Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

И вот сейчас, по вечерам, сидя в палатке или у костра, он рассказывал своим товарищам по сбору брёвен содержание этих оперетт. Очевидно, рассказывал Борис достаточно интересно и живо, потому что к ним почти всегда присоединялись и те, кто работал поблизости. Каждый вечер он пересказывал какую-нибудь из оперетт, пытался повторить запомнившиеся ему арии и в лицах показать диалоги и сцены.

Так незаметно летело время: днём – в тяжёлых трудах, а вечером – за нескончаемыми рассказами Алёшкина о полюбившихся всем героях оперетт.

Между прочим, после отъезда оперетты Чен куда-то исчез, и Борис так и не узнал, чем он был обязан такому отношению странного китайца к совершенно незнакомому ему русскому пареньку.

Через неделю все раскиданные по побережью бухты Патрокл брёвна были собраны и соединены в довольно большой плот. За работавшими здесь курсантами пришёл катер, который должен был их отвезти в следующую, более удалённую от города бухту. Она относилась уже к ведению другого района, и поэтому начальство над этой группой курсантов, ставшей именоваться бригадой, сменилось. Новый, ещё нестарый десятник, высокий, весёлый человек – Демирский, служил в шкотовской конторе Дальлеса, открывшейся совсем недавно, а бухта, которую теперь предстояло очистить от леса, относилась к этому району.

Катерок, на котором он прибыл, чтобы перевезти бригаду к новому месту работы, оказался крохотным судёнышком, а на его палубе и в крошечном кубрике едва уместились те 15 человек, которые составляли бригаду. Борта этого судна еле выступали из воды после того, как на него погрузились люди, инструменты, продовольствие, трос и скобы. Палатки грузить было невозможно, и Демирский сказал:

– В бухте есть корейский посёлок, поселимся в нём, да и теплее будет, ведь, как-никак, а октябрь кончается.

Всё было ничего, пока катер находился в бухте, но, когда он вышел на простор большого залива, то огромные валы, идущие откуда-то с востока, начали мерно его раскачивать, то подымая чуть ли не на 4–5 метров вверх, то опуская на такую же глубину вниз. Тогда казалось, что с обеих сторон крохотного катера стоят две высоченные и грозные стены воды, готовые на него обрушиться.

Старшина, матрос и моторист катера только посмеивались, глядя на испуганные лица своих пассажиров, которым участвовать в таком морском путешествии почти всем приходилось впервые. Команда была спокойна: эти высокие, но гладкие валы ничем особенным не грозили, это мёртвая зыбь. Вот если бы поднялся ветер, тогда пришлось бы плохо: перегруженное судёнышко вряд ли бы справилось со штормовыми волнами. Но, однако, и во время этой спокойной мёртвой зыби всем – и команде, и пассажирам пришлось пережить порядочно неприятных минут.

Как только катер стал поворачивать, огибая мыс, отделявший новую бухту от моря, он вынужден был повернуться так, что эти «спокойные» волны стали ударять его в борт, и судёнышко, взбираясь на волну или спускаясь с неё на этот раз не носом, а бортом, стало так угрожающе крениться, что казалось, что оно каждую минуту может опрокинуться.

Многие из товарищей Алёшкина уже давно проклинали всё на свете, и море прежде всего: они заболели морской болезнью и, ползая по постоянно ускользающей палубе или болтаясь от стенки к стенке кубрика, запачкали весь катерок так, что, как потом говорил его старшина, они неделю не могли отмыть его.

Это было первое знакомство Бориса вообще с морем и, хотя оно происходило не в очень приятной обстановке и доставило немало страху, он остался доволен. На него качка не действовала. С сожалением глядя на тех своих товарищей, которые так страдали, он в то же время любовался открывавшимися красивыми видами скалистых крутых берегов, о которые с грохотом разбивались огромные волны. Катер шёл почти у самого берега, и гремящие и сверкающие буруны находились от него в какой-нибудь сотне шагов.

Бухта, в которой теперь предстояло работать, называлась Амбабоза – название китайское, как и многие другие в то время на Дальнем Востоке. Впоследствии Борис узнал, что оно означает «Черепашья шея».

Когда катерок, наконец, преодолев опасный поворот, направился в бухту, и волны стали нести его, подталкивая в корму, то все обрадовались. Качка почти прекратилась.

