скачать книгу бесплатно
Божественная трагедия
Нашим живым и нашим мёртвым посвящается.
«Сначала Господь сотворил Небо и Землю, и Земля была бесформенна и темна. И Господь сказал: “Да будет свет”, и стал свет. И Господь увидел, что это было хорошо».
На самом деле всё было не так. Создатель уже потерял счёт попыткам построить задуманный им Мир. Недодуманные и бесформенные обломки несостоявшихся планет разлетались по пространству, в бешенстве разбрасываемые Его Божественной Рукой.
Наконец, после бесчисленных экспериментов, ему удалось сотворить устойчивую систему из яркой звезды и планет-противовесов, вращающихся по своей оси и вокруг звезды, и он увидел ту самую точку в системе, куда он может поместить Мир своей мечты.
Потом начались мучительные поиски атмосферы. Он перепробовал всё, смешав все составляющие. Он мучился тяжёлыми головными болями в угарном газе, заходился кашлем в аммиаке, его рвало и тошнило в сероводороде, наконец однажды, когда он соединил азот, кислород, слегка добавил углекислоту и чуточку инертных газов, он почувствовал, что ему стало приятно и радостно дышать. Вот так «Создатель сотворил Небо и Землю и увидел, что это хорошо».
Планета была безумно прекрасна. Чистый, приятный воздух, красивые синие океаны, полные животных и рыб, множество птиц в небе. А на земной тверди красивые долины и леса сочетались с чудесными извилистыми реками, берущими начало с высоких снеговых гор с полными запасами сверкающего голубого льда. Гордиться было чем, но чего-то всё-таки не хватало. Не хватало публики, аплодисментов, восхваления, а Творец был непомерно тщеславен. Идея создать существо, наделённое Божественным разумом, которое сможет оценить сотворённое, а оценив, будет поклоняться и славить ТВОРЦА, захватила Великого. Опять начались пробные проекты, эксперименты, мучительные поиски. Ничего не получалось с дельфинами, слонами, рептилиями, наконец «Он создал из глины своё подобие и вдохнул ему жизнь в ноздри, и назвал Адамом, и сотворил Еву, и увидел, что это хорошо, и поселил их в Раю, разрешив им есть все плоды, кроме тех, что с древа познания».
Великий Змей, выползая из преисподней и заметив этих двух счастливых идиотов, захотел слегка позабавиться. Сначала совратив Еву, а потом Адама, он дал вкусить им запретный плод. «И засветились знанием их глаза, и увидели они, что нагие, и прикрыли свой стыд».
Долго грохотал молниями Создатель, срывая с гор лавины, поднимая гигантские цунами, сжигая леса и творя беспредел в океанах, затем остыл, «изгнал Адама и Еву из Рая, заставив мужчину в поте лица своего добывать хлеб насущный, а женщину в муках рожать своих детей». И повелел Творец строить храмы и воспевать хвалу Всевышнему.
Змей потихоньку собирал яблоки и тихо сбывал их на базарах, на вырученные деньги покупал алкоголь и потихоньку пил, а так как один он не пил, то постепенно спаивал и чертей, и ангелов.
Айболит и Ушаня ехали в рейсовом ПАЗике в летний день по Памирскому тракту. Впереди сидел таджик, чем-то сильно смахивающий на змея, и держал на коленях большую овальную корзину яблок. «Простите, вы не могли бы продать мне немного яблок? – спросил Айболит. – Я вообще-то яблоки совсем не ем из-за оскомины, но раз в пять лет меня прямо-таки тянет». «Возьми так, – приятно улыбнулся таджик, – у меня дерево, а яблоки я везу на продажу. Я тоже не ем яблок из-за оскомины, и у меня раз в пять-семь лет появляется та же потребность. Это очень редкое свойство, и я думал, что это случается только со мной».
Ему приснилось яблоко в штурмовом лагере на 6600. Яблоко было сплошь красным, с зелёным черенком и свёрнутым в виде змейки зелёным листочком на черенке.
Айболит уже не мог заснуть, с потолка палатки свисали сосульки, а всё остальное было покрыто инеем, рядом спал Худой Бык, с другой стороны – Ушаня и Работяга-Рыжий. Как только рассвело, все зашевелились и вся группа устремилась на штурм, погода портилась, и нужно было спешить. Став друг за другом, они, одетые в пуховые куртки и штаны, с лыжными палками, с ледорубами за спиной, так, на всякий случай, весело топтали кошками обдутый фирновый снег. Потихонечку усиливался ледяной ветер, нанеся на небо длинные и тонкие облака.
Ушаня спёкся уже в виду вершины, когда миновали кислородные баллоны, заброшенные туда ещё во время «прыжка на Памир». Он был не в состоянии стоять, дыхание стало прерывистым, а кожа и губы синими. И, конечно, все опять смотрели на Айболита. Больной, судя по всему, серьёзный, а погода быстро портилась. Айболит пожал плечами, не стал испытывать судьбу, а просто повернул Ушаню спиной к вершине, повернулся сам, и они начали срочный спуск.
