Млечный город

– Выходит, монах смотрит на события жизни со стороны смерти?

– Тебе сейчас трудно правильно понять меня. Но поверь, только через смерть мы узнаём истинную цену жизни. Был у меня такой случай. Неожиданно трагически погиб один мой приятель. Да, мы были просто приятелями, изредка виделись, но дружбы не было, так, общая приветливость. Когда же его не стало, со мной произошло невероятное! Я физически страдал, горюя об ушедшем товарище. С тех пор прошло более сорока лет, а душа моя до сих пор не успокоилась. До сих пор Анатолий, так его звали, находится, как живой, напротив меня, где бы я ни был. И в то же время многих, казалось, более близких людей я хоронил и вскоре вспоминал об их существовании только, когда писал поминальные записки. Вот такое дело…

– И как быть мне? В этой страшной яме погибли сотни людей! Тоже твердить слова, смысл которых я не понимаю? Или умолять Артура вернуться и искать живых?

– Ты волен поступить и так, и так. И всё будет правильно. Я тебя не держу и благословляю на любое благое дело. Поступай, как решишь.

За дверью раздался голос:

– Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!

– Аминь, – ответил отец Максим.

В келью вошёл молодой монах.

– Отче игумен летят с Артуром на яму. Одно место свободно. Зовут вас, отец Максим.

Николка упал в ноги священнику.

– Отче, дозволь мне лететь! Я ловчей помочь смогу.

– Что ж, лети, – отец Максим положил руку на голову Николке, – Бог с тобой, – и обернувшись к посыльному, сказал:

– Передай отцу игумену мою нижайшую просьбу: взять вместо меня вот этого юношу, – отец Максим встал, – благослови, милостивый Боже, всех нас на труды молитвенные и телесные!

Когда до места трагедии оставалось всего километров десять, Артур связался по рации со штабом спасательных работ. После недолгих переговоров вертолёту разрешили посадку и назначили место на ближайшей вырубке, примерно в километре от ямы.

Без особых хлопот Артур посадил аппарат. Николка первым спрыгнул на землю и подал руку игумену. Через перелесок был слышен шум производимых спасательных работ. Когда они вошли в лес, то вскоре, метрах в двадцати перед собой услышали треск валежника и глухие человеческие голоса. По знаку Артура игумен и Николка попрятались за деревья.

– Эй, мужики, куда путь держите? – крикнул Артур и пошёл прямиком к ним.

Те бросились наутёк. Стало заметно, что бежать им явно неудобно из-за увесистой поклажи.

– Николка! Ступай за мной вслед, – шепнул игумен и, подобрав подрясник, помчался, ломая ветки наперерез убегавшим.

Игумен бежал быстро и казался птицей, спорхнувшей с гнезда. Николка едва поспевал за ним. Через пару минут два здоровенных мужика оказались в кольце. Перед ними, забежав наперёд, стояли игумен и Николка, а сзади, подхватив увесистый дрын, выступил из-за деревьев Артур. В руках у неизвестных были два дорогих импортных чемодана и штук пять дамских и мужских сумок.

– Пусти, монах! – взревел один из них и пошёл прямо на игумена.

Второй развернулся и встал лицом к Артуру.

– Опомнись, брось вещи! – спокойно сказал игумен. – И ступай с Богом.

– С дороги! – мужик замахнулся на игумена чемоданом, но в это время у него отчаянно хрустнула коленка. Он выронил чемодан и, обхватив руками ногу, повалился на землю, истошно воя и матерясь. Второй, видя случившееся, обвёл безумным взглядом неподвижно стоящих Артура, Николку и игумена, бросил чемодан и выкрикивая «Чёрт, чёрт, чёрт!..» метнулся в сторону и исчез за деревьями.

В это время к месту «сражения» вышла группа омоновцев во главе с молоденьким лейтенантом.

– Что ещё один мародёр? – зло сказал лейтенант. – Да сколько же их наконец!

– Один побежал туда! – выпалил Николка, указывая рукой в сторону делянки.

– Сомов, Кравчук, Харькин, догнать!

Три омоновца вышли из цепи.

– Товарищ лейтенант, не надо за ним бежать. Он сам себя накажет, – тихо сказал игумен.

– Ну уж нет, товарищ монах, эту сволочь мы поймаем! – ответил лейтенант.

Вдруг раздался истошный раскатистый вой.

– Ну вот, всё и случилось, – сказал игумен и перекрестился.

