скачать книгу бесплатно
– О чем?
– Что кто-то будет беспокоиться обо мне.
Воцарилось гробовое молчание. Вивальдо встал и направился к проигрывателю.
– Ты, значит, не догадывался, что Ида будет беспокоиться? Что я буду, тоже не догадывался?
Руфус чувствовал, что задыхается.
– Я не знаю. Не помню ничего.
Вивальдо промолчал. Лицо его побелело от гнева, перебирая пластинки, он старался успокоиться. Наконец выбрал одну и поставил на проигрыватель. Это была пластинка с блюзами Джеймса Пита Джонсона и Бесси Смит «Тихая заводь».
– Ну раз так, – растерянно произнес Вивальдо и снова сел.
Помимо проигрывателя, в комнате находилось не так уж много вещей: торшер-самоделка, стоявшие на кирпичах книжные полки, пластинки, провислая кровать, треснувшее кресло и стул с прямой спинкой. Перед письменным столом, за которым работал Вивальдо, стоял высокий табурет, на него-то и взгромоздился сейчас хозяин дома; жесткие курчавые волосы падали ему на лоб, глаза омрачились, уголки рта опустились вниз. На столе лежали карандаши, бумага, стояли пишущая машинка и телефон. В нише, где была устроена кухонька, горел верхний свет. В раковине горой свалена грязная посуда, поверх нее – консервные банки, некоторые открыты вкривь и вкось. К одной из шатких ножек кухонного столика прислонен бумажный мешок с мусором.
Тысячам людей, пела Бесси, негде преклонить голову, и Руфус впервые услышал в нарочитой монотонности этого блюза нечто, чему раскрылось навстречу его исстрадавшееся сердце. Фортепьяно соглашалось с истинностью стоических и ироничных откровений певицы. Сейчас, когда Руфусу тоже негде было преклонить голову – потому что дом мой рухнул и в нем нельзя больше жить, пела Бесси, – он по-новому прочувствовал слова блюза и интонацию певицы, и ему захотелось понять, как другие справляются с чудовищной пустотой и кошмаром, заслоняющими от человека весь остальной мир.
Вивальдо не спускал с него глаз. Потом, откашлявшись, произнес:
– Может, тебе стоит сменить обстановку, Руфус? Все вокруг будет напоминать тебе о прежнем, иногда полезнее забыть прошлое и начать все сначала. А что, если тебе поехать на Тихоокеанское побережье?
– Чего я там не видел?
– Многие музыканты ездят туда.
– Там тоже находятся любители чужих задов, как и в Нью-Йорке. Никакой разницы.
– Говорю тебе, там здорово работается. Ты можешь почувствовать себя лучше – сам понимаешь, солнце, апельсины и все такое. – Вивальдо улыбнулся. – Станешь новым человеком, старик.
– Вижу, ты считаешь, – зло сказал Руфус, – что мне пора становиться другим человеком.
Минуту они молчали. Потом Вивальдо произнес:
– Не столько я, сколько ты сам так считаешь.
Руфус смотрел на этого высокого, худощавого, нескладного, белокожего молодого человека, своего лучшего друга, борясь с острым желанием причинить ему боль.
– Руфус, – вдруг снова заговорил Вивальдо, – поверь, я знаю… знаю, что тебя мучает множество вещей, которых я не могу до конца понять. – Он рассеянно постукивал по клавиатуре машинки. – Я даже не могу понять некоторых вещей, мучающих меня самого.
Руфус уселся на краешек растрескавшегося кресла, мрачно глядя на Вивальдо.
– Ты обвиняешь меня в том, что случилось с Леоной?
– Руфус, ну какой смысл в моих обвинениях? Ты сам осудил себя и осудил жестоко – отсюда все твои мучения, так зачем же еще мне винить тебя?
Но Руфус понимал, что Вивальдо пытается уклониться от ответа на прямой вопрос.
– Нет, все-таки скажи, обвиняешь или нет? Только говори правду.