Около лагеря на высоте 6400, там, где сидел Мамонтёнок с группой, Ушаня пришёл в себя. Айболит уже мечтал, что Ушаня скажет ему, мол, всё хорошо, оставь меня здесь, а сам сходи на гору. Но, объективно, Ушаня был ещё слаб, и пошёл снег с ветром, и оставлять его в такую погоду на этой высоте рискованно, и, прихватив ещё одного заболевшего, из группы Мамонтёнка, Айболит стремительно продолжал спуск. По мере того как они теряли высоту, больные чувствовали себя всё лучше.
Все трое сидели уже перед спуском к Раздельной и ждали, когда по ней перестанут бить молнии и можно будет пройти ниже. Вечером погода улучшилась. Прекратился ветер, вокруг небо прояснилось, и ниже Раздельной они увидели точку, которая росла с их приближением и превратилась в человеческую фигуру в пуховом снаряжении. «Привет, Змей, – Айболит не видел этого питерского парня лет пять. – Что ты тут делаешь?» – «Веду испанцев на гору». – «А где они?» – «Вон в пещере лежат с горной болезнью. По рации передали, что ты с больными спускаешься. Вот вылез посмотреть, не нужно ли тебе чего-нибудь. Яблоко хочешь? Прямо из Испании. У нас такие не растут». Яша-Змей вытащил из кармана яблоко, абсолютно красное, с зелёным черенком и зелёным листочком, свёрнутым в виде змейки. Айболит мгновенно проглотил половину, остальное сунул в карман, так, на запас, они обнялись, а дальше опять продолжался спуск.
Ему опять приснилось яблоко, уже в базовом лагере, неделю спустя. Айболит нашёл свою куртку под головой у Худого Быка, вытащил половинку, съел и опять заснул.
Тайное рано или поздно становится явным, и Создатель застал Змея в тот момент, когда тот воровал в саду яблоки. Снова начались цунами, обильные снегопады, шторма. Долго чудесил Создатель, а когда успокоился, Змей с невинным видом объяснил ему, что с его, Змея, лёгкой руки по всей земле молодые люди крадут яблоки в чужих садах, и это далеко не преступление, скорее забава. Но сделанного не воротишь, и снег, выпавший и скопившийся по Божьему беспределу, лежал на вершинах, каждую минуту готовый сорваться вниз…
Лавина шла и заполнила всё небо. Айболит только увидел белую пыль и залёг. Лавина надвинулась, шелестя, сдавила, понесла, потом остановилась. Стало вдруг тепло, приятно, темно и тихо…
Все восемь тел лежали в горморге на покрытых оцинкованным железом столах. Лежали недвижные, холодные, голые и переломанные.
Кто-то позвонил его жене, сказал, что Айболит в морге, нужна одежда, она приехала вся в чёрном, с сыном и новым костюмом, потом долго и без слёз глядела на изуродованное тело мужа.
Долгое время Создатель находился в подавленном состоянии. Погибла масса народу, совершенно безвинного, многие города в руинах после многочисленных цунами, горели леса, сошли с гор лавины. Чувствуя свою вину, он решил подарить людям квадринарное счисление, что могло бы скачком перенести человечество на другую ступень познания. И больше не надо было бы тратить драгоценное время на добывание хлеба насущного в поте лица своего, и можно было бы избавить людей от бедности и нищеты.
Долго и терпеливо подбирал Создатель приемлемую кандидатуру, наконец его выбор пал на очаровательную двадцатипятилетнюю гречанку, и когда она забеременела, Он вложил свой Божий Дар в её плод. Всё протекало нормально, пока Сония с ребёнком не пришли на базар. Полуторалетний мальчик захотел яблоко. Сония подошла к прилавку и купила у таджика, похожего на Змея, красное яблоко с черенком и листочком на нём, свёрнутым в виде змейки. Увидев это, Бог сверкнул молнией, но было поздно – ребёнок уже вкусил запретный плод и, испугавшись молнии, поперхнулся и закашлялся. В правом главном бронхе сидел уже маленький кусочек яблока, угрожая скоро убить его носителя. И пока ребёнку ничего не угрожало, Создатель и Змей, объединившись, просчитали все варианты.
В этом пространстве было два уникальных специалиста, способных провести бронхоскопию, если к ним обратиться в относительно спокойный период, до появления пневмонии, и нужен был ещё один, на последний шанс, если она обратится слишком поздно. Был нужен врач, который пойдёт на риск. Был нужен Айболит, но он давно, как и все его товарищи, лежал в своей глухой могиле, забытой Богом и людьми.
Единственное средство – повернуть время вспять – грозило где-нибудь нарушить равновесие, но Создатель, требуя риска от других, не мог не показать пример, и Он нарушил свой собственный закон, вернувшись в тот роковой полдень…
Лавина шла и заполнила всё небо. Айболит только увидел белую пыль и залёг. Лавина надвинулась, шелестя, сдавила, понесла, потом остановилась. Стало вдруг тепло, приятно, темно и тихо…
Из оцепенения его вывело дёрганье верёвки, которой он был опутан. Айболит зашевелился, пробил головой толстый слой снега, который уже начал твердеть, превращаясь в лёд, вдохнул воздуха и увидел Серёгу, нога которого, одетая в тройной ботинок с кошкой, была захлёстнута концом айболитовской верёвки. Третьим поднявшимся был Худой Бык.
