Русская готика

Такое у кавказцев устройство, объяснял мне когда-то знакомый, оттрубивший два года в одной из армейских частей вместе с дагами. Разговор этот происходил задолго до того, как в моей жизни начался «общажный» этап. Они, говорил знакомый, не могут жить так, как мы, они всегда лезут мериться письками, пробуют тебя на зуб, и если чувствуют, что ты мягок и готов уступить, то мигом садятся на шею. С этого момента – все, отрезал мой друг, ты становишься человеком второго сорта, полотером, чье место на параше.

Среди квартирантов, которых террорист приводил к нам, попадались разные люди. Красивый и атлетичный парень по имени Асман был совершенным говном. Целыми днями Асман любовался собой в зеркале, везде оставлял косточки от черешни, привезенной из Махачкалы (там, в Махачкале, кажется, был как раз сезон черешни), и беспрестанно рассказывал о своих походах по бабам, причем последние два действия делал особенно мерзко. Черешневые косточки летели прямо на пол – там, где находился Асман. Он выплевывал их так непринужденно, словно гулял по улице, а не вселился в тесную комнату, где помимо него живут еще два или три человека. В его голове даже не возникало мысли о том, что это может причинить другим неудобства. Когда же я сделал ему замечание, попросил взять веник и убрать за собой, он обиделся – сказал, что я не имею права приказывать ему, потому что жить в общагу его пригласил не я, а террорист. Это была странная логика, но я тоже сделал ошибку – нужно было настоять, заставить его, даже пусть для этого пришлось бы подраться.

Для описания любовных похождений Асман выбирал самые паскудные слова. Все у него в Москве были «лярвами», «сосками», «дойками». Смотреть, как этот красивый мужчина любуется собой в зеркале и бахвалится тем, что «отодрал московскую соску», было невыносимо. В такие моменты мне хотелось сбить его с ног и пинать, пинать до тех пор, пока не сотрутся последние следы его бахвальства и красоты, пока их не смоет кровью, криками и ужасом. Только это действие и мог бы понять глупый Асман. Но я – интеллигентски, слюнтяйски, трусливо – молчал.

Сам террорист, который привел Асмана к нам жить, в итоге и выгнал его. Его тоже достало Асманово разгильдяйство, и в один прекрасный день он вытащил сумку с его вещами за дверь и приказал: «Убирайся!» Асман не посмел перечить. С понурым видом он вышел за дверь, и больше я не видел его никогда. Если я правильно понял, то он хотел сделаться актером в Москве, этот Асман. В то же время я ни разу не видел, чтобы он ходил на какие-то кастинги, что-то пробовал в этом направлении – он мог только бесконечно пиздить о том, как круто будет выглядеть в кадре и какие великие роли получит. Он хотел сыграть милиционера в телесериале и, кажется, был уверен, что продюсеры сами должны найти его – выцепить из толпы где-нибудь в метро, заметив Асманову античную внешность, и привести в кино, в красивую жизнь.

После ухода Асмана третья кровать в нашей комнате пустовала недолго. Однажды я пришел и увидел, что на ней спит незнакомый смуглый мужик. «Это Аслан, – представил мужика позже террорист. – Пока будет жить с нами». «Аслан такой же мудак, как Асман?» – поинтересовался я. «Аслан мой брат», – обиженно ответил тот.

Аслан действительно оказался другим. Он был вежливым, добродушным, улыбчивым – словом, полная противоположность предшественнику. По его словам, он приехал в Москву, чтобы попасть в борцовский клуб ЦСКА. Что-то у него не срослось в клубе, потому что пробыл Аслан с нами недолго – через три недели он уже сидел в обратном автобусе на Махачкалу, увозя с собой в память о столице фирменную ЦСКА-борцовку с эмблемой клуба и два модных джемпера, купленных на распродаже в магазине «Zara» на Тверской.

После Аслана был Ибрагим. Потом были Аким и Абдулла (поочередно один из них спал на кровати, а другой на полу), вслед за Акимом и Абдуллой к нам вселился Аслан номер два. Однажды ночью, когда я явился в общагу, в комнате на меня прыгнул с ножом неизвестный. Позже оказалось, что это наш гость, который подумал, что я грабитель. В другой раз я застал два неизвестных тела в собственной кровати – они сказали, что террорист пустил их пожить, пока они не найдут работу в столице.

