Гуляйполе

А страна с избытком молодежи, желающей, но не имеющей возможности получить достойное образование и приличный заработок, обречена на революционное брожение. Если же вооружить молодых людей – то на неизбежную революцию. А вооружает, как известно, война. Только, увы, это не было ведомо монарху и его окружению.

В России, переполненной ищущей своего места в жизни молодежью, пока лишь брожение. Робкие «факелы» в помещичьих усадьбах. Маевки с громкими зажигательными речами и тихими, шепотом, вопросами о револьверах и берданках. В Новороссии до поры вроде было совсем глухо. Все-таки от голода никто не мучился. Но что-то зрело, что-то зрело! Память о предках-бунтарях была еще жива в сердцах народа.

Вот ведь незадача: и жить невмоготу, и потрясти Россию боязно. Ещё в старину казацкие старшины, поначалу поддерживавшие восстания, вскоре, должно быть, осознали гибельность бунта. Потому и застрелили Булавина, выдали Разина и Емельяна Пугачева.

А если опять попробовать?

В Новороссии марксистская революционная идея, слишком сложная для понимания в столь разнородной среде, не могла привиться, разве что в больших индустриальных городах, но их было не так уж много. Основная масса народа жила в селах, на хуторах, в поселках или местечках, горожанами которых стали вчерашние крестьяне. Им пришлись по душе ясные, сливающиеся с древней мечтой о воле и равенстве, анархические идеи. Они были доступны даже самым малограмотным. Так начала зарождаться анархическая республика. И не на Дону с его уже сложившимся патриархальным укладом, с выборными атаманами, верно служившими царю, а у днепровских порогов, у развалин былой Запорожской Сечи, где грохот бушующей воды сливался с грохотом станков и заводскими гудками.

Ничего этого не знал и ни о чем таком не задумывался по молодости и недостатку образования задиристый и непокорный хлопчик Нестор Махно. В школе он проучился всего полтора года. Хотел бы учиться и дальше, но за озорство и верховодство в среде «баламутов» был изгнан строгим директором.

Да и чему могли научить его «малописьменные» преподаватели начальных школ, сами представлявшие собой по большей части протестную публику? «Общественность» мечтала о какой-то иной России, похожей то ли на Запорожскую Сечь, то ли на Беловодье, где каждый волен и свободен и получает неизвестно за что хорошее жалованье. У России, имеющей два лика, материнский и мачехин, они видели лишь один. Никто не думал, что и для них держава является крышей, хоть бы и соломенной, но спасающей от стихии, чужеземных нашествий, междоусобицы…

К четырнадцати годам Нестор Махно уже понял: кулаки, помещики, торговцы, заводчики – это враги, не дающие житья его многочисленной семье, споившие отца. Полицейские, чиновники, попы – тоже враги. Если у них отобрать добро, землю и раздать людям, все заживут вольготно и счастливо.

Лишенный отца, школы и воспитателей, он, как и любой активный, кипящий энергией подросток, мечтал об учителе, который объяснил бы ему, как жить и зачем. И он его нашел. Нестор услышал от Вольдемара Антони такие слова, которые до сих пор никто и никогда не произносил.

Подобные Антони наставники, как мухи, слетались в бывшие козацкие слободы, такие же, как примечательное по названию Гуляйполе, своего рода столица «гулящих людей». Впрочем, аналогичных «столиц» в прежнем Диком Поле, ставшем самым богатым и самым взрывоопасным российским краем, насчитывалось немало. В Москве и Санкт-Петербурге, мнящих себя ключами к стране, заложены лишь фитили. Запалы. А основной заряд взрывчатого вещества – здесь.

Глава восьмая

Они шли по улице Гуляйполя с независимым видом, ощущая свою слитность и силу. Разумеется, в ватаге сам Нестор, его брат Григорий, братья Лепетченки, Сашко Калашник, Семка Каретников, Тимош Лашкевич. И чуть в стороне Федосий Щусь.

