От Кремлёвской стены до Стены плача…

Я говорю:

– Да есть.

– Давай, на, тебе три рубля и отдай нам булку, а то у меня ребенок болеет.

Я только отдал свою булку, меня милиционер за шиворот поймал и повел меня в милицию, в отделение. Он говорит:

– Ты зачем булками торгуешь, спекулянт?

Я говорю:

– Какой же я спекулянт, если она просила ребенка кормить.

Он говорит:

– А зачем тебе деньги, что ты ей продал?

Я милиционеру не сказал, что мне надо папиросы купить или что-нибудь, кто мне денег даст, я же втихаря покуривали. Милиционер говорит:

– Ты из какой школы?

Я ему какую-то назвал школу. Он в блокнотике вроде чиркнул чего-то. Я думаю: «Все, сейчас поймали, тюрьма». Он мне говорит:

– Ладно, иди, если еще раз попадешься, все пока. Не буду родителей вызывать.

Я думаю: «Ну и на том спасибо, что родителей не вызываешь», – так про себя, конечно. Я ему:

– Дяденька, спасибо. Спасибо, что отпустили, – и я побежал домой.

Некоторые ребята подрабатывали, всем деньги нужны, то резинку для рогатки купить или клетку для птиц. Как подрабатывали? Купят пачку папирос (100 штук), такая большая была пачка бумажная, сядут у магазина, откроют пачку и по одной продают. Если целую пачку покупать, то получается подешевле, а по одной они подороже. Идут рабочие, денег нет на большие пачки, а 2–3 папиросы могут купить. И уже бизнес получался: пацаны распродадут сигареты, вторую тащат коробку, и так пошло. Денег у них всегда карманные были. Или некоторые сделают себе ящик. В ящик положат ваксу, крем сапожный, щетку и сидят: «Кому почистить сапоги?» – чистят сапоги и получают за это деньги.

Уроки стал делать тщательно, некоторые стихотворения я знал наизусть заранее, потому что брат учил вслух все это, и я по второму кругу пропахал всю эту программу.

Когда в пятый класс пришел, я очень любил новые учебники. Перед началом занятий в пятом классе дали мне новые учебники. Ботаника особенно понравилась. Красивый цветок нарисован на обложке, шиповник, по-моему. И новые книги так хорошо пахли, я их несу, нюхаю, принесу и нюхаю-нюхаю: и так корешки понюхаю и так понюхаю. Мама говорит:

– Ты что это все нюхаешь? Что ты там нашел?

Я говорю:

– Мне так нравятся новые книжки нюхать.

Она говорит:

– Ты лучше почитал бы их заранее и посмотрел, а то все нюхаешь. Уже один раз пронюхался в деревне, что на второй год остался.

Я говорю:

– В деревне все учебники были старые и много учеников нюхало и пахли они навозом.

И так и тетрадки нюхал, карандаши нюхал. Все очень мне нравилось.

Нравилось приходить в школу после ремонта, когда осень приходит, деревья в золоте, освещенные мягким прощальным солнцем. Все покрашено, пахнет хорошо свежей краской.

Директор у нас был строгий, лысый, с клюшкой. Бывает, раз – за шею зацепит, аккуратно, конечно, чтобы не повредить ничего: «А ну-ка, иди сюда. Ты что тут бегаешь?» Перед институтом я был пионервожатым в пионерском лагере и знаю, что такое дети и какие они непредсказуемые. И сам был такой, поэтому у меня опыт воспитания детей большой с пятого класса. Лавируешь между разными детьми как корабль между льдинами, чтобы тебя и там не задавило, не затерло и тут, если ты их сильно поприжмешь. Но они понимали, когда я им внушал нехорошо нарушать дисциплину. Я говорю:

– Вы не хулиганьте, не шумите на уроках, потому что все равно учителя узнают, кто как себя ведет.

Они говорят:

– Нет, все, нормально. Не будем.

Если так по-хорошему поговоришь, никто тебя не будет считать стукачом, а по другому будешь изгоем, поэтому ребята меня уважали.

Жили мы так, не тужили, прилично. Отцу после лошади дали мотоцикл. Мы на мотоцикле тоже обязательно вдвоем научились ездить. Старший брат за рулем, я его держу, чтобы он не упал с мотоцикла, когда трогаться надо было, потому что у него ноги не хватали до земли. У отца был Harley – здоровый мотоцикл. Я соскочу быстро и держу его, а брат тогда слазает с мотоцикла, и мы вдвоем его закатываем в ворота.