Омоновцы поспешили на крик и вскоре привели, вернее, принесли на руках второго мародёра. В глазу его торчала небольшая сухая ветка. Видимо, он напоролся на неё, когда, гонимый страхом, бежал, не разбирая дороги.

Лейтенант по рации вызвал бригаду медиков. Горемыку погрузили на носилки и отправили в штаб операции, возле которого была разбит полевой госпиталь.

– Вещи на досмотр, – скомандовал лейтенант. Затем он повернулся к игумену:

– Простите за грубость, святой отец, насмотрелись мы тут всего. И геройства, и мерзости, – сказал лейтенант с виноватой улыбкой.

– Святые там, – игумен взмахнул рукой, указывая в небо, – а нам по грехам вона что разгребать приходится.

Священник обнял лейтенанта и добавил:

– Храни тебя Господь и ступай с Богом. И помни: сила в правде! Так говорил великий заступник земли Русской Александр Невский. Так и нам жить подобает.

Омоновцы ушли.

– Что смотрите? – вздохнул игумен, заметив удивлённый взгляд Артура и глаза Николки, полные щенячьего восторга. – Пойдёмте. Господь всё устраивает к нашему вразумлению. Ему и слава.

Они направились к яме. Чем ближе наши герои подходили к кратеру, тем громче были слышны звуки техники и отдельные команды спасателей.

Им навстречу вышел руководитель спасательной операции, высокий худой мужчина лет сорока, в чине полковника.

– Отец игумен, здравствуйте. Хорошо, что вы прибыли. Эта заваруха – откровенная чертовщина. Всё против логики! Не сработал ни один уровень сигнализации. Такое ощущение, что поезд, как собака на поводке, бежал к месту происшествия. Даже в расположении опрокинутых вагонов невозможно проследить логику падения! – он перевёл дыхание и повторил. – Всё против здравого смысла!

– А скажите, Пётр Петрович, – обратился игумен к полковнику как к своему старому знакомому, – я могу спуститься в яму? Хочу взглянуть своими глазами.

– Конечно. Я дам провожатых, но будьте, отец игумен, осторожны. Что-то здесь не так.

– Коля, ты остаёшься здесь. Жди нас с Артуром.

Подали стрелу подъёмника, и полковник сам помог игумену перебраться в кабину. Вслед вошли Артур и три омоновца с оборудованием для верхолазных работ.

Стрела вынесла кабину на середину ямы и остановилась над скоплением опрокинутых друг на друга вагонов. Это было жуткое зрелище. Поверить в то, что перед глазами настоящие огромные железнодорожные вагоны, было просто невозможно. Мятые, скрученные и надломанные пополам, вагоны представляли собой груду металлического хлама, составленного из вещей, потерявших первоначальную форму.

– Обвяжитесь, отец игумен, – сказал Артур, протягивая монтажный пояс.

По верёвочной лестнице один за другим стали спускаться два омоновцы. Третий остался в кабине, у приборной доски. Вслед за ними шагнул на зыбкие ступени игумен. Последним на верёвочную лестницу перебрался Артур. Как только омоновец, спускающийся первым, ступил на спину верхнего вагона, ощутимо сотряслась земля. Груда вагонов пришла в движение. Воин, успевший сделать несколько шаров в сторону, не смог ухватиться за спасительный канат лестницы и через мгновение провалился в черноту ямы вместе с грудой искорёженного железа.

– Вира! – Артур подал знак наверх.

– Подождите, мы не можем оставить его! – сказал игумен, – Артур, крикните, чтоб опустили лестницу ниже.

– Отче, это добром не кончится! – Артур посмотрел на уползающие вниз вагоны.

– А зачем вообще мы здесь?! – сверкнул зрачками игумен. – Майна!

– Майна! – громко повторил команду Артур и махнул рукой, показывая оставшемуся в кабине омоновцу знак на снижение.

Лестница медленно поползла вниз. Вокруг стало темно. Далеко вверху по небу плыли холодные сизые облака. Высокие ели торчали как корабельные хлысты, стараясь сомкнуться по кругу и прикрыть ужасную наготу воронки. Яма походила на вскрытое в анатомичке тело мертвеца.

– Только не бойтесь, служивые! – печально усмехнулся игумен. – Пока не отыщем упавшего товарища, отсюда не уйдём. Благословляю на подвиг.

