая мелкие ранки на лице. Такие ранки были у многих детей по всему телу, поэтому Катя очень не любила потеть, тогда тело жгло и очень чесалось везде. Петр Николаевич говорил, что это все от плохого питания, нехватки витаминов и человеческой еды. Катя раскачивала люк с противоположных сторон, крест-накрест, сдвигаясь на 45 градусов, как учил Володя. Люк поддавался, уже ощутимо приподнявшись. Закрепив фомку на поясе, Катя уперлась плечами в люк, заболела голова, она уперлась как раз незажившей до конца шишкой. Люк поддавался, и Катя поднялась на одну ступень и, сделав глубокий вдох, надавила на выдохе со всей силы. Крышка открылась, стало неожиданно легко, и Катя едва не свалилась вниз от неожиданности. Сдвинув крышку в сторону, Катя осмотрелась – все было как обычно, безжизненная черная земля и плакаты с предупреждениями. Один плакат возле люка был пробит, раму покорежило взрывом, но он устоял. Видимо, прилетел снаряд или малая ракета.

«Опасная зона! Радиоактивное заражение местности», – прочитал Коля на плакате. – Это же «мертвое поле»! Зачем мы сюда пришли?

Дети пугливо озирались, округлив от страха глаза. Мальчишки и не старались вести себя, как взрослые мужчины. Развалины города, тоннели и убежища в бывших цехах заводов не пугали сильно, став с рождения привычным пейзажем. Ничего другого дети не знали, но все знали, что где-то далеко есть «мертвое поле», где быть очень опасно. Ходили разные слухи, страшилки, что здесь живут зомби и мутанты с тремя руками и двумя головами, которые жрут мертвечину, а пули их не берут. А на месте оторванной взрывом руки вырастает новая с шестью когтями вместо пальцев. Много разных страшилок было, часто их придумывали сами взрослые, а дети подслушивали, пересказывая по ночам, путая и придумывая новые ужасы.

– Все хорошо, не бойтесь. Здесь безопасно, и никто не стреляет, – Катя еле стояла на ногах и согласилась отдать рюкзак Зауру и Коле, они решили нести его по очереди. – Так, беритесь за руки и пошли. Здесь можно не бояться.

Катя взяла за руку маленького мальчика, он так и не сознался, как его зовут, девочек звали Лиза и Оля. Девочки взялись за руки и встали по правую руку от Кати, Оля сильно обхватила Катин палец маленькой горячей ладошкой. Заур и Коля шли позади.

«Мертвое поле» раскинулось далеко-далеко, глаз не хватало, чтобы объять его, увидеть край или конец мира. Чем дальше идешь по нему, тем сильнее ощущаешь, что больше нет ничего, кроме этой черной ухабистой дороги, вспученной земли, перемешанной с осколками, кусками расплавленных бетонных плит, покореженных танков и мертвых экскаваторов и тракторов, превратившихся за долгие десятилетия в памятники, природные объекты. Некоторые были уже занесены до трети землей, медленно превращаясь в будущий холм или пригорок. Такая же участь ждала через сотни лет все, что осталось от домов, от города. И мир пропал, пускай и холодный, жуткий, разрушенный, но с взрывами, стрельбой, рокотом бомбардировщиков, уханьем бомб и криками взрослых, детскими играми, тяжелой работой, тараканьими фермами и реакторами с червями – ничего этого больше не было слышно, ничего это больше не существовало на этой земле. Спокойствие и тишина пугали сильнее любой бомбардировки, любого обстрела или страшных рассказов разведчиков и волонтеров.

Дети не сразу заметили, как Катя повернула на незаметную тропу, как они углубились в ряды ржавой техники, будто бы специально поставленной здесь в качестве забора. Танки, сгоревшие и мертвые, печально, но не зло смотрели на детей. Один танк так опустил черную башню, будто бы извинялся. «Если бы техника могла говорить, думать, то войн бы больше никогда не было. Любой робот лучше человека понимает бессмысленность уничтожения себе подобных», – часто говорил Петр Николаевич. Катя всегда вспоминала об этом, проходя по этой «Аллее Славы», как называли эту тропу все, кто работал, кто попадал и жил в приюте. Какой бы ты ни попал сюда, как бы не была огромна твоя ненависть, озлобленность на мир и честная жестокость, ты менялся, безвозвратно менялся. Иногда ненависть становилась сильнее, глубже, осмысленнее, но она всегда меняла вектор силы.