Все пятеро лежали в горморге, на покрытых оцинкованным железом столах. Лежали холодные, недвижные, голые и переломанные. Кто-то позвонил его жене, сказал, что Айболит в морге, нужна одежда, она приехала вся в чёрном, с сыном и новым костюмом, и когда он показался в дверях прозекторской, оборванный и исцарапанный, с ней случилась истерика…
Агонирующего мальчика с инородным телом правого бронха внесли в шоковый зал уже в четвёртом часу утра, когда Айболит был в такой степени истощения, что сил на эмоции уже не было. Сил на колебания тоже. Отдав распоряжение готовить всё на бронхоскопию, он вдруг понял, что не в состоянии один и дать наркоз, и провести бронхоскопию. Была у него помощница, юная девчонка-интерн. «Ты когда-нибудь давала наркоз?» – спросил он. – «Нет». Он с удовольствием увидел, что в её глазах не было страха. – «Хорошо, будешь делать то, что я скажу». Написав в истории болезни, что состояние больного агональное, и как последний шанс необходимо провести бронхоскопию, он вошёл в манипуляционную…
Он сразу увидел этот кусок красного яблока, как только вошёл в главный правый бронх. Смутно припоминая, что он уже где-то видел это яблоко, Айболит упёрся трубой в этот кусок, захватил щипцами и вытащил. Айболит ещё успел состричь слизистую, которая уже нарастала в просвет бронха, и вышел из трахеи. Мальчик ровно дышал и был розовый. Отписав все бумаги, Айболит сменился с дежурства и ушёл домой…
Змей, в очередной раз удачно толкнув свои яблоки, сбегал на киевский Подол, по дешёвке купил четверть первача у какого-то хохла из-под полы, затем, слетав в Одессу на Привоз, прихватил у пьяного грека корзину свежих бычков, выменяв их на какую-то чепуху…
Веселье по поводу удачной бронхоскопии было в разгаре, Создатель и Змей уже выжрали больше половины самогона-первача и съели почти всех жареных бычков, когда Великий решил осмотреть ребёнка. Божий Дар исчез. «Он применил для наркоза гексенал, который необратимо соединяется с наиболее молодыми клетками мозга, погубив Божий Дар». И разгневанный Творец, в алкогольном угаре повторяя: «Всё назад, всех в Ад», несмотря на попытки Змея урезонить Его, вернулся опять в тот самый полдень.
Лавина шла и заполнила всё небо. Айболит увидел белую пыль и залёг. Лавина надвинулась, шелестя, сдавила, понесла, потом остановилась. Стало вдруг тепло, приятно, темно и тихо…
Из оцепенения его вывело дёрганье верёвки, которой он был опутан. Айболит зашевелился, пробил головой толстый слой снега, уже начинающий твердеть, превращаясь в лёд, вдохнул воздуха и увидел Серёгу, нога которого, обутая в тройной ботинок с кошкой, была захлёстнута концом айболитовской верёвки. Третьим поднялся Худой Бык. Они, ушибленные и оборванные, увидели перед собой массивный лавинный конус и, решив, что остальные пятеро погребены в нём, стали яростно рыть. Айболит сказал, что пятнадцать минут у них есть, чтобы попытаться спасти хоть кого-нибудь, сверху спустились ещё восемь человек вместе с Бойцом. Они подняли на воздух этот гигантский сугроб, но не нашли никого, и Серёга закричал, что их всех отнесло на сбросы. Уже без Айболита они их действительно нашли там, всех пятерых, на полтора километра ниже, и только успели стащить их в сторону, как пошла новая лавина по уже проторённому пути.
Создатель и Змей с удивлением увидели, как из пятерых изуродованных тел отделились прозрачные и чистые, голубого цвета, души, объединились в один голубой шар, а затем, разделившись на четыре части, зашли в тела Серёги, Худого Быка, Бойца и Айболита.
– Факир был пьян, и фокус не удался, – издевательски шипел Змей.
– Они вышли из-под контроля, они независимы, они наделены необычайной силой, и даже мне, Всевышнему, не известно, что они начнут творить на Моей планете, – заключил окончательно протрезвевший Творец. – Это всё твои проделки, жалкий червь, – громыхал молниями Создатель, – исчадие Ада, убирайся к себе, рано или поздно ты примешь всех четверых на вечные муки!
– Я здесь ни при чём, – обиженно зашипел Змей, – и в Ад принять их не могу. Не виновны они, что не рабы твои. Они Твои верные друзья, они свято соблюдают Твои Заповеди и учат других соблюдать их.
– Мне не нужны друзья, мне нужны рабы мои и слепое их преклонение пред величием Моим! – громыхал Великий.
