скачать книгу бесплатно
– Мне хватает.
– А почто брони отобрал у новгородцев?
– Что, уже мамке нажаловались? Ты знаешь, Акуш, у нас, у рыцарей, есть обычай такой. Мы, когда на турнирах в поединках сходимся, то проигравший отдаёт победителю свой доспех. Вот и мои тоже выиграли… Ну что, Акуш? Расходимся? Или турнир затеем?
Окольничий криво усмехнулся.
– Обойдёшься. Мне твой шлем ни к чему.
– Ну, прощевай тогда.
– Свидимся ещё, – выцедил половец.
– В любое время, Акуш.
«Золотая сотня» ускакала, поигрывая мечами, булавами, саблями. Глухой топот копыт затих, затерялся в путанице улочек Подола. Олег осмотрелся – дома, дома, дома… Дерево скрюченное. Слякоть внизу, хмарь вверху. Сухов почувствовал внезапный упадок сил. Чего ради стремиться куда?то, добиваться чего?то? Смысл в этом какой? Вот зачем он сразу двоих врагов нажил? Каких двоих? А третий? Этот?то, плосколицый который? Ну вот, значит – троих. Зачем, спрашивается? Что за дурацкая манера – сначала создавать трудности, а потом их героически преодолевать? Чего он, вообще, добивается? Тёплого местечка при великом князе? А оно ему надо? А что ему тогда нужно? Чего он по?настоящему хочет? Не из того убогого выбора, что предлагает ему время, а вообще?
«Ты ещё смысл жизни поищи!» – зло скривился Олег. Хватит! Довольно. Устал он, наверное. Ясное дело, устал! В веке десятом скакал с восхода до полудня, а в веке тринадцатом опять, по новой, рассвет встретил. И весь день то на ногах, то в седле, а солнце?то село уже, темнеть скоро начнёт.
Житейские дела вернули Сухова к реалу. Тут не до депрессии, думать надо, где ему ополчение разместить да чем кормить две сотни здоровых лбов. Вернуться на Гору? Тогда вместо ужина «подадут» разборки…
Додумать и решить Олегу помешал недалёкий девичий крик. Встрепенувшись, Сухов развернул коня и поскакал на звук, пока не оказался на улице под названием Пасынча беседа. Там стояла старинная Ильинская церковь, а наискосок от неё ещё более древнее сооружение – приземистое жилище хазарского наместника?тудуна, который некогда подати собирал с киевлян (Аскольд того тудуна вздёрнул на ближайшем дереве, а местным посоветовал дань ему нести).
Тут?то они и собрались – четверо вояк с Горы, пьяных и мерзких, прижавших к стене резиденции тудуна девушку. Шубу с неё уже сдёрнули, и теперь грязные пальцы тянулись к расшитому нагруднику, похожему на распашонку, накинутому поверх длинной белой рубахи.
Олег на скаку покинул седло, с разбегу вонзая меч в спину ближнему из насильников. Лезвие вышло спереди, разваливая печень.
Трое собутыльников оказались не настолько пьяны, чтобы уж и вовсе растерять бойцовские качества. Они махом обернулись к шестому лишнему, выхватывая из ножен сабли да мечи. Сухов стал отступать, уводя троицу от девушки, но та и не думала сбегать, только что шубку подхватила да на плечи накинула.
Трое рубак – это сила, если при этом они не будут мешать друг другу. Поединок требует простора, чтобы было куда отступить, куда отскочить, а вот когда напавшие на тебя давку устраивают… Им же хуже.
Вои ожесточились – кроили мечами без устали, не давая Олегу продыху. Сухов понемногу отступал. Неожиданно вляпавшись в свежую коровью лепёшку, он поскользнулся, но не упал, утвердившись на колене. Один из нападавших вырвался вперёд – вонючий мужик с бородой, выпачканной в подливке, в сорочке тонкого белого полотна, шитой цветными шелками и облитой вином. Вот в эту?то винную кляксу и попал клинок Олега – пятно мигом расплылось, набухая хмельной кровью.