Катя перешла на узкую дорожку, пришлось идти друг за другом. Дети шли шаг в шаг, боясь заблудиться. Мальчишки устали, но рюкзак не отдавали, меняясь каждые пять минут. Когда они вышли из железного лабиринта, все ахнули, не сдержав чувств. Перед ними раскрылся удивительный сказочный мир, который они видели только на экране инфопанелей в библиотеке, смотря правильные мультфильмы и слушая проверенные сказки.

По мановению волшебной палочки перед ними вырос высокий бетонный забор, целый и даже выкрашенный в желтый и голубой цвета, сменявшие друг друга. На каждой плите зеленой краской было нарисовано какое-нибудь дерево, а деревья никто и никогда не видел в своей жизни. Катя подвела всех к массивным стальным воротам, сделанным из бронированных листов. Камера считала ее лицо, и ворота открылись, выпустив наружу лучи солнца, шелест зеленой травы и шепот листьев кленов, берез и тополей, настоящих, живых, красивых и пугающих своей правдивостью. Дети шли по дорожке сада, открыв рты. Девочки трогали траву, одергивая руки, боясь, что она ужалит. Всем очень хотелось подойти к деревьям, потрогать их, и было безумно страшно. Катя знала, что они сейчас чувствуют, как переполняют сердце дикий восторг и ужас, как необходимо им сейчас поесть и лечь спать. Спать они будут долго, как и она, ноги шли на автопилоте, голова почти не соображала. Она привела всех, никого не потеряла. Вот и дом, еще пара десятков метров, совсем чуть-чуть. Катя была горда собой, не зря в нее поверил Петр Николаевич, кроме нее идти было некому.

Дверь двухэтажного дома открылась, и на порог вышли три женщины в платьях и фартуках и пожилой мужчина в больших очках с протезами вместо ног. Женщины пошли к детям, Катя помахала им и мужчине, он помахал ей в ответ и поковылял ко всем. Шел он медленно, с трудом, но ничего не отражалось на его когда-то большом, сильно исхудавшем лице, кроме искренней радости и любопытного озорства ребенка. Из окон большого кирпичного дома на них смотрели десятки любопытных глаз, кто-то из детей весело махал новеньким.

– Это все, никто не потерялся, – прошептала Катя, когда мужчина подошел к ним.

– Ты молодец. Я знал, что ты справишься, – Петр Николаевич взял Катю под руку, она вновь и вновь переживала маршрут и плакала, не понимая этого. Плакали все дети, которых обнимали женщины, от них веяло теплом и пахло хлебом и сухим молоком. Дети не знали молока, только в младенчестве получая смесь, которую отбирали после года. И все же они знали, что так пахнет молоко, так пахнет хлеб.

– Молодец, Катенька, – Петр Николаевич прижал девочку к себе, свободной рукой легко взял рюкзак и повел всех в дом. Они вошли последние, Катя уже засыпала на ходу, шептала, спрашивала, где дети, а он успокаивал, все рядом, мы дома.

В этом доме была под запретом любая жестокость. Один раз в жизни, попадая сюда, ребенок подвергался вынужденному насилию – в первый день. На время воспитателям приходилось становиться жестокими, глухими к крику и плачу. Дети все помнили, долго не понимая случившегося, постепенно забывая лишения прошлой жизни, оставляя место только для одного дня. Детский ум проще и сложнее взрослого одновременно. Запоминает все, но и легко отбрасывает назад, в затерянные уголки памяти прошлую жизнь, живя настоящим, светлым и радостным. Но это происходит не сразу, для каждого свой срок забвения, которого нет у взрослых, помнящих все, осознанно вспоминающих все, поэтому будущее есть только у детей.