Их компания за два-три года несколько увеличилась. К ним пристал высокий чернобровый Петро Шаровский, парнишка из еврейской колонии Шмерко Хшива, Марко Левадный из соседнего села Тырса. Эти держались немного позади, как и положено новичкам.

А следом и как бы по своим делам плелась босоногая Настя, непризнанная участница этой первой «махновской армии».

Шли, лузгая семечки, лихо сплевывая шелуху. Красовались. Они уже переросли пору набегов на сады, но находились в той стадии становления, когда еще не имели ни цельной «идеи», ни безусловного вожака, которому бы повиновались беспрекословно. Пока они были способны как на безрассудную, отчаянную выходку, так и на паническое бегство в случае серьезной угрозы. И все же их радовало то, что прохожие поглядывали на них с опаской.

На углу, у больницы, они заметили отца Ивана и Сашка Лепетченков – полицейского урядника Якима Лепетченка. Был он низкорослый, но широкоплечий, при шашке и с огромным «лефоше» в кобуре.

Ватага замедлила ход. Так издавна повелось, что к полицейским в Гуляйполе относились с почтением и даже некоторым страхом.

– Доброго здоровья, Якым Данилыч!

– Здравствуйте, здравствуйте! На яку шкоду настроилысь?

– Та ни, дядько Якым. Гуляем.

– Гуляйте, гуляйте, пока молоди. Тилькы шкоду не делайте.

Нарочито зевнув, Лепетченко скрылся за домами. Ватага двинулась дальше.

– Шо-то ваш батько сьодни якыйсь дуже добрый, – сказал Нестор Лепетченкам.

– Не тилькы сьодни. Раньше то реминякою, то лозиною. А в последне время як подминылы, – согласился Сашко.

– Сами не поймем, шо з ным, – поддержал Сашка брат.

Они оглянулись на конский топот. На чахлой конячке их догонял хлопец, тот самый пастушок, которого Нестор когда-то перетянул кнутом возле панских овсов: Сидор Лютник.

– Нестор! – крикнул он. – Там твий брат Омельян иде! Недалечко от станции його обогнав.

– Дай коняку! – коротко приказал Махно.

Сидор недовольно скривился, но лошадь отдал. Махно ловко вспрыгнул на нее, сжал коленями ребристые бока:

– Ну, пишла!..

– Не гоны сыльно, Нестор! У неи жыла надирвана! – жалобно крикнул вслед Сидор.

Но куда там!..

От многолюдного торгового села Гуляйполе до одноименной станции шесть верст широкого пыльного тракта. После прибытия пассажирского люди шли и ехали со станции навстречу скачущему на чахлой лошаденке Нестору.

Нестор на ходу оглядывал всех, кто брел по обочине. Кто-то с ним здоровался, кто-то его не замечал. Но Омельяна нигде не было видно…

Второпях Нестор не обратил внимания на медленно, по-стариковски бредущего человека в истрепанной, потерявшей вид шинельке. Лицо человека было наискось перечеркнуто замусоленной лентой с овальным кожаным лоскутком, прикрывавшим потерянный глаз. Скулу рассекал шрам. На голове видавшая виды папаха, за плечом легенькая котомка, разбитые сапоги устало шаркали по пыли.

Нестор проскочил дальше, просеивая встречных быстрым внимательным взглядом. Вот уже показалась вдали и станция, и окружающие ее пирамидальные тополя.

Словно что-то вспомнив, Нестор резко осадил коня и помчался назад. Обогнал одноглазого и пристально всмотрелся. И тут только соскочил на землю.

– Омельян!

Прохожий улыбнулся, показав щербатый рот:

– Братуня, ты?

Они обнялись.

– А я тебе не взнав…

– И я тоже.

Коротко рассмеялись. Нестор отстранился, чтобы еще раз получше вглядеться в лицо брата.

– Зминывся ты, братка.

