скачать книгу бесплатно
Вечером пятого дня, слегка покашливая и облачившись в новое домашнее платье, я вышла к ужину.
– Несказанно рад видеть вас в добром здравии или на пути к нему, – витиевато приветствовал меня Сергей Николаевич, одарив своей короткой улыбкой.
– Вы умеете не только выбирать дамские наряды, но и выстраивать изящные комплименты.
– Вы переоцениваете мои возможности. Кстати, признаюсь… при первом знакомстве вы показались мне немного… другой.
– Какой же? – не без ехидства спросила я.
Он помолчал, видимо, подбирая слова.
– Глуповатой трусливой дамочкой? – подсказала я.
Широкая улыбка была мне ответом. Когда он улыбался, то становился совершенно неподражаемым – загоралась синева глаз, на правой щеке возникала ямочка.
– Помилуйте, Елена Даниловна, я вовсе не это имел в виду.
– Что же тогда? Я ведь вас совсем не знала, – отговорилась я.
Он взглянул с какой-то вопросительной усмешкой, словно поймал меня на слове. Хотя, действительно поймал. Сама того не заметив, я перестала изображать трусливую дурочку, став почти самой собой, и в дальнейшем разговоре призналась, что мне нравится ездить в поездах, плавать на кораблях и скакать верхом.
– В детстве я жила в таком же доме, и сад был, и пруд, и баня, и лошади…, я даже как-то сбежала в ночное с деревенскими мальчишками. Тётушка меня страшно ругала за это. Я ведь росла в семье дяди, рано потеряла родителей.
– Мои родители тоже умерли, когда я был ребёнком. Отец – от старых ран, а мать – от чахотки, – сказал Бочаров. – Я вырос здесь, это дом моей тёти. В тринадцать лет поступил в Институт путей сообщения как обер-офицерский сын. У нас с вами схожие судьбы. Разве что я был один у родителей, а у вас есть брат.
– Брат? Да, кузен, сын моей тёти…
Кузен у меня действительно был, но я уже не помнила, когда виделась с ним в последний раз.
Капитолина шумно сервировала стол: вкусно дымящийся судок с котлетами, блюда с румяно обжаренным картофелем, хрустящими солёными огурцами…
– Кстати, вы упомянули о бане, – продолжил разговор Бочаров, принимаясь за еду. – Иван Гаврилович, доктор, считает, что парная вам совсем не повредит.
Баню затопили на следующий день ближе к вечеру, когда засинели сумерки. Закутавшись в теплый бурнус, я пошла вслед за Капитолиной по тропинке мокрого сада к сияющей свежим срубом бане, что стояла в стороне от дома на берегу большого пруда. Внутри пахло травами и распаренной березовой листвой. Упомянутая хозяином дома конструкция с насосом занимала половину предбанника и исправно подавала воду из пруда через большой медный кран.
Отослала горничную, заверив её, что справлюсь, разделась и, осмотрев парную, отважно забралась на полок. Поначалу сомлела, пришлось плескать в лицо холодной водой, а затем, обвыкнув, села на лавку, вдыхала духмяный пар и берёзовый аромат, потела, растекалась от удовольствия.
Возвращалась в дом в темноте, задыхаясь от неги и усталости. Капитолина принесла горячий чай с мёдом.
– Барин опять из города приехали, – сообщила она.
Напилась чаю, отпустила горничную и устроилась на кушетке, не думая ни о чём – такое удавалось не часто. Распустила волосы, стянутые полотенцем, и принялась расчесывать их, добиваясь гладкости. Темные с каштановым отливом густые волосы всегда были моей сильной стороной. Расчесала, заплела в косу, рассмотрела себя в ручное круглое зеркало, что принесла горничная. Сельская простушка с крупноватым носом и пухлыми губами глянула оттуда. Щёки пылали румянцем, глаза прояснели, губам вернулся здоровый вид и цвет – затянулись трещины, что появились во время лихорадки.
Негромкий стук в дверь заставил вздрогнуть, не от испуга, скорее, от волнения.
– Войдите, – сказала я.
Он вошёл, остановился в дверях.
– Добрый вечер, Елена Даниловна. Зашёл пожелать спокойной ночи да спросить, понравилась ли вам моя баня?
