скачать книгу бесплатно
текучих облаков, где нимфы рек
теперь живут, ручьи оставив рыбам;
но в древе иногда – Орфей поет как снег
растаявший, и мощь ствола – не глыба,
но весть, как сакрэ кёр навечно днесь.
Так, стоя на плечах, я шарик вижу весь.
Но тот, кто до меня, он тоже – на плечах
стоял, ничуть не менее смущенный
догадками о сущности Ничто.
А первый в этой цепи:
он на плечах стоял задумчивых богов,
которые стелили ему кров,
нашептывая в ухо свои песни.
Вот почему в нас ха?осы миров,
хотя всё глуше отзвуки основ,
всё тише шепоты, всё занебесней.
И тот, кто нас порой зовет к себе,
тот непричастен к гону и к гульбе,
он не похож на врана-толмача,
ведь мы в пути (вот дивно что!) отча-
явшись почти, мы все-таки в пути.
Мы в русло вновь своё вливаемся почти;
вот именно – почти: в нас кто-то что-то льет:
неведомый мотив наш прорывает рот.
Нас рядом царство ждет по имени «лети!»
* * *
Когда ты сагой просквожён насквозь,
как рыба океаном,
каким путём бы обнаружить удалось
её тебе в круженье предбуранном,
в котором ты замешан, как мука,
что через тесто стала вкусной вещью?
Нас здесь съедают: в нас пыльца сладка.
Что мним мы тщетностью, то наполняет вечность.
Мы сквозняком продуты вечных снов:
в касаньях воздуха иль толстой старой книги;
и входим в озеро – нездешних тайн альков -
лишь в жизни раз; кто дарит эти миги?
В огне неотвратимостей: вот боль,
а может, жуть от скорости сгоранья.
Пусть мы пыльца, пусть дымка, даже – моль:
в нас длится смысл неведомый страданья.
* * *
Он тихо заключает нас в себе.
Нет без него прикосновений,
тех изначально-донных, не в толпе,
когда казалось нам, что мы в судьбе,
что мы внутри, а не снаружи песнопений,
не слышимых никем, но лишь тобой,
поскольку ты еще не ведал скуки
и не укрыт был этой сизой мгой
и ощущал своими эти веки, руки…
Риторикой не очертить тот ствол,
который держишь ты, чтоб не упасть, не сгинуть.
Мир существует ли, когда ты гол?
И существуешь ль ты, готовый мир покинуть?
Всё это плач, всего лишь слезный плач
по неполученным прикосновеньям.
Как будто суть укрылась в смога плащ,
став недоступна смысла воплощеньям.
Но осязанье – это бог души,
ведь мы завернуты в рубашку,
и наша кожа памятью блажит,
когда жила почти что нараспашку.
И все же не совсем ушла тропа,
единственна меж символов и смыслов,
где в паузах провалов дышит Пан,
вселенную неся как коромысло.
А в вёдрах – драгоценные миры,
пригоршни звезд в колышущейся влаге.
И ты глядишь с большой-большой горы
в прекрасной и бессмысленной отваге.
Городок детства
Как одиноко здесь плыли
жизни, которыми слыли.
О одино-одиноко,
дальнее Ориноко.
Улицей Льва Толстого
нёс я домой Льва Шесто?ва.
И замирал над рекою,
словно распятый тоскою.
О Орино-Ориноко,
солнце стояло высоко.
Вечером тихие ели
прямо мне в душу смотрели.
А над рекою стояли
непостижимые дали.
Тьма укрывала наш домик,
и закрывался мой томик.
И уходил я в молчанье,
в смертное снов нескончанье.
И Ориноко летело:
жизнью меж звезд шелестело.
О Орино-Ориноко,
как мы тонули глубоко!
* * *
Светлой памяти родителей
Я с Севера пришёл, где свет
в коричневатых меркнет реках,
загустевая там, как мёд