Отец в авторитете был, по радио выступал. Знакомые и друзья – местная власть у него были: военком, областной прокурор, директор спиртзавода, директор киностудии и так далее. И все они приходили с сумками на мясокомбинат и там им вроде образцы продукции отпускали, и полные сумки набивали всем: колбасой, копченостями и всем прочим. И они были очень ему благодарны:

– Александр Федорович, мы все организуем на студии фильмы о вашем мясокомбинате.

Военком говорит:

– Ты ведь награжденный?

Он говорит:

– Да, у меня две медали за победу над Японией, над Германией.

– Наверное, ты был представлен, ты просто не знаешь. Мы это запросим, тебе еще какой-нибудь орден найдем.

Наверняка бумаги были и они наградили, а вручать-то и не вручали. А мне как на пенсию выходил, кадровичка сунула без всякого торжества медаль «Ветерана труда» и иди, говорит. А отец в городе был большой человек, по радио выступал, разговаривал с большими людьми, организовывал производственные дела.

Родители собрали в Новосибирске всю родню. Благо с питанием проблем не было. Дед с бабкой из Трубино приехали и бабушка Маша погостить на короткое время приезжала. У нее же хозяйство, не могла долго отсутствовать.

В это время случай такой получился. Военком дал отцу большой револьвер. Он этот револьвер в шкафу наверху на полке держал. И однажды мы револьвер достали с полки, а в барабане три патрона было, остальные пустые дырки. Мы знали, что пустые дырки не стреляют. И знали, как курок взводить, «шлеп», звук есть, а выстрела нет.

И брат направляет револьвер на часы и говорит:

– Вот сейчас бы в часы, – и щелк, а выстрела нет. Там три было патрона, а четыре, по-моему, пустых.

Примеряется, говорит:

– Вот сейчас в картину.

Я говорю:

– Ты в меня только не целься.

Это когда он уже по всем предметам прицелился. Я говорю:

– Ты вон туда прицелься.

В закрытую дверь. Там вместо двери шкаф получился с полками, его застеклили, и в этом шкафу на полке стоял графин со спиртом.

Потому что спирта на мясокомбинате было много. Отец иногда принесет консервную банку, на ней написано «Почки», а отец две дырки пробьет, проткнет, а из банки спирт течет. Вот все, очень удобно. Брат прицеливается в этот графин, я говорю: «Давай вот в графин, и щелкни». Вот он щелкнул, а вместо щелка получился выстрел и хорошо – пуля попала в доску под графином. Графин подпрыгнул, спирт разлился по полу и крашеные полы вспучились.

А с другой стороны, за дверью в комнате дел спал, отдыхал после обеда. Если бы не полка, а выше, пуля попала в деда. Этого не случилось. Пуля ударилась в полку и улетела вверх, а если бы она просто в дверную доску ударилась, то могла бы и деда зацепить.

Дед выскакивает, дым, выстрел, схватил телефонную трубку, отцу звонит: «Вот тут ребята перестрелялись». Слышу шаги – д-д-д-д – по лестнице летит кто-то. Это отец, значит. А старший брат – раз, и увильнул в сторону, а мне сунул револьвер в руки, а я его закинул на полку в шкафу.

И отец мне отвесил такую оплеуху, что я со второго этажа кубарем по лестнице почти до самого низа долетел. Мать отца очень ругала, говорит:

– Что ж ты это, взрослый человек, а хранишь так оружие.

Ему было положено оружие по должности. Вот наган был, потом небольшой коровинский пистолет.

Отца расхваливают везде, хороший организатор и т. д. Он стал выпивать. Приехал из Москвы начальник главка Воронцов и ему говорит:

– Партком информирует, что неправильно себя ведешь, мы тебя переведем в Омск.

Отец стремился ближе к Москве перебираться. Закинула нас судьба коренных жителей центральной России в середину Сибири. Вот мы «карабкались» обратно в родные края поближе к Москве.

– Но придется тебя в главные технологи перевести, если ты хочешь поближе, – сказал Воронцов.

