скачать книгу бесплатно
– Спасибо сказать за дом. Чистота какая! Спасибо вам.
– Не на чем. – Она улыбнулась. – Вы попросите дочку Ниловны, из пятого дома, она вам и убирать, и готовить будет. Ваши-то домашние к таким условиям непривычные!
– Да уж! – Он невольно хохотнул. – Обломал я им отпуск. Тут не Греция!
– А я ведь вас сразу узнала, Борис Никитич! – словно бы решилась на разговор Елена.
– Вы о чем? – Махотин удивился.
– Может, и не нужно об этом, но я знала вашу жену. Любаву.
Махотин почувствовал, как у него опять похолодело внутри. Вот оно, прошлое. Догнало. Что же это за мир такой! Тесный…
– Мы с мужем тем летом гостили у его родственников в Кротовке. Их дом напротив тети-Надиного. Они даже какие-то дальние связи по родне имели. С Любавой мы тогда подружились, хоть я младше на четыре года. А ее муж, когда она ушла от него, умом тронулся. Не сразу мы это поняли. Он тихо так под окном у тети Нади сидел, на лавке из стороны в сторону раскачивался и напевал что-то. А когда догадались, что с ним неладно, поздно уж было… Он с сыном поиграть вроде пришел. Дальше вы все знаете!
Да, Махотин знал. Любава уж как тогда не хотела его в город отпускать! Боялась чего-то. Они с Надеждой Федоровной ее по-всякому успокаивали. Ехал-то он всего на пару дней, паспорт взять, матери сказать про Любаву, на свадьбу позвать – на этом тетка Надежда настояла. Он и сам перепугался, видя, в каком состоянии его всегда улыбчивая и спокойная невеста. Развод с мужем ей оформили через две недели – деревня! И новую свадьбу назначили еще через две. Он бы и раньше! Не жила она с ним до росписи, а уж как ему хотелось! Тетка только посмеивалась, глядя на его страдания. К мальчишке он по-своему привязался – жалко его было, болезненный весь, желтенький такой. Но веселый. И Любавин же сын, не чужой! Махотин с ним все по лужайке перед домом ползал, из деревяшек домик строил. Однажды спиной почувствовал взгляд. Резко обернулся – Ваняшин отец сквозь щель в заборе за ними наблюдает. Не испугался, нет. Но жутковато стало. Уехал он в город, а на душе неспокойно. Дома в спорах с матерью прошел день, еле отвоевал свой паспорт, будто он глупость какую совершить собрался, а мать не пускает. Да так в ее глазах и было! Кто же в здравом уме отказывается от такой невесты, как Лиза Крестовская! Это тебе и жизнь сказочная, и блага немереные! При таком-то папе! Никак не смог он ей объяснить, что не любит он Лизу! Вот тогда мать и припечатала: не жить ему, Борису, в городе. Крестовский ему не даст! Вот, мол, как ты себе жизнь поломал! А он и не собирался ломать. В деревне работа у него уже была! И главное – женщина любимая. Дорогая до слез, до ломоты в глазах, до постоянно бухающего сердца. Душа в полете, песни поет, к ней рвется. Разве же поймет мать, живущая с отцом из чувства долга! Всю жизнь копила на чешскую хрустальную люстру с подвесками, ковер туркменский, холодильник по какой-то там записи! А у него в деревне – занавески из ситца, горшки с цветами на окнах, печка дровами топится, а вместо холодильника на две камеры – погреб с кадушками огурцов засоленных. А ходит он голыми пятками по домотканым половикам. Вот так. Но разве матери это расскажешь?! Она ужаснется только – на что променял! С работы не отпускали. Специалист молодой, отработать должен был еще год. Кое-как на две недели уломал. Так и пришлось четырнадцать дней телеграммы в Кротовку слать, мол, не забывайте!