Змей покачал головой:
– Великий Боже, поступки и пути твои неисповедимы, в неоправданном гневе Ты творишь скорый и неправый суд над этими праведниками, прощая кающихся воров и убийц. Ты позволил в Своих храмах злодеям выкупать свои грехи, а служителям Твоим утаивать и присваивать часть даров, Ты превращаешь Веру нашу святую в Тебя, доброго, сильного, справедливого, в религию воров и убийц, насильников и рабов.
Великий задумчиво произнёс:
– Я полагал, что ты мерзкий червь под моими ногами, а ты Великий Змей. Ты будешь всегда со мной и будешь говорить правду.
– Господин Наш Великий, – Змей пал ниц, – не судимый и непогрешимый, прости меня, что в отчаянии своём я усомнился в Тебе.
Сония, ещё с ночи наколотая наркотиками и успокоительными в детском отделении, проснулась поздно. Отдавая себе ясный отчёт, что ребёнок потерян безвозвратно, она пошла в реанимационную за трупом. «Скажите, мой ребёнок у вас?» – «Да, у нас», – ответили ей. «А можно забрать?» – «Можно». – «Сейчас?» – «Сейчас». – «Так давайте». И когда ей вынесли орущего, розового, здорового и голодного ребёнка, она упала в обморок…
В самом конце бешеного рабочего дня Айболита пригласили в переговорную. Там стояла Сония, очаровательная брюнетка с огромным букетом гладиолусов, она потянула его, потного и небритого, и поцеловала взасос. «Ох, ну и счастливый у тебя муж», – выдохнул Айболит. «Придурок, – ласково улыбнулась она, – разве мужа так целуют? Я через тебя целую Бога, который послал тебя в ту ночь».
Он шёл по улице, весь в губной помаде и с охапкой гладиолусов в обнимку, его глаза светились и блуждали, какой-то дядечка поздравил его с личным счастьем, он вошёл в метро, ему уступили место, он сел и заснул…
«Ты видел, – спросил Создатель Змея, – КАК она меня целовала?» И, самодовольно улыбаясь, погрузился в свой очередной проект…
Когда умирает праздник
Это была первая зимняя экспедиция на Москвина, где собрались сборная страны, узбеки и питерские, и где, естественно, многие друг друга хорошо знали. Питерские привезли с собой пятерых с острой вирусной инфекцией. У них было два врача: один физиолог, другой – молодой хирург, но из очень хорошей школы. Высокогорного опыта у них ещё не накопилось, поэтому совет Айболита, как надо лечить всех пятерых на этой высоте, они, видимо, пропустили мимо ушей.
Через два дня, когда Айболит с Худым увлечённо гоняли в нарды бешеную, питерский хирург позвал на помощь.
Славка помирал. Сознания уже, наверное, не было, а если можно было это назвать сознанием, то помраченным, ещё наблюдалась высокая температура и тотальная слабость. Мошников сидел с отёком лёгких под кислородом и на возвышенном положении, а Славка бредил, бессвязно бормотал, обращаясь к Айболиту, и просил простить, что не может уже держать верёвку, так как пальцы ничего не чувствуют. «О чём он?» – спросил Худой. «Бредит. Вспомнил ледник Витковского, – ответил Айболит, – он тогда рукавицы потерял».
Тогда, около шести лет назад, когда смешанная узбекско-питерская группа встречи, естественно, с Айболитом и Олегом в составе, выдвигалась на этот ледник снизу вверх для встречи своих команд, которые в плохую погоду объединились на спуске с вершины и дальше шли вместе в верховья ледника Витковского. Эту информацию база получила на последней связи, и эта связь была действительно последней, потому что батарейки у верхней группы окончательно сдохли.
…Айболит от Ашота получил кое-какую информацию об этом небольшом леднике, что идти лучше по центру, где трещин нет, если только не занесёт вправо, но и там трещины неглубокие, и при слабом морозе снежные мосты проходились легко, но не сейчас, когда стало тепло, пошёл мелкий снег и ледник был накрыт густым туманом, а снег раскис. И в тумане их точно занесло вправо, и Айболит, идущий впереди, пересчитал все трещины, какие только там были.
Он помнил, как однажды с Шахиней вдвоём они восходили на очень простой шеститысячник, так, для разминки. Шли утром по закрытому леднику, мосты держали, и они без труда забрели на вершину. Обратно шли по тому же пути по раскисшему снегу, и Айболит тогда тоже пересчитывал трещины, но было легче, потому что Шахиня прекрасно управлялась с верёвкой, её реакция была мгновенной. Он с удовольствием смотрел на её пластичную, сильную и очень женственную фигуру и думал, что, если бы они с ней вдруг оказались на необитаемом острове, он никуда и никогда не стремился бы оттуда уехать.