Изнемогая, отбивая удары, рубящие сплеча и секущие наотмашь, Сухов медленно, содрогаясь от натуги, поднялся во весь рост – и уложил третьего, грузного, в кольчуге и пластинчатом доспехе, но без шлема, с головой, обритой наголо и покрывшейся бусинками пота.
Бритоголовый упал беззвучно – остриё меча вошло ему под выпяченную нижнюю челюсть. Обратным ударом Сухов поразил четвёртого, худущего, с брыластым лицом. Худой растянулся «звёздочкой», раскинув костлявые руки и тонкие ноги.
Тяжело дыша, Олег постоял, унимая бешеное сердцебиение, вяло обтёр клинок об рубаху бритоголового и вернул меч в ножны.
А тут и новики подтянулись. Топоча, как табун лошадей, они вывернули из переулка.
– Живой ле?! – заорал Олфоромей и тут же крикнул, оповещая своих: – Живой!
– Прости, что не поспели, – выдавил Станята, отпыхиваясь и с ужасом оглядывая череду мертвяков. – Ох ты, мать честная… Да сколько их тут! Батюшки…
– Ты как дунул верхом, – с ноткой обиды сказал Пончик, – а мы пёхом! Думали, опоздаем… Угу…
– Да всё в порядке, – сказал Олег.
Обернувшись, он увидел девушку там же, где она и раньше стояла. И почему?то обрадовался. А ближе подойдя, ещё и восхитился – красавицей оказалась спасённая им киевляночка.
– Как звать тебя? – спросил Сухов, как мог, мягче.
Девушка похлопала ресницами и губы развела в робкой улыбке.
– Олёной наречена, – сказала она. – Спасибо тебе, ратоборец,[53 - Ратоборец – рыцарь.] что уберёг от лихих людей.
Сердце Олегово дало сбой. Олёна… Алёна…
– А ты б не ходила боле одна по улицам, – проговорил он с хрипотцой в голосе, – знаешь ведь, каково нынче в городе.
Олёна лукаво улыбнулась:
– А ты меня проводи до дому, чтоб одной?то не идти…
И без того большие глаза девушки стали и вовсе огромными. Олег же вздохнул с огорчением.
– Я бы проводил, да на мне – вона, две сотни мужиков, и всем надо ночлег сыскать, да какую?никакую еду…
– А там есть! – обрадованно сказала Олёна. – Два амбара здоровых стоят, и сена в них навалом – ночью тепло! И поснидать[54 - Поснидать – поужинать.] найдём чего. Пойдём!
– Ладно, уговорила.
Сухов с удовольствием подсадил девушку на чалого и повёл коня в поводу. Новики, уже куда более походя на отряд, затопали следом.
«Два здоровых амбара» обнаружились в конце Пасынчей беседы, там, где Ручай перегораживала невысокая плотина и стояла водяная мельница.
– Это деды мои построили, – сообщила девушка, – они оба мельниками были…
– Были?
– Сгинули оба лет восемь тому под Галичем.[55 - В 1227 году князь Мстислав Удатный передал Галич королевичу Андрашу, весьма способному правителю, но после смерти Удатного волынский князь Даниил Романович напал на город и развязал долгую и ненужную войну за галицкий престол.] Несчастливый это город для нас – там же и отец мой погиб… Но мельницу я никому не отдала, родни у меня много! Тем и живём – зерном берём с помола али деньгами.
– И амбары твои?
– Мои! – гордо заявила Олёна.
Дом у мельника больше на крепость походил – первый этаж из дикого камня сложен, а второй из дуба рублен. Крыша была, будто чёрной чешуей, выстелена осиновыми пластинами?лемешинами, а высокий частокол замыкал в себе обширный двор, мощённый деревянными плахами. Посторонним вход воспрещён!
Девушка протянула руки, и Олег с удовольствием снял её с седла.
Олёна перешла улицу, постучалась в соседний дом, пошла теребить своих тётушек, те примчались тут же, засуетились, забегали по двору, разжигая очаги, вытаскивая большие котлы, подняли племяшей, те наносили воды из проруби. Времени совсем немного прошло, а уже потянуло аппетитным варевом – новики задвигались поживее, заходили кругами вокруг бурлящих котлов, потирая руки и нащупывая кленовые ложки, засунутые за голенища «трофейных» сапог, – на месте ли?