– Баня превосходная, я словно заново родилась. И оценила ваш насос для качания воды. Это потрясающе!
Он улыбнулся, запустив ямочку на щеку.
– Премного благодарен…
– Это я благодарна вам. Вы каждый день совершаете долгую поездку сюда. Завтра последний день, когда я пользуюсь вашим гостеприимством. Признаюсь, не помню, когда мне было так хорошо. Несмотря на катаральное воспаление…
– Я рад… – сказал он, смешался и быстро добавил: – Разумеется, не тому, что вы заболели, и, тем более, тому, что собираетесь покинуть мой дом, а тому, что эти обстоятельства… короче говоря, рад знакомству с вами. И не спешите, прошу вас, вы ещё не оправились после болезни…
Он даже заикался, произнося эту неловкую патетическую речь. Я, повинуясь какому-то неосознанному порыву, поднялась с кушетки; зеркало, которое так и держала в руке, выскользнуло, я бросилась ловить его, испугавшись, что сей миг оно разобьётся, и столкнулась лбом со лбом Сергея, который тоже поспешил за зеркалом. Отшатнулись, он схватил меня за руку, удерживая от падения, мы сели на кушетку, потирая лбы и смеясь. Бочаров наклонился и поднял зеркало, виновника происшествия.
– Не разбилось? – спросила я.
– Нет, цело.
– От меня вам одни расходы, – посетовала я.
– Это неважно… Не сильно я вас ушиб?
– Не более, чем я вас. Нужно приложить пятак или что-то холодное…
Он сидел рядом на кушетке, и его близость действовала на меня завораживающе, всё в нем влекло меня, синие глаза, движения, запах, дыхание, темные мягкие волосы… Я потрогала его лоб, проверяя наличие шишки от удара, и не смогла удержаться, уступив давнишнему желанию растрепать ему волосы. В следующее мгновение его губы прижались к моим, сначала коротко, словно на пробу, затем горячее и настойчивей, и я не могла не ответить на поцелуй. Если бы он зашёл дальше, мне, признаться, было бы трудно устоять, но он сжал меня за плечи и отпустил, поднялся.
– Пожалуй, пойду. Пришлю Капитолину, у нее есть средства от всех болезней. Спокойной ночи, Елена Даниловна. Останьтесь еще хотя бы на пару дней.
Сказал и вышел, а я заметалась по комнате, не в силах справиться с волнением. Пришла горничная с примочками и советами, и я немного успокоилась.
Утром проснулась, когда в столовой пробили часы – они били настолько громко, что их звон слышался во всех комнатах дома. На столике у кровати под гребнем лежал свернутый вчетверо лист бумаги, надписанный: Елене. Подержала его в руке, боясь развернуть, вернула на стол. Расчесала волосы, заплела в косы, закрутила кренделем. Достала из платяного шкапа корсет и своё платье. Вздрогнула от стука в дверь. Сергей? Нет-нет! Схватила непрочитанную записку, сунула в ридикюль. Явилась Капитолина.
– Доброго утречка. Проснулись, барыня? Завтрак подать в столовую или сюда принесть?
– Утро доброе. Который час, Капитолина?
– Так уж рассвело, барыня.
– Сергей Николаевич уехал на службу?
– Затемно уехали, верхом.
Вот и славно, как говорится, расставания – лишние слёзы. Боялась читать его записку. Всё это было не нужно, не входило в планы. В какие-такие планы, с горькой усмешкой одернула я себя. Все твои планы рухнули в тот миг, когда ты вошла в квартиру на Садовой, а, может, и намного раньше. Забудь обо всем, о планах, мечтах и прочем, уехавшем затемно…
– Завтракать не буду, Капитолина, некогда. Принеси бумаги и чернил. И пальто, мне нужно успеть на поезд.
– Как же так, барыня? – изумлённо запричитала горничная. – Барин ничего не говорили про ваш отъезд, а напротив приказали обихаживать… Никак невозможно вас отпустить!
– Ничего, я ему всё напишу, принеси бумагу, – отрезала я.
Капитолина сдалась не сразу, хотя меня не отпускало чувство, что она, защитница своего дорогого барина, рада моему отъезду. Она ушла, а я прочла записку, очень краткую.