Один из дагестанцев, уходя, украл часть моих книг – не помню, кто из них. Другой повадился носить мои футболки, потому что, как заявил он сам, они ему очень шли. Третий нашел мою заначку и растратил деньги, но на мои расспросы упорно мотал головой: «Не-е, брат. Ты сам потратил». Незаметно для меня странные причинно-следственные дагестанские связи вдруг стали определять большую часть моей жизни. Я стал делать многие вещи с оглядкой на мнение и возможную реакцию соседей (самой частой реакцией была презрительная усмешка); я контролировал слова, чтобы не провоцировать их гневные припадки (которые становились все чаще); наконец, я научился не вступать с ними в дискуссии о Боге (каждый второй из соседей считал своим долгом узнать, верующий ли я, в какого бога верю, а затем сообщить, что другого бога, кроме Аллаха, нет). Но все эти люди были преходящи, они ненадолго оставались в моей жизни. В то же время террорист обосновался в ней капитально, и именно с ним развернулась основная борьба. Борьба, в которой я, к своему сожалению, проиграл – частично из-за собственной нерешительности, частично из-за незнания законов, по которым определяют свою жизнь горцы.

Все началось еще во времена казаха – именно его забывчивость стала поводом к началу боевых действий. Дверь нашей комнаты в общежитии имела два замка, один из которых мы никогда не закрывали. Точнее, террорист с казахом могли закрывать его, когда жили вдвоем, но с появлением третьего человека от этой затеи пришлось отказаться. Все дело в том, что ключей от второго замка было всего два и на меня – как последнего заселившегося – их не хватило. До лучших времен мы договорились оставлять этот замок открытым, чтобы я тоже мог попадать внутрь. Однако в одно из утр, уходя на лекции, казах закрыл его.

Случайно или намеренно это произошло, я не знаю, а знаю только, что Боря всегда параноидально беспокоился за сохранность своих вещей. Некоторое время назад в холле развесили объявления – аспирант из энной комнаты умолял неизвестного, который украл у него ноутбук, вернуть украденное, потому что в недрах ноутбука были все материалы по его диссертации. Без них, убеждал автор объявления, на учебе в аспирантуре можно ставить крест. «Приму за любое вознаграждение», – обещал автор в конце послания. Нельзя сказать, чтобы в общаге пропадало что-то постоянно, да и автор, судя по всему, был сам виноват в случившемся – согласно объявлению, ноутбук у него украли при открытых дверях. Однако это объявление перевернуло внутренний мир казаха, и без того подернутый дымкой страха, отчаяния и предчувствия чего-то дурного, что непременно должно было произойти. Ко всем его многочисленным паранойям прибавилась еще одна. Она заключалась в том, что теперь он постоянно ждал кражи.

В нашей комнате стоял компьютер – его компьютер, купленный у кого-то из уже защитившихся аспирантов. Она была древней динозавров, эта машина, занимавшая существенную часть тесной комнаты. Исполинский системный блок выпирал из-за кровати казаха и становился причиной кровавых ссадин на ногах, если ты позволял себе забыть о его существовании и перешагнуть через него. Монитор с выпуклой линзой, как у старых телевизоров, занимал весь без исключения обеденный стол – его нужно было снимать со стола всякий раз, когда ты хотел поесть, а затем водружать на прежнее место. Ко всему прочему, этот суперкомпьютер едва работал – грузился медленно и с каким-то подозрительным скрежетом, а загрузившись, открывал даже не «Виндоус», а доисторический «Нортон Коммандер». Только однажды я видел, что казах набирает что-то на клавиатуре. Все остальное время он писал свою диссертацию по старинке – от руки, в больших разлинованных тетрадях. Тем не менее, прочитав объявление о краже ноутбука у одного из аспирантов, он пришел к твердому убеждению, что теперь его компьютер тоже непременно спиздят, если его не охранять, и никакие доводы не могли его от этой мысли отвратить – даже такие, что воры просто не смогут вытащить тяжелую махину, да и просто не будут с ней связываться ввиду крайней бесполезности. «Все равно, – упрямо твердил казах. – Компьютер – это ценность, роскошь, достаток». Он считал, что провернул выгодную сделку, за бесценок приобретя уродливый технический хлам.

