скачать книгу бесплатно
– Даня! – донесся зов Аллы. Девушка приподняла голову, тыльной стороной ладони отмахивая непослушную прядь. – Забери наши, пожалуйста!
Лена, трудившаяся с другой стороны рядка, вскинула голову, одарив лукавой улыбочкой.
– Привет ударницам! – крякнул я, подхватывая ведра.
Девушки заново блеснули зубками.
С самого утра всё шло просто замечательно. Весь класс дружно залез в кузов бортового «ГАЗика», где работники сельского хозяйства выставили лавочки, и с хохотом, с визгами покатили мы в поля. Поработали в охотку, и даже обед выглядел пикником – расстелили газеты на увядшей траве, разложили, кто чего из дома прихватил – колбаску, сырки, яйца, пирожки, консервы…
Адамадзе нарезал хлеб ломтиками, гордясь своим пружинным ножом, а Фастов подсуетился, разжигая костер – чаек заварили по-походному, в котелке.
Но я все равно не позволял себе расслабляться – помнил былой вариант жития. Вот и подмечал малейшие намеки на обострение ситуации.
Прекрасные дамы ни при чем, хотя именно они, не желая того, вдохновили классное рыцарство на сомнительные подвиги. А «рыцари» всё перешептывались, значительно поглядывая в мою сторону, хихикали, сговаривались…
«Бить будут!» – ежилась трусоватая сторона моей натуры.
«Пусть только попробуют!» – хорохорилась пожилая личность.
…«Беларусь» затарахтел, валко прокатываясь пару метров, и снова замер. Дощатый прицеп, полный картошки, согласно лязгнул.
Выжав ведро, я протянул его Вовану, курносому и губастому парубку. Тот сноровисто высыпал картошку, небрежно скинул пустое ведро на рядок, и принял полное. Вниз он не глядел, да и к чему мне его внимание? Час «Д» приближался, и я даже знал место битвы…
Будто вторя моим мыслям, режуще завопила Анна Михайловна:
– Ребята! Заканчиваем! Пустые ведра складываем на прицеп! Машина будет ждать нас в пионерском лагере!
Красны девицы радостно разогнулись и заголосили, а добры молодцы поддержали настрой гоготом – ломкие баски то и дело срывались в детский фальцет.
Разминая плечи, я накинул шуршащую болоньевую куртку, испятнанную краской – мама решила, что такая одежа лучше всего подходит для труженика полей.
Девчонки щебетали, приводя себя в порядок, а мальчишки стягивались в кое-как организованную толпу, которую они считали отрядом мстителей. Уловимых.
За лесополосой класс выбрался на ямистую дорогу, и по ней мы дошли до свежеокрашенных ворот пионерлагеря – створки «охранялись» двумя профилями горнистов, вырезанными из листового металла.
– Я тут два года не была! – воскликнула Аня, поправляя санитарную сумку через плечо. – А всё, как тогда! И качели, и вообще…
– А вон наш корпус! Вон, зеленый!
– Разве мы в зеленом жили? По-моему, в синем.
– Да перекрасили, наверное!
– А тихо как…
Я вслушался. Грубоватый мальчишеский смех и топот оживляли замерший лагерь, словно оцепеневший по колдовскому велению. Но всё равно, печальная и безмолвная прелесть осени трогала душу – ранней желтизной дерев, глубочайшей синью неба.
Погоды стояли хорошие, чувствуешь себя как в истопленной бане к вечеру – печь давно погасла, но тепло все еще держится, разве что парная остыла.
С ветки сорвался красный лист, и плавно вошел в штопор. Хорошо…
Весну я недолюбливаю, воспринимая, как перевал между зимними холодами и летней жарой. А вот осень… Она сама по себе. И нет в ней никакой унылости. Просто надо уметь отойти от житейского бега, и погрузиться в осеннее молчание.
Это буйное лето шумит, цвирикает, звенит, а увяданью подобает покой. Только вот, чтобы настроиться на сентябрьскую волну, надо остаться в одиночестве. Окруженный друзьями или подругами, ты не поддашься тихому очарованию золотой поры, не расслышишь шепот падающих листьев…
В кустах, гикая и давясь смехом, пробежали пацаны, но вышел лишь один Фастов. Девчонки, чуя отдаленную угрозу, обступили меня, и Дима криво усмехнулся:
– За юбками прячешься?
– Да что ты, – улыбнулся я. – Гуляю просто, дышу воздухом.
– Чего надо? – агрессивно выступила Алла. – Что вы пристали к Дане?
– Мы потом пристанем, – пообещал Димка тоном, как ему казалось, зловещим.
– А чего ждать? – резко спросил я. Меня раздражала эта дурацкая ситуация, а молчаливо надеяться на девичью защиту… Ну уж, нет уж!