Хмурился только старшина. Хотя бухта Амбабоза соответствовала своему названию и действительно имела вид изогнутой черепашьей шеи, вход её был обращён к открытому океану. Катерок должен был уткнуться носом в довольно крутой, покрытый галькой берег, подвергаясь всё время ударам волн сзади. Они могли перевернуть лёгкое судно и, поставив его боком или, как говорил старшина, лагом к волне, разбить вдребезги. Повернуть катер, чтобы причалить к какой-нибудь боковой стенке бухты, не удавалось: он был слишком перегружен, а волны, идущие с океана, слишком велики, они опрокинули бы эту скорлупку при первой же попытке поворота.

Немало пришлось пережить курсантам, когда, посоветовавшись со старшиной, Демирский скомандовал прыгать за борт, хотя до берега оставалось ещё добрых пятьдесят метров. К счастью, вода была не очень холодной, а глубина достигала едва одного-полутора метров, но, когда спрыгнувшие стали приближаться к берегу, они попали в полосу так называемого прибоя, где эти мирные, спокойные волны вдруг становились на дыбы и, с грохотом обрушиваясь на берег, растекались по нему на много шагов вперёд, пенясь и волоча за собой гальку, морские водоросли, и накрывали попадавших под него людей, и так-то порядочно напуганных непонятной командой, с головой.

Большинство из этих ребят, хотя и не видели до этого настоящего моря, жили около рек, и потому умели плавать, и их такое купание особенно не испугало. Но всё же нашлось два или три человека, которым пришлось оказывать помощь и выволакивать их на берег, как какой-нибудь груз.

Освободившись от людей и поднявшись над водой, катерок отошёл от опасных бурунов, развернулся и, зайдя за мыс, спокойно приткнулся к берегу – там волн почти не было.

Демирский обратил внимание, что из всех его подчинённых как будто наибольшее присутствие духа сохранил Алёшкин, и сказал:

– Товарищ Алёшкин, возьмите 5 человек, отправляйтесь к катеру и разгружайте его прямо на берег, подальше от воды, а то скоро прилив начнётся, может всё смыть. Я пойду к корейцам, насчёт фанзы договорюсь, да и поесть попрошу приготовить. А остальные – выжимайтесь, сушитесь. Как только жильё найду, так за вами пришлю.

Он взял с собой двух наиболее крепких ребят и направился к находившемуся шагах в пятистах от берега корейскому рыбацкому поселку. А Борис, взяв с собой тех ребят, с которыми до этого вместе работал, направился к катеру. Через полчаса катер разгрузили, на прощание выкурили со старшиной его по папиросе и распрощались с ним: катер возвращался на базу во Владивосток.

А ещё через некоторое время все сидели на разостланных циновках из рисовой соломы в тёплой, довольно просторной корейской фанзе, раздевшись почти догола, развесив на палках около очага свою промокшую одежду, забравшись на теплый кан (тип глиняных нар, под которыми проходил дымоход), согревавший их, и уплетали густую кашу, закусывая её сушёной корюшкой и вяленой селёдкой. Каша эта называлась так же, как и крупа, из которой она приготовлялась, – чумизой.

А ещё через час все работники спали самым спокойным и безмятежным сном.

Со следующего дня началась работа: нужно было вновь собирать разбросанные брёвна, связывать в плоты и закреплять их в наиболее затишном уголке бухты.

Надо сказать, что работа в этой бухте оказалась значительно сложнее и труднее, чем в предыдущей, во-первых, потому, что бухта сообщалась прямо с океаном, а во-вторых, потому, что испортилась погода. И если раньше в Патрокле некоторые наиболее ловкие умудрялись привозить к месту сбора два, а то и три бревна сразу, то здесь еле-еле справлялись с одним. Причём вместо лодок, имевшихся там, здесь для работы дали шампуньки – так назывались китайские лодки, у которых и нос, и корма были квадратной формы. Эти лодки очень устойчивы на волнах, но на них грести обыкновенными вёслами было нельзя. Для управления ими и для их поступательного движения использовалось длинное тяжёлое кормовое весло (китайцы его называли «юли-юли»), оно надевалось на особый, укреплённый на корме лодки шпенёк, а ручка зацеплялась куском верёвки, привязанной ко дну лодки, тоже на корме. Гребец, если его так можно было назвать, одной рукой держа верёвку, а другой – рукоятку весла, делал им винтообразные движения, чем и приводил в движение лодку.