Елена Даниловна,
Вернусь вечером, не уезжайте.
Бочаров
Я не терзалась, комкая и отбрасывая неудачные варианты, написала один и сразу.
Благодарю за доброту, участие и всё прочее, что Вы сделали для меня. Надеюсь, что не доставила Вам излишнего беспокойства. Не могу более злоупотреблять Вашим гостеприимством. Более того, ждут дела, требующие срочного исполнения.
Елена Т.
Вышла из дома под причитания Капитолины, в которых уже зазвучало искреннее желание задержать меня.
– Барыня, обождите, найдем извозчика, довезет вас.
– Я пешком дойду до станции.
– Как же пешком, барыня? Вы ж ещё не окрепли после хвори…
– Окрепла, ещё как окрепла. Хочу прогуляться, смотри, какая славная погода. Прощай, Капитолина, спасибо тебе.
– Прощевайте, барыня, – безнадежно кивнула она. – Матвей бы хоть проводил, так в лавку с утра ушёл и пропал, лиходей… Пройдете прямо по улочке, а там, возле лавки, свернете направо и прямёхонько к станции выйдите. Ох, подождали бы экипаж, упрямые какие… Что барин-то скажут… попадёт мне, однако.
День действительно выдался славным. Слегка морозило, свет небесной синевы заливал всё вокруг – опавшая влажная листва под деревьями золотилась в её лучах, поблескивал тонкий потрескавшийся ледок на лужах. Прошла по указанному Капитолиной маршруту и, не доходя до станции, свернула, направляясь в сторону Мариинской улицы, где жила знакомая и подруга. Спешила, словно героиня того английского романа, сбежавшая от оказавшегося женатым возлюбленного.
Подруга моя, Евдокия Киреева, Дюша, жила в собственном доме с мезонином, схожем с домом инженера Бочарова. Познакомились мы еще девочками в Павловском институте, после окончания расстались и несколько лет не виделись. Дюша вышла замуж за немолодого гатчинского купца, а я, не преуспев в роли гувернантки, ступила на иную стезю. Встретились случайно, в Гостином дворе. Дюша овдовела, получив в наследство домик и какое-то хозяйство. С тех пор я не раз наезжала к ней, она радостно принимала, и мы вели душевные разговоры за полночь.
– Лёля, душа моя, как я рада тебе, – приветствовала меня подруга, высокая дородная, белокожая, как все рыжеволосые. – Я тебя в окно увидала, ты пешком, по привычке. Сегодня день – божья благодать. Поездом приехала? Неделю, как поезд пустили, до города. Нет, поезду, вроде, еще рано…
– Экипажем, с попутчиками, – соврала я.
Дюша суетилась, на ходу расспрашивая, отвечая на вопросы и давая распоряжения по поводу чая и закусок. Вскоре мы сидели за столом, у сияющего начищенной медью самовара, делились прожитым, насколько позволял предел искренности.
Мне было хорошо и покойно у неё, но дело ждало меня в Петербурге. Я составила новый приблизительный план действий. Разумеется, он не был хорош, и, как показало время, весьма ошибочен, но ничего лучшего в силу своих возможностей я придумать не смогла. Делай, что должно, и будь, что будет.
Глава 2. В Петербурге
На следующий день, выполнив малую часть плана, я распрощалась с подругой и, заплатив рубль, села в карету дилижанса, который курсировал между Гатчино и Царским Селом. Оттуда поездом добралась до Петербурга. Первым делом отправилась в гостиницу, где должны были остановиться кондитеры Штольнеры, и где находились мои вещи. Никто не следил за мною в Гатчино – в этом я была уверена, – и никто не мог знать, что я прибыла на Царскосельскую станцию и извозчиком поехала в гостиницу. Встречи с самими Штольнерами избежать не удалось – едва я вошла в вестибюль гостиницы, как попала в их галантные семейные объятия.
– Wo waren Sie so lange, Fr?ulein Helen? – вскричал Франц. – Ich скучать, обеспокоен… ein Hotelzimmer mieten, но вас нет.
– Herzlichen Dank. Я пойду переоденусь. Kleidung wechseln.