На этот раз лестница не достала метра полтора до крыши вагона. Омоновец спрыгнул. Игумену бросились в глаза сержантские лычки на его погонах. В наступившей гулкой тишине многократно усилился шлепок кирзовых подошв о поверхность промятого листового железа. Парень, напуганный случившимся с его товарищем, никак не мог решиться выпустить из рук лестницу, но спускающийся за ним игумен перехватил вязаные ступени и отвёл руку омоновца от спасительного каната.

– Подём, брат, – шепнул игумен, – нас ждут.

Они пошли, с трудом сохраняя равновесие по покатой и скользкой крыше вагона. Игумен включил в мобильнике фонарик.

– Вот он!

Зажатый между двух вагонов, в неестественной страдальческой позе и без признаков жизни висел над чёрным провалом несчастный солдат.

– Держи меня! – игумен протянул руку Артуру и стал осторожно спускаться с крыши вниз. Идущий впереди воин заметил вертикальные поручи, перепрыгнул на соседнюю крышу и по поручам стал спускаться к товарищу.

– Артур, попробуй чуть отжать вагоны! – крикнул игумен, поддерживая вдвоём с сержантом тело несчастного. Артур упёрся ногами в верхний рант соседнего вагона и, распластавшись над чернотой почти горизонтально, изо всех сил попытался раздвинуть вагоны. Видимо, немного это ему удалось. Тело дрогнуло и поползло вниз. Игумен и сержант подхватили омоновца и на вытянутых руках, напрягая все силы, подали тело вверх Артур ловко выскочил на крышу и принял тело. В это время омоновец издал хриплый стон.

– Он жив! – крикнул Артур. – Поднимайтесь!

Игумен, кряхтя и обливаясь потом, забрался на крышу. Обхватив пострадавшего, Артур и сержант полезли вверх по канатной лестнице. Оператор кабины, перегнувшись через ограждение, принял тело израненного товарища. Когда игумен, собрав последние силы, перевалился через борт, Артур выдохнул:

– Вира!

Через несколько минут подъёмник доставил кабину на край кратера, где Николка переминался с ноги на ногу, наблюдая за происходящим. Подоспела бригада спасателей. Пострадавшего омоновца погрузили на приспособленный для перевозки раненых борт вездехода и, ломая метровыми колёсами валежник, машина отправилась в походный госпиталь. Не успел растаять в проседи березняка рык мотора, вдруг наступила пронзительная тишина.

– Как тихо!.. – отозвался Николка.

Его голос рассыпался на тысячи крохотных берёзовых шёпотков, затих и исчез, будто камень, брошенный в воду.

– Что с вами?! – Артур неотрывно смотрел в глаза игумену. – Вам плохо?

С отцом игуменом творилось что-то неладное. Его покрасневшее от напряжения лицо и крупные капли пота на лбу без слов говорили о необычайном внутреннем напряжении. Казалось, в эти мгновения священник был очень далеко от всего происходящего вокруг. Наконец он открыл плотно сомкнутые глаза и прошептал:

– Нам надо поспешить. Идёмте.

Березняком они вышли к лагерю. Лагерь оказался совершенно пуст. Множество диковинной техники застыло в странных полудвижениях.

– Жуткое зрелище… – нахмурился Артур.

– Кажется, мы опоздали, – мёртвым голосом проговорил отец игумен и направился к краю кратера. Все поспешили за ним. Отчаяние охватило горстку ничего не понимающих людей, когда они оказались у края воронки. Вместо черноты ямы перед ними зияло голубое зеркало воды. И лишь обрывистые берега напоминали о свершившейся трагедии…

Что произошло? Отряд спасателей, все до единого человека исчезли в пучине образовавшегося озера? Как могло появиться столько воды за короткое время перехода от места высадки из подъёмника к лагерной стоянке. Более того, появиться бесшумно!

Артур бросился в сторону походного госпиталя. За ним помчался Николка, помчался, как вихрь, пытаясь движением выдавить из себя нестерпимую боль отчаяния. Они бегали от палатки к палатке и наконец вернулись, без сил упав перед отцом игуменом на колени.

– Никого… – выдавил единственное слово Артур, обхватив голову руками.

– Дядя игумен, сделайте что-нибудь! – взвизгнул Николка, путаясь в подряснике священника.

Глаза юноши остановились на лице игумена, губы бессвязно повторяли: «Что-нибудь, что-нибудь…». Наконец Николка заметил, что игумен плачет. Слёзы текли по холодным впалым щекам, срывались с бороды и падали на землю.