В любом случае сейчас уже нельзя установить, послужил ли причиной закрытия второго замка страх за компьютер или это было утреннее сонное забытье казаха. Важно то, что через час перед дверью оказался я. Я пил всю ночь, был голоден, устал и в тот момент хотел только одного – рухнуть на кровать и уснуть. Запертая на все засовы дверь разозлила меня. Я попробовал сходить за сантехником, чтобы тот помог открыть ее, но мне сказали, что он ушел в другой корпус и вернется не раньше вечера. На весь студенческий городок из пятнадцати высотных зданий было только два или три сантехника. Лично я не видел их ни разу. Получив отказ в помощи, я вернулся на свой этаж и вышиб дверь ногой. Это оказалось нетрудно: древесина в раме была сухая и треснула после первого же удара, а после второго железные пазы замка вышли из нее, и дверь распахнулась. Кое-как прикрыв ее и подперев изнутри табуретом, я улегся спать, еще не зная, что только что развязал войну, из которой не выйду победителем.

Вечером со своих занятий вернулся террорист и с ходу потребовал от меня объяснений. Я рассказал ему, как все было, и пообещал в ближайшее время врезать новый замок. Но обещать не значит жениться; жизнь моя была быстрой, менялась миллион раз на дню, и про замок я забыл. Мы закрывали дверь, по-прежнему подпирая ее изнутри. Казах ворчал, я не обращал внимания, и вся общага знала, что к нам можно зайти. Вероятно, в эти дни отмалчивающийся террорист копил темную энергию, потому что неделю спустя он обрушил на меня обвинения.

– Ты как баба, Мища! – орал он, по кавказскому обыкновению заменяя букву «ш» на «щ». – Баба тоже обещает, что даст, и не дает! Ты сказал, поставищь замок и не поставил. Почему?

– Остынь, – сказал я, поворачиваясь к нему спиной. – Поставлю на днях.

В следующий момент он ударил меня, попав кулаком куда-то за ухо, и мы сцепились, упали и стали кататься по полу, беспорядочно молотя друг друга. Он был грузнее меня, со спортивной подготовкой – за месяцы жизни с дагестанцами мне стало казаться, что все они прошли через секции борьбы и тайского бокса, – возможно, именно поэтому он в итоге оказался наверху. Не обращая внимания на удары, он ухватился за мою ногу и стал выкручивать ее в захвате. Какое-то время я сопротивлялся, продолжал лупить его по носу, лбу и щекам, но потом боль стала невыносимой. «Хватит! – заорал я. – Все! Я вставлю этот гребаный замок прямо сегодня!» Он подержал мою ногу еще немного, пока свет в моих глазах не стал меркнуть, а собственные вопли не начали доноситься будто бы издалека, и только после этого отпустил. Потом, не сказав ни слова, вышел из комнаты.

Все было ясно. Он победитель. Я проигравший. Начиналась другая жизнь.

Террорист начал общаться со мной подчеркнуто пренебрежительно. Он стал позволять себе высмеивать меня перед своими дружками. К примеру, однажды я возвращался в общагу и увидел его в толпе других дагестанцев, сидящих у входа, – это была еще одна их привычка вместе с тягой к стадному житью: часами сидеть на корточках в оживленном месте и оценивать проходящих мимо людей. Самым удачливым удавалось даже клеить девчонок во время этого сидения.

– Мищ-ща-а! – заорал террорист, увидев меня. – Щтобы сделал мне обед, когда я вернусь!

Дагестанцы заржали одобрительно. Террорист показал им, что научил другого уважать себя и что теперь у него есть белый парень на побегушках – в их сообществе это ценилось. Я прошел мимо, не ответив.

В другой вечер террорист подошел ко мне, подозрительно принюхиваясь. Обойдя меня несколько раз и втягивая носом воздух, он вынес диагноз:

– Ты пил!

– Пил, – согласился я.

– Щтобы больше не пил, пока живещь здесь, – сказал он и отошел.

– Слышишь! – окликнул я его. – Это не твоя комната, и я имею такие же права быть здесь, как и ты, и поэтому буду пить, когда захочу.

Он вскинулся, засверкал глазами и сжал кулаки:

– Ты хочещь драки, Мища? Ты мало получил, да?

Некоторое время мы уничтожали друг друга взглядами, а потом я взял полотенце и вышел в ванную – получалось, что опять отступил.