– Руфус, не будь я твоим другом, то, без сомнения, винил бы тебя. Ты вел себя как последний негодяй. Но я понимаю, почему так случилось, вернее, думаю, что понимаю, пытаюсь понять. Кроме того, ты мой друг, и потому, будем смотреть правде в глаза, значишь для меня несравненно больше, чем Леона, и, конечно, я не стану читать тебе мораль из-за того, что ты вел себя как сукин сын. Все мы сукины дети. Потому мы так нуждаемся в друзьях.
– Хотелось бы мне объяснить тебе, как обстояло дело, – сказал, помолчав, Руфус. – Если б только можно было все вернуть.
– Но этого-то как раз и нельзя. Поэтому, пожалуйста, постарайся все забыть.
Руфус задумался. Нет, невозможно забыть ту, с которой так сроднился и которая так льнула к тебе. Разве можно забыть то, что постоянно мучает тебя, колет в самое сердце, делает другим весь мир? Невозможно забыть человека, которого убил.
Отхлебнув виски, он подержал спиртное во рту, а потом медленно проглотил. Никогда не сможет он забыть светлые испуганные глаза Леоны, нежную улыбку, печальную, протяжную интонацию ее голоса, хрупкое, ненасытное тело.
Поперхнувшись и закашлявшись, он отставил рюмку и затушил сигарету в грязной, переполненной окурками пепельнице.
– Думаю, ты мне не поверишь, но я по-настоящему любил Леону. Это правда.
– В том-то и дело, – сказал Вивальдо, – что я верю тебе. Потому положение и выглядит таким отчаянным.
Встав с табурета, он перевернул пластинку. В тишине снова зазвучал голос Бесси Смит.
В пустой постели мне так одиноко.
– О, пой еще, Бесси, – пробормотал Вивальдо.
Даже пружины заржавели от пустых, одиноких ночей.
Руфус потянулся за рюмкой и допил виски.
– Тебе знакомо чувство, когда кажется, что женщина пожирает тебя? Не потому, что она плохая или что-то не так делает, а просто потому, что она женщина?
– Знакомо, – ответил Вивальдо.
Руфус встал. Прошелся по комнате.
– Она иначе не может. Ты – тоже. И вот результат… – Он помолчал. – Конечно, у нас с Леоной было еще много другого…
Потом они надолго замолчали. Слушали Бесси.
– Тебя никогда не тянуло стать голубым? – неожиданно спросил Руфус.
Вивальдо улыбнулся, глядя в свой стакан.
– Я даже считал себя голубым в душе. Черт подери, и даже хотел этого. – Он засмеялся. – Но нет, я не голубой. Так уж я устроен.
Руфус направился к окну.
– Так, значит, мы с тобой болтаемся в одной лодке, – сказал он.
– Все мы там болтаемся. Не так уж много этих лодок. Просто нас с детства приучают ко лжи, мы врем так много, что не знаем, на каком мы свете.
Руфус промолчал. Он по-прежнему мерил шагами комнату.
Вивальдо продолжал:
– Думаю, тебе стоит пожить у меня пару деньков, собраться с мыслями и решить, что делать дальше.
– Мне не хочется стеснять тебя, Вивальдо.
Вивальдо взял пустую рюмку Руфуса и направился в кухню. На пороге остановился.
– Будешь лежать здесь утром и смотреть в потолок. Он весь в трещинах, они образуют разные причудливые картинки и, может, расскажут тебе то, что утаили от меня. Пойду плесну еще.
И тут Руфус вновь почувствовал, что задыхается.
– Спасибо, Вивальдо.
Вивальдо достал лед и разлил виски по рюмкам. Потом вернулся с ними в комнату.
– Ну, давай. За все то, чего мы еще не знаем.
Они выпили.
– Ну и поволновался я за тебя, – сказал Вивальдо. – Рад, что ты пришел ко мне.
– Я тоже рад тебя видеть, – сказал Руфус.