– Дядя игумен, неужели всё так…

– Простите меня, люди добрые, – игумен рухнул на колени и припал головой к земле, – мал я перед этой отчаянной злобой. Господи, дай сил!

– Смотрите! – крикнул один из омоновцев, указывая на кратер.

От кратера доносился едва уловимый слухом шелест движения воды. Действительно, уровень поверхности озера как бы таял, с каждой секундой ускользая от кромки кратера всё ниже и ниже. Минут через десять вода полностью ушла в землю, оставив напоминание о случившемся только в сырых откосах кратера и небольших лужах на металлических вмятинах вагонов. Лужицы сверкали, отражая полуденное солнце, как внутренние светильники земли.

Наши герои вглядывались в дно воронки, зачарованные свершившимся чудом, а за их спиной слышался приглушённый шум техники, и отчетливо доносились человеческие голоса. Наши герои обернулись и не поверили своим глазам. В полевом госпитале кипела жизнь. Санитары выбегали из операционных палат с пустыми носилками и вскоре вносили за брезентовый полог новых пострадавших. Вышел хирург. Он нервно закурил и стал широкими взмахами рук то ли разминать, то ли успокаивать собственное тело. Откинув брезентовый полог, выглянула санитарка.

– Григорий Ильич, у нас всё готово, можно начинать.

Хирург бросил недокуренную сигарету и торопливо вернулся в палату.

– Я ничего не понимаю! Отец игумен, объясните мне, что с нами происходит?!

Артур был похож на ребёнка, которого бесцеремонно ударили ни за что. Он едва ли не рвал на себе волосы. Непонимание происходящего сконцентрировало все его эмоции в одну большую боль. Казалось, он готов был схватить игумена за грудки и вытрясти из него ответ о смысле происходящего. Понимая нелепость задуманного, Артур обмяк телом и без сил повалился на землю.

– Нам не дано знать моментальный смысл происходящего, – ответил игумен, – просто поблагодарим Бога за Его милость и продолжим начатое.

Они вернулись через перелесок к лагерю и заглянули в одну из палаток. Вдруг Николка метнулся к койке в глубине натянутого брезента. На простенькой госпитальной раскладушке лежал пожилой человек с заплаканными глазами и смотрел в потолок.

– Вы живы! – в волнении произнёс Николка.

Человек медленно повернул голову и тихо прошелестел губами:

– К сожалению.

– А где ваша…

Николка умолк, видя, как страдальчески поползли брови несчастного вверх.

– Простите, я могу вам чем-то помочь? – спросил он, подсаживаясь на край раскладушки.

– Да, – человек сделал усилие, откинул одеяло и достал небольшую дамскую сумку, – открой, – попросил он Николку, и из его глаз снова потекли слёзы.

Николай расстегнул молнию и заглянул внутрь. В сумке кроме старомодной косметички ничего не было.

– Запомни адрес, – больной умоляюще посмотрел на Николку, – Москва, улица Зацепский вал, дом пять, квартира сто четырнадцать. Там живут наши дети. Отвези им эту косметичку как память о матери, – он перевёл дыхание, – о нас…

– Конечно!.. – Николка хотел сказать еще какие-то слова утешения, но вдруг заметил, что голова его собеседника странно повернулась на подушке, а глаза, как два искусственных стеклянных зрачка, замерли, уставившись в одну точку.

– Он умер, Коля, – тихо сказал подошедший игумен, помогая юноше встать с койки.

Затем он накрыл простынёй голову несчастного, наклонился и прочитал над усопшим разрешительную молитву.

– Ты его знал? – выйдя из палатки спросил Артур Николку.

– Да, мы ехали в одном купе. Они с женой всё время что-то ели, а я не сдержался и обидел их словом. Моя грубость всё это время мучила меня. Я чувствовал, что мне представится случай извиниться. И не успел…

Омоновцы попрощались и ушли. У края воронки остались отец игумен, Артур и Николка.

– Артур, отправляйтесь с Колей в монастырь. Я задержусь. Созвонимся.

В тот же день вечером сидели за чаем к келье отца Максима Артур и Николка. По комнате затейливо кружился аромат смородинного листа и лучистый запах свежеиспечённого монастырского хлеба. На столе стоял электрический самовар, формой своей напоминавший старые сапожковые самовары. Под потолком горела простенькая люстра местного электрического завода, перед иконами теплилась старинная лампада.