Правда, вопрос выпивки больше не поднимался – кажется, террорист понимал, что нельзя закрутить все гайки сразу, не столкнувшись с противодействием в ответ. Но с каждым днем он становился все более невыносим.

Одним из критических моментов стало приобретение им ноутбука. Это было почти повторение истории с казахом и его компьютером, только поменялись действующие лица и аксессуары. К тому времени я уже врезал второй замок, но поскольку дверь наша была старая и вдобавок основательно растрескалась после ударов, замок имел обыкновение заклинивать. Лично я предпочитал с ним не связываться и по-прежнему закрывал дверь на один ключ. В один из дней террорист набросился на меня с очередной порцией обвинений.

– Ты знаещь, сколько это стоит? – Он показал рукой на ноутбук. – Закрывай эту ебаную дверь, патаму щта, если это пропадет, ты будещь платить мне за это. Понятно?

Я не отвечал. Он толкнул меня в грудь:

– Понятно?

– Убери руки, – сказал я. И после паузы добавил: – Понятно.

Я старался не опускаться совсем – в смысле, я бы не стал мыть полы вместо него и стирать его одежду, если бы он потребовал. По возможности я противоречил ему, показывая, что я не его раб и что одна выигранная драка не означает его воцарения на троне навсегда. Но все же в наших словесных пикировках он неизменно был обвиняющей, выносящей приговоры стороной, в то время как я был вынужден оправдываться, лавировать и отступать.

Несколько раз дело опять едва не кончилось потасовкой. После одного из наших разговоров на повышенных тонах наутро ко мне подошел сосед из соседней комнаты.

– Мы слышали, как твой даг орал вчера ночью. Он что, совсем сошел с ума? – спросил он.

– Совсем, – ответил я. – Дело идет к тому, что один из нас убьет другого, и я чувствую, что убийцей буду не я.

– Ему надо найти девчонку, – сказал сосед. – Иначе пенис просто раздавит ему мозги.

Девчонок террористу, в отличие от его друзей, которые совсем не интересовались религией, не разрешал иметь Коран. Возможно, это был бы лучший выход – найти себе подружку, и он сам подсознательно стремился к этому, я видел. Несколько раз он пытался завести какие-то знакомства, звонил девочкам, с которыми познакомился на улице, а однажды даже сходил на свидание. Но все это каждый раз продолжалось недолго и – насколько я знаю – не доходило до секса, хотя именно это и требовалось его лихорадочной молодой крови – вылить свое семя, снять возбуждение, успокоиться, остыть.

Однако миллионы московских девочек по разным причинам не подходили террористу. В его понимании все они были грешны – носили короткие юбки, прокалывали пупки, позволяли себя смеяться, заигрывали с мальчиками, выпивали и расслаблялись, а Коран отвергал таких женщин. В то же время найти себе, по меркам Корана, праведную террорист в столице не мог – они или оказывались заняты, или праведны настолько, что не подпускали его к себе, или это он не решался подойти, – в любом случае отношения не складывались. И чем меньше становилось девочек в его жизни, чем дольше продолжалось воздержание, тем больше религия завладевала его мозгом.

Когда я вселился в общежитие, все еще было довольно безобидно. Время от времени террорист принимался рассуждать о Боге, но длилось это недолго, и уже вскоре он переключался на другие темы, любимой из которых были мобильные телефоны. Затем теологические разговоры стали длиннее. Он яростно убеждал меня в правоте своей веры и что-то доказывал, хотя я и не думал с ним спорить. Все же было видно, что доказательной базы ему пока не хватает – как правило, он ссылался на стариков из своего детства, которые были якобы очевидцами различных божественных чудес.

Потом он стал ходить в мечеть и молиться. Там обзавелся новым кругом знакомых, и стало заметно, что они – эти знакомые – сильно влияют на него. Он фактически прервал все старые контакты, неохотно и коротко общался с бывшими друзьями, и вскоре те перестали звонить вовсе. Разговоры про мобильные тоже сошли на нет – тема Бога вытеснила их полностью. Наша комната распухала от религиозной литературы. Террорист завел обыкновение часами смотреть в окно, проговаривая молитвы на неизвестном мне языке. В конце концов в его глазах появился странный болезненный блеск: казалось, будто он видит что-то недоступное остальным – приземленным и грешным людям. Примерно в это время наши отношения закончились.