– Есть трошкы, – виновато признал Омельян. – Малость косоглазый став. Осколком задело. Но все-такы повезло: руки-ноги целы. А глаз, шо ж… глазом не пахать.

Нестор все еще вглядывался в Омельяна, преодолевая чувство горечи. С не свойственной ему нежностью снова приник к брату:

– Главне, шо жывой.

– Я й кажу: повезло. В японском плену був, скилькы там повымерло! А я выжыв. Пивгода, як отпустылы. Пивгода, считай, добыраюсь. Бильше! Сначала пароходом в Петербург прывезлы. А оттудова де поиздом, де пехом…

Они медленно шли по дороге. Их обгоняли гуляйпольцы, но Омельяна никто не узнавал. Нестор слушал рассказ брата, придерживая в руке повод. Конь шел сзади, стриг ушами: казалось, тоже слушал.

– Ну и як там японци жывуть? – поинтересовался младший брат.

– Та пошты як и мы. Може, малость похужее. Земли, правду сказать, у них не то шо у нас – бидни земли, та й обмаль. Так шо жрать особенно ничого. Рыс та пшоно. И ще шо в мори словлять. Бо у их с усех сторон море! Водоросли жують, всяку траву, тьфу! Вириш – ни, даже вилок-ложок и то у их нема.

– А чим же едять? Руками?

– Дви лозыны зрижуть, и от такыми палочкамы и едять.

– Та як же це? Пшоно палками?

– Зголодниешь – ухитришся.

– А если, к примеру, сало?

– Нема у ных сала. Ни разу не давалы.

– Да! То вже бида, то вже голод, – заключил Нестор. – Ну а в России як?

Омельян оглянулся по сторонам и понизил голос:

– В России, братка, кругом бунт. Революция называется. А особенно в Москви…

– Сидай на коня! – предложил Нестор.

– Та ни, я пеши! Привык уже!..

– Сидай! Про революцию лучше дома расскажешь. Все в подробностях!..

И они продолжили медленно брести по дороге: теперь уже Омельян на лошади, а Нестор – рядышком, пешком.

Кто опередил, какое радио донесло, неизвестно, но когда они свернули в переулок, навстречу им уже бежала Катерина, жена Омельяна. Подбежала, бросилась мужу на шею, запричитала:

– Ой, счастье яке! Дождалась! Вже й не вирыла, шо вернешься!.. – отпрянула, оглядела мужа, заголосила пуще прежнего: – Да шо ж оны з тобою исделалы! Де ж твои глазыньки, шо я так любила цилувать!..

– Ну, ладно, ладно! Не прычитай на всю вулыцю! – засмущался Омельян.

– Та як же! Взяли здорового, а возвернули калеку! Глазу-то нема!..

– Ну, нема! Ну й хрен с ным! – Омельян сердито полез в брючный карман, порылся в нем, извлек оттуда маленький тряпичный сверточек. Развернул. Протянул Катерине бронзовую медальку, прицепленную к полосатой ленте. – Ось вин мий глаз! Я с инператором його на цю медальку поминяв!..

И, войдя в дом, он не переставал говорить. Видно, хотел наговориться за все время долгого молчания:

– Я вам так скажу: Россия вся ходуном ходыть. Прямо с вагона выдно, як у панив имения горять…

В горнице, в отгороженном простыней закутке, Омельян мылся. А Катерина сновала по хате: доставала из скрыни то мужское исподнее, то рубаху, то штаны и со всем этим суетливо скрывалась за простыней.

Омельян то поднимал над простыней намыленную голову, то снова скрывался – и тогда было слышно, как льется вода. И при этом продолжал непрерывно рассказывать.

А слушателей все прибывало. Пришли друзья Нестора, чинно расселись на лавках. Потом появились запыхавшиеся братья Савва, Карпо и Григорий. Коротко поздоровались и тоже затихли, слушая Омельяна.