Трах!!! Он, задумавшись, ударился локтями, коленями, туловищем об этот алмазной твёрдости лёд, взвыл, Славка верёвку совсем не держал, и, слава богу, трещина была хоть и широкая, но неглубокая, метра полтора, выбрался сам, пошли дальше, а дальше всё то же…
К вечеру туман разошёлся, створ перевала был уже хорошо виден и можно было ставить палатку, в которую они набились восьмером, сидя. Примус грел хорошо, Айболит непослушными пальцами открывал банку тушёнки, финский нож соскользнул, прорезав ему большой палец левой руки. Айболит, смеясь, попросил Олега перевязать, открыл банку до конца…
Они спали полусидя, прижавшись к друг другу, снаружи опять пошёл снег и дул ветер. Засыпая, Айболит терял контроль и начинал стонать: ссадины горели, ушибы болели, и озноб уже начал колотить его, и, когда Олег поднёс к его носу фляжку со спиртом, не устоял, сделал два добрых обжигающих глотка и сразу провалился куда-то в тёмный и вонючий рай…
Как это всегда бывает после непогоды, на следующее утро воздух был чистым, небо – синим, свежевыпавший снег ослепительно сверкал под весёлым горным солнцем, а ссадины больше не болели и хотелось только одного – чтобы пришёл Арлекин, и не один, а со всеми, и чтоб пришла и ленинградская группа, и вообще, хватит приключений на этот год, и чтобы можно было бы послать все эти горные красоты очень далеко, вот только пусть придут все. Каждые три часа Айболит выходил в эфир на старой рации, которая работала только на передачу, но на базе Ашот, как потом выяснилось, хорошо всё слышал. Утром следующего дня, когда они встретились с обеими группами, было всем хорошо, и все смеялись, и на сеанс связи Айболит отдал эту рацию Арлекину. Видимо, и Ашот был на седьмом небе, когда услышал позывные: «База, база, я Шура, я Шура, идём все, идём вниз…».
А теперь, глядя на Славу и Мошникова, продумав весь план, подсчитав медикаменты и начав почасовое ведение этих двух парней, он с тоской подумал, что хорошо, когда всё хорошо кончается, что вот сейчас, когда пурга и врач сборной страны не залетел вовремя на ледник, опять вся ответственность тяжко упала на его плечи.
Он старался об этом не думать, а просто работал. Физиолог каждые пять минут записывал пульс, давление, дыхание. Молодой хирург следил за всеми венозными линиями, и Айболиту было с ними легко и приятно, потому что, будучи хорошими врачами, они быстро поймали концепцию и работали сообща, а Лёня Тращ следил за кислородными баллонами. Через два дня, когда Мошников уже нормально дышал, а Славка пришёл в сознание, при установившейся погоде прилетела вертушка, почему-то чёрного цвета, вышли из неё Коля Чёрный и врач сборной, Липень, а сел туда уже способный нести свой рюкзак Мошников, а Славку, в полном сознании, отнесли на носилках. Потом начались восхождения… Но это другая история, а пока что все смеялись и всем было хорошо.
Он увидел Славу ещё раз, через полгода, летом. Узнав, что Айболит на Москвина, Славка, воспользовавшись попутным вертолётом, прилетел с Алайской долины, чтобы сказать Айболиту спасибо…
Они как раз закончили неудачные поисковые работы на высоте 7300, были нервные, опустошённые, а Росинант и Мона-Лиза чуть не поплатились за это своими жизнями.
«Слава, знаешь, что такое праздник?» – спросил Айболит. Они обнялись. – «Знаю – это когда гору сделал». – «Нет, Слава, это когда все дома».
Назад, к жизни
Подарок нашей Ниночке.
В середине предыдущей ночи они наконец принесли Жорку на носилках, сделанных из ледорубов, станков и лыжных палок, к вертолётной площадке на боковой морене ледника Ленина со «Сковороды», на которой он и совершил свою глупость, поставившую на грань существования его самого и судьбу всей экспедиции. Он набирал снег для чая, стоя на снежном мосту, над бездонной трещиной, и, конечно, ушёл в неё без звука и вместе со своей кастрюлей. На Жоркино счастье, это вовремя заметили, и, забивая ледорубы в лёд практически только по штычки, а потом пустив в ход и ледовые крючья, они тут же нарастили верёвки, и на этом честном слове Арлекин (а лучше, чем он, лазуна в команде, и не только в команде, не было, и право рисковать первому ему давно было присвоено) полез в трещину и, найдя Жорку на маленькой ледовой полке метрами двадцатью ниже, вытащил его быстро, сам побив об лёд свою голову в кровь.