Отец Максим расспрашивал Артура о виденном, горестно качал головой и порой надолго задумывался, медленно расчёсывая бороду. Когда же Артур, захлёбываясь от волнения, касался самых необъяснимых ситуаций, священник просил уточнить совершенно странные подробности. Например, отца Максима необычайно интересовало: в то время, как котлован заполнился водой и вокруг пропало всё живое, не шёл ли от воды пар, и не помнят ли они в связи с этим горьковатого привкуса во рту. При каждом таком переспрашивании Артура охватывал небольшой истерический озноб.

– Ну при чём тут это?! – восклицал он, хватаясь за голову и вскакивая со стула.

– Это я так, Артурушка, так, просто переспросил, – успокаивал его отец Максим и со вниманием слушал дальше.

Наконец Артур завершил рассказ. Наступило долгое молчание. Отец Максим прихлёбывал чай, с треском надкусывал баранки и о чём-то усиленно размышлял. Артур и Николка сидели, практически не притрагиваясь к угощению.

– Да вы пейте, пейте! – вдруг очнулся священник. – В небе-то, поди, не жарко.

– Дядя Ма… Простите, отец Максим, – заговорил Николка, – что мне делать? Я сейчас думаю о том, что всё зло, которое я натворил в жизни, заслонила одна моя коротенькая грубость. Помните, я сказал нашим попутчикам, что они обжоры и пердуны? Вы меня тогда ещё устыдили. Так вот. Мне представилась возможность повиниться, а он взял и умер. И жена его погибла. И у кого теперь прощение просить? Их нет, значит, зло во мне так и осталось…

– Зло вообще живуче, – отец Максим положил руку Николке на плечо, – может, оно поторопило этого человека со смертью, чтоб ты мучился и навыкал жить с грехом. Не вешай нос, Господь всё видит, Ему же прощать тебя и придётся в конце концов. Если б ты успел повиниться, тот человек наверняка бы задумался: как поступить. В одно ухо бес ему нашёптывает: «Не прощай! Пусть помучается», а в другое ангел Господень щебечет: «Как простишь ему, так и тебе простят однажды!». Может, и не простил, бывает такое. Значит, лукавый под самое сердце его подобрался. А ежели б простил, поступил, выходит, как Бог наказывал. Вот ты к Богу и иди и всё ему, как мне, расскажи. Ежели помилует – почувствуешь, ждать долго не придётся. Легко тебе станет, свободно!

Отец Максим поднялся и стал ходить взад-вперёд по комнате..

– То, что произошло с поездом – только начало, – обдумывая каждое слово, заговорил священник, – не понимаю одного: почему это произошло в случайном месте? Случить такое в Москве – заговорил бы весь мир. А тут – какой-то перегон, вокруг лес, ни жилья, ни храма.

– Разве это не геологическая случайность? – встрепенулся Артур.

– Случайностей вообще не бывает, а таких странных – тем более, – ответил отец Максим, – я не могу вам всё объяснить. Я собираю представление о случившемся слишком фрагментарно, нет нескольких главных величин. Наверняка их сейчас ищет отец игумен. Дождёмся его возвращения.

Отец Максим проводил Артура до дверей, а Николке постелил на печке.

– Лето на дворе, печь холодная не залёживайся, – сказал отец Максим, – завтра бужу в пять. Вечерние правила ты не знаешь – научу позже. Пока ж запомни самую краткую молитву, звучит она так: «Слава Богу за всё». Читай и спать.

Отец Максим погасил свет, а сам опустился на колени под лампаду, взял в руки какую-то книжицу и стал тихо читать молитву:

– Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христианскаго…

Николка слушал, стараясь постичь смысл каждого слова. Глаза его, несмотря на напряжение ума, постепенно закрывались. Не прошло и пяти минут, как он уже спал ровным безмятежным сном. А отец Максим перелистывал книгу, переходил от молитвы к молитве, не замечая ни позднего времени, ни собственной усталости, ни лёгкого похрапывания Николки.

Эпилог.

Памятуя о случаях мародёрства, кратер и территорию спасательных служб обнесли забором. Поверх забора раскатали пресловутую спираль Бруно. Количество техники увеличивалось с каждым днём. Что ни день прибывали новые отряды спасателей, хотя спасать уже было некого.

Ещё не успели поднять со дна кратера все вагоны, как точно такой же случай произошёл в пятнадцати километрах от города Млечный. На этот раз обошлось без жертв по одной простой причине: железнодорожные пути, исковерканные первой аварией, требовали многолетней реконструкции и естественно ни о каких поездах не могло быть и речи.