Был конец августа, и у мусульман начинался Рамадан, время священного поста. Каждое утро, до рассвета, террорист расстилал свой коврик и молился. Молитвы продолжались в течение дня и до наступления поздней ночи. И хотя с утра они будили меня, а по вечерам не давали уснуть – я не роптал: к тому времени мне удалось скопить достаточно денег, чтобы переехать из комнаты в общежитии в отдельную квартиру. Найти подходящую было делом нескольких дней.

Собирая вещи, я пел во весь голос, абсолютно счастливый, а выйдя из общаги в последний раз, обернулся и показал серой громаде здания вытянутый средний палец.

Примерно через год после этого мы встретились с террористом в метро. «Встреча» длилась десять, от силы пятнадцать секунд – мы ехали в противоположные стороны на эскалаторах, и не думаю даже, что он увидел или узнал меня. Он – мне показалось – уже решительно не замечал реального мира. Одетый в зеленый, грубого кроя армейский френч и отрастивший круглую, без усов, бороду, он глядел в пол и был похож на одного из тех воинственных и бородатых мужчин, которых показывают в новостных сводках о стрельбе на Кавказе.

И вот теперь он сам стал сводкой. «Задержанный был опоясан так называемым поясом шахида и, как полагает следствие, намеревался подорвать себя в вагоне поезда метро. Мощность изъятой взрывчатки составила 100 килограммов в тротиловом эквиваленте…» – сообщил диктор.

Дальнейшей информации я уже не слышал, вглядываясь в лицо на экране. Террорист выглядел отрешенным, проходя перед камерами, и продолжал бормотать что-то на своем языке. Когда люди в штатском усадили его в машину, он погладил бороду скованными руками, а затем спрятал лицо в ладонях, будто сложенных для молитвы.

Мент хороший, плохой, злой

Антоху взяли, когда он пытками выбивал показания у наркоторговца. Кровь была повсюду. Антоха бил подозреваемого кулаками, бил пряжкой ремня, намотав его на руку. Он старался не замараться, закатал рукава рубашки. Рубашка осталась белоснежно, безукоризненно чистой.

Когда ворвались следователи-«приемщики», один из них поскользнулся в кровавой жиже и растянулся на полу. Человек – предположительный наркоторговец – хрипел. Антоха привязал его проводом к казенному стулу.

Упавший следователь разглядел кое-что на земле: в луже крови и мочи валялись зубы подозреваемого. Позже их сложили в полиэтиленовый пакет, дали зубам порядковый номер и приобщили к делу как улику – явно лишнюю в изобилии других улик против Антохи. Нашего Антохи, 25-летнего обаяшки, выпускника юрфака, любимчика первокурсниц и школьных училок – самого продажного и жестокого мента в округе.

В его сейфе нашли полкило чистого героина. Если быть точным, 491 грамм. Следствие подозревало, что девять граммов Антоха сторчал сам. Но пришла экспертиза – и выяснилось, что он чист. Педант и поборник гигиены, он сторонился наркотиков. Считал, что тыкать в себя иглой могут только отбросы, обрыганы, днище. Антоха и в камере продолжал делать физкультуру: отжимался, приседал – следил за собой.

Еще обнаружили 60 однограммовых пакетиков с «феном»: дешевым стимулятором, который был в ходу у голодранской шпаны. В сейфе Антохи «фен» перестал быть порошком и превратился в жидкий клейстер. Тот не знал, что «фен» надо держать в холодильнике – иначе начнется процесс распада. Еще – 25 таблеток экстази. Голубые таблетки с выбитым на них дельфином. Когда запустили процесс, один из свидетелей – барыга, которому за показания обещали скостить срок, – рассказал, что Антоха принуждал его распространять таблетки в местном клубе, что Антоха избивал его, что Антоха угрожал его семье: резал ножом горло престарелой матери – не до смерти, старая женщина извивалась в его руках. «Мама смотрела прямо на меня. Она открывала рот, как рыба, вот так… И белки глаз… Желтые… От старости, да? Такое бывает от старости?» – Из диктофона, куда записали показания, было слышно, что человек плачет.