Шампунек имелось шесть штук, предполагалось, что на каждой будет работать три человека: гребец и двое рабочих-ловильщиков брёвен. Но в бухте находился всего один китаец, сторож при шампуньках, ему и пришлось обучать желающих ребят своему мастерству. На одной шампуньке ездил он сам, на другой устроился Демирский, который владел мастерством юли-юли, нужно было выучить ещё четверых. Конечно, Борис оказался первым в числе желающих научиться этому делу. Оно оказалось интересным, и не только потому, что было новым, но и потому, что гребец всё время находился в шампуньке, и его работа начиналась только тогда, когда бревно было поймано, или схвачено с берега, зацеплено багром и закреплено у борта шампуньки. Вот тогда ему предстояло совершить довольно нелёгкий путь до места сплачивания брёвен. Там работали дополнительно нанятые корейцы.

После первого дня работы Демирский объявил, что помимо стипендии, курсантам за каждое выловленное бревно будут платить 50 копеек, так что нужно стараться.

Это сообщение придало сил ребятам, а группа Алёшкина решила побить рекорд. Они додумались до того, чтобы прикреплять к шампуньке два бревна таким образом: в каждое забивались два особых костыля с кольцами, в них продевался кусок каната, и брёвна связывались так, чтобы шампунька находилась между ними. Следовательно, они не мешали работе юли-юли и, хотя замедляли и затрудняли ход лодки, всё же позволяли привести к месту сплотки больше брёвен.

Правда, первое время с тяжёлым длинным веслом, всё время стремившимся выйти из подчинения, справляться было нелегко, также, как и с шампунькой, которую довольно значительные волны, поднятые в бухте свежим ветром, всё время относили в сторону от нужного пути, но в конце концов Борис достаточно хорошо овладел этим делом, так же, как и его напарники. Пока он вёл очередную пару брёвен к берегу, они успевали скатить или вытащить из камней застрявшее там бревно, и к его возвращению приготовить новую пару для следующей буксировки.

Через неделю, когда вновь пришёл катер, чтобы забрать плот, берег Амбабозы был почти очищен, весь плавающий лес собран и тросами скреплён в один большой (брёвен на четыреста) плот.

Катер, пришедший в этот раз, был значительно больше и мощнее той скорлупки, на которой приехали в Амбабозу курсанты. Борис вместе с тремя товарищами помогал заводить буксирный толстенный манильский канат с катера на плот, конец его закрепляли корейцы под руководством Демирского. Плот доставлялся прямо к пароходу, стоявшему в трёх милях от берега, где специальные грузчики грузили брёвна в трюмы.

Во время этой работы Борис вспомнил, что бухта Амбабоза составляет часть Шкотовского залива, и хотя отделена от той части его, на берегу которой находится Шкотово, мысом, но находится на расстоянии всего каких-нибудь пяти вёрст.

Демирский решил, что после отправки плота курсанты могут вернуться в город, и поэтому нанял две шампуньки из тех, что имелись в Амбабозе: на одной грёб, вернее делал юли-юли, китаец – сторож лодок, а на другой согласился заработать один из корейцев.

На следующий день после отправки плота курсанты распрощались с гостеприимной корейской фанзой и, проплыв около часу на шампуньках, выгрузились на болотистый берег возле корейского посёлка у села Шкотово.

А ещё через час после довольно утомительной дороги по болотистой равнине, они уже сидели на станции, ожидая поезда на Владивосток. Поезд должен был прийти через полчаса, и поэтому Борис не решился сбегать туда, где, по его представлениям, жила мать с младшими детьми. Он не хотел отрываться от товарищей, тем более что сразу же по приезде они должны были получить в отделе кадров назначения на работу. Опоздавшему могло достаться самое невыгодное и отдалённое место, а этого не хотел никто, и Алёшкин, разумеется, тоже.

После окончания курсов и сдачи экзаменов им было объявлено, что окончившие на отлично получат право выбирать себе место работы. Борис был в числе первых и этого права лишиться не хотел. Хотя, откровенно говоря, даже ещё и не решил, какое место выбрать.