– Твоя сестра оставила номер телефона, просила позвонить, если я что-нибудь узнаю. Это телефон вашей соседки. Пожалуй, сейчас и позвоню.
– Не надо, – попросил Руфус. – Слишком поздно. Лучше я утром сам к ним зайду. – Эта мысль, мысль о том, что утром он увидит родителей и сестру, отрезвила его. Он опять уселся в кресло и, откинувшись, закрыл лицо руками.
«Руфус, – часто повторяла Леона, – поверь, нет ничего плохого в том, что ты цветной».
Иногда, услышав эти слова, он только бросал на нее ледяной отрешенный взгляд, словно не мог уразуметь, что такое она там вещает. Его глаза обвиняли Леону в невежестве и равнодушии. А ее глаза, встретив этот взгляд, наливались тоской, отчаянием, и еще в них загоралось жгучее желание.
Руфус же все откладывал выход на работу, а потом стал бояться даже мысли об игре на публике.
Раз на ее слова, что нет ничего позорного быть цветным, он ответил:
– Конечно, если ты нищая белая леди.
Услышав это впервые, Леона только поморщилась, как от боли, но ничего не сказала. Во второй раз дала ему пощечину. Он ответил тем же. Между ними началась непрерывная война. В ход шло все, оружием становились руки, голос, тело, одна ссора походила на другую. Часто, сидя неподвижно в кресле, закрыв лицо руками и слушая музыку, вспоминал Руфус, он внезапно срывался с места, швырял испуганную, заливающуюся слезами Леону на кровать или на пол, пригвождал ее к столу или стене, она, бесконечно жалкая, слабо, со стоном отбивалась, а он, запустив пальцы в ее длинные белокурые волосы, брал ее тем способом, который представлялся ему особенно унизительным. Находясь в близости с ней, он не чувствовал никакой любви; опустошенный, трясущийся, неудовлетворенный, он сбегал от изнасилованной им белой женщины и отправлялся бродить по кабакам. Там никто не аплодировал его победе, но и не осуждал. Руфус начал задираться с белыми мужчинами. Его выбрасывали из баров. В глазах друзей он читал, что летит в пропасть. Сердце вопило о том же. Но сам воздух вокруг был тюрьмой, и, падая, он не мог даже поглубже вдохнуть, чтобы, закричав, позвать на помощь.
И вот он на самом дне. С какой-то стороны даже хорошо, думал он: падать дальше некуда. Но, как он ни уговаривал себя, эта мысль не приносила стойкого утешения. Где-то в груди зрело подозрение, что дна как такового не существует.
– Я не хочу умирать, – неожиданно услышал он себя со стороны и заплакал.
Безумно громко и как бы в отдалении продолжала греметь музыка. В лицо жаркой волной бил яркий свет. Руфус весь покрылся испариной, тело зудело, от него шел нестерпимый запах. Вивальдо стоял рядом и гладил Руфуса по голове, его свитер мешал Руфусу дышать. Он плакал, не в силах остановиться, встать, вдохнуть воздух полной грудью, он мог только сидеть вот так, зарыв лицо в ладони. Вивальдо прошептал: «Все хорошо, старик, поплачь, облегчи душу». Руфус хотел подняться, вздохнуть свободно, но в то же самое время его тянуло броситься плашмя на пол и забыться, избавиться от невыносимой боли.
Но, пожалуй, первый раз в жизни он знал наверняка: эта боль – он сам, каждый дюйм его тела. Как и все люди, он состоит из мяса, костей, мышц, жидкости, волос, кожи, в его плоти, как и у всех, несколько отверстий. Тело его подчиняется каким-то ему неведомым законам. Руфус не понимал их, не понимал и того, что за сила привела его к такому полному одиночеству. Но за какую-то долю секунды непостижимое таинство свершилось в его душе, призвав к примирению. А музыка все плыла. Бесси пела теперь, что согласна жить в тюрьме, но не так же долго!
– Я виноват, – сказал Руфус, поднимая голову.