Детей разделили, мальчишки пошли с одноруким Володей, высоким, как башенный кран седым мужчиной, которому едва перевалило за сорок лет. Мальчишкам было проще, они рассматривали простой протез левой руки, который мог тремя пальцами-клещами что-нибудь брать, тянуть, поднимать, держать. Девочки вместе с Катей и двумя воспитателями пошли сразу в душевую, где всех раздели, одежду сложили по отдельным мешкам, потом решат, стоит ли ее сохранять или проще сжечь.

Как бы ни устали все, как бы ни больно было стоять под горячими струями, терпеть едкий раствор, которым обильно опрыскивали безжалостные женщины в резиновых фартуках и перчатках выше локтя, девочки стойко терпели, почти не хныкали. Катя терла девочек мочалкой, взмыливала шампунь, втирала его в голову, а девочки вопили и брыкались. Им было больно и страшно, но никто не убегал, доверяя Кате. После мытья всех девочек обрили наголо, Катю просто осмотрели. Девочки не плакали, привыкшие к этой процедуре, как в убежище находили вшей, то брили всех детей без разбора. Переодетые, чистые, они лежали на кроватях с белыми чистыми простынями, жестким матрасом, казавшимся им очень мягким, большой мягкой подушкой и накрытые ярким оранжевым одеялом в белоснежном пододеяльнике. Пижама, кровать, чистая постель, отдельная комната, где стояло еще семь кроватей, но в которой больше никого не было – все это удивляло, и девочки долго не могли уснуть.

Привели мальчишек, они были в таких же полосатых пижамах, побритые, веселые. Мытье скорее их позабавило, Володя придумывал разные игры, зная по себе, как дети из подземелья не любят мыться. Сегодня они спасались от ядовитых змей и кусачей мушки. Катя вкатила тележку с подносами для каждого. Дети сели и стали аккуратно есть кашу и бутерброды с вареной колбасой из червя. Давать другую пищу было нельзя, ее вводили постепенно, кишечник тут же отторгал неизвестные белки, а кожа покрывалась волдырями и кровоточащими язвами и зудящими красно-фиолетовыми пятнами. С первого дня начиналась долгая, но интересная адаптация ребенка к другой жизни.

– Уснули, – доложила высокая воспитательница. Как и другие женщины, она была очень худая, с длинными сильными руками и цепкими, как клещи робота, пальцами

– Быстро, хорошо поели? – Петр Николаевич взглянул на часы.

– Съели все, даже удивительно.

Вошли другие воспитательницы и сели на кушетку. Кабинет Петра Николаевича больше напоминал смотровой кабинет, здесь он больше занимался психотерапией у детей и воспитателей, с детьми было гораздо проще. Вошел Володя и встал в дверях, облокотившись о косяк. Он подмигнул воспитательницам, все они были очень похожи, как сестры, худые, с короткими стрижками, с карими глазами. Дети так и называли их – три сестры, часто путая имена, и никто на это не обижался, Петр Николаевич, ради шутки, тоже иногда путал их.

– Олеся, – обратился он к самой высокой. – Осмотр сделали, поражений нет?

– Не больше, чем обычно. Вылечим, мелкие язвы сами пройдут, как начнут досыта есть.

– Точно, мальчишки худые просто ужас, – добавил Володя. – У Заура много круглых шрамов на ноге, похоже, прикуривали.

– Да, похоже. Но надо осмотреть. Не расспрашивайте, ребенок сам все расскажет. – Надо привыкнуть, – сказал Петр Николаевич и заметил за спиной Володи шпиона, Юлю, остроносую девчонку с улыбкой до ушей, сующую свой нос во все дела. Она была солнечно-рыжая, и лишь в самую холодную зиму веснушки на носу и щеках бледнели от возмущения.

– Юля, я тебя вижу.

– А я это, просто мимо проходила, – не моргнув глазом, сказала Юля и смело вошла в кабинет. – Потерялась.

– Это ты и потерялась, – хмыкнула средняя воспитательница, они и садились всегда по росту, не без удовольствия продолжая эту детскую игру. Кто придумал так их называть и путать имена нарочно, никто уже и не помнил, как и многое другое, что устоялось и жило в этом доме.

– Не веришь, Вита? Я ведь никогда не вру! – огрызнулась Юля.