Часов около двух курсанты собрались в здании Дальлеса. Там они узнали, что распределение по местам состоится завтра в зале Лесного факультета, и что они приехали вовремя. Сдав полученные от Демирского справки о количестве выловленных ими брёвен в бухгалтерию, они получили обещание, что расчёт по ним будет произведён не позднее завтрашнего дня и что каждый из них, кроме заработанных денег по лову леса, при получении направления на работу получит деньги на оплату проезда в плацкартном вагоне и подъёмные в размере месячного оклада по должности, на которую будет направлен.

Все ребята, весёлые и довольные, разошлись по домам.

Отец возвращался с работы около пяти часов вечера, и Борис, желая устроить ему сюрприз, по дороге зашёл на базар, купил мяса и других продуктов. К приходу отца он приготовил отличные отбивные с жареной картошкой. Конечно, не мог он обойтись и без сладкого и купил на остававшиеся у него деньги несколько штук пирожных.

Вечером, наверно, более двух часов они обедали, пили чай, и Боря подробно рассказывал, а отец внимательно слушал и лишь иногда делал те или иные замечания о приключениях во время путешествия по побережью в поисках и сборе разбросанного штормом леса.

Между прочим, в этот же вечер они обсуждали и дальнейшие планы Бориса.

Отец сообщил, что работа в конторе Дальпушнины его мало устраивала по окладу и по тому, что ему приходилось жить врозь с семьёй, это тяжело. Его ранения всё чаще и чаще давали о себе знать, и ему хотелось быть рядом с женой. Рассказал он также и про то, что в доме, в котором сейчас жила Анна Николаевна с детьми, располагалась контора КОМВНЕЗАМа – организации типа сельской кооперации, занимающейся распределением сельскохозяйственных машин среди крестьян, преимущественно беднейших. Эта работа Якову Матвеевичу была хорошо знакома, ведь он в своё время в Верхнеудинске тоже имел дело с сельскохозяйственными машинами, вот он и подал заявление о приёме в эту организацию. Получив согласие, он собирался немедленно уволиться из Дальпушнины и переехать в Шкотово.

Отец рассчитывал на положительный ответ, так как к заявлению приложил справку об окончании специальных курсов. Поэтому он посоветовал Боре проситься в шкотовскую контору Дальлеса, если таковая есть, и тогда сын тоже сможет жить вместе с семьёй, что будет и дешевле, и лучше.

Хотя Борису и не очень улыбалось вновь оказаться в подчинении отца, но он считал, что если будет иметь самостоятельный заработок, то зависимость от отца станет меньше, чем была до сих пор, и поэтому согласился с доводами Якова Матвеевича.

На следующий день часов около 12 дня, когда все курсанты собрались в зале Лесного института, им торжественно вручили свидетельства об окончании курсов и получении звания десятника по лесозаготовкам. Свидетельства каждому вручал лично Александр Александрович Василевский и каждому же говорил кое-что в напутствие. Алёшкину он предложил на следующий же год поступать в Лесной институт, обещая принять его с предоставлением стипендии:

– Ну а экзамен вы сдадите без труда, в этом я уверен! – заметил профессор.

После получения свидетельства все отправились в Дальлес, где выстроились в довольно длинную очередь по коридору перед дверью Ивана Ивановича Дронова, от которого теперь зависела судьба каждого. Очередь строилась по принципу успешности в учёбе, и поэтому Борис очутился в самой её голове. Когда Иван Иванович приоткрыл дверь и пригласил заходить очередного курсанта, то Алёшкин и зашёл.

Просмотрев его свидетельство, в котором были перечислены все предметы, пройденные на курсах, и против каждого стояла отметка «отлично», Дронов похвалил Бориса и спросил, куда бы он хотел поехать. Одновременно он сообщил, что на него имеется запрос из Бикина от директора завода, и он охотно туда его направит. Но Боря, помня уговор с отцом, попросил о назначении в село Шкотово, где будут жить его родители. Дронов согласился дать направление в шкотовскую контору Дальлеса, хотя и заметил:

– Понимаете, товарищ Алёшкин, из этой конторы мы пока запроса на десятников не получили. Контора организовалась недавно, но я думаю, что Шепелев от десятника, да ещё такого грамотного, прямо с курсов, не откажется. Ну а если бы случилось такое, то немедленно возвращайтесь, мы вас в Бикин направим, – и он с этими словами вручил Борису бумагу со штампом и круглой печатью, подписанную председателем правления Дальлеса и им самим, в которой говорилось, что в распоряжение заведующего конторой Дальлеса в с. Шкотово направляется десятник Алёшкин Борис Яковлевич, окончивший курсы подготовки во Владивостоке.