Успокоившись за своих, Сухов поднялся в дом, где его встретила Олёна, переодевшаяся в запону[56 - Запона – платье типа сарафана, не сшитое по бокам. Носилось с поясом, поверх рубахи, скреплялось у колен заколкой.] василькового цвета. Волосы её были заплетены в косу и убраны под серебряный обруч с качавшимися подвесками?колтами. Раскрасневшаяся девушка оторвалась от плиты, где булькало жаркое в горшке, и показалась Олегу ещё краше, чем была. Сухов не преминул сказать ей об этом. Олёна смутилась, но глаза её засияли радостней.
– Садись, ратоборец, – проговорила она ласково, – сейчас снидать будем.
Олег присел на широкую лавку и даже закряхтел довольно.
– Ох и устал я… – признался он.
Сухов сидел, привалясь к стене, и отдыхал душой. Горница была велика, низковатый потолок поддерживался парой витых столбов, а весь угол занимала круглая глиняная печь с дымоходом, выдолбленным из ствола дерева. Рядом, на полицах, сияла медная посуда, начищенная до блеска. Напротив висела большая икона, украшенная вышитым рушником, а пол был застелен дорожками, вязанными из тряпочек.
Углядев бадейку около двери и полотенце?утиральник, висящее на крюке, Олег с сожалением поднялся.
Скинул кольчугу, скинул гамбезон, подозрительно принюхался к рубахе. Омыл лицо, руки, шею. Утёрся, чувствуя, что посвежел, словно зарядился от холодной воды.
Ужин прошёл тихо?мирно, по?семейному. Разомлевший в тепле, осоловевший от вкусной и здоровой пищи, Сухов поднялся по лестнице в горенку, где ему постелила хозяйка. Испытывая блаженство, улёгся.
В темноте блеснули два зелёных глаза.
– Кис?кис?кис! – позвал Олег. Кот в ответ невнятно мурлыкнул, подрал когти о половичок.
Сухов вздохнул. Спать хотелось ужасно, но дрёма вызвала к жизни те мысли, которые спугивал день и дневные заботы, – об усадьбе Мелиссинов, о Наталье и Гелле, о Елене, Алёне, Алёнушке… Как она там, без него? А он как – здесь? Господи ты боже мой, какие ещё «там», какие «здесь»?! Их не пространство разделило, а время! И что? Говорить «тогда» и «сейчас»? Язык не поворачивается…
Умом Олег прекрасно понимал, что с момента их последней встречи с Алёной минуло три века, что всё – потерял он любимую женщину. Расскажут ли ей варяги о том, как пропал супруг в голубом тумане, под сиреневые сполохи? Найдёт ли Елена отчима Наталье? Если хорошо подумать, то сие неважно. В любом случае, даже прапра?правнуки Елены давно уж похоронены. Вернуться бы в Константинополь, глянуть, что с домом, найти бы хоть какие?то следы… Алёнкину могилку… «Да что у него за мысли, в самом деле!» – рассердился Сухов. Могилку… Это умом он хочет поклониться давно усопшей – а ведь ужасно даже представить себе красавицу Елену дряхлой старухой! В чёрном гробу, в белых смертных пеленах… Ужас!
Но душа не верит в эти страшилки. Не принимает жестокую правду. Отрицает, казалось бы, очевидное. А если душа права? Триста лет… Подумаешь, триста! Его вон и через тыщу с лишком перекидывало…
Сухов откинул одеяло и сел. О босые ноги потёрся кот. Машинально почесав у животинки за ухом, Олег стал памятью возвращаться в прошедшее, погружаясь всё глубже и глубже. Кровь тяжко застучала в виски.