Двух похожих случаев оказалось достаточно, чтобы люди, имеющие и не имеющие к железной дороге отношение, ждали следующую, третью выходку природной силы (так думали одни), или силы нечистой, как утверждали другие.

Но время шло. Дальнейших неприятностей не случалось, и люди понемногу успокоились. «А-а, вот оно, торжество Христовой молитвы!» – надув щёки, говорили некоторые священнослужители. Услышав такие речи, отец игумен стыдливо опускал голову и говорил братии: «Не гоже нам, молитвенным людям, смущать народ! Ваши слова значат одно: лукавый крадёт наши молитвы. Совестно, братья во Христе, стыдно!..»

Чтобы не перекладывать десятки километров путей в обход обвалов, власти решили строить опорные мосты и восстанавливать прежнее полотно. Отец игумен несколько раз добивался министерского приёма, пытаясь убедить первых железнодорожных лиц страны перепроектировать сообщение между Москвой и Млечным. И ни в коем случае не восстанавливать прежнюю географию движения. «Вопрос не закрыт!» – убеждал он министра. Но, увы, предложение игумена оказывалось весьма затратным. В конце концов был принят к исполнению вариант локальной реставрации, в виду очевидного финансового преимущества.

Прошёл год. Вот-вот должны были открыть железнодорожное сообщение между Москвой и Млечным. Два красавца моста с высоченными арочными перекрытиями, напоминающие древние акведуки, поднялись из тьмы провалов. Опорные конструкции были рассчитаны на заполнение водой обоих образовавшихся кратеров, но грунтовые воды не проявляли себя, а весеннее таяние снега кратеры всасывали, как губки.

В период реконструкции путей пустили между городами автобусное сообщение. На одном из автобусов и прибыл Николка в Млечный. Прибыл аккурат в тот же пятый день июля, как и год назад. У первого же встречного знакомого монаха стал дознаваться:

– Брат Терентий, скажи, отец Максим здравствует?

– Нет, Николушка, уж второй месяц пошёл, как схоронили мы батюшку. Да ты иди прямиком к отцу игумену, он здесь. Отче Максим, кажись, для тебя записку оставил.

Монах сказал и торопливо ушёл. А Николка присел на камень, обхватил голову руками и неожиданно для самого себя заревел белугой. Потом спохватился, утёрся наскоро рукавом, чтоб никто не приметил его слабость, и побрёл до отца игумена. «Отец Максим, отец Максим, – сокрушался юноша, – не договорили мы с тобой. Пожадничал ты, батя, слово для меня, ох пожадничал…»

Игумен встретил Николку, как своего старого знакомого, хлебосольно и с интересом. Расспрашивал про Москву, учёбу, домашние дела. Николка от горячего чая да ласковых игуменских речей совершенно забыл, за чем пришёл. Только, когда игумен достал из секретера коробочку и извлёк из неё сложенный вдвое лист, исписанный мелким ровным почерком, Николка вспомнил о записке, оставленной лично ему отцом Максимом, покраснел от стыда и опустил глаза.

– Вот, Коля, послание для тебя. Прощальное письмо моего друга и наставника. Читай, думай и обязательно сохрани.

С этими словами игумен подал лист Николке, а сам отсел в сторонку и занялся бумагами.

Николка дрожащими от волнения ладонями развернул лист и стал читать.

Мой милый юный друг Николай! Которую неделю жду твоего приезда. Именно жду. Что-то хуже мне в последние дни стало. Дождусь ли тебя. Однако имею в себе некую заимку – не договорили мы с тобой. А недоговорили -то, выходит, о самом главном, оттого и пустеет сердце без тебя. Вот ведь как. Случайные попутчики, из разных поколений, а прикипели мы друг к другу. Присматривался я к тебе и так, и сяк. Всё, думал, обнаружится в тебе дно, как в тех злополучных ямах. Но нет. С одной стороны, ты был, как губка, и впитывал каждое моё слово, а с другой, в чём-то убедившись, становился решителен и смело шёл вперёд, несмотря на опасности. Я вспоминаю себя в твои годы, молодого, красивого, глупого! И вижу: как могут быть схожи даже через полвека человеческие судьбы. В тебе я признал самого себя. Так зерно, ставшее хлебным стеблем, смотрит сквозь земляной прищур на наливающийся колос и в каждом фрагменте колоса ощущает своё житейское продолжение.