Айболит, приступивший к осмотру Жорки, лежащего на расстеленной палатке, увидел на голове две продольные раны, ничего серьёзного не представлявшие, кровоизлияния в белки глаз и, с большой долей вероятности, по всей черепной коробке, тоже не нашёл это фатальным. А вот это уже серьёзно: левая часть грудной клетки не дышит, под кожей видны три явно сломанных ребра и над ними «барабан» при постукивании. Оценив состояние и уже зная, что надо делать, Айболит ощутил тоску и снова, как это случалось не раз, почувствовал тяжесть упавшего на его плечи земного шара. Счёт шёл на минуты, тут ещё подскочивший русскоязычный американец, врач, настоятельно советовал ничего не делать, мол, пусть так останется, а то скажут, что зарезал, и пошлют в Сибирь, и многие были с ним солидарны. Но Айболит не впервые это всё делал в своём госпитале и, зная, что Жорку спасёт одно лишь это, если только успеет спасти (и в конце концов, пусть с ним здесь сделают всё что угодно, потом вскрытие его оправдает, а шансы на хороший исход были мизерны и с каждой минутой всё уменьшались, но использовать их было необходимо, а если нет, то как с этим потом жить), послав всех вокруг и около далеко-далеко, он потребовал дать ему нож и приступил. Нож был тупой, он только успел прорезать всё до плевральной полости (оттуда, как и ожидалось, попёрли под давлением воздух и кровь), начал всовывать дренаж, тут этот американец, потомок баронов Ланге, проснулся, то ли совесть заговорила, то ли решил прославиться, но схватил свой острый скальпель, и они вместе завершили всё остальное.
Вниз несли Жорку медленно, с передышками, чтоб не помер при тряске. Он жаловался на нехватку воздуха, но пульс был, хоть и частый, но достаточно наполненный, дренаж работал, сознание у него было ясным, и отжатый тяжёлым стрессом Айболит популярно Жорке объяснил, что иначе тот и не может себя чувствовать на такой высоте и только с одним работающим лёгким и что никто не тащил его на эту гору, а пошёл он сам, и никто не толкал его в эту трещину, сам влез по дурости, а у Арлекина вся башка из-за него в крови, а у всей команды сейчас тоже жизнь далеко не малина, и можно представить, что творится сейчас в базовом лагере, и вообще терпеть надо и поблагодарить бога за то, что остался жив. Отповедь подействовала, Жорка перестал жаловаться, а после спуска метров на сто задышал ровнее.
Весь остаток ночи вместе с подошедшим и предложившим свои услуги врачом одной из московских команд – он потом безуспешно пытался найти этого очень грамотного и тактичного доктора – Айболит занимался Жоркой, и когда утром прилетел вертолёт, он позволил себе расслабиться.
Тем ранним и прозрачным утром, каким оно часто бывает на Памире, Айболит с Арлекином, а вместе с ними вся команда, донельзя уставшие, стоя на морене, с облегчением глядели вслед улетающему вертолёту, уносящему вниз, насколько было возможно в тех условиях, оперированного и обработанного Жорку, как кто-то сказал, что Нине очень плохо. С трудом восприняв сообщение своими усталыми мозгами, Айболит переспросил ещё раз и, отказываясь этому верить, пошёл взглянуть…
Ниночка-Нинок. Про себя Айболит называл её Слава КПСС. Статная, всё при ней и ничего лишнего в её спортивной фигуре, как будто только сейчас сошедшая с плаката, партийная, КМС по альпинизму, передовая работница, краса и гордость текстильного комбината, примерная супруга в образцово-показательной семье, любящая мать, сероглазая блондинка с большими очками, со своей социалистической улыбкой, и просто красавица, она на всех комбинатовских, а позже и на собраниях федерации, сидела у края стола президиума, будучи постоянным и старательным секретарём, и когда начиналось очередное собрание, она шла по проходу к президиуму в строгом приталенном платье, в туфлях на высоком каблуке, и все мужики глазели на её красивые и рельефные икры…
Слава КПСС лежала, прикрытая пуховкой, на расстеленном на моренных камнях спальном мешке, на боку, с закрытыми глазами, пульс был слабоват, в лёгких масса хрипов, странно, ни одышки, ни кашля, ни температуры. «Сердце? – подумалось. – Не знаю, а если пневмония, то какая-то странная». В «айболитке» после Жорика остался только один шприц, одна ампула глюкозы, он пошарил и нашёл одну ампулу мочегонного, которое он влил ей тут же прямо под язык, а когда он вошёл в вену, последняя лопнула и кровь стала растекаться под кожей. У Айболита потемнело в глазах. «Док, что ты делаешь?» – спросила Нинок слабым голосом, не открывая глаз. – «Да вот, пытался в вену попасть». – «Это бесполезно. Когда я рожала, мне никто не смог это сделать в роддоме». – «Что-то с тобой не так, Нинок». Шприцов больше не было, вводить больше нечего, «айболитка» пуста, он посадил её себе на спину и бегом понёс вниз. Некоторое время спустя Нину перехватил Змей Горыныч, затем кто-то ещё, и далее вниз, где она уже открыла глаза…
Удивительно, но в Ошской больнице на снимке ясно была видна именно пневмония, нижнедолевая, справа, и никаких проблем с сердцем выявлено не было.
Нина продолжала находиться в составе команды, но выше пяти тысяч метров над уровнем моря её уже не пускали. И только однажды, спустя три года, когда она уже в который раз умоляюще смотрела на Айболита, его сердце высотника дрогнуло: «Только до Сковороды, Нинок». Она пошла в группе с самаркандскими парнями, и когда Айболит увидел, что она опять плохо идёт, он попросил самаркандцев, чтобы они вели Нину вниз. Они сказали ему: «Хорошо» и, не зная хорошо ни Айболита, ни Нины, дождавшись, когда Айболит пойдёт наверх, сделали по-своему: немножко поднялись ещё и заночевали.