…Алёна убегает от него в парк проастия,[57 - Проастий – загородное имение.] по аллее к фонтану, что бил посреди круглой полянки, заставленной мраморными статуями. Он бросается искать женщину, но та находится сама – выходит на солнце, нагая и прекрасная, и манит к себе…
…Игнатий Фока ширкает метёлкой по плитам подъездной дорожки, смахивая опавшие листья, и громко переговаривается с Ириной. Домоправительница ласково беседует с Фокой, изредка обращаясь к поварёнку, и тогда следует строгий окрик…
…Гелла кормит Наталью, сидя на веранде. Её круглая, загорелая грудь так велика и так упруга, что дитёнку с трудом удаётся обхватить тяжёлую округлость и вжать ладошки в атласную туготу…
Сухов встал и осторожно прошлёпал к двери, боясь отдавить хвост коту. Спустился и вошёл в светёлку Олёны. Перешагнув порог маленькой комнатки, он замер, привыкая к тусклому мерцанию светца, в коем горела лучина.
Скрипнула кровать, и девушка легла на спину. Тёплое покрывало соскользнуло, обнажая груди, повторявшие формою опрокинутые чаши, и крутой изгиб бедра.
– Иди ко мне… – прошелестел в темноте вздрагивавший девичий голос. И Олег внял ему.
Глава 5,
в которой лёд трогается
Сухов так и прижился у дочери мельника, стал на постой в доме на Пасынчей беседе. А вот Пончик переселился во дворец – беречь особу великого князя киевского от хворей с поветриями. Ярослав Всеволодович прозывал Шурика на новгородский манер – Олександром, всюду таская с собой. Оттого друзья перестали часто видеться, но Олегу скучно не было – служба его протекала бурно, каждый божий день он то в драку ввязывался, то в дуэли вступал. Шестерых новиков сотнику пришлось похоронить, зато остальные сплотились ещё пуще, ещё злее стали. В одиночку по Киеву они не ходили, отправлялись, если надо было или охота пришла, впятером. Задевать их не перестали, но делали это с оглядкой – новики могли и навалять обидчикам, а если у них самих не получалось, за своих вступался Олег.
Интересно, что ни Акуш, ни Яким Сухова не трогали – они держались как бы в стороне. Но было у Олега подозрение, что именно воевода с окольничим и ставили все или почти все «батальные сцены», напускали на него безбашенных и отмороженных – заплатив, подпоив, оговорив.
Правда, бросаться на своих врагов, выяснять с ними отношения Сухов не спешил – выжидал удобного момента. Да и куда ему было спешить?..
Двадцать первого марта, на Сорок мучеников, киевляне встречали весну – они открывали ставни, счищали снег с крыш, раскутывали молодые яблони в садочках. В этот день Олёна принесла с рынка, прозванного на Подоле «толчком» пару тёплых, только что испечённых «жаворонков» – со сложенными крылышками и чёрными изюминками вместо глаз. Ещё одна примета весны!
Снега рыхлели и сходили, открывая солнцу чёрные пашни. Земля парила, наполняя хрустально?чистый, студёный воздух запахами пробуждавшейся жизни. Только Днепр продолжал спать под холодным ледяным одеялом.
С самого утра Олег развёл суету – гонял своих новиков с горки на горку, сводил их в пары, и охотники?промысловики неуклюже фехтовали увесистыми деревянными мечами – тяжело в учении, легко в бою. Сам Сухов стоял на пригорке да покрикивал. Тут?то его и нашёл Коста Вячеславич[58 - Коста Вячеславич и Судимир из Славны – реальные лица, участвовали в походе Ярослава Всеволодовича на Киев.] тысяцкий, поставленный главным над полком новгородским. Это был грузный человек, чрезвычайно широкий в плечах, однако впечатление неуклюжести было обманчивым, на самом?то деле Коста был весьма проворен.
– Здорово, Олег Романыч, – пробасил он и засопел.
– Здорово, коль не шутишь.
Посопев изрядно, словно соображая, что же сказать, тысяцкий заговорил прямо:
– Вчерась ты с Судимиром бился на мечах, цегой?то вы не поделили…
– Судимир? – нахмурился Сухов. – Это не тот ли конопатый, с рваным ухом?
– Он и есть! Медведь ему ухо порвал – зацепил удачно, не то бы всю башку снёс… – Снова посопев, Коста добавил: – Ты ж мог прибить Судимира.
– Мог, – подтвердил Олег.