Помахивая счастливо бумажкой, Борис отправился в бухгалтерию, где ему выплатили 54 рубля 80 копеек – это были и его подъёмные, и заработная плата за выловленные брёвна. А про дорогу бухгалтер, выдававший ордер на получение этих денег, сказал, что за билеты он может получить деньги в своей конторе по предъявлении билетов.

Вечер этого дня прошёл в сборе Борисовых вещей, а также того, что не смогла увезти с собой Анна Николаевна. Конечно, первой вещью была кожаная куртка, о которой Борис столько мечтал, ведь купив её ещё летом, он почти ни разу её не надевал – летом было жарко, брать её с собой в Бикин или на побережье он не решался, теперь представилась возможность её обновить.

Вещей набралось много: два больших узла, и хотя Борины занимали в этих узлах едва ли четверть от того, что нужно было увезти к семье, отказаться было нельзя. В результате первый раз за много лет Борису пришлось расстаться со своей старой, ещё николоберёзовецкой корзинкой, её он унести уже не мог. Сложив в неё кое-что из своего «барахла» – как непочтительно называл отец его сокровища: альбом с марками, знаменитые, зачитанные до дыр книги «Новый швейцарский Робинзон» и «Принц и нищий» и ещё разные мелкие вещи, Борис случайно обнаружил, что в ней же лежит и коробка из-под монпансье с двумя десятками патронов от японского карабина. Очевидно, он забыл отдать все патроны Жаку при уходе из отряда.

Борис решил запрятать эти патроны поглубже в корзинку, рассчитывая, что в Шкотове ему опять придётся иметь дело с ЧОН и, следовательно, с оружием. «Патроны пригодятся», – подумал он и, пихнув коробку в угол корзинки, затолкал её подальше под свою бывшую кровать. Уходя из дому, он взял с отца обещание, что тот обязательно привезёт эту корзинку.

Через час он уже спокойно сидел в поезде и ехал в Шкотово.

Глава девятая

Сучанский поезд, который ходил по той ветке, по которой сейчас ехал наш герой, только назывался так, на самом деле он до Сучана – каменноугольных рудников, имевших такое название, не доходил.

Уголь, добываемый на этих рудниках, был такого высокого качества, что мог поспорить со знаменитым кардифским, добываемым в Англии, это был тоже самый высококачественный антрацит.

Предприниматель, открывший этот рудник, доставлял добываемый им уголь самым примитивным способом до станции Угольной на лошадях, и обходился он поэтому чуть ли не дороже завозимого из Англии. Но с развитием во Владивостоке пароходства и промышленности, надобность в таком угле возрастала, и царское правительство собиралось проложить железнодорожную ветку по берегу залива Петра Великого от станции Угольной до Сучана.

Эта ветка явилась необходимой и по стратегическим соображениям. После войны с Японией царское правительство решило укрепить свои дальневосточные границы. Для этого в крупных сёлах побережья Тихого океана – таких как Шкотово, Находка и других – разместили солидные гарнизоны, для которых требовалось построить казармы. Железная дорога нужна была и для строительства этих казарм, и для дальнейшей переброски войск в пределах Приморья.

Таким образом и появилась эта дорога, вернее, ветка длиною около ста вёрст. Она, однако, так и не дошла до рудников, а закончилась верстах в 15 от них, около небольшого посёлка Кангауз. К этому посёлку уголь подвозили по узкоколейке в маленьких вагонетках.

От Кангауза до Сучанских рудников для прокладки железнодорожного пути требовалось преодолеть два больших перевала высотою в две и две с половиной тысячи метров. Обойти их было нельзя – нужны туннели, а строительство туннелей в те времена для правительства было не под силу. Так и отказались от продолжения железнодорожной ветки. Ну а акционерная компания, в руки которой перешли рудники, нашла выход в том, чтобы доставлять уголь к подножью перевалов узкоколейными поездами, состоявшими из десятка вагонеток, влекомых крошечным паровозиком «кукушкой». Через перевалы вагонетки переправлялись при помощи канатной дороги уже поштучно.