Вивальдо подал ему платок. Руфус вытер глаза и высморкался.
– Чего уж тут виниться, – отозвался Вивальдо. – Радоваться надо, что так все кончилось. – Он немного помолчал, склонившись над Руфусом, а потом прибавил: – Надо бы тебя вытащить отсюда и накормить пиццей. Ты голодный, старик, отсюда и все проблемы. – И он отправился на кухню умыться. Руфус наблюдал с улыбкой, как друг плещется, согнувшись над раковиной, при тусклом свете лампочки.
Кухня Вивальдо напомнила Руфусу ту, которая была у них с Леоной на Сент-Джеймс-стрит. Эта квартирка на краю острова стала их последним совместным жилищем. Когда Руфус бросил работу, деньги быстро кончились, в ломбард нести было уже нечего, и они жили на жалованье, которое платили в ресторане Леоне. Но потом и она потеряла работу: ей все труднее стало приходить вовремя на службу из-за постоянных пьянок дома, да и вид у нее становился все потрепаннее. Однажды вечером полупьяный Руфус зашел за ней в ресторан, и уже на следующий день ее уволили. Больше она так и не нашла постоянной работы.
Как-то на последней квартире их навестил Вивальдо. За окном круглые сутки раздавались гудки барж. Леона сидела на полу в ванной с грязным и опухшим от слез лицом, растрепанные волосы свисали на глаза. Руфус избил ее. Сам он с угрюмым видом сидел на постели.
– За что он тебя? – вырвалось у Вивальдо.
– Не знаю, – рыдала Леона. – Я ни в чем не виновата. Он всегда колотит меня просто так, ни за что. – Она судорожно глотала воздух, приоткрыв как ребенок рот. В тот момент Вивальдо ненавидел Руфуса, и тот это понял. – Он говорит, что я сплю за его спиной с другими цветными парнями, но это неправда, клянусь, это неправда!
– Руфус знает, что это неправда, – сказал Вивальдо. – Он взглянул на друга – тот по-прежнему молчал – и вновь перевел взгляд на Леону. – Поднимайся, Леона. Вставай. Умой лицо.
Войдя в ванную, он помог ей подняться и пустил воду.
– Хватит, Леона. Соберись. Будь умницей.
Она силилась подавить рыдания, брызгая себе в лицо водой. Вивальдо ласково похлопал Леону по плечу, очередной раз поразившись хрупкости ее фигурки, и прошел в спальню.
Руфус волком зыркнул на него.
– Это мой дом, – рявкнул он, – и девушка тоже моя! Ты здесь третий лишний. Лучше выматывайся отсюда подобру-поздорову.
– Тебя ведь, дурака, пришить могут, – сказал Вивальдо. – Стоит ей только пикнуть. Или стоит мне завернуть за угол и пригласить сюда первого встречного полицейского.
– Ты что, пытаешься запугать меня? Иди, веди своего полицейского.
– Ты в своем уме? Да он глянет на эту сцену с порога и тут же заберет тебя в кутузку. – Вивальдо снова направился в ванную. – Собирайся, Леона. Надень пальто. Я увезу тебя отсюда.
– Я еще в своем уме, – зашипел Руфус, – а вот в каком ты – не знаю. Куда ты хочешь отвести Леону?
– Мне некуда податься, – пробормотала Леона.
– Можешь пожить у меня, пока не подберешь себе что-нибудь получше. Здесь я тебя не оставлю.
Руфус откинул голову назад и расхохотался. Вивальдо и Леона повернулись в его сторону. А он тем временем уже орал, уставившись в потолок:
– Он приходит в мой дом и уводит мою девушку в полной уверенности, что жалкий черномазый, конечно же, спустит это ему с рук! Ну не сукин сын?
И, дико хохоча, он повалился набок.
Вивальдо крикнул:
– Руфус! Что с тобой? Руфус!
Руфус резко оборвал смех и снова принял сидячее положение.