Утром, увидев резкое ухудшение в Нинкином состоянии, они начали срочный спуск… Нинок опять попала в ту же больницу, и опять с пневмонией, нижнедолевой справа.
В команде процветала махровая дедовщина, и это были редкие часы и дни, когда им, «старикам» – Ашоту, Лябе, Арлекину и Айболиту случалось посидеть после отбоя вчетвером, и они очень ценили это время. Айболит опять не дошёл до вершины совсем немного, а повернул назад, уводя Ушаню вниз, к жизни. Только одно из всех предпринятых восхождений на этот пик, 7134, было завершено Айболитом лет семь назад. Нынешняя молодая команда уже за три-четыре года взошла на семитысячники много раз, а у него всего три завершённых восхождения на эти высоты за много лет.
Прямо здесь и сейчас он всё это и выложил. Они сидели при свете свечей на деревянных ящиках на кухне, время от времени пропускали по стопарю «высотного коньяка» – смеси настойки элеутерококка с винным спиртом, спёртым с завода шампанских вин, и закусывали свежезажаренной бараньей печенью. Выпив и крякнув, Ашот спросил: «Ты, наверное, не забыл, что эта команда, хотя и молодая, уже имеет опыт зимних высотных восхождений и отвечает всем стандартам лучших команд страны. К тому же они легко избавляются от тех, с кем ходить не хотят, и авторитетов не признают. Их также не заставишь делать то, чего они делать не желают. А тебя они по своей воле и без принуждения приглашают на все восхождения и зовут по имени и отчеству, единственного, кроме меня самого. А на мой взгляд, это даже лучше, чем “Снежный Барс” или мастер. Так что не вы…бывайтесь, Доктор, а продолжайте мыть свои клистиры, у Вас это отлично получается». И под общий хохот Ашот наполнил четыре стопки в очередной раз.
Айболит и Нина встретились на пологом гребне Большого Чимгана на альпиниаде весной. Нинок хорошо выглядела. «Док, сколько раз ты можешь меня спасать?» Она приветливо улыбнулась. Он вспомнил то время, когда они оба были начинающими альпинистами и как на подходе Нинок мягко опустилась в обморок, и как он оказывал ей помощь. «Что-то с тобой не так, Нинок». – «Ну что? Бросать горы?» Он огляделся вокруг.
Было прелестное утро в их горах. Потом, прямо смотря в её серые, большие и такие очень советские глаза, произнёс: «Нинок, ты знаешь, наша своевольная, разборчивая и знающая себе цену команда к тебе относится бережно и хочет видеть тебя в списках. Ты ведь не бросишь нас, Нин, ну как мы без тебя?»
Состав махровой дедовщины:
Ашот, или Армян (в узком кругу), Вадим Ашотович Эльчибеков, наш тренер, собравший все титулы, возможные в альпинизме того времени.
Ляба – Лябин Анатолий Павлович, МС, «Снежный Барс», наш легендарный начспас и начпрод. Один из героев покорения п. Победы.
Арлекин – Александр Владимирович Путинцев, самый молодой МС своего времени, отобравший титул чемпиона у величайшего скалолаза и одного из благороднейших людей того времени, Миши Хергиани.
Штурм. Пик 7495
«Доброе утро, Марго, вы прекрасно выглядите». – «Спасибо, Доктор».
Этот короткий диалог, уже превратившийся в ритуал, повторялся трижды в день. Из соседней палатки послышался шум утренней возни, потом, прищурившись, выглянула Марго, действительно выглядевшая прекрасно, и бросила на Айболита насмешливо-лукавый взгляд.
Всходило солнце. Покатый снежный склон, на котором был разбит штурмовой лагерь, ещё голубел, а на сопредельном гребне, как они называли его – ригеле, смелыми мазками горели чистые краски от ярко-алого до тёмно-фиолетового, с чёткими границами между ними, поразив Айболита невероятным сходством с полотнами Рерихов и заставив его задуматься, каким образом это можно было изобразить, не побывав на таких высотах. Мечтать уже было некогда, верх четырёхспального мешка был уже откинут, Минарет разжигал примус, Шмель с трудом втискивал свой распухший голеностоп в ботинок, затолкал, тяжело задышал, победно тряхнул своими седыми патлами.
Примус, разгоревшись, гудел ровным синим пламенем, съедая последний кислород и без того маленькой кубатуры палатки. Варилась какая-то тошнотворная бурда, Пингвин и Росинант сушили над примусом ботинки, от которых шёл пар с запахом кожи и смазки, на другом примусе кипела вода, которая не обжигала, такая была её температура, однако чай отлично заваривался и, не в пример супу, хорошо и с удовольствием пился. И оттого что чая можно было пить много, на душе было легко и дышалось легко, а члены становились гибкими и в желудке уже наступал приятный покой.