Мне лично жизнь в Сибири очень понравилась. Тут много что можно рассказывать: был парк большой, сосновый бор рядом с мясокомбинатом, стадион, мы активно участвовали в спортивных соревнованиях. Недалеко великая Сибирская Обь. Мы очень увлекались рыбалкой и часто ходили на реку. Я там плавать научился. С плотов рыбу ловили. Эти плоты из бревен подчаливали к берегу. Вот сидишь на двух бревнах и бросаешь в одну сторону удочку с червяком, не успеешь оглянуться – раз, и уже поймал ерша. А потом случайно бросишь в другую сторону, с другой стороны бревна тоже он зацепится. И вот так вот бросаешь туда, сюда, туда, сюда, и только успевай с крючка снимай. А ерши и окуни заглатывают капитально. Здесь около плотов я плавать научился. Зашел как-то поглубже и чувствую ушла земля из-под ног, а я гребу руками и ногами. Все, поплыл. Любили мы на речку ходить летом, так замечательно.

В нашем доме было много детей, мы часто в подъезде собирались, моего возраста и постарше. Жила в соседнем подъезде хорошая девочка Клара, она казалась мне девушкой. Я ее встречал, когда она из школы шла, портфель нес. Стоим мы в подъезде всей компанией кто-то что-нибудь рассказывает. Она меня обнимет сзади и прижмет к себе как ребенка, и такие чувства уже стали проявляться, как говорится, девочки стали нравиться, хоть и был я еще маленький, хотя мне было всего 12 лет. Ну не маленький, уже подросток. И вот она меня так обнимет сзади, и я так ее спиной чувствую: живот ее такой уже упругий, она была спортивная девочка.

Друг у меня был, его звали Виктор, а кличка Вица. Он постарше меня года на 2 был, и уроки делал по 5 часов, сидит и уроки вроде делает, а мысль у него совсем не об уроках. У Виктора две двоюродные сестры 15 и 17 жили в этом же доме. Он мне про них рассказывает:

– Ты знаешь, вот она полезла там за книжками по стремянке на верхнюю полку, а я ей под юбку заглянул, и ты знаешь, она уже…

Я говорю:

– Чего ты, уроки делаешь или думаешь черт знает о чем?

В третьем подъезде девочка жила, Алла ее звали. Она такая пухленькая, и она мне очень нравилась. Я тогда по деревенской привычке ходил, даже там в Новосибирске, летом босиком, я как Аллу увижу, начинаю вроде как прихрамывать, как будто я ногу обрезал, чтоб мне помедленней идти. И она вроде ко мне относилась… потому что мне другая девочка говорит: «Она тебя любит». И я думаю: «Ну, что, любит – чего делать? Она мне тоже нравится, что ж мне теперь». На этом все кончилось.

В Новосибирске исполнилась наша мечта – завели собаку, такую типа овчарки, смесь дворняжки с овчаркой. Она в сарае у нас жила. На мясокомбинате много всяких отходов, кормили мы ее отменно. И она быстро выросла и превратилась в огромного пса. Мы гордые были, что у нас есть собака.

Со мной произошел такой случай. Вечно как мама говорила, с тобой что-то происходит. И вот играли мы в футбол босиком, а в траве нижняя часть бутылки, и края разбитые – острые-острые. И вот мне кто-то пас дал, я вместо мяча по траве, а в траве вот эта бутылка разбитая. Я как дал по этой… и следующий палец за большим на правой ноге чуть не отрезал совсем, отрубил. У меня до сих пор он как-то нависает, шрам есть – лапка такая куриная. Отец пришел и тоже – нет, чтоб помазать кругом йодом аккуратно, а он мне приложил, намочил бинт, еще и сжег кругом кожу этим йодом. И у меня очень болел долго, никуда я не ходил к врачу, никакого столбняка – не делал укол, само зажило как на собаке быстро, потому что парень я был энергичный и непоседливый и вот попадал в такие истории.

А в соседнем доме девочка была, Зайцева Зина, и у нее был брат поменьше, лет 10, наверное, 12. Он дома живет-живет, потом раз – и убежит из дома. Вот исчез однажды он из дома, пропал, а моего приятеля Виктора, парень он крепкий, таскать начали в полицию. Следователь говорит:

– Вот вас видели последний раз, вы шли к Оби, вы его, наверное, утопили.

А мы еще пацаны были, а он самый старший. И следователь все приезжал и его спрашивал, где, куда делся этот Зая, Зайцев фамилия, а его Зая: Зая куда делся. А у него были приятели, такие же как и он бродяги, и они уехали на Дальний Восток из Новосибирска. Нашли его, но нервы трепали Виктору долго, вызывали без конца, что вы его утопили. А этот Зая сам, кого хочешь, утопит. О своих подвигах он в подъезде охотно рассказывал:

– Вот на путях сои вагон стоит, мы крышки внизу вагона откроем, и вся соя китайская высыпается под откос.

В общем, это были такие дети – послевоенные, отчаянные.