– Козакы кругом скачуть. На станциях повно жандармив… В поезди люди говорылы, вроде як рабочи фабрики и заводы забирають, а селяны землю панську делять. И называется це спроприяция. Городовых вбивають. Багатеев тож. Шо творыться, шо творыться!.. Один матрос россказував, будто в Москви генерал-губернатора, дядьку самого инператора, бонбой вбылы.

– Дядьку императора? – не сдержал удивления Федос. – А у нас нияких слухов. У нас тут тыхо, як в гробу. У нас…

– Не перебывай! – остановил приятеля Нестор. – Ты слухай!.. А скажи, братуня, де ж рабочи, к примеру, ружжа взялы? Чи бонбы?

Одетый во все чистое, причесанный Омельян вышел из-за занавески. На груди к рубахе была прицеплена медаль. Он как хозяин сел к столу, закурил:

– Де ружжа, пытаеш, взялы?.. Хто де! Хто з войны зумив якось з собою прывезты. На войни море цього добра валялось… Правда, на станциях всих обшукували. Гранаты там, револьверты – все отбыралы. Як побачать, шо солдат с плена возвертается, зразу всього общупають и даже в торбу заглянуть.

– А як узнавали, шо з плену? – поинтересовался Федос. – Солдат, вин и есть солдат.

– А по медали. Нам в Петербурзи всим, хто з плену возвернувся, медали выдали. Так по медали и определялы. Я свою потом в карман сховав.

Омельян не без гордости отцепил от рубахи медаль и передал ее в руки хлопцам. Федос взял ее первым, склонился поближе к лампе, стал читать надпись:

– «Да воз-несет вас Гос-подь… в свое… в свое вре-мя»… Це як же понимать: «в свое время»?

– А хто його знае, – пожал плечами Омельян. – Мене раньше вознесе, а ты молодший, тебе, значит, позднише. Царськи слова, з вывертом. Не зразу поймеш.

На обороте медали был изображен глаз в треугольнике, окруженном лучами.

– А тут, дывысь, глаз! – удивлялись приникшие к плечу Федоса хлопцы. – Боже око чи шо?

– А може, мое? – спросил Омельян. – Може, ци медали инператор тилькы всим одноглазым повыдавав. Шоб, значиться, не забували, по чий мылости свои очи на фронти оставылы.

Парни не могли не улыбнуться печальной шутке Омельяна.

…В порядке отступления надо рассказать исторический анекдот об этой медали.

После окончания Русско-японской войны, в которой Россия потерпела сокрушительное поражение, чиновники все же решили хоть как-то отметить участников этой бесславной бойни, а также вдов тех, кто не вернулся. Идея эта вызрела в недрах нескольких министерств, и в результате была изготовлена, как образец, бронзовая медаль с надписью крупными буквами: «Да вознесет вас Господь». Образец вместе с соответствующими бумагами представили на высочайшее царское утверждение.

Между тем Николай Второй старался забыть об этой войне, как о кошмарном сне. Поэтому он под представлением начертал: «В свое время». Дескать, надо подумать. Не время, мол, для этой медали, не та была война и не те результаты.

Чиновники, побоявшись спросить, как понимать сию резолюцию, сочли, что царь несколько отредактировал предложенную ими надпись.

Медаль с бессмысленной надписью «Да вознесет вас Господь в свое время» отчеканили в огромном количестве. И, поскольку на ее изготовление были истрачены немалые деньги, никто, даже сам государь, не решился отправить ее на переплавку.

Ничего этого Омельян, конечно, не знал, хотя относился к медали своеобразно: с юмором и издевкой.

Всматриваясь в лица друзей Нестора, он как бы пытался оценить каждого из них.

– Надежни хлопци? – спросил он, склонившись к младшему брату.

– За каждого можу поручиться. Вси караси из нашого озеречка.

– Катерына, подай шапку! – попросил Омельян жену и продолжил: – Бонбы, револьверты – то солома. Я кое-шо похлеще ухытрився провезти. Той морячок подарыв… Прокламации. От эт-то бонба!..