Нашлись и другие свидетели – целая цепочка сломанных, напуганных до смерти людей. Они говорили одно и то же. Антоха, который должен был бороться с незаконным оборотом наркотиков, растянул паучью сеть. Каждая третья сделка с веществами в области проходила при его участии. Продавцы героина, продавцы амфетаминовых смесей, даже олдскульные пережитки прошлого – собиратели мака и варщики «винта» – все они несли ему деньги, сдавали своих клиентов, друзей, поставщиков, мужей и жен. Наиболее крупные операции Антоха курировал сам вместе с коллегой – полицейским по фамилии Миронов. Считали, что Миронов был причастен к пропаже как минимум двух человек. Но доказать этого не смогли. Только наркотики остались висеть на нем в деле.

Газеты в нашем городе выходили раз в неделю. И каждая была полна новых кровавых подробностей по делу Антохи. Женщины охали, глядя на его фотографии. Газетчики нашли фото с удостоверения: голубоглазый, похожий на молодого Брэда Питта, чистый ангел смотрел на читателей. «Как можно? Он же такой хороший! – судачили всюду. – Наверняка это толстые начальники подставили его. Сами заграбастали деньги, а хорошего парня угандошили, подвели под тюрьму».

Всех добило свадебное фото Антохи на передовице одной из газет. Юноша с невинным лицом, русский Иванушка, держит под руку невесту с волосами, заплетенными в косу. В петлице юноши – роза. В глазах – щенячья радость жизни и открытий. «Менты поганые, – зашептались люди еще пуще. – Нет веры этой системе, фарисейской, древней и злоебучей, если она губит таких молодых, таких красивых».

По иронии судьбы, я был на той свадьбе и помню, что там происходило. Гуляли полицейские. Гуляли густо, щедро, изливались пьяными выхлопами души. Стреляли в лес с террасы загородного ресторана. Украли невесту, за которую требовали выкуп: выкупщики пришли с серебряным подносом, и друзья Антохи, как какие-нибудь урки на южном курорте, накидали на поднос золотых перстней и цепочек.

Антоха хотел делать карьеру. Он и невесту выбрал себе безупречную: дочь бывшего начальника городской полиции – тоже полицейскую, окруженную братьями-полицейскими, полицейской традицией, ореолом гордости за свое место. «Горько!» – орали осоловевшие менты. И красивый Антоха целовал свою скромную невесту.

Но я помню и еще кое-что. Когда все поддали крепко, улыбающийся жених повел горстку друзей к своей машине. Старая «Волга», «ГАЗ‐3102», стояла в соснах. Антоха открыл багажник – и оттуда вывалился на землю задыхающийся человек. Глаза его вытаращились; увидев нас, он заскулил и обвил ногу Антохи:

– Не убивай, прошу тебя, пожалуйста, не надо, не надо меня убивать…

Антоха стряхнул человека с ноги, как стряхивают дерьмо, прилипшее к ботинку.

– Чеботарев Иван Николаевич, 86-го года рождения, – продекламировал он. – Статья 228 УК: сбыт наркотических веществ в особо крупном. Что, Чеботарев? – Он наклонился к скулящему. – Жить хочешь?

Человек закивал, быстро, словно голова болталась на шарнирах:

– Хочу, хочу, хочу…

– Хер с тобой. Дарю тебе свадебный подарок. – И Антоха пнул лежащего мыском остроносой туфли. – Вали на хер до следующего раза.

Человек не поверил.

– Вали, сказал! – рявкнул Антоха; друзья и коллеги заулюлюкали и загоготали, когда человек побежал в темноту. Ему вслед бросили рюмку. Кто-то предложил еще выпить – за невесту и за жениха, за радость будущей жизни.

Антоха рос в соседнем дворе. Он вернулся в наш городишко с дипломом юриста и почти сразу ушел работать в полицейский отдел по наркотикам. Он хотел служить, выслужиться, он водил носом, как цепной пес.

Свое первое повышение Антоха получил, когда принял на контрольной закупке своего друга – нашего друга – Калыма. Рыжий Калым был мелким банчилой, хулиганом. Весь двор знал, что Калым курит траву, что у Калыма можно купить траву. Знал и Антоха и явился в один прекрасный день к Калыму домой.

– Серега, а Серега (так по-настоящему звали Калыма)… Может, продашь мне? – попросил он.

Будь у Калыма больше осторожности, он бы выставил визитера за дверь. Но это же Антон, Антоха, братуха, сидел перед ним. Они с Калымом играли в индейцев в детстве. У них футбольная команда была – ураган, разносила всех: «Помнишь, Антох?»