Обвуь лентяя – шекельтоны – лежали у Айболита снаружи, прикрытые ветровкой. Вылезая из палатки, он просто сунул в них ноги, как в тапочки. Десятизубые австрийские кошки, подарок Ванды, были стянуты по ранту железной проволокой заранее, не нужно было каждое утро подвязывать. Вдохнул глубоко, выпрямился…
Шаги, скрип снега под ногами, шум в ушах, тяжёлое дыхание. Сухие губы судорожно ловят морозный, разреженный воздух, хочется пить. Айболит с трудом разгибает шею. Прямо над головой взбесившееся светило вбивает прямыми лучами зной в усталые, уже иссушающиеся тела. Снег ослепительно белый, среди него резко чернеют островки разрушенных скальных выходов. Айболит видит впереди богатырский торс Орла, вот Орёл прекратил бить ступени, уступая Работяге-Рыжему, широкие плечи которого даже не сотрясаются от работы, за ним уныло переставляет кривые ноги Казак, изящно двигается Королева Марго, за ней пыхтит Росинант, отдувается красноносый и широкозадый Пингвин, хромает Шмель, лёгкой походкой барса крадётся Минарет, важно вышагивает, задрав выгоревшую бородёнку, Мона-Лиза, в хвосте плетётся Айболит…
Восхождение… Для Айболита оно началось не три дня назад, а намного раньше, далеко внизу, полтора года назад, когда после тяжело перенесённой желтухи он был выписан домой. Тяжко и противно ныла печень, перемежаясь со спастическими приступами в желчном пузыре, со слабостью и постоянной тошнотой. Айболит, что называется, подавал надежды, ну а сейчас в него никто не верил. Только четырёхлетний сын глядел доверчиво и ясноглазо.
Как ни странно для взрослого и видавшего виды мужчины, он ухватился за эту веру. По утрам по пустым комнатам агрессивно и хрипло разносился голос Опального Барда. Там, в динамике радиолы, атакующие роты вращали землю, а Айболит отжимался от пола. Больше двух раз за подход не получалось, отдыхал, лёжа на полу, чувствуя, как по телу текут струйки нездорового, липкого и холодного пота. Упрямо доводил до ста отжимов, тошнило, кружилась голова, лез в ванну, переодевался и долго, с остановками, ходил по городу, вдыхая запахи мягкой азиатской зимы. Домой приходил дрожащий от усталости, валился в постель – и так всё время, пока не почувствовал, что может больше, назначал себе больше и выполнял.
Привал, до гребня около трёхсот шагов. «Айболит, на тебе лица нет. Дуй вниз, пока не поздно», – это Росинант. Тон тревожный, требовательный. Штурмовой лагерь был виден, тропа к нему безопасна, и коту под хвост эти полтора года. «Чёрт, на кого он больше похож, на Дон Кихота или на Росинанта? Кажется, одновременно на обоих». Айболит уже давно научился терпеть эту привычную боль и научился сквозь неё дышать, но этот дьявол всё распознал. «Сам иди вниз, кляча», – это было нечестно и грубо, но другого он не мог из себя выдавить. Айболит встал, подошла его очередь бить ступени. «Ты там потише геройствуй, Айболит», – это Работяга-Рыжий.
Удар, шаг, вдох, удар, шаг, вдох, выдох. Боль потихоньку отпускает. Героем был Ткач. Белозубый, улыбчивый, шоколадно-загорелый и атлетически сложённый, выше среднего роста, с кудрявой, пшеничного цвета шевелюрой, всезнайка и всеумейка, гитарист и бабий любимец, потрясающий добряк, он был душой любого общества. Любил быть только первым, на спусках бегал на время, так и погиб на спуске, и не один, все четверо, вся группа.
Айболит помнил этот раскалённый летний день, маленькую комнату чиланзарской квартиры, чёрные фигуры женщин с бескровными и отрешёнными лицами, большой гроб на столе, в нём Ткач в чёрном костюме. Его большие, сильные пальцы уже никогда не будут двигаться. Айболит, прощаясь, положил на них ладонь. Надо было спешить в Чирчик, там хоронили ещё троих – Шахиню, пана Потоцкого и Забияку.
В Доме культуры стояли гробы, между ними медленно проходили люди. Глотая слёзы, в почётном карауле стоял Хохол со своими учениками, на площади митинг, портреты всех четверых.
Он помнил, как опускали в могилу на кладбище гробы, как бились в истерике обе жены пана Потоцкого, помнил полные боли глаза Ашота и как падали на крышки гробов комья земли.
Как врач, он много раз выстукивал и прослушивал эти гибкие и тренированные тела, знал их каждый сантиметр, теперь они были изуродованы, недвижны и отделены от него и от этого зноя пластом земли. Похороны потрясли Айболита, может быть, потому, что были первыми в его жизни альпинистскими похоронами. В этот день он ещё не знал, что похороны будут ещё и ещё, и будут также его потрясать и что к смерти он так и не сможет привыкнуть.
Теперь, выбивая ступени, он вспомнил, как мечтали эти четверо подняться на этот Пик.