На эстакаду, устроенную в Кангаузе, эти вагонетки спускались с последнего перевала самокатом, причём на одной из них, а их сцепляли по 3–4, сидел рабочий, тормозивший спуск при помощи ручного тормоза. Правда, иногда затормозить не удавалось, и вагонетки, а часто и рабочий, ехавший на них, проскакивали край эстакады, срывались с насыпи и разбивались, но эти издержки так же, как и жизнь рабочего, компанией в расчёт не принимались.

После прихода на Дальний Восток советской власти способ доставки угля с Сучана продолжал оставаться прежним. Не было у молодой республики средств, чтобы проложить туда настоящую дорогу, а местный уголь теперь стал ещё более нужен.

В это время Англия с нами не торговала, а кроме того, сучанский уголь охотно покупали японцы, это давало стране так необходимую ей валюту.

Для большей безопасности, кроме пути на эстакаду, сделали, по предложению одного из рабочих, ветку в сторону, причём так, что она после спуска вновь поднималась на небольшую высоту вверх. Этого оказалось достаточно, чтобы спускавшиеся вагонетки сами тормозились и в конце концов останавливались.

Вагонетки, закатившись на эстакаду, опрокидываясь, высыпали свой груз в подогнанные под неё специальные вагоны-углярки или полувагоны. В то время они были и деревянными, и железными и представляли собой длинный вагон без крыши. Если они были на двух осях, то вмещали около тысячи пудов угля, если на четырёх – около трёх пудов.

Дорогой читатель, прежде чем следовать в своём рассказе дальше, я хочу извиниться перед тобой за то, что я всё время путаюсь в мерах длины и веса, часто употребляю то новые метрические меры, то старые, существовавшие в России до революции. Дело в том, что в то время все мы так путались и называли то одни, то другие меры, и прекрасно друг друга понимали, так что уж не сетуй на меня.

Сучанская ветка строилась наспех, прокладывалась без должных расчётов, поэтому имела много закруглений и подъёмов. Самым крупным из них был так называемый Шкотовский перевал, находившийся верстах в пяти от Шкотова в сторону Романовки.

Нам часто придётся сталкиваться с этой железнодорожной веткой, поэтому немного остановимся. О качестве её постройки мы уже сказали, такими же были и рельсы: они относились к так называемому облегчённому типу, и поэтому по ним могли ходить только очень лёгкие и, естественно, малосильные паровозы – так называемые овечки. Эти паровозы были в состоянии тащить только семь-восемь обыкновенных вагонов, и при этом для преодоления Шкотовского перевала их нужно было сцеплять попарно. Но, так или иначе, движение по дороге было интенсивным: почти через каждые полтора-два часа следовал поезд, везущий лес или уголь. Два раза в день проходил и пассажирский поезд.

На ветке имелось несколько станций и разъездов, перечислим их по порядку, начиная от станции Угольной.

Первым разъездом был Озёрные Ключи, около которого имелся второй угольный рудник, названный в честь революционера Артёмовским, в то время он только начал разрабатываться. На нём действовало всего две небольших шахты, и они давали бурый уголь, годившийся только для отопления жилищ. 3а этим разъездом около речки Майхэ находилась платформа с таким же названием, затем сравнительно большая станция Шкотово, за ней платформа Смольяниново у села Романовки, через 6 километров – станция Новонежино, а ещё через пять – платформа Лукъяновка и на расстоянии 4 километров от неё – станция Кангауз, конечная.

Это пояснение необходимо, так как в последующем жизнь Бориса Алёшкина в течение нескольких лет будет связана с этой железнодорожной веткой и всеми станциями, нами перечисленными.

Конечно, всё, что мы только что описали, к настоящему времени подверглось огромным изменениям. Те посёлки, которые в далёкие двадцатые и тридцатые годы ХХ века, представляли собой группу небольших домиков, а вместо станционных зданий стояли отслужившие век железнодорожные вагоны, теперь превратились в города с вокзалами, а сама дорога, доведённая до Сучанских рудников, электрифицирована, пассажирские электрички по ней ходят через каждые два-три часа, грузовые поезда состоят из двух-трёх десятков вагонов.