скачать книгу бесплатно
– Позвольте, почему? – возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа.
Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая.
– По подозрению в убийстве господина Камышина.
– В убийстве? Какая чушь! Что вы такое говорите?
– Was ist denn hier los?[5 - Что здесь происходит? (нем.)] – вопросил Франц.
– Вы также следуйте за мной, – сказал ему чин.
У меня подкосились ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана – наихудшая.
– Вы – Елена Даниловна Тихменева? – спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры.
– Да, – подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом он меня уже спрашивал.
Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри.
– Ваше звание? – продолжил следователь.
– Девица, – сообщила я и, подумав, добавила: – Сирота, дочь обер-офицера Тихменева Данилы Гавриловича.
– Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом?
– Нет.
Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под круглых очков.
– Замечательно-с, – продолжил следователь. – Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину преступника и, следовательно, степень наказания.
– Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата.
– Но факты и улики говорят об обратном.
– Я ничего такого не совершала…
– Первого ноября сего года, в воскресенье, – монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, – вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева на углу Садовой и Гороховой. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам.
– Я не знаю никакого господина Камышина…
– Что в таком случае вы делали в его квартире?
– В его квартире?
– Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера.
Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей.
– Я приехала к певице, мадам Жармо, – пробормотала я.
– Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо.
– Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный.
– Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября.
– Отрицаю, – кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше.
– Знакомы ли вы со студентом Плетневым?
– Нет, не знакома.
– Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие.
Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было нелепо, но я всё же попыталась.
– Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? – уточнил следователь.
– Я… я не помню такого, – промямлила я.
– Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства?
– Нет, не помню и не выходила…
– Что ж, так и запишем-с.
Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу…
– Второе… – продолжил следователь. – Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это…
Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь.
– Вам знакома эта вещь?
– Нет, не знакома.
– А вот эти инициалы?
Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы Е.Т. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну.
– Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне?
– Это улика… Вы напрасно отрицаете, что это ваша вещь. Господин Штольнер подтвердил, что видел это зеркальце у вас и даже держал его в руках, разглядывая инициалы. Вот так-то, сударыня.
Ах, Франц, Франц! Неужели ты не мог соврать? Следователь смотрел на меня, будто поставил точку, пригвоздив к месту. Рассказать всю или часть правды? Признаться, зачем и почему я пришла на ту квартиру? Придумать что-то другое? Справиться с паникой, собраться с силами. Отрицать всё, даже очевидное…
– Я… я не помню, ничего не помню. Скажите, если кто-то убил этого… Камушина, то как?
Следователь уставился на меня, прищурив и без того узкие глаза. Секретарь же, напротив, округлил их, став похожим на прилизанного филина.
– Камышин, его звали Камышин, – сказал следователь. – Вы не помните, как убили его?
– Да, не помню, не знаю… потому что я его не убивала! Его зарезали? Задушили? Ударили?
Слёзы брызнули и потекли по щекам, хлынули потоком, словно во мне прорвалась лавина.
– Воды, подайте воды! – скомандовал следователь секретарю.
Тот, засуетившись, притащил пожелтевший графин и стакан такого же вида, плеснул в него воды. Я взяла стакан двумя руками, чтобы не расплескать воду. Больше всего мне хотелось выплеснуть её в лица, уставившиеся на меня, но я сделала глоток и вернула стакан, не поблагодарив.
Глава 3. В секретной
Вследствие моего припадка следователь прервал допрос, вызвал конвой и распорядился отвести меня в секретную. Секретной оказалась душная комната, сажени полторы в длину с крошечным зарешеченным окошком. Грязный стол, рукомойник с ведром в углу и узкая койка, застланная серым одеялом. Я села на койку, пытаясь унять дрожь, затем легла, укрывшись пальто, – холод победил брезгливость – и на удивление быстро заснула, словно провалилась в пропасть.