– А не прибил, подранил только…
– Коста, – улыбнулся Сухов, – знаешь, я как?то не рвусь за славой палача. И не люблю устраивать чьи?то похороны – душу берегу, сколь возможно. Судимир напал, я дал сдачи… – Отвлекшись, он крикнул: – Олфоромей! Пусть твои отдохнут! Станята, раздай мечи своим!
Тысяцкий поглядел на пыхтящих новиков, осваивавших науку побеждать, и договорил:
– Судимир из Славны мне седьмая вода на киселе, родня дальняя, а всё ж родня. Спасибо, что не дал помереть дураку…
– Да не за что, – улыбнулся Сухов.
– А новгородцев своих я прижму, – пообещал Вячеславич, – пригляжу, чтоб к тебе не лезли. А то этот Влункович больно много силы взял – пущай своими новоторжцами вертит, как хочет, а моих не трогает.
– Яким поближе к князю прибивается, вот и оттирает всех, кто рядом, – локтями работает вовсю, кулаками машет. Может и подножку поставить…
– Ха! Да не выйдет у него ни хрена! Князюшка наш добра не помнит, а мне так зло его памятно. Вона, лет осьмнадцать минуло, как у Липиц битва была – должен помнить… А, да ты ж из греков… Липицы – это в родных краях Ярослава Всеволодовича. Сцепились тогда князья, никак земли поделить не могли. Тьму[59 - Под Липицами действительно полегло почти 10 000 человек, то бишь тьма.] народу перебили… Так что ж? Пленных новгородцев князь наш зарезать велел, а от Липиц первым дунул! И сдался первым же, а после у брата Константина прощение вымаливал и волости, а у тестя, Мстислава Удатного, чтоб жену возвернули, Феодосью Мстиславну. Во как! Князь поступает так, как его правая нога велит, – того повысит, этого понизит… Так?то вот. Разговорился я что?то не по делу… Я ж к тебе с другим шёл – Ярослав Всеволодович всех призывает до себе, гостей привечать будем.
– Это кого ж к нам чёрт несёт?
– Владимира Рюриковича, князя бывшего!
Бывший великий князь оказался мужчиной в возрасте. Одет он был пышно, с щегольской роскошью – сплошь соболя да парча, но вот дружину с собой Владимир Рюрикович привёл малую, да и ту наполовину из половцев собрал. Потому, видать, и зазвал Ярослава Всеволодовича, что сам он Киев удержать не способен был – силёнок не хватало.
Встречали князя на Бабином Торжку, где выстроились полки и дружина Ярослава Всеволодовича. Новики были оттеснены на задний план, поближе к народу – киевляне собрались толпами, жадно рассматривая прибывающих и встречающих.
Ярослав приоделся на киевский лад – в длинную зелёную свиту с красной каймой по низу и золотыми зарукавьями, сверху накинул синий плащ?корзно с серебряным позументом, на ноги портки натянул рытого бархату, а обулся в зелёные сафьяновые сапоги. Голову великого князя покрывала (так и хотелось сказать: венчала) круглая шапка с меховым околышем.
Ярослав Всеволодович вышел к Владимиру первым, как всякий любезный хозяин.
– Здрав будь, Володимер! – сказал он.
– И тебе поздорову, – ответствовал Рюрикович.
Дружески приобняв Владимира, великий князь киевский повёл его в круглостенную Гридницу, что возвышалась в полусотне шагов от Десятинной церкви. Это была массивная ротонда, саженей[60 - Сажень – мера длины, в среднем равнялась 2,10 метра.] десяти в поперечнике. С внешней и внутренней стороны Гридница имела по шестнадцать полуколонн?пилястров, а посередке обширного круглого зала находился массивный кирпичный столб в четыре обхвата, поддерживавший свод. Свет в ротонду проникал через арки окон, проделанные наверху между пилястрами, рассыпая яркие блики по фрескам, изображавшим сцены охоты, и по обливным керамическим плиткам.
Олег всё это видел, поскольку вошёл под своды Гридницы в числе «и других официальных лиц» – спальников, стольников, мечников, милостников, бояр киевских. Все расселись вдоль стен по резным лавкам, обшитым кожею и набитым шерстью для пущей мякоти, а Сухову сразу припомнилась Золотая палата императорского дворца – ротонда была на неё отдалённо похожа.