– Ich warte, Fr?ulein Helen[2 - Где Вы были так долго, фройляйн Элен? Номер снят…Большое спасибо. Переоденусь.Я буду ждать, фройляйн Элен. (нем.)].
Не очень-то нужно ваше ожидание, Herr Franz Stollner, но, с другой стороны, подумала я, его сопровождение не принесёт вреда, а, возможно, будет полезным.
Номер, точнее, комната, входящая в состав номера, снятого разумно экономным семейством, была небольшой, но чистой и светлой. Платья поглажены и развешены в шкапу. Я сполоснулась в крошечной туалетной, надела чистое белье, выбрала платье – шерстяное оттенка речного жемчуга, – поправила волосы, добавила аромата духов, приличного для скромной девушки со скромными средствами, но не без вкуса; надела пальто и шаль, и спустилась в вестибюль в призрачной надежде, что Франц испарился. Разумеется, такого никак не могло произойти с добродушным суетливым толстяком.
Следующая часть плана была самой рискованной, но необходимой, поскольку я просто не знала иного выхода. Я намеревалась ещё раз посетить злосчастную квартиру в доме на углу Садовой и Гороховой – возможно, там оставлен какой-либо знак или сообщение, – или хотя бы пройти мимо – вдруг соратник погибшего увидит меня и что-то предпримет. План был скверен, почти безнадёжен – вход в квартиру наверняка закрыт в силу полицейского расследования, а соратники вряд ли сутками болтаются под её окнами, – но, если это письмо, столь дорого оцененное, с таким трудом добытое и почти доставленное, действительно важно и даже может изменить ход военных событий, то я буду не я, если не предприму сию попытку. И, в конце концов, две тысячи на дороге не валяются.
Франц поймал извозчика, и мы, под аккомпанемент его затейливой смеси немецкого и русского, отправились к месту назначения. День выдался сумрачным, серым, абсолютно ноябрьским, а когда мы вышли из экипажа, поднялся ветер, погнал по мостовой сырую листву, ударил в лица предзимним холодом. Франц заворчал, ругая петербургскую погоду, я слушала в пол-уха, дрожа то ли от стужи, то ли от волнения.
– Lass uns gehen, sie wohnen im zweiten Stock,[3 - Идемте, квартира на втором этаже. (нем.)] – сказала я, приглашая Франца подняться.
Вошли в парадную, швейцар, которого в прошлый раз и вовсе не было, вопросил, куда мы направляемся.
– Ми идти zweiten Stock! – выступил Франц, надув и без того пухлые щёки.
– Моя знакомая, певица, э-э-э… мадам Жармо, живёт на втором этаже, в квартире номер шесть… или семь, не помню, – прощебетала я. – Erinnern Sie, Franz?
– Ich erinnere nicht,[4 - Вы помните, Франц?Я не помню (нем.)] – честно признался Франц.
– Нет тут никаких певиц, мадам, – пробасил швейцар. – Верно, в другой парадной?
– Нет, в этой, на втором этаже. Я поднимусь, поднимусь… – щебетала я, строя глазки пространству.
– Подымайтесь, мадам, но в седьмой квартире проживают их высокородие господин Булдаков, а шестая ныне пустует. Там на прошлой неделе человека убили…
– Как убили? – ахнула я. – На самом деле убили? До смерти?
– А как ещё можно убить? Не до смерти, что ль, – усмехнулся швейцар.
Франц испуганно зачастил про опасность и осторожность.
– А можно… посмотреть? – закинула я удочку.
– Что посмотреть?
– Квартиру… где убили… так интересно!
– Какой там интерес. Пустая квартира, сударыня.
Я запустила умирающую от любопытства дурочку, вдруг забывшую о певице мадам Жармо. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним – худощавая полицейского чина в черном мундире.
– Вот она, эта дама, – сказал будочник, кивая в мою сторону.
– Вы поднимались в шестую квартиру, мадам? – обратился ко мне чин.
– Что случилось? – заворковала я. – Здесь живёт моя знакомая, мадам Жармо, а потом швейцар сказал, что там кого-то убили, вот мне и захотелось посмотреть…
– Вы есть Тихменева Елена Даниловна? – спросил чин.
– Да, это я. Как вы знаете? – спросила я, выходя из роли от испуга.
– Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны.