Мы ловили птиц, клетки делали, синиц ловили – надо же как-то развлекаться, особенно осенью. Клетки так – две ловушки с двух сторон, такая палка накручивается, птица садится, палка падает, и дверка закрывается, и синица оказывается внутри клетки. А в центре клетки посадят обычно синицу- самку, и она там свистит, и самцы прилетают как на мед – хоп – и попались. Кроме синиц и щеглов, чечеток ловили. Чечетки репейные червяков очень любили. На этом и ловились.

Этих птиц у нас скопилось очень много. Они по комнате летают и гадят везде. Мать говорит:

– Что вы напустили своих птиц? Почему они летают по квартире?

А мы говорим:

– Они сами вылетели из клетки или может в окно залетели.

А она говорит:

– Все-все, сейчас я метлой всех на улицу выгоню, – и откроет окно и всех этих птиц выгонит на улицу. Мы огорчались, но что делать.

Я вот помню все-таки, когда в деревне-то жил, какие-то воспоминания более плотные и больше остаются в памяти. Кроме собак, страстно я хотел иметь голубей. В деревне жил один парень – Кулек его звали почему-то (Кульков что ли он), и только у него были голуби. Я, наверное, уже это рассказывал… да, наверное, я уже это рассказывал. У меня не было голубей, я возьму за лапы курицу и трясу, а бабушка говорит:

– Понятно, почему она не несется?

А я думаю, что голубь перепутает, подумает, что это голубка и ко мне прилетит. Ну, конечно, курица-то оказалась ему не нужна, пусть петух занимается курицей, а не голубь.

И рыбу ходили ловили на Обь. Однажды даже нельма попадалась на донку, но это очень редко, обычно официальные рыбаки сети ставили. В них не только нельма, но и стерлядь. Для ловли всякой другой рыбы ставили корчажки такие плетеные из ивовых прутьев корзины, похожие на чернильницы-непроливашки. Эти корчаги привязывали к колу на мелководье, внутрь клали приманку. Утром корзины проверяли, и обычно в них набивалось очень много чебаков, подлещиков, язей и прочей белой рыбы.

Прошло много лет и я опять попал в Новосибирск. Бродил по почти родным местам, и раньше мне казалось все большим кругом: и дом большой, и стадион, и сосновый бор. Думал: «Неужели мы здесь жили». Жили мы весело и интересно, общались всей детской дворовой командой, которая жила в нашем доме, дружили мы со всеми ребятами.

А еще я мечтал велосипед, чтобы у меня был велосипед. В нашем дворе мальчик, у которого был велосипед.

– Ну, дай прокатиться, – я уже научился кататься на велосипеде, – ну, дай прокатиться.

А он такой гордый стоит, не дает:

– Ты сломаешь.

Иногда он катал на раме девочек. И передо мной возникла картина: парень стоит с девушкой и он держит велосипед, и они так мило разговаривают. Хороший, видно, художник нарисовал эту картину. И вот я думал, я б девочку Аллу на раму посадил и покатал бы, а потом мы вот так же стояли бы и разговаривали. А велосипеда нет – и все, ни у кого к тебе никаких интересов.

Долго просил купить велосипед и наконец, поехали мы на рынок, на толкучку и купили велосипед. Старший брат сел на него, поехал. Только доехали почти до нашего Заельцовского района и оп – какой-то парень схватился за велосипед: «Это мой велосипед, мой велосипед».

Милиционер подошел, посмотрел и говорит о пропаже этого велосипеда. Есть описание его, точно совпадает с этим велосипедом. Мы купили, оказывается, ворованный велосипед и у нас его отняли, не доезжая до дома.

Ой, я как расстроился, даже расплакался. Вообще раньше плакал иногда, хоть и старался быть мужественным, но это так меня огорчило. И отец говорит:

– Ладно, не плачь, следующий велосипед будет через месяц.

– Ну месяц – лето пройдет уже.

– Ну, ладно, купим, поедем, давай на следующей неделе поедем, купим.

Мать говорит:

– Вы хоть паспорт бы у него спросили, кто продавал-то, а то что же вы такие растяпы (лохи как сейчас говорят).

Поехали мы где-то через дня три и все: посмотрели документы у продавца, паспорт и т. д., купили этот велосипед. Он, конечно, собран был из старых запчастей, но тем не менее я на нем носился, сломя голову, и сколько раз я в столб летел кверху ногами и так далее, то без рук поеду, не держусь, то еще что-нибудь. В общем, весело. Только один раз девочку посадишь на раму и повезешь, а ребята дразнят: «Что ты с девчонкой связался?»