Он распорол ножиком подкладку своей старой солдатской папахи, достал несколько мятых, потертых на сгибах бумажек.

Федос первым протянул к ним руку, но Нестор отобрал у него все бумажки, подвинул к себе. На правах брата и как бы указывая Федосу его место.

– Пидкруты получше фитиль, Федос.

И как только огонь в лампе ярко вспыхнул, поглотив сумерки, Нестор стал читать первую прокламацию. В ней было лишь несколько крупно отпечатанных призывов. Очень простых. Но своей новизной и яркостью они действовали на аудиторию и вправду посильнее разрыва гранаты.

– «Долой само-дер-жавие!.. Долой царя!.. Хва-тит лить кровь на-рода! Поме-щи-чью зем-лю крес-тья-нам! Фабри-ки, за-воды – ра-бочим. Власть – Сове-там рабо-чих и крес-тьян-ских де-пу-татов»…

– От это да! – хором произнесли Лепетченки.

– А шо це за Советы? – поморщился Федос. – Так все ясно. А от Советы – це шо? Хто з кым советоваться буде?

– А Советы… Советы – це… – хотел было объяснить Нестор, но только махнул рукой. – А хрен його знае, шо оно таке. У Антони спытаем, вин знае.

– Ясно одно, – решительно сказал Федос. – Панив надо палыть, землю отбырать! И не ждать!

Все молчали, вникая в такие простые и доступные разуму слова…

Вечером Нестор принес листовки Антони. В хате собрались только самые надежные хлопцы – Семенюта, Каретников, Калашник, Лепетченки… Не было только Федоса. Никто не знал, куда он исчез.

– Все верно. Вот только «власть Советам» – это не наше, – закончив чтение листовок, сказал Антони. – Власти как таковой у нас не будет, а вот просто Советы самых мудрых и влиятельных людей, к которым станут прислушиваться массы, – это другое дело.

Но Махно в нетерпении вскочил:

– Це все пусти разговоры, Вольдемар Генрихович! Разговоры! А в Москви вже война иде. Царя хочут скынуть и всих там… Значить, у ных те ж думкы, шо и у нас. Разница тилькы в чем? Покы мы тут пусти разговоры ведем, оны там стриляють и гинуть. Не тилькы за себе. Но, выходыть, и за нас!

Антони одобрительно качнул головой и чуть поморщился: вот, мол, вырастил себе неплохого помощничка. Правда, не в меру горячий, поперед батьки в пекло лезет.

– У нас всего шесть револьверов, – сказал Антони. – С этим арсеналом вы предлагаете выступить против власти?

– Понятно, шо надо доставать оружие? – не сдавался Махно. – Но як? Вы грамотни, вы все знаете… Як?

Семенюта взглядом поддержал Нестора.

– Оружие можно купить, – спокойно объяснил Антони. – Но для этого нужны деньги. Очень много денег.

– А де купыть? У нас на ярмарке цього добра нема.

– За границей. В Вене, например, – сказал Вольдемар. – Дорожка протоптана, там я уже покупал. У меня в Вене есть знакомые. Но они даром не дадут.

– И шо, вы можете туда поехать?

– А что, у вас есть много денег, Нестор?

– Деньги – шо! Сами ж говорили про це… як його… экс… Забув!

– Экспроприацию, – весело подсказал Семенюта.

– Во! Я первый пиду!

Антони переглянулся с Семенютой.

– Не забегайте вперед, Нестор! Не торопитесь. В спешке можно завалить еще не начавшееся хорошее дело.

Они вздрогнули, услышав громкий стук в дверь. Семенюта быстро разбросал по столу игральные карты, колода которых вмиг оказалась у него в руке. Куда-то исчезли прокламации.

Но стук был хоть и громкий, но условный: с перерывами и дробью.

– То я, Федос! – услышали они из-за двери.