Алла тревожно глянула на меня.
– Да все нормально, – обронил я, и зашагал через редкие заросли. Растерянный «посол» плелся следом.
«Рыцари» столпились на игровой площадке с рукоходами, турниками и прочими радостями для мышц. Невдалеке, огороженная колючей проволокой, перекашивалась будка насоса, беленая известкой. Ржавая труба подтекала, и каплющая вода смачивала коварную глинистую плешь.
– Ну, и чего бегать, девчонок пугать? – высвободил я копившееся ожесточение. – Чем вы недовольны?
Фастов, похоже, следовал принципу «ни вашим, ни нашим» – встал сбоку, не смешиваясь с остальными юнцами.
– Чем? – он скривился, и умело сплюнул под ноги. – Тем, что ты почему-то нравишься нашим девчонкам! А нам это не нравится!
– Примите мои соболезнования! – оскалился я.
В прошлый раз до драки не дошло, и конфликт тлел, не угасая, до самого моего отъезда. Порой мальчишеские обиды разгорались, прорываясь в реал тычками, подножками и прочими гадостями, но нынче – извините. Хватит мне быть терпилой! И я стал задирать мальчишей:
– Ну, что? Зассали? Вас же восемь – на одного! Есть желающие получить по морде? Только в очередь давайте, в очередь!
И мне удалось-таки проколупать хрупкую плотину неуверенности, удерживавшую одноклассников от рукоприкладства. Лично я не люблю драк, меня сложно вывести из себя, но уж, если это удалось, то «завести» обратно еще труднее. С самого детства колотится в голове: «Не трусь! Не трусь!», а память о прошлых унижениях мотивирует пуще медалей.
На меня бросилось сразу четверо. Замахали кулаками, съездили в челюсть, выбили пыль из куртки – я не успевал отбиваться, но злость всё накручивала и накручивала меня. Искры из глаз! Это Вовка звезданул в подбородок. Я аж «поплыл», спиною падая на изгородь – оцинкованные колючки вцепились в куртку, прорывая болонью. Встряхнувшись, заехал Вовану локтем, ногой достал Димку, и меня заново окружила потная, пыхтящая круговерть. Я и сам захекался, уставая давать отпор, а удары сыпались и сыпались, пробивая слабеющую оборону. Пацаны больше мешали друг другу, но давили числом, а я изнемогал, тупея и заботясь лишь об одном – как бы не упасть.
Внезапно «мстители» расступились, и на меня вышел Адамадзе, щурясь подбитым глазом. В руке Васька неумело крутил свой нож с наборной рукояткой.
– Порежу! – хрипло вытолкнул он, полосуя воздух и отпуская матерки.
Я прянул в сторону, и нога предательски скользнула по мокрой глине. Но и мой противник изогнулся, ловя равновесие, как неумелый фигурист на катке. Едва не падая, он взмахнул ножом – и я почувствовал, как лезвие обожгло щеку, распарывая кожу и пуская кровь.
Адамадзе испуганно отшатнулся, тараща черные глаза, и вдруг плаксиво изломил губы, выбрасывая орудие преступления, как будто оно жгло ему руку. Нож сверкнул, и булькнул в бочке с мутной водой.
– Вы что делаете, дураки? – тонко крича, подскочила Алла, и набросилась на Ваську, на Вована, мутузя всех разом. – Дураки! Дураки какие!
Мальчишки отступали, лишь прикрываясь от распаленной валькирии. Потерянные и жалкие «рыцари» даже не оправдывались. Имей они хвосты, поджали бы.
Удивительно, но в ту минуту я испытал мелкое блаженство – наконец-то натруженные руки отдыхали. Кровь сбегала по щеке тонкой струйкой, и мне пришлось склониться, чтобы не закапать рубашку.
В круге зрения показалась Званцева, дрожащими руками мявшая бинт, но вдруг пахнуло бензином – это подбежал водитель «газона».
– Ну-ка, хлопчик, повернись… – пробасил он, срывая шляпку с бутылки. – Потерпи…
Струя водки ошпарила рану, тут же накрытую ватной подушечкой, и мои непослушные пальцы прижали индпакет к щеке.
– Данечка! Данечка! – достиг ушей дрожащий, плачущий голос Аллы.
– Да все нормально, – прогундосил я. – На проволоку напоролся…
– По машинам! – гаркнул шофер по-армейски, и класс живо полез в кузов.
Меня устроили в кабине, под бочок Анне Михайловне, охавшей и причитавшей всю дорогу.
А я, наоборот, успокаивался. То ли адреналин гулял по венам, то ли шок действовал, но сердце мерно отстукивало пульс.
«Всё нормально», – на ум пошло.