– Я Поля, Вита вот, – улыбнулась женщина, ткнув локтем в бок соседку. Все дружно рассмеялись.

– Так, ты ждешь отчета, правильно я понимаю? – серьезным тоном спросил Петр Николаевич.

– Да, мы все ждем отчета, – не менее серьезно, уперев тонкие руки в боки, ответила Юля. Ей было только девять лет, но выглядела она уже сурово, не по-детски, когда вела серьезные разговоры.

– Хорошо. Слушай, потом всем расскажешь. Нечего сюда по одному бегать. Катя привела пять новеньких.

– Вольных, – поправила его Юля.

– Да, но это будет позже. Им надо привыкнуть, поэтому не пугайте, поняла? И всем передай, чтобы не приставали.

– Мы знаем, как надо. Немаленькие, – важно заявила Юля.

– Вот и хорошо. Три мальчишки и две девчонки. Тебе поручаю девочек, справишься?

– Справлюсь. А мне три сестры мешать не будут?

– А мы тебе разве мешаем? – удивилась Олеся.

– Это я так, заранее определила правила, – Юля поправила рукой коротко стриженые волосы, будто бы у нее ослаб пучок на затылке.

– Правильно. Надо договариваться сразу. Вы будете работать вместе. Если сможешь, возьми и третьего малыша. Как думаешь? – Петр Николаевич хитро посмотрел на нее, Юля сверкнула зелеными глазами, принимая вызов.

– Справлюсь! В помощь себе возьму Дашку и Лену, а еще Артема и Лешку.

– Вот и банда собралась, – засмеялся Володя. – А про Тимура забыла?

– Тимур козел! – с чувством воскликнула Юля.

– Юля, ты же знаешь, что мы никого не обзываем, – Петр Николаевич строго посмотрел на девочку.

– Так он на животное похож, как из того фильма. Вот упрется и все, с места не сдвинешь!

– Юля, – Петр Николаевич постучал пальцем по столу.

– А Катя спит, можно к ней? – Юля аж подпрыгнула на месте.

– Спит, не буди. Она сама тебя найдет, не переживай, – сказала Вита.

– Блин, так долго ждать! – девочка нетерпеливо задвигала ногами. – Ладно, раз надо, так надо.

– Иди, готовься, – засмеялся Володя.

– А чего готовиться? Я все помню, и девчонки помнят, – недоуменно пожала плечами Юля. Все громко рассмеялись, и девочка немного обиделась, не понимая этого смеха, даже покраснела, как наливающийся соком помидор.

– Пойдем, ты мне поможешь, – Поля встала и взяла девочку под руку. – У нас много дел, еще откажешься, а?

– Не откажусь. Я же дала слово! – твердо сказала девочка, посмотрев на всех очень серьезно.

– Молодец, и держи его. Но никогда не бойся попросить помощи. В этом нет ничего позорного. Никто из нас не знает и не умеет всего, поэтому мы все делаем вместе, – сказал Петр Николаевич. Юля радостно кивнула и одними губами прошептала: «Спасибо!».

7

Роман Евгеньевич склонился над микроскопом с закрытыми глазами. Он знал, что увидит, можно было и не проверять все пробы – болезнь вернулась, окрепшая, новая. Со стороны он напоминал статую индустриальной эпохи, не хватало еще лозунга на пьедестале или кумачового плаката над головой: «Верны труду и науке! Будущее медицины за нами!». Белый халат уже давно не был белым, стиранный сотни раз, он стал медного оттенка, как и волосы на голове и теле, окрашенные обеззараживающими реагентами. В короткие секунды забытья, когда сон на секунды овладевает негнущимся телом, мозг отключается, перезагружается, отбрасывая апатичную беспомощность, он видел себя такой скульптурной композицией, сейчас за столом с микроскопом. Прибор был очень старый, новой техники не выдавали, по слухам она копилась на складах у кого надо, но зачем? Считалось, что для работы достаточно дребезжащих центрифуг, матовых пробирок и чашек Петри, сквозь которые с трудом можно было разглядеть содержимое, приходилось светить ярким диодом, выбирая точку, где рассеивание будет минимальным.