Лицо Щуся было перемазано сажей. Он стирал ее рукавом. Голос его звучал возбужденно и радостно:

– Собранию устроилы? Лучше гляньте в викно!

Антони отодвинул занавеску на окне. Далеко в степи виднелся разгорающийся огонь.

– Все! Я начав революцию! – торжественно произнес Федос. – Пану Данилевскому скирду сина пидпалыв… Надо ж когдась начинать. От я й начав!

– И напрямую сюда, к нам? – спросил Антони сердито и не без ехидства.

– А шоб вы тоже порадовалысь, – уже растерянно ответил Щусь.

– Ну, р-революционеры! – покачал головой Антони. – С вами и до петли недалеко… Так вот! Самодеятельность прекратить! – жестко добавил он. – Быстренько по домам! И не по улице, а огородами…

На выходе он придержал Нестора:

– Револьвер с вами?

– Не…

– Принесите, отдайте!.. Куда торопитесь? Надо ждать! Готовиться и ждать! А придет час, сам позову!

– Револьвер не отдам, – опустив голову, тихо, но упрямо сказал Нестор. – А слухаться буду.

Оставшись одни, Семенюта и Антони некоторое время смотрели друг на друга.

– Не останови их во время, заварят они кашу! – вздохнул Вольдемар.

– А разве не ты им говорыв, шо революции делаются молодыми, горячими и безумными людьми? – спросил Андрей. – Так это они и есть: молодые и горячие.

– Да. Это так.

Они вновь подошли к окну. Скирда уже разгорелась вовсю. Степь вдали освещалась багровыми сполохами.

– Но ведь это глупо, – сказал Антони. – Я имею в виду – жечь сено, корм скоту.

– Да, глупо! Но это они пока только зубки точат, – усмехнулся Семенюта. – И их уже не остановить.

– Что ты предлагаешь? – не оборачиваясь, спросил Антони.

– Не знаю, – произнес Семенюта и затем добавил: – В одном ты прав: нужно оружие. Значит, нужны деньги. Много денег.

– Экспроприация?

– Да.

– Только, пожалуйста, аккуратно и без крови.

Он все еще смотрел через окно в ночь, туда, где полыхало сено.

– А все-таки огонь – это прекрасно, – скорее себе, чем Семенюте, восторженно сказал Антони.

Глава девятая

Догорал костер в заброшенной кузне. Махно и его товарищи, растирая в руках пепел, мазали им лица. Это занятие веселило их и заставляло забыть о подстерегающих опасностях.

– Пойдем краем села, шоб ни на кого не напороться. – Махно оглядел товарищей. – Со мною – Федос и Калаш… Лепетченки – в дозоре, коло хаты. В случае чого – свист!..

– Надо б маскы, Нестор, – посоветовал Федос, намазывая сажей уши. – Я в якийсь книжки читав. З маской лучшее. Сделав дело, сняв маску, выйшов на улицу – и ты як все. А если с черными мордами пиймають…

– Согласный, – кивнул Нестор. – Но откладывать не будем. А до следующего раза Омельянова Катерына маскы пошье.

И тут из-за угла донесся тонкий голосок Насти:

– Я можу пошить. Я вмию. У мене иголка есть, и ныткы. Тилькы материи дайте и нарисуйте, яки воны, ци маскы…

– От зараза, – покрутил головой Махно. Но по оскаленным зубам было видно, что он доволен. – От неи никуды не динешься… И як пройшла? Тыхенько, прямо як кошенятко.

– Ни к чему нам девка, – нахмурился Федос.

– Вона не предасть, – уверенно сказал Нестор, а затем обратился к Насте: – Ты, Настена, иды додому! Не вздумай за нами…

– Та шо я, дурна? Не понимаю, шо вы вбывать когось идете.

– Ты такы дурна, Настя! Мы до дида Сироклына за грушами!

Нестор вынул из-за пазухи револьвер и засунул его под ремень брюк.