Вырвав с боем свои документы, не дождавшись родительского благословения, он торопился домой, в Кротовку. Ехал в автобусе – улыбка до ушей, машинка-самосвал – под мышкой и сумка спортивная с вещами. Тихо было в деревне, будто ушли куда все. Даже остановка автобусная пустая – ни старушек с пирожками, ни тетки Клавы с семечками. К дому тети Нади он подошел объятый тревогой, заползшей таки в душу. Толпа плотной стеной стояла возле их забора. «Уазик» милицейский мигалкой светил, машина с красным крестом. Ужас, его обуявший, ни с чем сравнить нельзя было! Прорвавшись сквозь толпу, он толкнул калитку и замер. Машинка-самосвал упала на землю, за ней сумка. На траве, там, где он еще недавно играл с Ваняшей, лежало что-то накрытое белой простыней. Что-то очень маленькое. Под тряпкой угадывались тонкие ножки, а вот ручка – немного в сторону, и головка. Ванечка! «Почему его укрыли с головой, врачи хреновы, он же задохнется!» – подумал он и резко сдернул простынку. Ему показалось, что Ваняша спит, и он успокоился. Встал с колен, улыбнулся, ища глазами Любаву. Она уже шла к нему, пошатываясь и не глядя под ноги. Она смотрела только на него, Махотина. От тоски в ее глазах ему захотелось завыть. Он все-таки понял – не Ванечка, а тельце его прикрыто простыней. «Задушил он его, Боренька, быстро так, я и выбежать не успела. Виновата я», – заплакала наконец Любава. Махотин глянул вокруг – через стекло «уазика» лицо ненавистное усмотрел, дернулся, Любаву оттолкнул, дверцу машины на себя рванул, выволок эту сволочь за рубаху, кинул на землю, ногами пинать начал. Милиционер едва успел сверху на Бориса навалиться, запинал бы он вусмерть вражину! Мужики соседские подоспели, увели его в дом, Любаву тоже. А этого, тронутого, в тюремную дурку увезли. Там он и остался после суда, признали невменяемым! Только Махотин всегда знал: в полном сознании тот убивал сына, выждал, когда Махотин уедет, и – убил!
– Зря я вам напомнила, да? Не обижайтесь на меня!
– Нет, Лена. Не забывал я никогда.
Махотин вдруг вспомнил о записке. «А что, если?.. – он с подозрением посмотрел на Елену. – Она могла. Только зачем? Она почти посторонняя. Подумаешь, два месяца дружили. Или дольше? Врет? Зачем? Хочет, чтобы я что-то раскопал? Нашел убийц? Если заговорит о пожаре, то возможно…»
– Борис, простите, что спрашиваю. Нашли того, кто поджег ваш дом?
– Нет. Обвиняли меня. Если вы в курсе.
– Нет! Впервые слышу. Мы ж тогда уехали домой, сюда, в Рождественку, почти сразу после похорон мальчика. Потом у меня умерла бабушка, я родила Мишку, он ровесник вашей старшей дочери. Мне только муж про вас рассказывал, он изредка родню навещал. И про пожар я от него узнала.
«Интересно, что же тебе еще муж рассказывал?» Махотин не торопился продолжить разговор о пожаре. Он хотел, чтобы Елена сама сначала поделилась с ним всем, что знает.
– Я вашего мужа совсем не помню.
– Да и меня, как видно, тоже. Мне тогда семнадцати не было, а Василию сорок.
– Как же вы так? Извините, Лена, – вырвалось невольно у Махотина, уж больно поразила его большая разница в их возрасте.
– Трудно мне было одной с бабушкой. Вот и вышла замуж в шестнадцать лет. Мне повезло, Василий был добрый, непьющий. И меня любил. А уж мальчишки родились! Лучшего отца и не найти. Мишка – его копия.
С улицы послышался шум мотоцикла. Махотин обернулся.
– Лукич, нашли? – Елена бросилась к участковому.
Тот отрицательно покачал головой. Повернувшись к Махотину, протянул руку.
– Воронин. Семен Лукич.
– Махотин Борис Никитич.
– Отдыхающий, значит. Это вы дом у Елены купили?
– Да. Отпуск здесь намереваюсь провести. Помощь моя нужна? – Махотин глазами показал на Елену.