Еще мне очень нравилось ходить в Новосибирский театр оперы и балета. Красавец, большой театр, не уступает нашим столичным театрам. В те годы он только что был построен. Отцу давали талоны – книжечку, по ним можно было ходить без билета. И вот мы ходили в театр. И я там много слушал и смотрел: «Пиковую даму», «Лебединое озеро». Мурадели написал оперу «Дружба народов», там горцы что-то, я уж содержание не помню, но знаю, что ее обругали потом в «Правде».

Я был мальчик стройный и меня смотрели в балетную группу, в класс при театре. Говорят:

– Он староват, конечно, для начала, а так вообще бы надо бы ему заняться танцами. Есть у него задатки, слышит он ритмы и музыку чувствует.

Мама говорит:

– Иди, ладно, занимайся балетом, только ты учебу не запускай.

Между прочим в балетную группу на просмотр пришел сам, как-то меня тянуло это дело. Меня так опера «Евгений Онегин» поразила, когда я первый раз эту оперу послушал: ходят они там по сцене Онегин, Ленский, стреляют друг в друга. Я думаю, чего они друг в друга стреляют, чего бы им спорить из-за этой Татьяны, Ольга. Неужели стоит убивать друг друга из-за любви. У нас в деревне девок было пруд пруди, потому что всех ребят побили, а девки кровь с молоком, красавицы, в девках сидят, никто их замуж не берет. Татьяна унижается, пишет этому прохиндею Онегину, что очень любит его. Это письмо Татьяны я знал наизусть, а тогда я не понимал, что такое любовь. И вот, значит, чуть я не определился в балетную школу. Это сейчас если на меня посмотреть, я такой полноватый пожилой мужчина, а тогда я был мальчик аккуратный. Я тогда к молодой зубной врачихе ходил уже в Омске, она говорит своей подруге: «Смотри, какие ко мне стройные мальчики ходят».

Еще такая история случилась, как-то повлияла на мою психику. В нашем доме жила одна пара, такие дружные, ходили под ручку, они в кинотеатре перед кино выступали. Он играл на трубе, в небольшом оркестрике, а она отлично пела. Минут 20–30 перед началом сеанса они пели в фойе популярные песни, романсы, арии. Особенно мне нравилось, как она пела Хабанеру из оперы «Кармен». Они одевались артистично, модно, не так как мои родители. Отец ходил в военной форме без погон, в которой демобилизовался. Это потом ему в мастерской ширпотребе мясокомбината сшили костюм и шубу. А эти артисты всегда ходили элегантно одетые. А мы все по чердакам лазили, везде по крышам, как обычно, тайны все раскрывали. И вот однажды заходим на чердак, смотрим: веревки висят, белье сушится. А эта певица вроде стоит около белья. Мы думаем: ну, наверное, она белье вешает. И уже собирались уходить, потом посмотрели – мать честная, а она на веревке висит, повесилась. И с чего бы это? Вроде дружные такие были, и любили, под ручку все время. Мы оттуда убежали, взрослым сказали, приехали санитары и ее забрали. А вскоре уехал из города этот музыкант. Почему она так поступила, никто ничего так и не узнал, и на меня произвели глубокое впечатление. Эти моменты в детстве откладываются в психике.

Сейчас приучают по телевизору: каждый день убивают, как будто люди как мухи. Пишут перед показом фильма – смотреть детям до 12, до 16 и т. д., а они что, у родителей спрашивают, смотрят все подряд. Как французы говорят, (По-французски.): все проходит, все забывается, но все оставляет в душе человека следы.

Глава VIII

Жизнь в Сибири. Омск

Перевели нас в Омск, уже на сутки ближе к Москве. А в Омск приехали… тут у меня не было проблем, чтоб я как-то учился, я уже учился хорошо в этом классе. Вот я не знаю, по-моему, все-таки вот Роберт Рождественский тогда учился с нами где-то в 5 классе, наверное, или в 6-м, что ли. Город Омск мне очень понравился, тут Иртыш рядом, река Омка, парк прекрасный. И у нас квартира была, в доме на улице Революции, центр, а тут рядом и Иртыш, и пляж песчаный. Очень там молодежи много и хороший город такой.

В городе было несколько театров: «Красный факел», «Театр комедии». В театре комедий мы смотрели «Свадьбу в Малиновке», так брат мой чуть челюсть не вывернул от смеха. Все герои очень смешные. Попандопуло, Яшка-артиллерист, в театре все хохотали до слез. В «Красном факеле» ставили драматические спектакли.