Дождавшись ночи, они двинулись по окраинам села. И если видели вдали позднего прохожего, сворачивали в глухие закоулки, прятались в тени.

Шли молча. Каждого тяготила мысль о неизвестном.

Свернули к центру села. Здесь крыши богатых домов своими острыми углами чуть выделялись на фоне звездного неба и возвышались над крытыми соломой хатками. И еще богатые дома светились большими окнами.

Ватага тихо кралась мимо серых ветхих тынов и новых чугунных заборов. Изредка взлаивали собаки, но без особого задора: они уже знали эту вечно слоняющуюся по улицам стайку хлопцев.

Возле дома владельца чугунно-литейного завода Кернера они остановились и стали торопливо преображаться: надели вывернутые наизнанку драные кожушки и «спинжаки».

Загремела цепью собака, бегающая вдоль натянутого во дворе провода. Но лая не поднимала. Виляла хвостом, ожидая подачки. Собака была прикормлена.

– Полкан, Полкан! – тихо позвал пса Махно. – На, держи, зараза, кость. На ней даже ще трохы мяса, сам бы обгрыз!

Он укоротил собачью цепь, привязав ее к растущей во дворе акации.

Поднялись на просторное крыльцо, подошли к двери, ведущей в дом Кернера. Нестор постучал бронзовым кольцом, вделанным в пасть льва: шик английской моды в Гуляйполе.

– Хто там грюкае? – донесся сонный голос прислуги.

– До пана Кернера с завода, от майстера Суленки, – скучным голосом ответил Махно. – На вагранке рабочий обгорив. Дохтора надо: помре…

Распахнулась дверь. Прислуга средних лет, украинка, одетая в длинный халат, полупричесанная, разглядев разукрашенные лица незваных гостей и направленный на нее пистолет, ахнула и без чувств прислонилась к стене. Федос успел выхватить из ее рук керосиновую лампу.

Калашник сунул в рот онемевшей женщины кляп, связал за спиной руки и усадил на пол под лестницей.

– Наталка, кто там пришел? – услышав возню в прихожей, забеспокоился хозяин. И, не дождавшись ответа, Кернер сбежал вниз по лестнице.

Спустя минуту заводчик очутился в своем кабинете, рядом дрожала его лишившаяся дара речи жена. Супруги испуганно глядели на Махно и его хлопцев.

Лица ночных гостей были черны, кожушки и свитки надеты наизнанку, револьвер в руках самого низкорослого налетчика покачивается как бы в раздумье: то ли выстрелить, то ли погодить.

– Великодушно звиняйте, шо потревожили вас серед ночи. Но я не сбрехал. Вашему рабочему Сыромятнику, шо мисяць назад пострадав на вагранци, и правда нужен дохтор. А без грошей дохтор чогось не хоче лечить. И ще нужна помощь Калиберди, Юницкому, вашему кучеру Королю, ще Трегубову, Зайченко… Не стану всех перечислять, бо нема времени. – Махно произносил свою речь наигранно ленивым голосом, совершенно не похожим на его собственный. – Мы без злости до вас прийшлы. Если вы по-доброму, то и мы по-доброму. Поспособствуйте грошыма на прожитие и на дохторов бедному люду… – И так как Кернер все еще колебался, Нестор сиплым полушепотом добавил: – Тилькы, пожалуйста, поскорее думайте, бо времени нема. И доброта у нас уже от-от кончится.

И он стал медленно взводить курок.

Кернер достал из ящика стола пачку банкнот, в основном червонцев:

– Здесь четыреста двадцать рублей.

– Мало. У вас же не якась там задрипана гончарня, а завод.

– Больше я дома не держу… Вам не мешало бы знать, что серьезные люди хранят деньги в банках, в акциях… Больше нету, можете искать.

Махно обвел взглядом кабинет. Здесь столько шкафов, шкафчиков, этажерок, картин в рамах, толстых книг в золоченых переплетах!.. До утра искать!