– Потом, – тихо ответил Лукич. – Лена, где Санек?
– За вами убежал. Не томи, Семен, рассказывай.
– Нечего пока. Прочесали лес до Ведьминой опушки, речку с баграми Тарас с сыном прошарили. Трупа нет, Елена. Это хорошо, – с нажимом сказал Лукич. – Так что не дергайся пока. Я пошел. Встречусь с Петром. К нему взвод солдат подтянули, щас дальше по лесу пойдем.
– Я с вами, – быстро подхватился Махотин, прощально махнув Елене рукой.
– Пошли. – Лукич толкнул калитку. – Я что хотел попросить… Транспортом не поможете? У нас все заняты, а надо бы в город свезти. В лабораторию.
Лукич протянул Махотину пакетик с листьями какого-то растения, испачканными чем-то бурым.
– Это кровь. А вот Мишкина карточка. Первая группа. Сможете?
– Не вопрос. У меня есть знакомые, сделают быстро.
– Успеть бы его самого найти. Может, раненый где лежит. – Лукич с тоской оглянулся на дом Елены. – Жалко ее. Одна пацанов тянет. Мишка вот только недавно зарабатывать стал. А тут!..
Он легко вскочил на мотоцикл и, подняв в прощальном салюте руку, умчался. Махотин почти бегом двинулся в сторону своего нового жилища.
Глава 7
Галина задумчиво вертела в руках телефонную трубку. Звонок в контору подтвердил: он уехал. В отпуск. Она не могла решить: просчиталась она или так даже лучше?
Эх, если бы не нужны были деньги! Разве ж она смогла бы такое сделать? Она, человек, истово верующий в Бога, в его милосердие и могущество? Сейчас, когда ее дочь тихо угасает на больничной койке, у нее одна надежда – достать эти двадцать тысяч долларов. А у Галины и наших-то столько никогда не было. Откуда, с ее профессией? Только раз в жизни повезло. Удалось заработать приличные деньги по тем, перестроечным временам. И не только деньги. Она узнала такое!.. Старушка, за которой она ухаживала, под конец совсем умом тронулась. Может быть, оно, конечно, и бред, но больно складно! Галина еще тогда почувствовала: правду бабушка бормочет про сына своего. И записки эти, которые та писала и запечатывала в конверты, неспроста. Щедро тогда оплатил ее услуги хозяин, не просто щедро. Намекнул как-то вскользь, мол, не болтай лишнего. Хорошо еще, что она ему записи бреда его матери не отдала! У нее тогда ноги подкосились под его взглядом. Когда уходила, из города решила уехать. Но тут беременность. Танечка родилась слабенькой. Так что вся зарплата и премиальные ушли на лечение малышки. И помогло же! Почти пятнадцать лет не было рецидива. А сейчас опять все вернулось. Только хуже. «Бог дал надежду – врачи в Германии делают такие операции. А денег мне даст один из этих двоих», – успокаивала она себя. Столько лет молчала! Грех в душе несла, преступника покрывала. Боялась. За себя, за дочку больную. А теперь своя жизнь не дороже копейки, а Танюше хочется дать шанс пожить. Хоть сколько-нибудь.
«Зачем я послала записку Борису? – засомневалась вдруг Галина. – Ну, напомнила о беде его, так он и сам не забывал! Как такое забудешь? Теперь звонить нужно. И сказать, что имя убийцы знаю. И попросить деньги за имя это. Даст, сколько запрошу. Стыдно-то как! А у того не попросишь. Только шантаж. Страшно!»
Галина затравленно посмотрела на телефонную трубку и осторожно положила ее на стол. Узнать судьбу второй записки она никак не могла. Попала ли по назначению?
Что за мысли тогда копошились в нездоровом мозгу старушки? Зачем записки писала и в конверты запечатывала? Или себя она таким образом успокаивала, мол, жива Любава. Но сгорела Борина жена вне всяких сомнений. А дочка уцелела. Это старушка ей, будучи еще в почти здравом уме, рассказала. И про того, кто поджег дом. И как корзинку с ребенком и запиской Боре под дверь подбросили. А почерк-то в записках один! Только рука у нее потом дрожала сильно. Но все равно видно, что одной рукой писано.