Я участвовал в сборе пионеров Сибири. От каждой школы на эти сборы отправляли учеников. Этот сбор был очень хорошо организован, много было спортивных секций, кружков, и водили нас в театры.

В школе нашей учился мальчик Роберт Рождественский. Очень похож на нашего знаменитого поэта. Я не знаю, жил он в Омске или нет. Нигде об этом мне не удалось прочитать. По возрасту он практически как я. В классе звали его Робка, а вот родинка на лице уже тогда была.

Нам дадут какое-нибудь задание – изложение написать или сочинение «Как провел лето». Робка напишет так, что учительница наши даже изложения и читать не хотела, а вот все: «Вот Робик написал…», – он что-нибудь в стихах ей так отмочит, что она прям взахлеб читает и очень хвалит. У него талант видно тогда проявлялся. Отец, по-моему, у него был военный, и Робик однажды принес пистолет в школу и направил в парту и чуть малому одному ногу не прострелил.

Я, конечно, не уверен, что именно этот мальчик стал знаменитым поэтом. У меня не научное исследование, нет документальных подтверждений. Пишу, как я жил и душой своей воспринимал эту жизнь, какие вокруг меня происходили события на моем уровне развития.

В нашей школе в Омске были отличные учителя. Немецкий язык преподавала очень требовательная учительница. Она была депутатом Верховного Совета РСФСР, и очень строгая. Она по происхождению была из немцев Поволжья. Немецкий, который один год я учил, я за счет этого багажа всю жизнь прожил, и экзамены без проблем сдавал в институте. Другие учителя немецкого языка, по сравнению с нашей пожилой немкой, были просто пустое место. Одна из таких Матильда просто обомлела, когда узнала, что я знаю немецкие модальные глаголы, и стала меня чаще других вызывать читать немецкие тексты.

Омск – столица Колчака во время гражданской войны. О Колчаке я бы мог много чего написать. Сейчас его хотят выставить чуть ли не героем, спасителем России, а он был просто марионеткой стран, осуществлявших интервенцию в России. Дом, в котором мы жили, был построен еще до Колчака, и мы на чердаке искали какие-нибудь вещи колчаковских времен. Нашли медаль, которой Колчак награждал своих подчиненных. На медали был выбит символ в виде глаза в расходящихся лучах и надпись «И вознесет вас Господь в свое время».

Отец поработал в Омске год с небольшим. В Москву вызвали его и говорят: «Давай, переводим тебя в Армавир». Он обрадовался, в Армавире тепло, а всю жизнь мечтал жить на юге.

Мне не хотелось уезжать из Омска: там и рыбалка, и отдых, и ребята все свои, и во дворе тоже, подтягивались мы на турнике. Турник поставили – надо к армии семь раз подтянуться элементарно, я тут уже подтягивался на турнике, тренировался каждый день. И вот как раз и был главного инженера сынок, такой маменькин, намажет себе вареньем хлеб кусок белого и ходит ест, а у нас слюни текут, хоть особого уже голода не было, но все-таки голодновато было.

Улицы на окраине г. Омска назывались – 5-я, 6-я и так далее. После этих линий был пустырь, на котором организовали сельский рынок. Казахи, киргизы приезжали на рынок, привозили – баранов продавать, гусей, уток и многое другое, а сами закупали, что им нужно. А он приедет, у него кнут и он сидит в санях. А мы подходи к нему, вот так возьмем полу куртки, зажмем – и получается вроде уха, и мы ему: «Киргиз, свиное ухо надо?» А они же свинину не едят. «Ах вы, черти», – и нас старается кнутом этим опоясать. А мы все: «Киргиз, свиное ухо надо?» – дразнили их. В театр ходили, в парк, все интеллигенты, там я приобщился к чтению, читал много, уже научился читать быстро.

Продолжим мы свои воспоминания. Сегодня 14 марта, четвертый день, четверг у нас сегодня, четвертый день Масленицы – он называется, вообще говоря, «широкий четверг», или разгул, перелом.

В этот день приходилась середина масленичной гульбы. Позади уже три дня прошло, впереди три дня.

В этот день все гуляли с утра до вечера, плясали, водили хороводы, пели частушки. Молодоженов, которые женились недавно, сажали в сани и спускали с горы, при всех заставляли целоваться. Если уж кто отказывался – сталкивали в снег и засыпали их по самую шею.