* * *
Суровый врач с прокуренными усами и в строгих очках живо турнул из приемного покоя ученический и преподавательский состав. Мне мигом обработали рану, укололи, зашили – щека онемела, будто я ее отсидел, но не болела, лишь тупо ныла.
Аккуратный тампон мешал, полоски лейкопластыря стягивали кожу, но делать нечего.
– Терпи, казак, – ворчал доктор, – атаманом будешь!
Я, хоть и оклемался малость, но все еще как бы отходил. И, когда в дверях замаячил Иван Михайлович в наброшенном на погоны халате, нисколько не удивился – видел, как он вытаскивал пьяного из мотоциклетной коляски. Служба.
Дипломатично покашляв, участковый присел у двери, а следом заглянул еще какой-то милицейский чин.
– Что случилось, Данил? – взгляд Михалыча обрел прицельность.
– Да дурость случилась, – пробурчал я. – Там глина мокрая… поскользнулся и упал на колючую проволоку. Вон, всю куртку порвал… А щекой напоролся на шип! Под ноги надо было смотреть…
– Простите, Данил, – вкрадчиво сказал незнакомый чин, – а ссадины и синяки у вас откуда?
– Ну, подрались… – неохотно буркнул я. – Но, опять-таки, никто на меня не нападал. Сам, получается, напал! Ну, и получил…
– Следовательно, вы никого не обвиняете? – уточнил чин.
– Обвиняю, – заворчал я. – Себя, дурака.
Участковый, как мне показалось, глянул на меня уважительно, и легонько хлопнул по плечу. Знал ли он характер раны, были ли у него подозрения – об этом история умалчивает.
Милиционеры вышли, а медики, похлопотав еще немного, отпустили меня домой.
«Крику будет…»
Вторник, 4 сентября. Утро
Липовцы, улица Ушинского
– Ты… это… – Адамадзе не знал, как себя вести, и через силу выдавливал слова. – Спасибо, что по-пацански, а то… У меня уже три привода. Узнают если… про всё, точно в колонию упекут…
И тут на него шипящей ракетой налетела Алла.
– Ты что, вообще сдурел? – ее неожиданно тихий голос звенел от напряжения. – Живого человека резать?!
– Да не хотел я! – отчаянно заорал Василий. – Я попугать только! А там скользко, я и… Ну, случайно! Клянусь!
– Аллочка, он действительно попугать хотел, – заговорил я примирительно. – Это же видно было. Просто там глина, как мыло! Он и поскользнулся. И у меня, как назло, нога, будто по льду! Вася просто рукой махнул, чтобы не шлепнуться, а тут я. Вот и…
Комова мило покраснела, и заморгала.
– Очень больно? – вытолкнула она.
– Да не болит уже, так только… Пройдет.
Грянул звонок, и тут же в дверях показалась Анна Михайловна – она вела русский и литературу.
– Скопин! Почему ты в школе?
– Так… это… – я развел руки, словно пародируя Адамадзе. – Жив-здоров! А на перевязку после уроков. Успеваю.
– Ну-у… Ладно! – смилостивилась классная. – Тема сегодняшнего урока – «Слово о полку Игореве»…
Я не слушал, а больше посматривал вокруг, изучал одноклассников, косясь и подглядывая. Было понятно, что вчерашние события переломят ситуацию, но сильно ли? Надолго ли?
А сегодня меня порой смех разбирал. Мальчиши сидели тихонечко-тихонечко, смиренно снося презрение и сдержанный гнев школьных подруг. Стоило мне войти в класс, как девчонки окружили меня, угнетая лаской и жалостью. У них даже некая гордость за меня пробивалась – вот, дескать, не побоялся богатырь перчатку швырнуть басурманам окаянным!
И хоть бы кто из одноклассников бровку нахмурил или губку поджал – смирно сидели, как оплеванные! И только глаза поблескивали влажной мольбою, чтоб не навсегда нынешняя опала…
– …Жанр и поэтический язык «Слова», как художественное отражение жизни народа, служит подтверждением самобытного характера и высокого уровня культуры Древней Руси…
Совея, я обернулся к Алле, будто за помощью. Девичьи губы дрогнули, растягиваясь в нежной улыбке.
Глава 4.
Вторник, 11 сентября. День
Москва, ВДНХ
Ночью над столицей пролился холодный нудный дождь, близя осень, однако солнце выступило на стороне лета. С самого утра жарило и парило – нагретый воздух колыхался душным маревом – словно мстя за то, что люди радовались сентябрьской прохладе. У автоматов газ-воды выстраивались очереди, а толпы народу жались к фонтанам.
Полковник Кирш степенно кружил вокруг брызжущей «Дружбы народов», держа в руке вещественный пароль – книгу в белой обложке. От хлеставших вразвес водяных струй веяло свежестью, и он довольно щурился.