Казнит себя Галина только за одно: рассказала она все отцу Танюшкиному. Просто на словах сболтнула – держать в себе сил не было! Сказала, что в тетрадки записала все. Жить с ним собиралась долго. А он сбежал. Прямо на следующий же день сбежал от больной дочери! И где он сейчас, никто не знает. От хозяина их, у кого работал шофером, он уволился. Ей так сказали. Как-то сразу из города пропал, даже мать ничего про него не знает. Выросла Танюшка, а отца так и не видела. Может, оно и к лучшему!
Галина достала из ящика стола клеенчатую папку с растрепавшимися завязками. Вчера она вынула тетрадочки, чтобы почитать на ночь, а положить обратно – не положила. Так на тумбочке у кровати они и остались. И старая метрика, которая в тетрадке одной была спрятана, тоже. А утром в больницу к дочке убежала, потом уколы делать своим подопечным. Нужно вернуть все на место. Чтобы все документы рядом лежали. Папку целиком отдать придется.
Галина дернула за торчащий шнурок. Папка была тоненькой, будто в ней ничего не было. Но для Галины эта кажущаяся пустой папочка была сродни чеку на круглую сумму. Она открыла папку шире и замерла. В папке действительно было пусто. «Где же рисунок? А остальные конверты? – Галина потрясла папочкой, словно надеясь, что из нее вывалится то, что она ищет. – Украли, – трезво подумала Галина. – Кто? Ключа ни у кого нет. Даже если и вошел кто-то, про папку никто не знает. Татьяна? Она в больнице, да и зачем ей? Борис не мог так быстро догадаться, кто ему послал записку. А тот?» У Галины все внутри сжалось от страха. Если это он, ей не жить. Выход один: звонить срочно Борису! Отдать ему тетрадки с метрикой, денег попросить взамен, и пусть он делает с этим что хочет!
Она взяла в руки свидетельство о рождении. «Челышев Александр Миронович, 1948 года рождения, 11 августа, село Рождественка», – тихо прочла, шевеля губами. Положила свернутый вдвое листок в папку. Синие школьные тетрадки в клеточку, исписанные торопливым почерком самой Галины, легли туда же.
Она завязала тесемки на папке бантиком и засунула ее в глубину ящика.
«Без метрики тетрадочки – полный нуль. Бред умирающей старушки. Но Борис разберется!» Галина достала из сумочки бумажку с трудно добытым номером мобильного телефона Махотина. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети», – равнодушно сообщила трубка.
* * *
Крестовский отдыхал. Что за возраст такой наступил, что нужно время от времени прикладываться на диванчик? Старость вроде называется. Он ухмыльнулся. Двухчасовые тренировки в тренажерном зале, плавание зимой в открытом бассейне и регулярный ежедневный секс – и это старость? Похоже, все дело в том, что ему просто надоело работать. Пропал кураж, азарт, называй как хочешь. Деньги капали, точнее текли, на его счета уже давно как бы сами по себе. Вершить политику в этом поделенном властью городе неинтересно. Войн давно не было, заклятые враги предпочитают договариваться, а не устраивать показательные драки. Скучно.
Крестовский ткнул в кнопку небольшого пульта, установленного на подлокотнике дивана для удобства.
– Катя, зайди.
Девочка лет восемнадцати впорхнула в комнату отдыха и остановилась так, чтобы Крестовский смотрел на нее прямо. Знала, что он терпеть не может, когда люди становятся у него за спиной или сбоку.
– Слушаю, Евгений Миронович.
– Кучеренко ко мне вызови. Сюда. И накрой к обеду. На двоих.
– Хорошо, Евгений Миронович.
– Возьми вон там конверт, – он кивнул на столик в углу, – и дай мне.
Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.
– Все?
– Да, иди.
Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он, Крестовский, свою дочь безумно. Она его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а Махотина отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая!
Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, «Скорую» вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «Мразь!!!» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он стучит кулаком по столу «сука, сука, сука!». Потом, пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода, крестовская.
«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои зрелые годы походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро-ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и, пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял на какое-то время и подругу и друга. Злился, бесился, заливал потерю водкой, брал других баб, попроще и попокладистей. Кучеренко приходил с повинной через неделю и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме… Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено-черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе.
Их связывало в этой жизни все. Не нити – канаты. Зная мельчайшие штрихи биографий друг друга, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был номером один – и точка. Кучеренко принял это сразу, в день первой «стрелки». Крест спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным.
Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.
– Случилось что? – задал вопрос Кучеренко вместо приветствия. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.
– На, прочти. – Крестовский сунул ему конверт.
Прежде чем открыть, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух: «ОНА ЖИВА».
– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких уж не бывает. А штемпель свежий.
– Что унюхал?
– Аптекой пахнуло. Так, слегка. А может, краской. Это о девке той, что ли, жене твоего Бориски? Так она не может быть живой.
– Нет, конечно. Вопрос: кто и зачем это прислал? Слушай, посмотри, почерк какой-то знакомый.
Кучеренко посмотрел на листок.
– Буквы корявые. Руки, что ли, тряслись у писаки? Нет, не знаю, Крест. А чего ты так переполошился?
– Нехорошее предчувствие. Словно привет с того света. Не надо мне такого.
– Брось, чего тебе бояться?
– Да не боюсь я. Только вдруг вспомнилась тетка Любавы. Может, от нее приветик?
– Ты что, Крест? С ума не сходи! Умерла старуха давно. Давай серьезно. Важно одно. Некто напомнил тебе о давних событиях. Зачем? Почему сейчас?
– Так поджигателя не нашли. Может, мститель какой объявился?
– Не нашли сам знаешь почему. – Кучеренко усмехнулся. – И потом… после стольких лет? Где он был раньше? Мститель твой?
– Ты меня спрашиваешь? Ты помнишь, Борька тогда орал, что найдет убийцу, хоть через двадцать лет, но найдет.
– А ты бы не орал, когда твою жену заживо сожгли? Ты думаешь, Бориска вдруг решил старое разворошить?
– Согласись, это версия! Кстати, он тут отчудил. Вместо Греции или Турции семью в Рождественку отвез. На отдых! Лиза чуть не плакала, когда рассказывала. Вчера отбыли.
– Вот молодец! Все-таки зять у тебя… правильный! Мужик по жизни, уважаю! А Рождественка?..
– Вот-вот. Рядом с Кротовкой. Боря не зря туда поехал, нутром чую.
– Выходит, он!
– Не исключено. Вопрос все тот же – зачем?
– Что гадать, ждать надо.
– Чего?
– Звонка, письма. Короче, продолжения. Мы обедать будем?
– Да. Катерина сейчас накроет. Что, смотрю, тебя тоже задело?
– Не хочется к старости этих… сюрпризов! Спокойненько хочется старость прожить, ты как?
– Так. Только соломку никто не подстелет. Кроме нас самих.
Глава 8
– Здорово, командир! – Рослый капитан Трунин на полголовы возвышался над Вишняковым. Из машин выскакивали солдаты и выстраивались вдоль бортов.
– Спасибо, Юра, что приехали. – Вишняков пожал руку бывшему сослуживцу.
– Что случилось?
– Пропал парень из наших, местных. Тихонов Михаил. Нет со вчерашнего дня. Вкратце: он пытался выследить постороннего, шастающего по кладбищу. Что произошло – неизвестно. Около могил, на траве, – свежая кровь. Может быть, его, может – нет. Отправили в город, на экспертизу. Мы с мужиками прочесали лес, до Ведьминой поляны. Дальше сплошная чащоба. И болото. Нужно бы, чтобы твои ребята прошли цепью по этой чаще. Болото осмотрят местные мужики. Ищите следы, кровь, обрывки одежды. Если его тащили, должно что-то остаться.