Нельзя сказать, что наутро проснулась бодрой и отдохнувшей, но определенно чувствовала себя лучше, чем можно было бы ожидать. Плеснула в лицо водой из рукомойника, переплела волосы. Отведала несколько ложек мутного вида и вкуса похлебки и сжевала кусок хлеба, запивая жидким чаем. Сил сей завтрак не прибавил, но утренние занятия и блёклый свет, проникающий сквозь грязное окно, побудили к размышлениям и даже к составлению хоть какого-то плана действий. Положение виделось почти безнадёжным – всё и все свидетельствовали против. Жизнь моя была движением к пропасти, и вот в конце концов я оказалась на её краю. Сложись всё иначе, я, возможно, до сих пор служила бы гувернанткой, если не детей господина Р – мне не хотелось даже мысленно упоминать его имя, – то другого семейства. Ведь я была неплохой воспитательницей, и дети любили меня. А ныне нахожусь в конце пути, пройденного от гувернантки-выпускницы Павловского института до арестантки, обвиняемой в убийстве. Но кто, кто же убил? Был ли убийца той темной фигурой, что мелькнула у дома? Или оставался в квартире и следил за мной, когда я трогала Камышина и прикладывала зеркало к его губам? От последней мысли по и без того мёрзнувшей спине пробежал холод.
Чтобы попытаться спастись, нужно рассказать правду. Но какую правду я могла поведать? Что приехала в Баден-Баден на воды в образе скучающей состоятельной дамы, дабы по поручению некого господина N, с которым познакомилась в Петербурге, выкрасть у проживающего там польского аристократа графа Валуцкого одно письмо. Господин N сказал, что в этом письме содержатся сведения государственной важности; что никто не должен знать о письме; что в случае удачи мне придётся самой доставить его в Петербург и передать человеку, который будет ждать в той злосчастной квартире. Рассказать, что я успешно выкрала это письмо у графа, который воспылал ко мне пылкими чувствами; что доставила его в Петербург, но на указанной квартире обнаружила убитого человека и от страха сбежала. Рассказать всё это было невозможно. Где тот господин N? Разве мне поверят?
Явился конвой, и меня снова привели в комнату, где ожидали все те же следователь и секретарь. Но на этот раз здесь присутствовал третий – студент Плетнёв собственной персоной. Теперь я узнала и вспомнила его – он пытался ухаживать за мной, в Александринке, где я служила, подвизаясь на ролях «кушать подано». Очная ставка, как объявил следователь, прошла быстро и безболезненно. Как оказалось, Плетнёв занимался математикой с сыном одного из жильцов той парадной, и, когда я бежала из квартиры, как раз шёл на урок, а позже был опрошен и стал свидетелем. После того как он удалился, стараясь не смотреть в мою сторону, следователь продолжил:
– Итак, сударыня, теперь вы не можете отрицать, что были в той квартире первого ноября во время убийства господина Камышина…
Я промолчала, собираясь с мыслями, которых не было.
– Вы желали знать-с, как убили. Так вот, вы сделали это посредством ножа, который бросили в реку, сбегая с места преступления…
– Бросила в реку? – изумилась я
– Да, именно так-с. Имеются показания извозчика, который вёз вас от дома Яковлева и по вашей просьбе остановился на Измайловском мосту, с которого вы бросили в воду нож.
– Но это… – начала и тут же умолкла я.
Моя нелепая попытка скрыться от слежки обернулась ужасной уликой. История про выброшенную шляпку вряд ли вызовет доверие следователя, если не ухудшит положение.
– Извозчик довёз вас до станции, где вы, по всей вероятности, сели в поезд и отправились в Гатчино. Так-с?
– Да, так, – призналась я, придавленная тяжестью фактов. – Я… я заболела. Но я не убивала!
– Где же вы находились, пока хворали?
Мне вовсе не хотелось втягивать в свои мрачные дела инженера Сергея Николаевича. Не хотелось, но пришлось. Я очень надеялась, что это не нанесет ему какого-либо вреда.
– Хорошо-с. Следовательно, вы провели эти дни в доме господина Бочарова? – уточнил следователь, неприятно скривив губы.
– Он любезно предоставил комнату и вызвал доктора. У меня была сильная простуда… катаральное воспаление.
– Вы были с ним знакомы прежде? Каково рода ваши отношения?
– Никакого рода… Разве это имеет отношение к делу? – спросила я.
– Предоставьте-с решать мне…
– Господин Бочаров не был мне знаком прежде, он просто оказал помощь. Я не успела снять комнату, я только что приехала.
– Из-за границы… – молвил следователь, вложив в слова, как мне показалось, какой-то особый смысл.
С тревогой ждала, что он объяснит этот смысл, но он спросил:
– Отчего же он не поместил вас в больницу?
– Он пригласил врача, и тот сказал, что меня не следует перевозить куда-либо…
– Позвольте спросить, каков род ваших занятий? Чем вы зарабатываете на жизнь?
– Служу в театре, актрисой…
– Актрисой, стало быть… Хорошо-с. А теперь расскажите, как всё произошло.
Я сделала глубокий вдох и рассказала. Обо всём, лишь упустив причину, которая привела меня в ту злосчастную квартиру. Следователь, слушая, уткнулся взглядом в свои бумаги, секретарь скрипел пером, где-то за дверью слышались тяжелые шаги проходящего по коридору.
– Стало быть, вы настаиваете, что господина Камышина не убивали и в квартиру попали по случайности, – сказал следователь, когда я закончила своё полупризнание.
– Да, настаиваю.
– Хорошо-с. Прочтите протокол дознания и подпишите его по всем вопросным пунктам.
Я сделала всё, что было указано, и меня снова отвели в секретную. Начинало темнеть, и в комнате становилось мрачней и холодней. Из углов слышалось зловещее шуршание, солдат-полицейский время от времени отпирал форточку на двери и наблюдал за мною. Видимо, то была его обязанность и единственное развлечение во время службы. Когда совсем стемнело, он принес ночник. Запах горевшего масла смешался с застоялым запахом комнаты, а из угла глянули красные глаза местной обитательницы – крысы. Хорошенькое соседство. В эту ночь я почти не спала, в ужасе от соседства с крысой, снова и снова обдумывая сказанное следователю, строя предположения и плача. Сон сморил лишь под утро.
Два дня меня никуда не вызывали, а прочее повторилось с угрюмой монотонностью. Снаружи завывал поднявшийся ветер, пошёл мокрый снег, залепив оконце белыми охапками. Моя решимость бороться вовсе растаяла, уступив место горькому отчаянию.
Ближе к вечеру третьего дня моего пребывания в заключении загремел ключ в замке, вошёл солдат, зажёг ночник и, наклонившись надо мной, сунул в руку скомканный клочок бумаги. Когда он также молча вышел, я развернула листок и прочла при свете дрожащего пламени.
«Признайтесь в содеянном, ответьте согласием показать на месте, как Вы это сделали.
Ваш друг В.»
Признаться в содеянном? Ваш друг В.? Кто это? Зачем? Почему? Вопросы табуном полетели в голове. Уловка следователя, чтобы я, понадеявшись на помощь некого друга, призналась и облегчила ему дело? Я совсем перестала понимать то, что и прежде не совсем понимала. Легла на койку, даже забыв бояться крысы, что копошилась в углу. Задремала, словно упала в пропасть. Не запомнившийся сон был тяжел и короток. Проснулась от дикого крика. Вскочила. Тишина гулко отдавалась в ушах, стукнула форточка на двери.
– Что случилось, барынька? Чего кричите? Наснилось чего?
– Это я.. кричала?
– Вы, кто ж ещё. Ложитесь спать, да не кричите более.
Солдат захлопнул форточку, а я опустила голову на грязную подушку, закуталась в пальто. Сна больше не было. До утра мучилась мыслями о смятой записке, а к утру твердо решила, что признаться в убийстве из-за какого-то письма равносильно самоубийству.
Прошёл ещё день. Меня не вызывали. Вероятно, оттого, что дело закрыли, уверившись, что я виновна и допрашивать меня более нет смысла. Что дальше? Суд и приговор? Временами ужас отчаяния так сдавливал горло, что я задыхалась. Волей-неволей перестала бояться и подружилась с крысой, которая теперь выбиралась из угла в середину комнаты и наблюдала за мной, шевеля усами. Я кормила её кусочками хлеба от своей порции. Вечером тот же дежурный полицейский принес вторую записку.
